ж. За "Кровавого  горбуна"
с тебя... бум-бум-бум... Две пиесы! Про Тартю со всеми его  потрохами  и
убийствами и про его родичей, гады те еще были. О!  Про  первого  Лумэна
накалякай, как он трон захапал, короля убил и  с  любовницей  при  живой
жене жил! Ну  и  сонетов  с  десяток.  Не,  лучше  двенадцать.  Вот  как
напишешь, проклятие с тебя и снимется.
   - Как же я напишу про Тартю, если я проклят?
   - На правду проклятие не распространяется.
   - Это будет трагедия в четырех, нет, в  пяти  актах!  -  глаза  поэта
сверкнули, и он лихорадочно набросал с десяток  строк.  -  Я  ее  назову
"Кровавый бастард"... И там обязательно будет говорящая роза.
   - Будет, будет, - качнулась роза.
   Послышались шаги, и на пороге возник Бриан. Младший из братьев  Перше
был явно не в духе. Прямиком подойдя к столу, он  взял  в  руки  верхний
лист бумаги, и лицо его побагровело.
   - Так этой песенкой мы обязаны тебе?! И  как  я  не  сообразил...  Ты
понимаешь, что натворил? Если Ее Иносенсия  узнает,  нам  конец!  А  это
что?! Ты собрался писать пьесу про Александра Тагэре?  После  того,  как
нам наконец повезло? Неблагодарный дурак! Да где б ты был без Тартю?!
   - Тартю - убийца, - пробормотал поэт.
   - Тартю нас кормит! - хозяин труппы был вне себя.  -  Если  ты  не  в
состоянии написать ничего путного, пей свое вино и марай  свои  вирши  и
пиески, а я буду их доводить до ума, но чтоб такого больше  не  было!  -
Бриан выхватил огненный камень и поджег злосчастный лист.  -  Ты  сейчас
напишешь оду королю, все равно какому, имя я вставлю.
   - Нет! - прошептал Арман. - Мы прокляты, брат, прокляты красной розой
за ложь и клевету. Я позволил тебе использовать мой дар во зло,  и  пока
не искуплю...
   - Ах, розой?! - Бриан схватил и не подумавший сопротивляться цветок и
вышвырнул за окно, в которое немедленно влетела рыжая бабочка и  уселась
на занавеску, но братьям Перше было не до насекомых.  -  Приличные  люди
пьют до говорящих жеребцов, а мой братец допился до говорящей  розы!  Ты
немедленно забудешь о своих выдумках!
   - Выдумках?! Поэзия не терпит подлости!
   Это послужило последней каплей. Бриан топал ногами,  брызгал  слюной,
махал перед носом у брата пальцем, его лицо покраснело, словно  обданное
кипятком. Арман,  наоборот,  побледнел.  Он  больше  не  спорил,  только
молчал, с тоской глядя на  недоступную  бумагу.  Внезапно  младший  брат
осекся на полуслове и уставился на свои руки. Они на глазах  покрывались
красными пятнами.
   - Ты поднял руку на  розу,  -  выдавил  из  себя  старший,  -  и  она
отомстила.
   - Никчемный дурак! Это от ягод...
   - Нет, Бриан. Это от лжи, - поэт с силой оттолкнул от себя  поднос  с
остывшим завтраком. Тот свалился на  пол,  но  Арман  этого  даже  и  не
заметил, - я все равно напишу свою трагедию, и она  станет  лучшей  моей
вещью, потому что в ней все будет настоящим!  Это  будет  жизнь,  Бриан,
наша жизнь, а не выдуманные хаонгские тираны...
   - Я тебе запрещаю, - взвился брат, остервенело расчесывая руку, и сам
себя перебил:
   - А, впрочем, пиши, но НИКОМУ не показывай, слышишь?! А то тебе башку
свернут да и мне  заодно...  Нам  пиесу  и  оду  к  рождению  наследника
заказали, вот и займемся. Я - твоим старьем, а ты своими  розами,  пусть
будут. Я, конечно, не верю, что Тагэре вернется, но мало ли...
   - Ты не понимаешь, - в голосе старшего неожиданно зазвучала сталь,  -
я ДОЛЖЕН сказать правду.
   - Да кому она нужна, твоя правда?! - руки Бриана Перше  чесались  все
сильнее, что отнюдь не улучшало настроение. - Твое дело  сидеть  тихо  и
писать, а куда девать твои опусы, решать мне...

2896 год от В.И.
29-й день месяца Лебедя
ОРГОНДА. КРАКОЛЛЬЕ

   Ультиматум был коротким. Командующий  первой  ифранской  армией  граф
Габан писал командору Краколлье, что ему  известно  о  том,  что  герцог
Мальвани покинул лагерь. Ифранец сообщал,  что  получил  подкрепление  в
лице  десяти  тысяч  дарнийцев  и  предлагал  сдать  Краколлье,  полагая
дальнейшее сопротивление бессмысленным. Габан был  прав,  командор  Паже
это прекрасно понимал. Что ж, свое дело они сделали, и сделали  неплохо.
Ифранцам и в голову не пришло, что лагерь защищают ополченцы  и  горстка
арцийских рыцарей, а оргондская армия ушла  вслед  за  Аршо-Жуаем.  Надо
полагать, сигнор маршал был крайне раздосадован,  обнаружив  Мальвани  у
Кер-Женевьев. Теперь Краколлье никому не нужен, судьба  Летней  кампании
решается в другом месте. Сезар, прощаясь,  просил  остающихся  сохранять
благоразумие, и Паже его сохранит! Зря гибнуть и впрямь глупо, а кое-как
обученным ополченцам против дарнийцев не продержаться и дня.
   Пока ифранцы думали, что им противостоит большая армия, они соблюдали
осторожность. В конце концов, им было велено  сковывать  Мальвани,  пока
Жуай прямым маршем движется к Лиарэ. Не вышло, теперь им  нужно  сорвать
злость и предъявить Паучихе хоть какую-то победу. Хоть какую-то... Андре
Паже налил себе вина, подошел к висевшему на стене старенькому  зеркалу,
чокнулся со своим изображением! Вы хотите победу, лапчатые-перепончатые?
  Вы  ее
получите, и вы ее надолго запомните!
   Командор Краколлье не спеша  допил  свое  авирское,  спросил  горячей
воды, тщательно побрился, открыл  окованный  медью  сундучок  и  вытащил
платье лейтенанта арцийской гвардии. Если б он не уехал  из  Мунта,  все
было бы иначе, но он как мальчишка попался на удочку Гризье! Пока  Андре
Паже гнал коня к  отцовскому  замку,  Жорес  Гризье  опоил  и  разоружил
гвардейцев и ввел в Мунт аганнских мерзавцев.
   О Гразском разгроме и предательстве Андре узнал в родительском  доме,
когда безбожно хвастал перед отцом своими успехами.  Выслушав  гонца  от
графа Гартажа, старик ничего не сказал сыну, только  покачал  головой  и
заказал по погибшим поминальную службу. Стоя в маленьком темном  иглеции
с тающей свечкой в руке, Паже понял, что  отпевают  не  только  погибших
рядом с королем, но и его самого.  Ночью  Андре  присоединился  к  Эжену
Гартажу и тем арцийцам, которые решили уйти к Мальвани. Эжен  был  готов
прорываться  с  боем,  но  остановить  лучшего  по  обе  стороны  Табита
командира авангарда никто не посмел. Теперь Гартаж - правая рука Сезара,
да поможет им обоим святой Эрасти. Паже еще раз пробежал глазами  письмо
Габана и усмехнулся - есть вещи, которых ифранцам никогда не понять.
   Следующие оры командора Краколлье были наполнены суетой и сборами. На
раздумье Габан дал  полсуток,  и  Андре  выжал  из  отпущенного  времени
столько, сколько мог. К ночи все было готово. Готовые к походу защитники
лагеря выстроились во внутреннем дворе. Им  все  было  ясно.  Здесь  они
сделали все, что могли, но война только начинается. Паже  глянул  вверх,
где в розовеющем небе  развевался  флаг  с  оргондским  трилистником,  и
поднял руку.
   - Защитники Краколлье, - Андре никогда не был мастаком  говорить,  но
сегодня  знал,  что  должен  сказать,  -  мы  сделали  то,  что  от  нас
требовалось. Пока Габан  торчал  под  нашими  стенами,  герцог  Мальвани
гнался за Аршо-Жуаем. Вчера до лапчатых дошло, что они  сторожили  свой,
скажем так, хвост да еще и подмогу выписали. Десять тысяч  дарнийцев!  С
ними нам не справиться, да мы и не станем!
   Господа ополченцы, вы свободны. Благодарю  вас  от  имени  монсигнора
Мальвани.  Как  стемнеет,  уходите  через  плавни,   об   этом   проходе
ифранские... знать не знают! Что дальше  -  ваше  дело,  присяги  вы  не
давали. Хотите - идите по  домам,  хотите  -  догоняйте  монсигнора  или
лупите лапчатых, где попало, чем попало и по чему попало!  Война  только
начинается, на ваш век утятины хватит. Хоть жареной, хоть пареной!
   Оргондцы! Отныне вами командует лейтенант Лутен. Мой последний приказ
- прикрывать  ополченцев,  пока  те  не  разойдутся,  а  затем  идти  на
соединение с основной армией.
   Арцийцы, наш король  мертв.  Теперь  нам  приказывает  наша  совесть.
Каждый решает за себя, что делать и куда идти. А теперь все свободны,  и
да хранит вас святой Эрасти!
   Через две с половиной оры защитники Краколлье потянулись к  прорытому
еще при Анри Мальвани ходу. Утром они будут далеко. Паже  отчего-то  был
уверен, что никто из уходящих не вложит меч в ножны.  Последними  лагерь
покидали арцийские рыцари. Андре от всего сердца пожелал  им  дожить  до
конца войны и до победы, потому что эта война кончится или победой,  или
смертью последнего, сохранившего верность Тагэре.
   - Сигнор, лагерь пуст, - доложил аюдант.
   - Хорошо, Реми. Благодарю вас за службу, вы тоже свободны.
   - Сигнор, мы направляемся в Лиарэ или к Кер-Женевьев?
   - На вашем месте я б отправился в Лиарэ.
   - Я поеду с моим сигнором.
   - Это невозможно, Реми. Я никуда не еду.
   - Мой сигнор!
   - Однажды я уехал,  тогда  как  должен  был  остаться.  За  все  надо
платить. Утром  Габан  увидит  сигну  с  белыми  нарциссами.  Посмотрим,
скольких он положит, прежде чем до нее доберется!
   - Я тоже останусь
   - Реми, я вам запрещаю!
   - Мне может запрещать лишь мой король и моя совесть, - твердо  сказал
юноша.
   Андре Паже махнул рукой и отправился к себе. Когда командор Краколлье
уже в плаще лейтенанта арцийской гвардии поверх доспехов вышел из  дома,
его ждали.
   - Сигнор лейтенант, - имя высокого русоволосого парня из Эльты Андре,
как назло, запамятовал, - мы догадались, что вы задумали,  и  вернулись.
Одного мы вас не бросим, и не надейтесь! Драться, так драться.

2896 год от В.И.
Ночь с 29-го дня месяца Лебедя на 1-й день месяца Дракона
АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО

   Гран-Гийо была хорошей крепостью, но до Кер-Септима ей было далеко. И
стены пониже, и щели между  камнями  пошире.  Рафаэль  задумчиво  тронул
рукой теплый шершавый камень - забраться наверх просто, только вот назад
дороги не  будет.  Крикнуть?  Может,  все-таки  откроют...  Окажись  тут
Серпьент, он был бы вне себя от гнева, так как его ученику и в голову не
пришло прибегнуть к магии, чтобы узнать, есть ли рядом кто живой.
   Столкнувшись с бедой, мириец напрочь позабыл все уроки Крапивника - у
ворот обреченного замка стоял не маг и даже не рыцарь,  а  байланте.  Не
больше, но и не меньше. Байланте,  не  мудрствуя  лукаво,  ударил  ногой
калитку, звук был странно глухим. Рафаэль ударил еще раз  и  понял,  что
Эгон замуровал  вход  изнутри.  Значит,  надежды  и  впрямь  нет.  Кэрна
запрокинул голову: небо было совсем черным, но по нему чья-то рука щедро
рассыпала ожерелья созвездий. Там, где кончались бриллиантовые  россыпи,
начиналась стена. Тоже чернота, только без звезд.
   Невдалеке заржала лошадь. Алко! Он здесь, еще можно повернуть  назад,
вряд ли он успел подхватить  заразу,  можно  выждать  кварту  в  поле  и
вернуться... Куда? В Мирию? В Мунт? "Логуэ це кведа логуэ"  , - сообщил сам себе  Рафаэль  Кэрна  и
всадил первый кинжал в расщелину между гранитными глыбами. Он поднимался
спокойно и уверенно, не забывая  проверять  камни,  выбросив  из  головы
мысли о том, что его ждет в Гран-Гийо. Точно так  же  десять  лет  назад
маркиз Гаэтано лез в Кер-Септим, но тогда он шел за победой, а сейчас за
смертью. Ну и пусть! Шарло и Катрин он не бросит... И Яфе с Эгоном тоже.
   Путь  наверх  оказался  короче,  чем  думалось.  Рито  последний  раз
подтянулся, ухватился за край стены и уселся, привалившись  к  нагретому
за день зубцу. Днем с этого места было  видно  всех,  кто  подъезжает  к
замку, сейчас внизу царствовала непроглядная темень, и лишь вода во  рву
серебрилась, отражая сияние звезд. Рафаэль сидел долго,  может,  ору,  а
может, и две. Было очень тихо, не перекликались  караульщики,  не  лаяли
собаки, не звонил, отсчитывая время, сигнальный колокол. Отчетливо пахло
сгоревшей смолой и чем-то еще - острым  и  терпким.  Надо  было  идти  и
кого-то или чего-то искать.
   В  темноте  Рито  видел  хуже  кошки,  но  лучше  большинства  людей,
опасность свалиться ему не грозила.  Байланте  встал  и  двинулся  вдоль
стены, намереваясь спуститься по первой же лестнице, но лестниц не было.
Эгон не хотел рисковать - вдруг кто-то, обезумев, бросится  со  стены  и
отравит своим телом воду в реке. Верхние двери в башнях тоже замуровали.
Кэрна шел быстро, ощущая себя то ли призраком, то ли котом.  У  высокого
дерева, росшего невдалеке от восточной  стены,  он  остановился.  Дерево
барон не тронул - вряд ли кто-то мог подняться по нему на такую высоту и
тем паче перескочить оттуда на стену, разве что с помощью веревки, но об
этом Эгон  не  подумал,  равно  как  и  о  том,  что  кто-то  полезет  в
зачумленный замок.
   Мириец прикинул расстояние, разбежался и прыгнул. Тополь  не  подвел,
ветка выдержала, и вскоре Кэрна стоял во внутреннем дворе. Он  не  знал,
что его ждет в зачумленной  крепости,  старые  сказки  были  всего  лишь
старыми сказками. Больше всего о мышиной чуме знали атэвы, жаль, но  ему
и в голову не пришло расспросить Яфе, кто же мог подумать, что проклятая
зараза вернется на арцийскую землю, что она придет в Гран-Гийо?!
   Окажись на месте Рито другой, он не преминул бы вообразить чудовищные
картины, но Кэрна помнил  первый  закон  байлы:  если  хочешь  победить,
освободи голову и сердце от лишнего груза.  А  что  может  быть  тяжелее
страха  и  сомнений?  Рафаэль  проверил  кинжалы,  потрепал  по   стволу
выручивший его тополь, словно тот  был  лошадью  или  собакой,  и  пошел
вперед мимо распахнутых дверей конюшен. Пусто! Значит, Эгон  сделал  то,
что собирался сделать и  он  -  отпустил  коней.  Отпустил,  прежде  чем
замуровать ворота и окна башен и  сломать  ведущие  на  стены  лестницы.
Неужели  барон  мертв?  Хватит,  Рито!  Во  время  байлы   думают   лишь
покойники... Вернее, те, кто ими вот-вот станет.
   Кэрна  прошел  под  низкой  аркой,  отделявшей  конюшенный  двор   от
оружейного.  Здесь  полыхали  два  немалых  костра,  а  рядом   высилось
несколько поленниц, стояли бочки со смолой  и  какие-то  чаны.  И  снова
никого, но дверь в казарму открыта и занавешена мокрой дерюгой.  Значит,
кто-то жив, кто-то, зажегший костер и намочивший тряпку,  чтоб  защитить
дверь от искр. И никаких следов паники, никаких разбитых винных погребов
и трупов, валяющихся вперемешку с  пьяными,  как  рассказывают  легенды.
Странно, что у костров нет часовых... Рафаэль немного постоял у открытой
двери, но оттуда никто не появлялся. Охваченное огнем толстенное полено,
больше похожее на бревно, треснуло и осело, к небу рванулся  сноп  искр,
навстречу ему покатилась звезда, потом другая, третья.
   Звезды сыпались сплошным дождем,  налетевший  порыв  ветра  взъерошил
огненные вихри, подхватил и закружил пепел, дохнув  в  лицо  нестерпимым
жаром. Рафаэль стиснул рукоятку подаренного  Сезаром  Мальвани  кинжала.
Это было глупо - сталь против  чумы,  огня  и  ночи,  но  она  придавала
уверенности хотя бы в том, что он жив, он  здесь  и  все  происходит  на
самом деле, а не во сне. Очень давно в Кер-Эрасти Рито видел подобное  -
пустой замок,  костры,  искры,  летящие  навстречу  осыпавшимся  с  неба
звездам, иссушающий жар и горящее сердце на протянутой ладони...
   Тогда он умирал от хаонгской  лихорадки.  Его  спас  Лючо,  вырвавший
герцогского сына  из  лап  медикусов  и  пустивший  в  ход  единственное
средство - горчичных скорпионов,  чей  яд  убивал  здоровых,  но  иногда
спасал больных. Когда наследник  пришел  в  себя,  он  увидел  у  своего
изголовья старого байланте и, кажется, спросил, где огонь.
   - Огонь в тебе, - ответил Лючо, - и будет гореть долго.
   - Ты научишь меня байле, - потребовал он.
   - А что мне остается...
   С тех пор прошло двадцать лет... Нет, двадцать три! Лючо давно мертв,
а то, что  Рафаэль  видит,  не  горячечный  бред,  а  истина,  столь  же
смертоносная, как армская сталь. Но где же все,  Проклятый  их  побери?!
Кэрна  не  стал  отдергивать  мокрую  и  тяжелую  занавеску,   отчего-то
показавшуюся отвратительной, и  пошел  вдоль  дома,  ощущая  спиной  жар
костра. Вот и покои баронов Гран-Гийо - приземистые, прочные,  сложенные
из могучих каменных глыб, он так и не удосужился узнать, сколько им лет,
но уж никак не меньше шести или семи сотен. Дверь была запертой, а  окна
темными, но это ничего не значило. Палач стоит в зените, значит,  третья
ора пополуночи. Живые спят, а мертвым... А мертвым свет не нужен!
   Рафаэль стоял у двери, думая, идти ли ему дальше или взломать одно из
окон второго этажа, когда услышал крик. Катрин! Жива!
   Крик повторился, он даже различил слово "нет" и что-то еще,  кажется,
"убирайся!" Кати жива,  но  с  ней  что-то  не  так...  Окна  племянницы
выходили на восток, и они были темными, а крик,  крик  донесся  с  южной
стены, оттуда, где раньше была спальня Клотильды. Рито кинулся за  угол.
Так и есть! Окно  на  третьем  этаже  открыто  и  светится  даже  сквозь
спущенные занавеси. Тоже мокрые, Проклятый их побери... Если б у Рафаэля
Кэрны выросли крылья, и то он вряд ли б быстрее оказался на  вожделенном
подоконнике. Мокрая, пахнущая какой-то  дрянью  ткань  облепила  лицо  и
руки, и мириец с остервенением рванул ее. Что-то хрустнуло,  видимо,  не
выдержала планка, к которой  крепились  портьеры.  Рито  швырнул  мокрый
тяжелый ком вниз и сиганул в комнату.
   Свет полыхавшего, несмотря на жару, камина и нескольких свечей  падал
на растрепанную Кати, заслонившую собой кровать  со  спущенным  пологом.
Такой  племянницу  Рито  еще  не  видел.  Котенок  при  виде   опасности
изгибается дугой и топорщит шерсть, становясь больше чуть ли  не  вдвое.
Кати тоже словно бы выросла. Отчаянной ярости,  бившейся  в  ее  глазах,
хватило б на пяток взрослых воинов,  в  руках  девчонка  сжимала  что-то
похожее на хлыст, а перед ней замер  кто-то  массивный  и  широкоплечий.
Выяснять, чего он хочет, Рито не стал. Кинжал  свистнул  и  воткнулся  в
спину чужаку.
   Кэрна еще ни разу в своей жизни не промахнулся, но здоровяк  даже  не
покачнулся.  Он  повернулся  медленно,  словно  исполняя  церемониальный
ифранский танец, и Рито столкнулся взглядом с... Жоффруа Тагэре! Вот так
и сходят с ума! Жоффруа мертв уже восемь лет,  он  не  мог  оказаться  в
спальне Клотильды Гран-Гийо, но оказался. И армская сталь  не  причинила
ему никакого вреда. Маркиз Гаэтано  и  герцог  Ларэн  смотрели  друг  на
друга, похоже, братец  Сандера  отнюдь  не  был  обрадован.  Кати  вновь
закричала громко и отчаянно. Она  хотела,  нет,  требовала,  чтобы  Рито
бежал.
   Бежать от этой дряни?!
   - Рито! - похоже, девочка сорвала голос. - Уходи! Он - чума! Чума!
   - Да хоть холера, - прорычал байланте, - Нейора байла  ес  байла  гон
морта . Это ты уходи!
   -  Нет,  -  выдохнула  племяшка.  В  отца  пошла...  Жоффруа   стоял,
набычившись, как всегда, когда злился, но был недостаточно  пьян,  чтобы
полностью потерять страх. Он и впрямь его боится, выходит, старая опаска
пережила даже смерть? Стоит и смотрит, ноздри раздуваются, а шея и  лицо
остаются  бледными.  Раньше  Ларэн,  когда  был  в  ярости,  походил  на
взбесившийся  доматтин  . Как же эта тварь вернулась?! И зачем?
   - Рито, ты ничего не сможешь...
   - Ничего?! Ну, это еще вопрос...
   Кто-то застонал... Не Катрин,  на  кровати...  Конечно  же,  девчонка
кого-то защищала, кого-то, за кем пришла эта падаль! А нож ему  нипочем!
Какая жарища, а они еще камин разожгли... Как тогда у Рено...
   Глаза Ларэна нехорошо блеснули, он хотел что-то сказать, но с толстых
губ сорвался лишь визг, в котором  не  было  ничего  человеческого.  Так
визжит стекло, когда по нему проводят  железом...  Улыбнулся,  если  это
можно назвать улыбкой. Да он словно бы хмелеет на  глазах,  хмелеет  без
вина... Рито стоял вполоборота. Совершенно спокойно, заведя одну руку за
спину. Спасший их Капитан тоже вернулся из-за  Грани,  он  рассказал  об
этом. Скиталец был сильнее и смелее любого из людей, но он и в жизни был
первым.  А  Жоффруа?  Что  подарила  смерть  ему?  Быстроту?   Ловкость?
Неуязвимость? Или яд? Сейчас ты  в