ем с
прошлым. И потом... Потом я не хотела бросать его среди цветущей  сирени
и отчаянья. Рене бы точно не бросил, он бы смог найти слова, дал бы  ему
пощечину, в конце концов, не знаю что, но сделал бы...  Астени  тоже  бы
достучался. По-другому, спокойно, ласково,  но  заставил  бы  выслушать,
очнуться, вновь стать самим собой. А я могла только злиться и  при  этом
бессловесно плакать вместе с ним. И конца этому не было...
 
2862 год от В.И. 
Вечер 11-го дня месяца Зеркала. 
Тагэре. 
 
   За высокими березами погас последний луч, небо на западе еще отливало
тревожной желтизной, но над головой  уже  проступили  фигуры  созвездий.
Сола ждала, хоть и понимала, что Шарль придет не  раньше  полуночи.  Все
было готово. Ее искать не станут  -  она  возвращается  в  монастырь  по
приказу бланкиссимы, а в Тагэре отныне будет другая сестра. Если  бы  не
письмо, привезенное невозмутимым Муланом, герцог вряд ли бы  решился  на
побег,  но  Сола  не  могла  больше  оставаться  в  замке  и  не   могла
возвращаться в обитель, потому что была беременна.
   Когда она это поняла, ее охватил ужас,  связанный  с  восторгом.  Она
была счастлива, что родит Шарло ребенка, но не  знала,  что  ей  делать.
Сола тянула, сколько могла, к счастью, плохо ей не было,  наоборот,  она
стала еще прелестней. Люди Шарля не уставали ворчать  на  того  негодяя,
который загнал такую красоту в монастырь, она же, как всегда, терялась и
краснела, чем  доставляла  огромное  удовольствие  местным  юбочникам  и
кумушкам. А ночами их любовь становилась все  неистовей.  Соланж  знала,
что в ее положении предписано воздерживаться, но не хотела  превращаться
в еще одну Эстелу, тем более ни на ней, ни на ребенке ее ночные  безумия
не сказывались. В конце концов Шарль все понял сам. Свободный монашеский
балахон с верхними накидками скрывал бы ее тайну еще  пару  месяцев,  но
герцог видел ее без балахона, и у него уже было пятеро детей.
   - Нет, ты меня в гроб вгонишь. - Сола вжала голову в плечи,  не  смея
даже дышать, а Тагэре отстранил ее от себя, внимательно рассматривая, и,
убедившись в правильности своих подозрений, добавил:
   - Сначала не сказала, что ты девица. Теперь  скрываешь,  что,  скажем
так, толстеешь. Сколько месяцев? Четыре, пять?
   - Четыре с половиной.
   - Так, и что делать будем?
   Если бы она знала...
   В эту ночь Шарло был с ней удивительно нежен,  а  когда  пришла  пора
расставаться, попросил ни о чем не беспокоиться. Это его дело,  это  его
ребенок, и он что-то обязательно придумает, И придумал. Он отвезет ее  в
Ланже, где комендант женат на его кормилице, они обо  всем  позаботятся.
Он будет приезжать, надо только  устроить  так,  чтобы  ее  исчезновение
никого не удивило и не заинтересовало, и он это сделает.  Старая  Жанна,
если что, выдаст  ее  за  свою  вдовую  племянницу,  а  смена  одежды  и
прически, не говоря уж о беременности, меняют любую женщину. Ну, а когда
ребенок родится, придется решать уже все сразу.
   Сола с облегчением вздохнула. Ей  уже  становилось  тяжеловато  вести
прежний образ жизни, да и иметь рядом опытную женщину, на которую  можно
положиться, очень хотелось. Казалось, все налаживается, по крайней  мере
на год вперед. Как бы  то  ни  было,  из  циалианок  она  уйдет,  сестра
Анастазия исчезнет, появится  милая  мещаночка  из  Небли,  Шарль  будет
рядом, а дальше она не загадывала. Но наутро в замок въехало два десятка
рыцарей Оленя во главе с Муланом, который был нагл и самоуверен  и  явно
намеревался лично доставить сестру к наставнице.
   Придумывать причину ее исчезновения стало некогда, нужно было бежать,
тем более Шарлю  очень  не  понравился  взгляд,  которым  рыцарь  окинул
девушку. Человек, устроивший подлость с письмом, не  задумается  сделать
еще что-то подобное. Он может попробовать в дороге добиться расположения
красавицы, благо на этот раз на хребте у него не висит  добряк  Рузо,  а
если Анастазия не согласится, в ход пойдет все что угодно, от  магии  до
сонного зелья. После этого она в его руках. Беременность  для  циалианки
означает, самое малое, пожизненное заключение в монастырских мастерских,
а то и кое-что похуже, если будет доказана дополнительная вина.
   Отъезд Анастазии был назначен на завтра,  а  ночью  она  должна  была
исчезнуть, причем навсегда. Оставлять ее поблизости было нельзя, так как
Мулан, как и  все  циалианцы,  мог  разбираться  в  магии.  Богоугодной,
разумеется. Они решили, что девушка оставит письмо, в  котором  сообщит,
что  опасается  путешествовать  вместе  с  сигнором   Муланом,   который
испытывает к ней отнюдь не братские чувства, и  отправляется  в  обитель
самостоятельно. В это поверят, а они в  это  время  поскачут  на  запад,
чтобы перейти до  холодов  Лисьи  горы,  и  будь  что  будет.  Оставлять
Анастазию в Арции нельзя, спасти ее может только герцог, и он этому даже
рад. Они будут свободны. Они будут вместе далеко от интриг и волшбы.
   Даже совесть Шарля, которая  не  переставала  его  мучить  с  момента
болезни Эстелы, успокоилась: из двух его женщин опасность грозила именно
Соле, и он решился. Завтра они уже будут далеко  отсюда,  какими  бы  ни
были эти еретики-таянцы, спевшиеся с  нелюдями,  они  вряд  ли  страшнее
рыцарей Оленя, по крайней мере для них... Сола поежилась: осень  в  этом
году была теплой, но  ночь  брала  свое.  Оранжевая  полоска  на  западе
погасла, и женщине показалось, что на свете нет никого -  только  она  и
звезды, внимательно ее разглядывающие. Созвездие Рыси взошло уже высоко,
и ее зеленоватое око словно бы высасывало из девушки  тепло  и  надежду.
Рядом с Рысью дрожали другие созвездия осени -  Палач  и  Белка...  Небо
неспешно  вращалось  на  запад,  над  горизонтом  поднялся  Сноп,  затем
Блудница, а Анастазия все ждала. Холод пробрался даже под  теплый  плащ,
подбитый мехом, а ноги в легких  сапожках  для  верховой  езды  и  вовсе
заледенели. Анастазия ждала, а его все не было.
 
2862 год от В.И. 
Ночь с 11-го на 12-й день месяца Зеркала. 
Тагэре. 
 
   Когда одна из дам Эстелы ворвалась к Шарлю  с  сообщением,  что  роды
начались и сигнора призывает супруга, тот уже был одет для  путешествия.
Пришлось бросить плащ и подняться к Эстеле, которой уже было не до него.
Герцог мерял шагами приемную жены, понимая, что что-то не  так.  Слишком
долго в сравнении с тем, как это было  с  младшими  детьми,  да  и  лица
бегавших туда-сюда медикуса и его помощников были нерадостными. Шарль не
мог не думать об Эстеле и рождающемся ребенке, но герцог, прежде  всего,
видел  перед  собой  другую  женщину,  несколько  ор  ожидающую  его  на
условленном месте. Он не мог ничего ей сообщить,  надеясь  лишь  на  то,
что, устав ждать, она поймет, что ему что-то помешало, и  вернется.  Что
ж, они уедут следующей ночью, даже циалианцы не  посмеют  уклониться  от
участия в пире по поводу рождения  ребенка  из  рода  Тагэре  или  от...
поминальных  торжеств.  Уж  слишком  долго  все  тянется,  неужели   это
проклятое падение? Как же так вышло?! Эстела не  могла  видеть,  это  ее
выдумка, но он все равно виноват. Да, своими заигрываниями с  Делией  он
отводил подозрение от Солы, но его жене от этого было не  легче.  И  вот
она вообразила, что он изменяет ей с Делией, а  полученный  при  падении
удар закрепил эту выдумку в ее сознании.
   Как бы то ни было, если Эста или ребенок умрут, то их  убийцей  будет
он, а если он не вытащит Солу из ловушки, в которой она оказалась по его
вине, то он будет вдвойне убийцей. Но, случись  что  с  Эстелой,  он  не
сможет оставить Тагэре. Даже ради спасения  Солы.  Филипп  слишком  мал,
чтобы стать владыкой севера.
   Герцог с радостью бы дал жене и  свободу,  и  власть,  к  которой  та
отнюдь не была равнодушна. То, что он бросал все  и,  по  сути,  умирал,
оставаясь живым лишь для Солы, в какой-то степени примиряло его  совесть
с бегством. Он с собой не берет ничего, даже имени, он отрезает себя  от
прошлого, также как Анастазия. Она жертвует Богом, он -  домом  и  своим
долгом. Да, они оба совершают страшный  грех,  но  они  готовы  за  него
расплачиваться...
 
2862 год от В.И. 
Утро 12-го дня месяца Зеркала. 
Тагэре. 
 
   Сола прождала до восхода, хотя понимала,  что  все  бесполезно.  Если
честно, она вообще не верила, что Шарль исполнит  обещанное.  Вслух  она
мечтала о том, как они перейдут горы и встретятся с такими  же  изгоями,
он будет охотиться на горных медведей и черных лисиц, а она его ждать  у
огня. Осенью за шкурами будут приезжать купцы, и вырученного  хватит  на
самое необходимое. Она научится собирать травы, прясть, белить холстину,
у них будет трое или четверо детей и большая горная овчарка. Утром внизу
будет стелиться туман, а вершины уже будут  залиты  солнцем,  как  в  ее
родной Эстре... Она говорила об этом Шарло и знала, что ничего этого  не
будет, так как она не рождена для счастья. Безумие этого лета  заставило
ее забыть о том, почему она оказалась в монастыре, она была счастлива, а
теперь за четыре месяца света придется платить вечной тьмой.  Тагэре  не
пришел, он и не  мог  прийти.  Она  ему  больше  не  нужна,  раньше  она
приносила наслаждение, а теперь стала  камнем  на  шее.  Как  она  могла
подумать, что  ради  беременной  циалианки  он  оставит  Тагэре,  семью,
корону, привычную жизнь?!
   У герцога были любовницы и до нее, наверняка скоро появятся новые. Та
же Делия. А что,  если  Эстела  не  ошиблась?  И  все  это  время  Шарль
развлекался с несколькими женщинами и всем говорил одно  и  то  же.  Да,
наверное, так и было. Герцогиня увидела его не с ней, а с другой, а  она
так была уверена в своем Шарло, что ей и в голову не могло  прийти,  что
он обманывает не только ее. Конечно, не появись  так  некстати  Мулан  с
дружиной, Тагэре ее бы не бросил... Знатные синоры вообще редко  бросают
своих бастардов, тот же Жан  Лумэн  сделал  для  Фарбье  и  возможное  и
невозможное. Вот и Шарло поблагодарил  бы  ее  за  любовь,  за  ласку  и
постарался бы куда-нибудь пристроить или просто  бы  перестал  замечать,
занявшись кем-нибудь еще.
   Но появление Мулана спутало все карты. Герцог  предложил  ей  бежать,
справедливо решив, что это единственный выход, но  сам  и  не  собирался
покидать Тагэре. Ему нужно было, чтобы она собралась, написала записку и
исчезла. Недаром он настоял, чтобы она взяла с  собой  полтысячи  ауров,
спрятанных в седельных тайниках.  Он  ее  отправил  куда  глаза  глядят,
снабдив деньгами, конем и теплым платьем.  А  сам  струсил.  Как  трусят
мужчины, когда нужно сказать женщине, что все кончено. А куда ей идти? В
Тагэре? Там наверняка уже нашли записку,  и  там  Мулан...К  бланкиссиме
Агриппине? Но наставница слишком строга в своих убеждениях,  к  тому  же
она ее предупреждала и насчет герцога, и насчет нарушения обета. Она  не
простит...  Сделать  так,  как  хочет  Шарль?  Исчезнуть?  Тихо  жить  в
каком-нибудь уголке, сказавшись  вдовой,  растить  сероглазого  ребенка,
выйти замуж за ремесленника, который соблазнится остатками  ее  красоты?
Смотреть, как сын герцога Тагэре будет ломать шапку  перед  каким-нибудь
захудалым нобилем? Лгать всем и себе... Она этого не хочет! Вернее,  она
этого просто не вынесет. Может, просто покончить со всем сразу?  В  реку
вниз головой или повеситься? Тело найдут, будут доискиваться, кто она...
Она  будет  опозорена,  но  посмертно,  добавив  к  нарушению  обета   и
прелюбодеянию еще и самоубийство.
   Если бы ничего не было! Если бы  она  могла  вернуться  в  монастырь,
оставив Тагэре с ее красавцем-сюзереном и  его  вечно  беременной  женой
сестре  Аквилине.  Ну  почему  она  была  так  неосторожна?  Почему  это
приключилось именно с  ней?  Хотя  такое  случалось  и  раньше  и  будет
случаться потом. Все женщины, когда  влюблены,  становятся  безнадежными
дурами, с которыми можно делать все, что угодно... Если  бы  только  она
никогда не встречала Шарля или знала, чем все  кончится.  Она  могла  не
подпустить его к себе или хотя бы не попасться, ведь есть же средства!
   Она сама видела когда-то у Агриппины старинную книгу  по  медицинской
магии, которую та ценила за  редкость  и  дельные  советы  по  исцелению
болезней, но к которой относилась с очевидной брезгливостью. Правда, то,
что писал умерший шестьсот лет назад почтеннейший  Симон  Геланский,  не
шло ни в какое сравнение с тайным знанием, о котором Агриппина не  могла
говорить без  содрогания.  Больше  всего  бланкиссиму  пугало,  что  это
заклятье, безумно простое, когда-нибудь перестанет быть  тайной.  По  ее
мнению, прибегнуть к нему -  значит  совершить  тягчайший  из  возможных
грехов... Сола прекрасно помнила  их  разговор  два  года  назад,  когда
доброе круглое лицо наставницы стало багровым от возмущения...
   Именно тогда она и рассказала воспитаннице о заклятье, принесенном  с
Корбутских гор. С его помощью женщина могла за один день  избавиться  от
будущего ребенка, причем не оставалось никаких следов.  Даже  опытнейший
медикус и тот никогда  не  смог  бы  определить,  что  произошло.  Беда,
однако, была в том, что  решившаяся  применить  это  заклятье,  навсегда
отказывалась  от  своей  женской  сути.  Ей  оставалась  ее  красота   и
молодость,  но  душа  навсегда  предавалась  поздней   осени,   а   тело
становилось смертельно опасным для  мужчины,  который  поддался  бы  его
очарованию.
   Последнее обстоятельство, видимо, вызвало у так и не познавшей  любви
Агриппины особый ужас... И это действительно было страшно, но  что  Соле
оставалось делать? Что? Она никогда в жизни больше  не  потянется  ни  к
одному мужчине. Шарль Тагэре стал первым и последним. Так что  гори  все
синим пламенем. Душу она и так погубила, преступив обет, а  тело  и  имя
спасет, хотя бы от позора. Если жить станет совсем невмоготу, она найдет
способ со всем покончить, но так, что никто и никогда не поймет,  почему
и как  все  произошло.  Сейчас  же  ей  следует  вернуться  в  Фей-Вэйю,
вернуться в одиночку и свободной.
   Решение было принято, и женщина, в последний раз взглянув  на  пустую
дорогу, направилась к  кладбищу.  Спрятала  коня  в  зарослях  лещины  у
небольшого ручейка - не знать, так нипочем не найти  -  и  тихо  побрела
между могил, отыскивая нужную. Так и есть, память ее не  подвела.  Мария
Тамье, двадцати одного года от роду, умерла в родах, произведя  на  свет
мертвого младенца. Анастазия взяла с могилы пригоршню  земли.  Какой  же
сегодня лунный день? Третья четверть! лучше не придумаешь.  Нужно  найти
корневище ядовитого еха и листья борщовника,  они  здесь  попадались....
Отлично! Теперь в иглеций. Взять четырнадцать огарков от свечей и  вниз,
в подвал, откуда есть проход в пустой склеп семейства ижу.  Вдоль  одной
из стен на полках стояло несколько освинцованных ящиков, другая  сторона
была незанята.
   Странно, как это она  запомнила  сложный  ритуал,  описание  которого
видела всего один раз? Неужели уже тогда в глубине души она поняла,  что
это может понадобиться?! Или память человеческая обладает  свойствами  в
нужный момент вытаскивать из глубин знания, о которых их обладатель и не
догадывался? Еще вчера Сола под страхом смерти не вспомнила  бы,  что  и
как следует делать, а теперь она деловито расставляла  свечи  на  концах
Рогов в ногах и в  изголовье.  Хорошо,  что  она,  собираясь  в  дорогу,
собрала все необходимое, в том числе и огненный камень.  Теплые  огоньки
на концах свечей на мгновенье заставили Солу заколебаться, но только  на
мгновенье. Шарло ее бросил, и идти ей было некуда.  Она  никогда  бы  не
подумала, что осмелится на такое, что у нее хватит умения и сил  довести
до ума заклятье, ведь до этой страшной минуты она никогда не  занималась
магией всерьез, хотя ее, конечно, чему-то учили, как и всех,  вступающих
в сестринство.
   Женщина бросила на предназначенную для гроба  каменную  полку  охапку
привядшего  борщовника,  быстро  скинула  одежду  и  осторожно  села  на
хрустнувшие стебли. Вздохнула, вынула  нож  и  слегка  порезала  кожу  у
щиколоток и под левой грудью. Показавшаяся кровь была смешана со  взятой
с могилы землей и соком веха, которым она смочила и  губы.  Вот  и  все,
теперь лечь на спину и ждать, повторяя про себя четырнадцать  непонятных
слов. Было  тихо,  сквозь  тонкий  слой  травы  чувствовался  вековой  и
равнодушный холод могильного камня, Сола дрожала  как  в  лихорадке,  на
губах застыла едкая горечь, затылок стянула резкая, отвратительная боль,
но она продолжала твердить странные слова, глядя на колеблемые подземным
сквозняком свечи у себя в ногах. Странно,  но  цвет  пламени  постепенно
стал  светлеть,  становясь  из  оранжевого  светло-желтым,  кремовым  и,
наконец, серовато-белым, как осенний туман над  болотом.  Боль  и  холод
словно бы растворялись в белесой мерцающей дымке.
   Соланж перестала чувствовать жесткий холодный камень и колющую траву,
подхваченная зыбкими опаловыми волнами.
   Рога, правильнее рога Оленя Циалы, - магическая фигура, применяющаяся
в циалианских и ряде других магических  ритуалов  (последнее  почитается
кощунством и жестоко  карается)  и  представляющая  собой  схематическое
изображение оленьих  рогов  с  шестью  отростками  каждый.  Обычно  либо
совершающий действо, либо какой-то ритуальный предмет  помещается  между
двух Рогов, на концах которых ставятся зажженные свечи из белого воска.
   Ее несло  вниз  по  белой,  клубящейся  реке.  Впереди  слышался  шум
водопада, она видела далекие, почти скрытые в тумане темные  берега,  но
ей было все равно, ведь на всей земле не было никого, кому бы  она  была
нужна, разве что бланкиссиме, да и та без нее прекрасно  обойдется.  Гул
водопада доносился все отчетливее, но Солу это не пугало, поток повернул
в сторону, и ее вынесло на широкий плес. До  водопада  оставалось  всего
ничего, но его не было видно из-за высокого каменистого острова, который
вырос прямо на пути. Взбесившаяся река обтекала его с двух сторон, а  он
высился, высокий, обрывистый, не подвластный  белым  клубящимся  волнам.
Длинный узкий мыс выдавался высоко вперед, и  Солу  несло  к  нему.  Она
вздрогнула, увидев знакомую фигуру, стремительно бегущую  по  берегу  ей
навстречу. Шарль протягивал к ней руки, и она невольно рванулась к нему.
И тотчас волны перестали быть ласковыми и теплыми, в  лицо  и  глаза  ей
ударило множество острых, едких брызг, ледяной смертельный холод  спутал
ее по рукам и ногам, она не могла даже крикнуть, только из последних сил
пыталась плыть к берегу, а Шарль протягивал  ей  руки  и  никак  не  мог
дотянуться...
 
2862 год от В.И. 
12-й день месяца Зеркала. 
Тагэре. Эльта. 
 
   - У вас сын, монсигнор. - Герцог вздрогнул и непонимающе уставился на
медикуса:
   - А что герцогиня?
   - Сигноре ничего не угрожает, я дал ей  средство,  и  она  уснула.  -
Врач, казалось, был не рад этому обстоятельству, так  как  сообщил  его,
глядя в пол.
   - Корнелиус, - Шарль Тагэре взял медикуса за плечи, заставив смотреть
себе прямо в глаза, - ты принимал  всех  моих  детей,  так  что  я  тебя
знаю... Говори прямо, что не так?
   -  Правду  сказать,  -  буркнул  Корнелиус,  -  ничего  хорошего.   Я
предупреждал, что после такого падения лучше не  рисковать...  Ваш  сын,
монсигнор, родился горбатым, и я не поручусь, что он выживет...
   - Горбатым? - Герцог сжал кулаки. - Что ж, могло быть и хуже, если  б
это оказалась девочка. Мужчина может проложить себе дорогу и  не  будучи
красавцем. Что-нибудь еще?
   - Сейчас остается только ждать. Сделано все возможное, но...
   - Что ж, да смилостивится над ним святой Эрасти. Добряк Корнелиус так
и не понял, о какой милости просил монсигнор Заступника. То ли сохранить
ребенку жизнь, то ли, наоборот, избавить его  от  земных  страданий.  На
всякий случай медикус заговорил о другом.
   - Ваш сын родился точно в полдень, монсигнор, а все астрологи  знают,
что это знак особой судьбы. Позднее, если монсигнору угодно, я  составлю
бо