рнулась спиной к берегу и  пошла  вперед.
Преданный, разумеется, шел за мной как пришитый. С ним  придется  что-то
делать, привязать скорее всего...
   Я не раз  ходила  этой  узкой  белой  дорожкой,  обсаженной  высокими
розовыми кустами - алыми и белыми, но на этот раз  все  было  особенным.
По-особому гудели пчелы, по-особому пахли цветы  и  плясали  по  мрамору
ставшие более четкими и темными  тени.  С  моих  глаз  словно  бы  спала
пелена, и мир стал ярче и праздничней. Тошнота и звон в ушах  прошли,  я
ощущала прилив сил, словно выпила холодной зимой подогретого вина.
   Подъем мне дался без труда, я  даже  не  запыхалась,  когда  вошла  в
прохладную после  жаркого  дня  каплицу  Ларэна.  Столб  синего  огня  -
овеществленный талисман Залиэли, во много  раз  увеличивавший  ее  силу,
рвался  к  куполу;  его  мерцающее   сиянье   причудливо   сливалось   с
разноцветными лучами солнца, льющимися сквозь витражи. На мгновение  мне
показалось, что в каплице кто-то есть, но это была всего  лишь  тень  от
колонны. Я знала, что теперь уже недолго.
   Преданный  ткнулся  мордой  мне  под  руку,  я  машинально  погладила
пушистый мех - в последний раз - и велела ему сидеть на месте, что бы ни
случилось. О привязи я так и не позаботилась,  а  ничего  подходящего  с
собой у меня не нашлось. Мы  стояли  и  ждали.  Холодный  голубой  огонь
таинственно мерцал, блики носились по мраморным  стенам,  и  было  тихо.
Неимоверно тихо. Звуки остались за стенами - здесь, на  пороге  жизни  и
смерти, было не до них.
   Я попыталась представить, где теперь  Рене.  Разумеется,  можно  было
только гадать, что он делает, - стоит ли у штурвала, подает  ли  команды
своим людям, ведет ли их в бой, обнажив шпагу... Вряд  ли  у  него  было
время подумать обо мне, я чувствовала, что он уже начал свою битву, но я
все же попрощалась, повторив ему мысленно то, что только однажды в  нашу
самую первую ночь произнесла вслух.
   Пламя стало темнеть. К чистому небесно-синему тону, тону васильков во
ржи или осеннего  арцийского  неба,  стали  подмешиваться  коричневые  и
лиловые пятна. Ровная огненная колонна дрогнула и осела, превратившись в
растрепанный костер, заполнивший собой почти всю среднюю часть  каплицы.
Лепестки огня бестолково метались, то обретая прежний небесный цвет,  то
становясь тусклыми и неприятными.  Преданный  дернулся  и  рыкнул,  и  я
страшным голосом велела ему сидеть.
   Видимо,  Залиэль  сражалась   неистово.   Колонна   вновь   полыхнула
васильковой синевой и устремилась ввысь,  но  ненадолго.  Отвратительный
буро-желтый язык словно бы расколол ее на две части и начал пригибать  к
земле. Медлить было нельзя, я сжала  зубы  и,  выставив  вперед  руку  с
украденным  кольцом  Проклятого,  бросилась  вперед,  но  меня  опередил
Преданный, оттолкнувший меня и исчезнувший в магическом огне.  Последним
же, что я увидела в этой жизни, стала чья-то метнувшаяся из угла тень...
2231 год от В.И. 23-й день месяца Собаки. Серое море

   "Созвездие" мотало  из  стороны  в  сторону,  водяные  горы  с  ревом
перекатывались через палубу. Гром грохотал не переставая, и отличить его
раскаты от  рева  взбешенного  океана  стало  невозможно.  На  мгновение
становилось черно, как в угольной пещере, а  потом  очередная  ветвистая
молния раздирала на куски тяжелые тучи, заливая ослепительным мертвенным
светом обезумевший океан и маленький корабль с проломанными в нескольких
местах бортами...
   Рене стоял у штурвала рядом с шестью рулевыми и  отрывисто  указывал,
что и как им делать.  Зеленоватые  молнии  то  и  дело  высвечивали  его
страшно серьезное, собранное, истомленное лицо. В  стройной  неподвижной
фигуре не было и  тени  страха  или  неуверенности.  Это  нечеловеческое
спокойствие перед лицом усиливающейся угрозы казалось вызовом, дерзким и
надменным. Счастливчик  стоял  непоколебимо,  слегка  расставив  ноги  в
высоких черных сапогах, держась одной рукой за поручни мостика.
   Огромный свинцово-серый  вал,  казалось,  настиг  "Созвездие",  встав
мерцающей стеной над  опустившейся  кормой,  намереваясь  со  всей  силы
обрушиться на корабль и утащить в глубину вместе  с  двумя  сотнями  его
обитателей,  но  украшенный  вздыбившейся  рысью  нос  к  этому  времени
наклонился вниз. Корабль начал спуск с предыдущей волны,  высоко  задрав
корму, ставшую недоступной для волны-преследователя, с бессильной злобой
разбившейся о  кормовую  доску  с  изображением  все  той  же  рыси.  На
мгновение  выглянуло  солнце,  зажегшее  оранжевыми  и  зелеными  огнями
летящие брызги  и  высветив  лицо  адмирала,  показавшееся  старше,  чем
обычно, но по-прежнему спокойное и решительное,  хоть  Рене  и  не  спал
вторую ночь.
   И все это время Залиэль, закутавшаяся в  белоснежный  шелковый  плащ,
вопреки погоде и здравому смыслу остававшийся сухим, молча стояла рядом,
глядя в беснующиеся волны. Злобный ветер яростно трепал  кудри  королевы
Лебедей, но красавица, казалось, не обращала на него никакого  внимания,
вглядываясь вперед. Внезапно эльфийка вскрикнула и  протянула  руку,  на
что-то  указывая.  Рене,  получивший  в  наследство  от   Перворожденных
небывало острое для человека зрение, проследил ее взгляд, и то,  что  он
там увидел, ему страшно не понравилось.
   Среди кипящих черных туч  виднелось  большое  круглое  слепое  пятно.
Грязно-белый цвет в последнее время не вызывал  у  Арроя  ничего,  кроме
тревоги. Бледные советники Михая, уничтоженные  деревни,  отвратительное
безумие в глазах Зенона и Зенобии, Белый Олень, наконец, - все это  было
связано  с  колдовским  туманом.  И  вот,  похоже,  они  наконец   нашли
средоточие всех бед, только не окажутся ли они в положении незадачливого
охотника, поймавшего медведя...
   Залиэль окликнула его. Магия позволяла расслышать ее слова сквозь шум
бури:
   - Мы пришли, дальше идти нельзя. Остаемся здесь.
   - Что там?
   - Не знаю ничего, кроме того, что мы нашли то, что искали, -  Залиэль
повернулась, давая понять, что разговор окончен.
   Рене не стал настаивать. Во-первых, потому, что не мог, а  во-вторых,
потому, что знал, что нельзя мешать делающему то, что за него не сделает
никто.  Лунная  королева  на  короткий  миг  закрыла  глаза,  словно  бы
помолилась своему ушедшему Богу, и резким повелительным  жестом  подняла
руки. "Созвездие" вздрогнул, его  бег  сначала  замедлился,  а  затем  и
остановился, несмотря на ветер. Еще  никто  из  моряков  не  мог  видеть
смертного, слепого пятна, но  маринеры  поняли,  что  происходит  что-то
очень  важное.  Люди  с  молчаливого  разрешения  капитана   и   боцмана
сгрудились у борта, наблюдая за небывалой схваткой тоненькой колдуньи  с
морем, которое не желало отдавать добычу.
   После четырех налетавших друг за другом  жестоких  шквалов  -  каждый
последующий был  сильнее  предыдущего  -  заревел  такой  шторм,  что  в
сравнении с ним все пережитое могло сойти за легкий бриз.  Рене  повидал
всякое, но то, что творилось с морем и небом на этот раз,  смутило  даже
его.
   Низкие черные облака неслись со страшной скоростью, как  уходящий  от
степного пожара обезумевший табун. Несмотря на  приближающийся  полдень,
стояли сумерки. Иногда черная,  клубящаяся  масса,  не  выдержав  напора
ветра, рвалась, на мгновение являя глазу безмятежную небесную синеву, но
края разрывов смыкались, и голубые лоскутки исчезали в  свинцовой  мгле.
Море обезумело так же, как и небо. Водяные горы с яростью налетали  друг
на друга, бросая в небо белой пеной, которую ветер  разрывал  на  тысячи
тысяч мелких и крупных брызг. Ветер и волны рычали  и  взвизгивали,  как
сцепившиеся в смертельной схватке чудища, внезапно объединившиеся, чтобы
уничтожить вторгшийся в их владения корабль.
   Залиэль отчаянно сопротивлялась, сдерживая "Созвездие" в его  опасном
беге навстречу неведомой угрозе.  Эльфийке  приходилось  тяжело.  Шторм,
хоть это и казалось невозможным, все крепчал, и корабль, несмотря на все
усилия, стал заметно дрейфовать.
   Рене хмуро оглядел бушующее море  и  вдруг  приказал  бросить  якорь.
Боцман при всей своей невозмутимости не мог скрыть удивления - под  ними
наверняка лежала бездна темной воды, - но  приказ  выполнил.  Каково  же
было удивление морского волка, когда якорь достиг дна. Теперь,  когда  к
усилиям  Залиэли  добавилась  крепость   цепи,   выкованной   подгорными
кузнецами,  "Созвездие"  остановился  и  даже  немного  подался   назад,
подальше от неведомой опасности.
   Аррой прекрасно понимал, что эта передышка  ненадолго,  но  это  была
передышка, особенно для Залиэли,  которая,  вскинув  руки  над  головой,
удерживала корабль на месте. Спрашивать  о  том,  не  пора  ли  наносить
пресловутый удар, император не стал. Если сможет - она сделает  все  как
надо. Это ее битва, его же дело по  возможности  облегчить  ее  нелегкий
труд, управляясь с кораблем, что он и  делал.  Попытки  помочь  эльфийке
магией он сразу же оставил - слишком неравны были силы, к  тому  же  это
потребовало бы от него полного сосредоточения, а ему приходилось следить
и за морем, и за командой. Разумеется, он ни на мгновение не забывал  ни
о странном месте, куда буря толкала корабль,  ни  о  Залиэли.  Зато  для
всего остального места просто не оставалось. Рене освободил свой мозг от
любви, от памяти, от надежды - от всего, что отвлекает от  борьбы.  Пока
они  держались,  и  это  было  хорошо,  а  потом  случились   две   вещи
одновременно. Он словно бы ощутил чужой ужас и решимость. Казалось,  его
самого захватило и повлекло куда-то, где нет ничего, или,  вернее,  есть
НЕЧТО, абсолютно чуждое тому, что составляло смысл жизни  адмирала.  Это
ощущение исчезло так же стремительно, как и накатило, и  одновременно  в
глазах Залиэли сверкнуло торжество и на лице  ее  отразилось  немыслимое
облегчение. Нет, эльфийка по-прежнему сражалась с ветром и морем, ни  на
мгновение не ослабляя магическую защиту  корабля,  но  это  была  совсем
другая женщина - не настороженная, ожидающая, надеющаяся на  лучшее,  но
готовая и к худшему. Лицо  Лебединой  королевы  напоминало  сейчас  лицо
воина, только что  осознавшего,  что  битва  выиграна.  Пусть  сеча  еще
продолжается, пусть он сам еще сотню раз может  сложить  голову,  но  он
знает, что все было не  зря,  что  если  он  и  не  увидит  победы,  она
неизбежна, и это самое главное.
   Адмирал никак не связал внезапную  пустоту  в  собственном  сердце  с
торжеством  Залиэли.  Не  успел.  Ветер  неожиданно  стих,  и   волнение
улеглось, хотя этого и  не  могло  быть.  Впрочем,  если  буря  была  не
простой, а магической,  в  чем  Рене  и  не  сомневался,  и  если  удар,
нанесенный  матерью  Эмзара,  достиг  своей  малопонятной  цели,   могло
случиться и не такое.
   Яркий  свет  невидимого   солнца   прорвался   сквозь   отверстие   в
иссиня-серых  облаках,  залив  все  расплавленным  серебром,   и   Рене,
благоговея, увидел, как по лучу, словно по тропе, к  ним  идет  стройный
воин в развевающемся  плаще,  несомненно,  эльф.  Залиэль  вскрикнула  и
бросилась навстречу. Рене  промедлил  лишь  секунду  и  кинулся  следом.
Поздно. Наваждение исчезло, озверевший ветер  вновь  трепал  стоящий  на
якоре корабль, а за бортом, куда шагнула эльфийка, среди волн  мелькнула
аспидно-черная туша кэргоры.
   Кто бы ни поднял эту странную бурю, он  знал,  что  делает.  Лишенный
магической  защиты  корабль  долго   не   продержится.   Они   обречены.
Единственным утешением было выражение, мелькнувшее на  лице  Залиэли  до
того, как ее заставили кинуться в море, показав ей образ Ларэна. Если ее
торжество было вызвано заблуждением, миражом, то весь их поход  оказался
страшной, гибельной ошибкой, но Рене  отчего-то  казалось,  что  одно  с
другим не связано. Да, Залиэль обманули, и  она  погибла,  но  перед  ее
смертью произошло что-то очень важное,  что-то,  заставляющее  думать  о
победе, которую - Первый Паладин Зеленого Храма Осейны  отдавал  себе  в
этом полный отчет - он увидит вряд ли.  Выстоять  против  такого  шторма
было бы не просто, даже  окажись  они  далеко  от  гиблых  мест  и  будь
неистовый ветер просто обычным ветром.
   Рене  уже  несколько  раз  казалось,  что  дальше  некуда,  но  шторм
продолжал крепчать. Ветер, равного которому  никто  не  мог  припомнить,
бросался на отчаянный корабль с какой-то осмысленной яростью,  достойной
живого и разумного существа, он выл и свистел в такелаже и мачтах,  гнул
стеньги, тряс и пытался сорвать шлюпки. Приходилось потравливать якорные
цепи, натягивавшиеся при сильных порывах в струну. "Созвездие" при  этом
подавался назад, по направлению к странному,  лишенному  волн  месту,  и
моряки подсчитывали время, остававшееся до того, как корабль сорвется  с
натянувшихся гудящих цепей и ринется навстречу неизбежному.  Мотало  все
сильнее и сильнее. К реву ветра и волн примешивался  тревожный  жалобный
скрип:  несчастный  корабль  то  уходил  носом  в  воду,  то  выныривал,
отряхиваясь при подъеме, как гигантская утка.
   Рене стоял на мостике, цепко держась одной рукой за поручни, в другой
у него был рупор. Ветер бил в лицо, пронизывая до костей  небывалым  для
этих широт могильным холодом, но адмирал, казалось, этого не чувствовал.
Он был серьезен, сосредоточен и внешне совершенно спокоен. Аррой не  раз
штормовал в открытом море  и  видывал  бури,  не  так  уж  и  уступавшие
нынешней. Если бы не магия, не это проклятое пятно неподвижного  тумана,
к которому шторм изо всей силы толкал корабль, он был бы почти  спокоен.
"Созвездие" делали лучшие мастера, и корабль был  приспособлен  к  тому,
чтобы сутками с задраенными люками и под штормовыми парусами носиться по
беснующемуся морю, будучи столь же непотопляемым и вертким,  как  хорошо
закупоренный бочонок.
   Любой шторм рано или поздно стихает - уж это-то  знает  любой  моряк,
"Созвездие" был готов к  схватке  с  ветром  и  морем,  но  это  белесое
неподвижное  око  несло  в  себе  угрозу  непонятную  и   скорее   всего
неотвратимую. Рене все чаще  оборачивался  и  смотрел  туда,  где  среди
беснующегося моря клубилось  неподвижное,  словно  стоявшее  на  мертвом
якоре облако.
   - Запасной якорь готов?
   Налетевший порыв ветра,  сопровождающийся  надсадным  скрипом  мачты,
почти заглушил голос, но боцман понял и кивнул.
   - Как цепи?
   - Вытравлены.  В  струну,  как  бы  не  лопнули,  -  проорал  Теодор,
сопоставивший странное пятно впереди, тревожные взгляды  адмирала  и  то
обстоятельство, что Рене даже не пытается штормовать, как  полагается  в
открытом море.
   - Когда лопнут, тогда и думать будем, - огрызнулся Аррой.
   Старый волк не обиделся, но сердце его нехорошо  сжалось.  Боцман  не
боялся ни воды,  ни  ветра,  но  всяческой  нечисти  в  последнее  время
навидался и давно уже сообразил,  что  в  этом  шторме  есть  что-то  не
правильное и что капитан знает куда больше  и  просто  не  хочет  раньше
времени пугать людей.
   То, что на "Созвездии" пошла  только  половина  команды  и  что  Рене
оставил на Лунном почти всех семейных, убедило Теодора в  том,  что  они
могут и не вернуться. Однако красная обветренная  физиономия  оставалась
невозмутимой.  Слегка  переваливаясь,  он  отошел,  испустив   привычный
хриплый рев: "На баке! За канатом смотреть!"  Прошла  неимоверно  долгая
для Рене четверть оры, "Созвездие", несмотря на все усиливающийся ветер,
держался на якорях и не дрейфовал. Но рано  или  поздно  поддается  даже
гномья работа! После очередного  порыва  корабль  вздрогнул  и  рванулся
вперед. С бака донесся мерзкий отрывистый лязг,  и  примчавшийся  оттуда
матрос, перекрывая рев бури, доложил об очевидном.
   Корабль, точно обрадовавшись долгожданной свободе, резво  понесся  по
ветру. Немедленно брошенный  запасной  якорь  выдержал  и  того  меньше.
"Созвездие" ненадолго остановился, неистово дергаясь,  и  цепь  лопнула,
словно  срезанная  ножом.  Теперь  совсем  беспомощный  без   якорей   и
магической защиты  корабль  стремительно  несся  к  проклятому  белесому
пятну. Не было произнесено ни слова, да и  вряд  ли  что-то  можно  было
услышать в издевательском реве  бури,  но  все  как-то  сразу  поняли  и
почувствовали неминуемость гибели, которая была много  страшнее  обычной
смерти в океане. Отступившиеся от эландцев морские духи  с  бесстрастной
жестокостью глядели на  горстку  обреченных  моряков,  затерянных  среди
высоких  черно-свинцовых  волн,  которые,  как   стадо   гончих   вокруг
загнанного зверя, прыгали вокруг обреченного корабля, валяя его  с  боку
на бок и то и дело вкатываясь своими верхушками на палубу.  Ужас  застыл
на обычно спокойных лицах маринеров,  чьи  глаза  в  какой-то  безумной,
исступленной надежде были устремлены на капитана.
   Рене озирался, словно затравленный волк, но самообладания все еще  не
терял. Он точно прирос  к  мостику,  лихорадочно  выискивая  возможность
спасения людей и корабля. Выхода не было, да и не  могло  быть.  Прошлый
раз его спасло чудо, но другие погибли, и он поклялся  себе  никогда  не
приближаться к этому проклятому месту! И сунулся в самую преисподнюю, да
еще и не один. То, что  именно  он  стал  убийцей  всех  этих  людей,  с
отчаянной мольбой смотревших на него,  было  невыносимым.  Единственное,
что он мог сделать для них и для себя, -  это  приблизить  неизбежное  и
чем-то занять их руки и головы  в  последние  мгновения.  И  действовать
нужно было немедленно, потому что  отчаянье  и  тоска  охватывали  души.
Гибель в открытом море не страшила бы маринера, если бы только  не  этот
проклятый туман! Если бы корабль сидел на камнях или был  бы  переломлен
гигантской волной! Если бы только в глаза смотрела честная смерть, а  не
эта слепая неизвестность!
   Один из моряков, обычно веселый и  смелый,  вдруг  громко  вскрикнул,
рассмеялся каким-то нехорошим, не похожим  на  его  обычный  добродушный
хохот смехом и, нелепо размахивая руками, бросился к борту,  вскочил  на
сетки и все с тем же диким  выражением  прыгнул  в  воду.  Другой,  тоже
обезумевший, с диким воплем бросился за первым, но  получил  оплеуху  от
боцмана и, закрыв лицо, подвывая, рухнул ничком на мокрую палубу.
   Те, кто  был  постарше,  как-то  совладали  с  собой  и,  обменявшись
понимающими взглядами, стали по очереди спускаться вниз на жилую  палубу
и возвращаться переодетыми во все лучшее  и  чистое.  Начался  дождь,  и
текшие по некоторым лицам слезы были неотличимы от дождевых капель.
   Молодой Этьен, всегда глядевший  на  Рене  со  скрытым  обожанием,  с
перекошенным от ужаса лицом вдруг нехорошо  осклабился  и  устремился  к
мостику, боцман рванулся следом,  но  корабль  очередной  раз  тряхнуло,
оторвавшийся бочонок покатился по палубе,  и  старый  Теодор  вынужденно
подался назад. Этьен же пробирался вперед, ничего не видя, кроме Рене, и
в карих глазах юноши восхищенная преданность уступила место ненависти.
   - Будь ты проклят! - крик моряка услышали разве  что  ветер,  море  и
тот, кому предназначалось проклятие. - Ты завел  нас  сюда!  Ты  и  твоя
ведьма! А теперь мы погибли! Будь ты  трижды  проклят!  Старуха  не  зря
сказала...
   Рене рванул из-за пояса пистоль и выстрелил в упор. Юноша, не  охнув,
свалился у ног капитана, а тот громовым голосом, перекрывшим и ветер,  и
море, приказал ставить все паруса.
   - Да поторапливайтесь, дорог каждый миг!
   - Давай, песьи дети, два хвоста четыре уха! - радостно заорал Теодор,
вновь становясь самим собой.
   Матросы, охваченные неистовой надеждой, даже  не  попытались  понять,
зачем и кому это нужно. Не рассуждая, не думая, они бросились к  мачтам.
Выполняя приказ,  они  не  смотрели  по  сторонам,  торопясь  отвязывать
марселя и вязать рифы.
   Корабль лихорадочно одевался парусами, продолжая нестись к  страшному
слепому пятну, на которое больше не глядел никто, кроме  капитана.  Рука
Рене почему-то  потянулась  к  шпаге  -  прощальному  подарку  Рамиэрля.
Наверное, встречать смерть с