о и страшно познал,  что
долг врача иногда требует  невозможного.  Серые  глазки  Симона  в  упор
взглянули на эльфа, и тот кивнул. Удар кинжалом  должен  положить  конец
существованию  младенца,  но  стальное  лезвие  переломилось,  даже   не
достигнув ребенка, а рука лекаря повисла плетью.  И  вот  тут-то  Роману
стало по-настоящему страшно.
   За стеной все глуше слышались стоны Герики, перемежаемые  торопливыми
утешениями Лупе. Осенний ветер выл под окнами, как отчаявшийся пес, а  в
маленькой комнатке висело безмолвие.
   Младенец лежал тихо - не плакал, не  корчился,  не  двигался,  только
смотрел пустым, холодным взглядом. Роману же казалось, что он видит, как
вокруг  в  узел  закручивается  проклятый   серый   туман.   Жалости   и
нерешительности эльф-разведчик более не чувствовал,  только  лихорадочно
соображал, что делать. Этого - способа уничтожения Воплощения -  они  не
предусмотрели. Да и  не  могли  предусмотреть,  слишком  все  неожиданно
вышло.  Демонов  из  сказок  полагалось  убивать  девятью   специальными
кинжалами, но это был не демон... Хотя...
   Если браслет из шкатулки Рене вызвал преждевременные роды, если из-за
него пошло все не так, как хотели ?ТЕ? (Роман сейчас не пытался  понять,
кто же эти ?те?), то кольцо  Проклятого!  Не  для  того  ли  Эрасти  его
оставил на земле... На случай, если что случится...
   Эльф поднял брошенный во время ссоры кинжал - изделие, которым  могли
гордиться староэльфийские оружейники. Кинжал,  кстати  говоря,  тоже  не
простой. В век Алмаза простых вещей и не делали. Что  ж,  сейчас  все  и
прояснится. А если не удастся? Тогда  отвезти  отродье  к  Сумеречной  в
Тахену... Может быть, она...
   Но этого не понадобилось. Рука с кинжалом с размаху вошла  во  что-то
холодное и упругое. Кожу кололо, в ушах раздавался звон,  перемежающийся
свистящими воплями, но конец  начавшегося  светиться  кинжала  неумолимо
приближался  к  тельцу  младенца.  Тот  пошевелился,  в  глазах-провалах
засветились нехорошие искры, у Романа  словно  бы  сжало  ледяной  рукой
сердце, по  спине  стекали  противные  струйки  холодного  пота,  но  он
продолжал свое дело, всю свою силу вкладывая в руку с  кинжалом.  И  тут
перед эльфом возникло странное лицо. Надменное  и  неимоверно  красивое,
оно было бы точной копией того явившегося из  древнего  камня  существа,
что привиделось Роману в ночь, проведенную в Кабаньих топях, если бы  не
белесые пустые глаза. Каменный, тот не был ни злобным, ни  жестоким,  ни
чудовищно  равнодушным,  этот  же...  Видение  буравило  эльфа  яростным
взглядом, но в нем помимо ненависти читалось что-то другое. Страх?
   - Ага, Осенний! Ты не ожидал подарка Эрасти! - Роман яростно  надавил
на  серебряную  рукоятку  и  почувствовал,  что  лезвие   коснулось   не
правдоподобно белой  кожи  младенца,  изо  рта  новорожденного  вырвался
непереносимый визг, виски Романа сдавило  холодным  обручем,  но  он  не
выпустил кинжала. Глаза эльфа застилал клубящийся отвратительный  туман,
Роман не мог видеть, как в извивающегося младенца, чье лицо уже казалось
зеркальным  отражением  того,  из  Тумана,  ударил  черно-красный   луч,
вырвавшийся из кольца. И сразу же встречное давление исчезло. Светящийся
эльфийский клинок с шипением вошел в  плоть,  и  из  странного  создания
истекла чуждая жизнь, смертельная для всего дышащего и с теплой  кровью.
Тело стало таять, исходя серым паром - так тает под лучами солнца  кусок
сухого льда. Роман стоял и тупо смотрел, как исчезает земное  воплощение
Осеннего Кошмара. Вскоре не осталось ничего. Только словно бы  выжженное
углубление на тяжелой дубовой столешнице!
   - Оборони нас святой Эрасти -  я,  кажется,  опять  могу  действовать
правой рукой. - Симон, кряхтя, поднялся и тоже уставился на покореженный
стол. - Неужели все это было здесь, с нами?
   - Да, здесь и с нами! Еще немного,  и  я  не  выдержал  бы!  -  Роман
взглянул на кинжал, который все еще сжимал в руке. Лезвие на  две  трети
словно бы истаяло. Почерневший, изглоданный обломок переходил в  эфес  с
потухшими камнями. Кинжал был мертв.
   - Как тебе удалось?
   - У меня под рукой оказалось нужное оружие, - устало ответил Роман  -
рассказывать все как есть и делиться своими предположениями было слишком
долго, а он так устал.
   "Вот  и  все,  -  лодумал  Роман.  -  Ребенка  нет.  Пророчество   не
исполнится, теперь спать. Михай, война, месть, все это завтра?.  Горячий
толчок в руку вывел эльфа из прострации. Кольцо Эрасти сияло нестерпимым
пульсирующим светом. Перед глазами Романа  колыхались  цветные  круги  и
цепи. Он задыхался, не понимая, где находится. И тут  же  мозг  пронзила
чудовищная мысль. Неудача Врага  означает  только  то,  что  его  адепты
предпримут новую, более удачную попытку.  Женщину  можно  найти.  Та  же
Ланка, которая вряд ли согласится отдать в чужие  руки  сына...  Значит,
опасность лишь отодвинута. Или...
   Именно в это мгновение Роман наконец понял, что говорил ему Эрасти  и
что означают самые темные слова Пророчества:

   "Эстель Оскора взойдет однажды в Осень,
   Полна живой, горячей, древней крови.
   Пока Эстель Оскора не погаснет,
   Ее звезда другая не заменит
   И те, кто свет лучей ее затеплит,
   Над ней не обретут последней власти.
   Она сама дорогу избирает,
   И тех, кто ступит на ее дорогу...?

Глава 45

2228 год от В. И. Ночь с 24-го на 25-й день месяца Собаки.
Таяна. Высокий Замок.

   Регент Таяны и господарь Тарски проснулся  в  холодном  поту.  Ланка,
спавшая в эту ночь вместе с супругом, повернулась на другой бок, натянув
парчовое покрывало на голову. Герцог  готов  был  поклясться,  что  жена
притворяется - Илана не желала знать, что с ним происходит.  И  поделом:
когда в первый раз  он  вот  также  был  разбужен  среди  ночи  и  начал
лихорадочно одеваться, Лана, сев на постели, поинтересовалась, куда  это
он собрался. Михай в первый  и  последний  раз  повысил  на  нее  голос.
Женщина скорчила презрительную гримаску и легла лицом к стене. Годой был
уверен, что она не забыла этого унижения. Тогда жена не разговаривала  с
ним десять дней, их помирила  лишь  необходимость  участия  в  дворцовых
церемониях и еще жажда власти. Годой знал, что, пока он на коне, пока он
побеждает  своих  врагов,  Илана  не   будет   слишком   щепетильной   и
привередливой. В противном случае она не осталась бы с ним, зная,  какую
роль сыграл он в гибели братьев.
   Михай затянул кожаный пояс, прицепил кинжал и вышел.  Один  из  троих
стоявших на пороге опочивальни стражей-гоблинов,  не  говоря  ни  слова,
последовал за регентом. Герцог изо всех сил старался не  торопиться,  но
сила, разбудившая его, на этот раз была  еще  настойчивей,  чем  обычно.
Годой непроизвольно ускорял и ускорял шаг,  пока  не  очутился  в  самой
старой части Высокого Замка. Здесь регент оставил стражника и ступил  на
узкую винтовую лестницу,  ведущую  на  смотровую  площадку.  От  природы
тучный, Михай задыхался, но поднимался наверх почти бегом -  призывавший
явно терял терпение. Вот, наконец, и дверь.  В  лицо  ударил  промозглый
холод осенней ночи.
   Его ждали. Высокая фигура в  сером  сидела  на  каменном  ограждении.
Годой внутренне содрогнулся - никак не мог привыкнуть к своим союзникам,
но чернобородое лицо выразило лишь брюзгливое недовольство:
   - Что случилось, Ожидающий?
   - Что?! Ты спрашиваешь что?! - Ожидающий выпрямился, откинув капюшон.
Очень белое, костлявое  лицо,  окруженное  белесыми  же  космами,  могло
ввергнуть в ужас кого угодно, но господарь Годой знал  эти  создания  не
первый год и потому сохранил самообладание. Пока он ?Им? нужен, ?Они? не
опасны. Когда же он сделает то, чего ?Они? добиваются... ?Они? тем более
будут ему не страшны. Михай давно придумал,  как  заставить  ?Их?  вечно
служить себе. Эти туманные бестии не так уж и  умны  и  неуязвимы.  Если
Рене легко справился с сильнейшим из  них,  то  неужели  он,  Михай,  не
сможет держать союзничков в узде? Регент угрюмо взглянул на пришельца:
   - Чем обязан?
   - Мы потеряли младенца! Потеряли! Когда все уже было в наших руках!
   - Но не ты ли говорил, что ребенок неуязвим, так же, как и его  мать,
пока носит его под сердцем?
   - Да, мы так действительно думали...
   - Думали? Когда велели мне прекратить поиски дочери, вы уверяли меня,
что в любое время ее найдете и что она в безопасности...
   - А ты любишь дочь, не правда ли? - осклабился ночной гость.
   - Она мне нужна, - отрезал Михай.
   - Верно, нужна. Ты узнал, что в ней сплетаются две крови -  Первая  и
Вторая, что она может выносить дитя, и ты предложил ее чрево в обмен  на
власть над Арцией.
   - Что бы вы ни говорили, я свою часть договора выполнил.
   - Не спорим. Но сейчас нам нужна твоя жена.
   - Илана? Зачем?
   - В ней тоже текут две крови, хотя голос их и  слабее.  Когда  Герика
умрет, Илана сделает то, что не смогла сделать твоя дочь.
   - Ты хочешь сказать, что Герика...
   - Она в руках наших врагов. К счастью, она умирает.  Пока  она  жива,
дитя может появиться лишь из ее чрева, а она сейчас под защитой  Черного
Огня. Он слепит и  не  дает  отыскать  дорогу  к  ней.  К  счастью,  это
относится только к ее телу, а не к душе. Душу  мы  приберем,  а  за  ней
уйдет в землю и тело.
   - А зачем вам ее душа? - Михай  счел,  что  самое  время  поиграть  в
заботливого отца. -  В  чьих  бы  руках  ни  была  сейчас  девочка,  она
совершенно не опасна, пусть спокойно доживет  свой  век.  Я  поговорю  с
Иланой. Нет, я ничего ей не скажу, она не будет  знать,  от  кого  носит
сына. Но Герику убить я не позволю!
   - Прекрати. - Если бы туманное существо могло  ухмыляться,  оно,  без
сомнения, ухмыльнулось бы. - Тебе важна не Герика, а цена. Радуйся, цена
будет очень высокой. А о дочери забудь. Не может быть двух Эстель Оскора
одновременно. Пока жива одна Избранница, другая  не  сможет  понести  от
Молчаливого  <Молчаливый  -   так   ройгианцы   называют   неустойчивое,
кратковременное материальное воплощение Ройгу>.

2228 год от В. И. Вечер 25-го дня месяца Собаки.
Таяна. Гелань. Лисья улица.

   - Делай, да делай же что-нибудь!..
   Но все возможное  и  невозможное  уже  было  сделано.  Герика  лежала
неподвижно, отрешенно глядя  вдаль  неожиданно  огромными  глазами.  Она
никогда не умела бороться ни за свою жизнь, ни за свое  счастье.  Легкая
добыча для смерти. Легкая добыча для адептов Осеннего Кошмара...
   Будущее Тарры решалось  в  чистеньком  домике  медикуса  Симона,  где
умирало изначально ничтожное  существо,  по  воле  рока  предназначенное
стать всеобщим спасением или гибелью. И  Роман  вынул  Талисман,  данный
отцом.
   Нет, он не знал, не мог знать, удастся ли ему подчинить  Возвращающий
Камень и как отзовется на это  перстень  Проклятого.  Нельзя  было  даже
предположить, как поведут себя две эти силы, столкнувшись, но  проверять
времени не было. Нужно было действовать, и Роман решился.  Откуда-то  он
знал, что только кольцо Эрасти  защищает  сейчас  и  его,  и  Герику  от
недобрых глаз. Велев ошеломленному  Симону  замкнуть  пентаграмму,  эльф
начал древний обряд Возвращения, оставив на руке перстень, без сомнения,
принадлежавший Темным силам.
   Странные слова, ныне  забытые  даже  большинством  уцелевших  эльфов,
сливались друг с  другом,  наполняя  ставшую  не  правдоподобно  высокой
комнату медным гулом.  Вспыхивали  и  гасли  радуги,  неслись  по  кругу
разноцветные вихри. Слышался то топот копыт, то  предсмертный  стон,  то
первый крик младенца, то рев океана, сменяемый шумом битвы.
   Светлые краски стали блекнуть, темнеть, все  заполонили  вырывавшиеся
из недр кольца Эрасти темно-красные огни, среди которых проступил черный
глаз первозданной тьмы. Роман заговорил тише и четче. Он уже  и  сам  не
знал, из какого языка пришли слова, что сами возникали на его  губах.  И
вот в черном глазу словно бы прорезался еще более черный зрачок.  И  тут
же  в  Талисмане  отца  вспыхнула  ослепительная  искра.  Тьма  и  Свет.
Проклятый и Перворожденные. Что из них есть Добро? Что Зло? Или это лишь
две стороны одной монеты? ?Верь мне!? - умолял Эрасти Церна...
   Во Тьме стал проступать Свет, а в Свете зарождалась  Тьма.  Казалось,
кольцо отражало свет эльфийского  амулета.  А  может  быть,  это  амулет
отражал черную глубину кольца.  И  когда  они  стали  неотличимы,  Роман
резким движением разорвал на Герике рубашку и прижал Возвращающий Камень
к груди напротив сердца. Кожа вокруг покраснела как  от  ожога,  женщина
выгнулась дугой и беззвучно  закричала.  Вихрь  немыслимо  синего  цвета
вырвался из зеницы Возвращающего Камня и, ударившись  о  кольцо  Эрасти,
ринулся  куда-то  в  бесконечность,  а  вслед  за  ним  черной   стрелой
устремился луч, порожденный Оком Тьмы.
   Роман, зашатавшись, отлетел к стене и потерял сознание.

Эстель Оскора

   Я брела по туманной холодной равнине, а под ногами чавкала  раскисшая
земля. Было холодно  и  пусто.  Разглядеть  что-то  даже  на  расстоянии
вытянутой руки было невозможно. Я не  знала,  как  здесь  оказалась,  не
помнила, откуда и зачем пришла, не представляла куда идти,  просто  шла,
потому что остановиться - означало сдаться. Ноги сами  вынесли  меня  на
некое подобие тропы. По крайней мере, тут проходили и до меня, уж это-то
я знала совершенно точно. Теперь я была избавлена от раздумий,  туда  ли
иду, дорожка вела в гору, впрочем, подъем был таким пологим,  что  почти
не ощущался. Иногда из тумана ко мне тянулись  скрюченные  темные  ветки
или ржавые железные прутья. Тишина стояла такая, что хотелось закричать.
Просто для того, чтобы понять - эта грязно-серая муть все же  не  лишила
меня ни голоса, ни разума. Странно, что я совсем не  боялась,  мне  было
холодно и тоскливо, но страха, страха не было.
   Я была совершенно уверена, что  рано  или  поздно  приду  туда,  куда
должна, куда приходят все, и действительно пришла.  Стена  вынырнула  из
белесой мглы неожиданно. Добротная каменная стена, сложенная из солидных
валунов мышиного  цвета,  словно  проклятый  туман  сгустился  до  такой
степени, что превратился в  гранит.  Меж  неровными  глыбами  проступали
бледные полосы раствора, скреплявшего кладку. Я  попробовала  посмотреть
вверх, но ничего, конечно же, не увидела. Серая стена сливалась с  серым
же маревом. Рассудив, что нет ограды, в которой не было  бы  прохода,  я
пошла вдоль, иногда  касаясь  рукой  влажных  осклизлых  камней.  Вокруг
ничего не менялось, так что если бы я совершенно  точно  не  знала,  что
иду, я могла бы решить, что стою на месте - под ногами чавкала все та же
глина, на расстоянии половины вытянутой руки маячила каменная кладка,  а
прошлое и будущее тонули в проклятом тумане. Не знаю, сколько я шла -  в
этом гиблом месте то ли вовсе не было времени, то ли оно почти стояло на
месте, но мне когда-то говорили, что идущий осилит любую дорогу.
   Сначала стало суше, затем  начал  редеть  туман,  поднявшийся  легкий
ветерок принялся рвать его в клочья и вдруг бросил  мне  в  лицо  горсть
белых цветочных лепестков. Я запрокинула голову  -  так  и  есть.  Стена
отделилась от неба. Там, наверху, радостно сияла радуга! Еще один  порыв
ветра осыпал меня лепестками цветущей вишни,  и  тут  я  нашла  калитку.
Странно было видеть в этой титанической стене  обычную  дощатую  дверцу,
каких пруд пруди в пригородных садиках. Еще один порыв ветра, и калитка,
ласково скрипнув, приоткрылась. Я  стояла  на  пороге  самого  чудесного
Сада, который только можно представить. Там, внутри, не было ни  поздней
осени, ни отвратительного тумана; там меж цветущих деревьев росла мягкая
весенняя трава, над  которой  кружили  золотистые  бабочки.  Капли  росы
играли в солнечных лучах, над самой землей  проносились  ласточки,  а  в
глубине сада мелькали фигуры в ярких шелках. Две женщины заметили меня и
поспешили навстречу. Они были непередаваемо прекрасны в  своих  нарядных
платьях. Оставалось сделать один шаг, и я бы стала своей в этом  царстве
весны и красоты, но что-то не давало мне его сделать. Я  с  наслаждением
вдыхала ароматный ветер и любовалась красотой этого дивного места, я  не
сомневалась, что меня ждут, что мне  будут  рады.  Более  того,  я  была
уверена, что обрету  в  саду  бесконечное,  немыслимое  счастье,  и  все
равно...
   Я не знаю, что меня  заставляло  цепляться  за  мое  почти  позабытое
прошлое, уж во всяком случае, не желание вернуться и не надежда на  сама
не знаю что... Как это ни дико звучит, проще ни на что не надеяться.
   О своей сгинувшей жизни я помнила лишь то, что она не была соткана из
радостей, да еще,  что  мне  почему-то  постоянно  завидовали.  Впрочем,
кажется, это относилось ко всем женщинам нашей семьи...  Семьи?  Значит,
где-то и когда-то у меня кто-то был... Меня заставляют все забыть  -  не
выйдет!  Да,  наверное,  я   сопротивляюсь   из   благородного   чувства
противоречия, которое раньше меня на свет появилось...
   Из-за  старинной  кладки  по-прежнему  сыпались  белые  лепестки.  На
бледно-желтой размякшей от вечных дождей глине они выглядели  странно  и
трогательно. Весна - за забором, предзимье - под ногами...
   Последний шаг означал конец всего  прежнего,  пусть  почти  забытого,
пусть жестокого, но моего, а отказаться от  себя  даже  во  имя  вечного
счастья среди фонтанов  и  мраморных  статуй  куда  труднее,  чем  можно
сгоряча подумать. И все равно я бы  решилась,  ведь  блуждать  веками  в
сырых потемках, тщетно пытаясь что-то вспомнить, сто крат  страшнее,  но
мне помешали.
   Слабый  крик,  раздавшийся  откуда-то   издалека,   вывел   меня   из
оцепенения. Я обернулась. Ветер из Сада, хоть и  не  разогнал  до  конца
чертов  туман,  но  все  же  изрядно  его  потеснил.  По  крайней  мере,
достаточно, чтобы  я  заметила  бегущую  женщину.  Впрочем,  бегущей  ее
назвать  можно  было  с  изрядной  натяжкой,   она,   скорее,   ковыляла
вприпрыжку, а голова ее была повернута назад. То, что  за  ней  гналось,
еще не показалось, но то, что бедняжка потеряла голову от страха  и  что
ее преследуют,  было  очевидно.  Я  бросилась  назад,  оскальзываясь  на
проклятой грязи, изо всех сил крича беглянке, чтобы та сворачивала сюда,
ко мне. Женщина услышала и послушно сменила направление, но все равно мы
приближались к друг другу до отвращения медленно. Наконец я схватила  ее
за руку, и она тут же повисла на мне. Насколько я успела рассмотреть это
чудо, она была совсем молоденькой и перепуганной до  полусмерти.  Бегать
она вовсе не умела, к тому же у нас  обеих  на  башмаках  налипли  такие
комья глины, что мы с трудом передвигали ноги.
   Я тащила ее за собой, уже понимая, что мы попали в большую  беду.  Не
успели мы сделать и нескольких шагов, как я почувствовала, что  за  нами
действительно  что-то  гонится.  Нечто  неуловимое  произошло  с   самим
воздухом: и так холодный и сырой, он  стал  почти  невыносимым.  Даже  я
начала задыхаться , чего уж говорить о цепляющейся за мою руку  дурочке.
Расстояние до калитки словно бы вырастало  на  глазах,  к  тому  же  над
нашими головами стал сгущаться туман, но не обычный для этих мест,  хоть
и мерзкий, а другой - давяще-тяжелый и какой-то... живой. Он пригибал  к
земле, вынуждал лечь прямо в грязь и отбросить самую мысль  о  движении,
дыхании, жизни...
   Моя негаданная спутница споткнулась и упала на одно  колено,  потянув
меня за собой, я злобно  на  нее  заорала  и  заставила  подняться.  Она
коротко всхлипнула, но послушно встала. Я пригляделась,  чтобы  увидеть,
сколько нам еще идти, и, к своему ужасу, заметила,  что  калитка  в  Сад
медленно, но верно закрывается. Видимо, обитатели этого Эдема  раздумали
впускать к себе двух растрепанных грязнуль или же не желали  связываться
с тем, что нас настигало.
   Я бы чувствовала себя несказанно уверенней, окажись у  меня  в  руках
хоть что-то, похожее на оружие, но, увы! Единственное,  что  можно  было
сделать, это вломиться в Са