А нашей звездой была Адена,  Лебединая  Звезда.
Вот она...
   - Амора?
   - Да. Амора. Звезда Любви... Наши кланы  всегда  были  союзниками,  а
потом, после ухода Богов, стали врагами, - Рамиэрль взял гитару  и  стал
наигрывать какой-то медленный, хватающий  за  душу  мотив,  -  они  были
Возлюбленными - Адена и Ангес, Воин и Дева... И они не хотели  оставлять
Благодатные земли на произвол судьбы. Может быть, поэтому их  звезды  до
сих пор светят ярко, а другие едва заметны...
   - Ты считаешь, они нам помогут?
   - Спроси у любого астролога, и он скажет, что звезды помогают  только
тому,  кто  помогает  себе  сам...  Рене,  -  эльф  прижал  руками  враз
смолкнувшие струны, - раз у  нас  случился  такой  странный  разговор...
Когда-то ты не захотел рассказать о ТОМ (он подчеркнул это слово)  своем
путешествии... Но с тех пор произошло столько всего, ты не изменил  свое
решение?
   - Не знаю, стоит ли об этом рассказывать. Если нас пропустят, ты  все
увидишь и узнаешь сам. Тот поход был не самым приятным в моей жизни...
   - Возможно, и увижу, - негромко, но настойчиво сказал Роман, -  но  я
хотел бы знать, КАК ты попал на остров темных эльфов. Или,  вернее  было
бы сказать, на остров Ангеса.
   - Вот этого-то как раз я сказать и не могу, -  откликнулся  Аррой.  -
Корабль налетел на скалы и затонул, меня сбросило в воду, прежде  чем  я
потерял сознание, я успел привязаться к обломку мачты... Очнулся  я  уже
на берегу, сначала в какой-то палатке, затем  в  доме.  Знаешь,  -  Рене
поднялся, - мне очень не хочется вспоминать об этом...
   - Ну, как знаешь, - Рамиэрль вновь взялся за гитару, - но мне все  же
кажется, что в твоих приключениях было нечто, о чем нужно  поговорить...
И это "нечто" вряд ли связано с нашим народом...
   Рамиэрль был прав. Уж кто-кто, а сам Рене Аррой в этом не сомневался.
Все,  что  произошло  со  старым  "Созвездием",  было  не  правильным  и
невероятным. Потому-то адмирал и  не  любил  вспоминать  ту  экспедицию,
закончившуюся гибелью всех его спутников. Он, славящийся своей  отвагой,
так никогда и не решился вернуться туда, где их подхватил тот  проклятый
шквал.
   Бешеные широты, стаи кэргор <Кэргора -  агрессивное  крупное  морское
животное, обладающее природным костяным тараном. Крупные  стаи  кэргоров
представляют опасность и для больших морских судов. Церковь  утверждает,
что эти животные поставлены Творцом охранять Запретную черту,  однако  у
маринеров бытует суеверие, что в кэргор превращаются погибшие в  морских
сражениях, если победители не жертвуют  часть  добычи  Зеленому  Храму>,
многопушечные корабли ортодоксов, проклятые рифы Гиблого  моря,  зыбучие
мели сурианского побережья - все это вместе взятое  не  пугало  Арроя  и
вполовину так сильно, как некий ветер, показавшийся ему живым,  разумным
и злым... Адмирал не хотел  об  этом  говорить,  но  помнил-то  он  все.
Рамиэрль затронул больную струну, она зазвучала,  и  этот  звук  не  мог
заглушить ни ровный ласковый пассат, ни  атэвское  вино,  ни  поцелуи  и
счастливый смех ждавшей внизу Герики.
   Ночь лениво пересыпала бриллианты созвездий, но Рене, вновь  вышедший
на палубу, не замечал этого великолепия. Рамиэрль  давно  ушел  к  себе,
Герика спала, а вот он не мог. Прошлое властно захватило адмирала, и  он
вновь во всех подробностях переживал самые страшные дни своей молодости.
   ... Сначала ничто не предвещало  беды.  Подгоняемый  ровным  пассатом
корабль нес все паруса, практически бесшумно скользя по океану  и  делая
гед <Геда - мера скорости, принятая у маринеров,  приблизительно  равная
земному узлу> по восьми.  И  небо,  и  море  были  чистыми  и  какими-то
нежными.  Впередсмотрящие,  однако,  осматривали  горизонт  с  неусыпной
бдительностью, потому  что  море  -  великий  обманщик.  Даже  здесь,  в
Ласковых широтах, на горизонте может возникнуть маленькое серое пятнышко
налетающего шквала, который  нужно  переждать  с  оголенными  мачтами  и
задраенными люками.
   Кто-то, кажется одноухий Ренар, вовремя заметил приближение непогоды,
и Рене решил встретить шторм только под  штормовыми  парусами.  Марсовые
быстро полезли по  веревочным  лестницам.  Достигнув  марсов,  они,  как
диковинные насекомые расползлись по раскачивающимся под ударами ветра  и
дождя реям. Но удержаться было не все, главным было  убрать  паруса  что
приходилось делать одной рукой, держась другой  за  рею.  Хвала  Великим
Братьям, они успели! Когда  клубящаяся  серая  гора  закрыла  солнце,  а
ветер, ставший порывистым и страшным  попытался  завалить  судно  набок,
паруса были убраны.
   Ударили первые струи  дождя,  сшивая  свинцовое  небо  с  потемневшим
морем, зарокотал гром. Вроде все было как всегда, и  все  же...  все  же
Рене этот ливень сразу не понравился. Странно холодный для  этих  широт,
он хлестал  немилосердно,  забирался  под  плащи,  просмоленные  куртки,
шляпы,  косынки,  стекал  холодными  струйками   по   спине,   заставляя
вздрагивать даже самых стойких. И он не думал кончаться, хотя обычно  не
проходило и оры, как солнце вновь заливало мгновенно высыхающую  палубу,
горизонт  становился  прозрачно-ясным,  а  шквал,   радостно   громыхая,
уносился дальше и дальше, пока не иссякал где-то  у  островов  Сиреневых
Птиц. Но на этот раз минула ора, и вторая, и третья, а  неистовый  ветер
все гнал и гнал корабль на закат с упорством  своры  гончих,  загоняющих
оленя.
   Моряки столпились на шканцах и на юте, держась за  протянутые  леера.
Отсиживаться в темной нижней палубе, вздрагивая от ударов и  гадая,  что
же творится наверху, не хотел никто... Все они нет-нет да и  поглядывали
на своего капитана, а  он,  казалось  знавший  о  море  все,  ничего  не
понимал.
   Стемнело, затем вновь рассвело, а непогода и не думала стихать. Самым
же мерзким было то, что даже сквозь пелену дождя Рене  было  видно,  что
горизонт чист. Проклятая туча  висела  именно  и  только  над  кораблем.
Счастливчик Рене благодарил судьбу  за  то,  что  глаза  других  моряков
отчего-то уступали его собственным  и  не  могли  разглядеть  сверкающее
солнечное кольцо на границе бури.
   Будь Аррой порелигиозней, он наверняка бы решил, что  Творцу  надоело
терпеть его выходки и что странный шквал - кара Господня  святотатцу  за
нарушение Запретной черты. Однако маринер клирикам никогда не  верил,  а
что до Творца, то если и готов был согласиться,  что  таковой  где-то  и
обретается, то занят чем-то  более  важным,  нежели  подсчеты  грехов  и
грешков смертных и мелочной местью за  нарушение  каких-то  малопонятных
запретов. Зато странные легенды, передаваемые маринерами  и  атэвами  из
уст в уста, Аррой помнил прекрасно и  полагал,  что  дыма  без  огня  не
бывает.
   Он знал, что где-то в этих краях находится таинственный Берег Золотых
Пчел, называемый также Берегом Алых Роз, и это самое прекрасное место  в
мире,  но  добраться  туда  невозможно,  потому  что  землю  обетованную
стерегут девять раз по семь ветров, отбрасывающих смельчаков назад. Рене
же давно искал волшебный край,  где  дно  ручьев  выстлано  сапфирами  и
аметистами,  в  водах  лагуны  спят   раковины   с   огромными   черными
жемчужинами, а над алыми розами реют золотые пчелы.
   Счастливчику везло, и  он  то  и  дело  находил  острова,  населенные
наивными смуглыми людьми в юбочках из травы. Там росли яркие тропические
цветы и шумели высокие пальмы. Были там и жемчуга, и маленькие,  похожие
на ожившие драгоценности птицы; попадалось и золото, но все это было  не
то... Рене совсем уже начал склоняться к тому, что Берег Золотых Пчел  -
выдумка морских скитальцев, чей-то  приукрашенный  рассказ  об  островах
Великой Черепахи или атолле Двойной Горы, но все же решился еще на  один
поход. Да, странный шквал  вполне  мог  бы  быть  подтверждением  старой
легенды,  если  бы  отогнал  "Созвездие"  назад,  но  он  яростно   гнал
несчастный корабль вперед, в неизвестность.
   "Созвездие" пока держался, то взлетая на волны, то проваливаясь вниз,
в страшные мертвые провалы между водяными  чудовищами.  Судно  билось  и
скрипело, как от боли. Двух шлюпок как не  бывало,  борта  кое-где  были
проломлены, но мачты из корбутских сосен стояли. Рене не  было  страшно,
но происходящее угнетало. Эта буря, казалось, была наделена  собственной
злой  волей,  которой  было  нечего  противопоставить.  Хмурые  лица   и
недоуменные взгляды, которыми обменивались моряки, оговорили о том,  что
и они ничего не понимают.
   Время шло,  а  буре  не  было  видно  конца,  и  Рене,  изнемогая  от
усталости, все же спустился к себе  и  сразу  же  провалился  в  глухой,
тяжелый  сон.  Сколько  ему  удалось  проспать,  он  так  и  не   узнал,
разбуженный криком вбежавшего матроса.
   Аррой бросился на палубу и увидел смерть. Сзади море  с  однообразным
шумом катило темные волны, увенчанные седыми пенистыми гривами,  впереди
же вода кипела вокруг подводной гряды. Острые каменные клыки, окруженные
грозными бурунами, торчали так близко друг от друга, что было немыслимым
провести между ними не только  большой  корабль,  но  даже  самую  утлую
лодчонку. Ни отвернуть, ни бросить якорь не  успели.  Раздался  зловещий
треск, и "Созвездие" забился на камнях...
   Последующие оры превратились  в  сплошной  кошмар.  Глядя  невидящими
глазами в бархатное южное небо,  Рене  Аррой,  император  Арции,  король
Таяны, господарь Тарски, Великий герцог Эланда и  прочая,  и  прочая,  и
прочая словно бы вновь слышал отчаянный скрип мачт, грохот волн, скрежет
днища о камни... Он так и  не  понял,  как  долго  продолжалась  агония.
Спасения не было и не могло быть, но  для  эландцев  бороться  до  конца
всегда было делом чести. К  тому  же  полоса  рифов  вполне  могла  быть
предвестником какого-то острова. Паники не было.  Маринеры  знают,  что,
уходя в море, они рано или поздно не вернутся. Этот миг настал,  и  надо
было встретить его достойно. Спустить уцелевшие шлюпки в их положении  и
при таком ветре было  почти  невозможно,  но  им  все  же  это  удалось.
Впрочем, и шлюпок, и людей на корабле  заметно  поубавилось.  Рене,  как
водится, должен был покинуть гибнущий корабль последним,  но  не  успел.
Огромная черная волна ударила в правый борт, и одна из мачт  наконец  не
выдержала  и  рухнула.  Вторая  волна,  еще  выше  и  злее,   увенчанная
клубящимся гребнем, подхватила Арроя и швырнула его в воду. Ему  удалось
выплыть, но почти сразу же какой-то обломок сильно его ударил. Чувствуя,
что ранен, и ранен серьезно, он  ухитрился  привязаться  к  обломку  той
самой мачты и потерял сознание. Что с  ним  случилось  дальше,  Рене  не
помнил. Он пришел в себя в шелковой  золотистой  палатке,  сквозь  ткань
которой просвечивало солнце. Над ним склонялось  лицо  столь  немыслимой
красоты, что Аррой в первый и последний раз в своей безумной жизни  чуть
не уверовал в Творца и его вестников <Вестник - посланец Творца,  ангел.
Изображался в виде прекрасного  юноши  в  светлых  одеждах  и  венке  из
плюща>.
   Незнакомец что-то спросил, но Рене не  понял  ни  слова.  Голова  его
раскалывалась от  боли,  лицо  наверху  то  появлялось,  то  исчезало  в
дрожащей дымке. Маринер попытался спросить  об  остальных,  но  разбитые
губы не слушались. Затем на лоб ему  легла  чья-то  прохладная  рука,  и
женский  голос  произнес  странные  властные   слова.   Туман   внезапно
рассеялся,  и  Рене  смог  поднять  глаза,  чтобы  увидеть   женщину   с
прекрасным, но бесконечно чужим и холодным лицом.  Она  внимательно,  но
равнодушно  смотрела  ему  в  глаза,  и  этот  взгляд  потом  долго  его
преследовал. Женщина что-то негромко сказала, и в ответ раздался  второй
голос, молодой, взволнованный, явно принадлежащий мужчине.
   Женщина возразила - резко и повелительно.  Юноша  разразился  длинной
звонкой тирадой. В это время опять  нахлынула  боль  и  Рене,  застонав,
провалился в небытие.
   Когда он очнулся, рядом никого не было. Тело все еще болело, но такую
боль можно было легко пережить. Он попробовал сесть, и это ему  удалось.
Его руки были покрыты багровыми кровоподтеками, а это означало,  что  со
времени крушения прошло несколько дней. Маринер огляделся  по  сторонам.
Он  лежал  в  небольшой,  удивительно  красивой  комнате  с  полукруглым
потолком и окном во всю стену, доходящим до самого пола. Вдоль стены шел
низкий диван, чем-то смахивающий на атэвский, обитый переливчатой  синей
тканью в  тон  длинным  занавесям  и  пологу  кровати.  Пол  был  покрыт
изысканной бело-синей мозаикой, с потолка свешивался изящный  серебряный
светильник в виде грозди цветов. К кровати заботливо  придвинули  низкий
столик, на котором стоял прозрачный  кубок  с  каким-то  тонко  пахнущим
напитком и тщательно сложенное одеяние насыщенного  синего  цвета.  Рене
развернул его и присвистнул от удивления - ни в Арции,  ни  у  атэвов  -
нигде, куда его заносила прихотливая судьба, мужчины  не  носили  ничего
подобного. Кое-как одевшись, Рене подошел к висевшему на стене овальному
зеркалу в причудливой раме.  Из  таинственно  мерцающего  стекла  глядел
совершенно  седой  незнакомец  с  не  правдоподобно  огромными  голубыми
глазами на исхудавшем лице...
   - Что с тобой? - от неожиданности он вздрогнул и вернулся на землю  -
Герика в кое-как зашнурованном платье смотрела на  него  встревоженно  и
грустно.
   - Ничего, - он ласково коснулся теплой щеки, -  я  просто  .вспоминал
то, чего лучше не вспоминать...

2231 год от В.И. 6-й день месяца Влюбленных.
Фронтера

   Люди в чем-то сродни кошкам, они привязываются к  месту.  По  крайней
мере, Рыгор Зимный, став герцогом Фронтерским, не мыслил себя вне Белого
Моста. Пусть село было разрушено, но руки и головы  у  фронтерцев  есть,
деньги тоже, а хорошего  дерева  в  пуще  завались.  Места,  по  которым
прошлась своим страшным плугом Война Оленя, оживали на глазах.
   Зимный всегда был дельным войтом, но, как выяснилось,  для  него  это
был не предел. Став повелителем целого края, Рыгор не заважничал,  но  и
вожжи из рук не выпустил,  по-прежнему  оставаясь  атаманом  для  бойцов
своей армии, хоть те и вернулись к земле. Рыгор, несмотря на свалившиеся
ему на голову титул и власть, остался самим собой, хотя ему и  пришлось,
приноравливаясь к своему новому положению, отгрохать домину,  в  которой
не стыдно принимать высоких гостей.  Гвенда  же  отдала  должное  своему
новому положению, нашив себе прорву ярких платьев и юбок, которые теперь
лежали в сундуках, бережно  переложенные  сушеной  лавандой  и  полынью.
Впрочем, во всем остальном прекрасная  корчмарка  осталась  верна  себе.
Лишенная возможности держать харчевню (герцогиня как-никак!), она целыми
днями  пропадала  в   просторной   кухне,   не   доверяя   прислуге,   и
собственноручно готовила не только для своего  супруга,  но  и  для  его
многочисленных гостей со всех концов Фронтеры.
   Сегодня  Красотка  превзошла  себя  самое.  Великий   герцог   Таяны,
посетивший чету Зимных, прилюдно признал, что поварихам  Высокого  Замка
далеко до хозяйки Беломостья (так Гвенда  и  Рыгор  назвали  свое  новое
обиталище).  Гвенда  кокетливо  опустила  глаза,  но  не  удержалась   и
рассмеялась в полный голос. Гость ей нравился, и даже очень, -  высокий,
темноволосый и темноглазый, он не чинился и не чванился, отдавая должное
и царке, и закуске. И он так напоминал погибшего Луи...
   Ужинали вчетвером - в Беломостье гостям  прислуживала  сама  хозяйка.
Рыгор и Шандер уже обсудили дела и теперь перескакивали  с  новостей  на
воспоминания о недавних событиях  и  обратно.  Гвенда  суетилась  вокруг
стола, все время что-то  унося  или,  наоборот,  подавая  и  не  забывая
принимать участия в разговоре и поглаживать лежащую у огня Гайду.  Илана
ничего не ела, молча глядя в стакан с царкой.
   Наконец Рыгор поправил усы, откашлялся и встал.
   - Любые гости, - атаман сдерживал голос, но все равно его было слышно
на лестнице, а то и  во  дворе,  -  спасибо  за  то,  что  зайихали.  Не
сомневаюсь, что вмести мы много доброго сотворим.  Но  останнюю  чашу  я
поднимаю, уж пробачьте, не за ваше здоровье и не за свою хозяйку. И даже
не за победу, за нее мы вже пили и кожный год пить будьмо. Я  пью  и  до
дна (нехай мне Гвенда хоч словечко скажет - убью!) за тех, кто  зараз  в
море. За Рене, його невесту и его  маринеров.  Пускай  они  найдут,  что
ищут, и повернутся до нас, як мы их ждем и любим!
   Атаман поднял обеими руками немалый сосуд и, не поморщившись,  осушил
до дна. Шандер с очень серьезным лицом поднял  кубок  и  последовал  его
примеру. Гвенда не отстала и при этом пристально посмотрела на  молчащую
Илану.  Та  вздрогнула,  торопливо  и  неловко  выпила  свою   царку   и
закашлялась.
   - Ото добре! - провозгласил герцог Фронтерский.  -  А  теперь,  гости
дорогие, дозвольте вас отвести в вашу спальню, - Рыгор взял  подсвечник,
сработанный местными искусниками, и тяжело ступая, пошел впереди.
   Шандер подал руку Илане, и та поднялась, слегка пошатнувшись. Видимо,
выпитая почти натощак царка сделала свое дело.
   Зимный распахнул дверь в просторную  комнату,  пол  которой  устилали
медвежьи шкуры, а в углу стояла здоровенная кровать, явно  заказанная  у
арцийского краснодеревщика. Пожелав гостям доброй ночи, радушный  хозяин
проверил, есть ли на столе  царка  и  яблоки,  и  удалился,  старательно
прикрыв за собой дверь.
   Илана затравленно огляделась и присела на краешек арцийского  чудища.
Шандер зачем-то подошел к окну и посмотрел на  высокие  тополя,  облитые
лунным светом.
   - Илана!
   Она подняла голову:
   - Да, Шандер...
   - Помнишь, о чем мы говорили, когда  ты  согласилась  выйти  за  меня
замуж?
   - Помню...
   - Что я, Проклятый меня побери, сделал не так?!
   - Ты ничего, - Илана подняла глаза, - все дело  во  мне,  я  тебя  не
стою, это же очевидно.
   - Кому очевидно? - Гардани пересек комнату и устроился  на  медвежьей
шкуре рядом  с  кроватью.  -  Мне  очевидно  только  одно:  в  Таяну  ты
вернешься, став наконец моей настоящей женой.
   - Шандер!

Эстель Оскора

   В темно-синих волнах мелькнула черная спина играющего кита, отнюдь не
показавшегося мне красивым. Впрочем, самые большие и сильные твари,  как
правило, весьма нелепы, хоть и впечатляют размерами и мощью. Эта  живая,
обитающая в море громадина размером чуть ли не с  наш  корабль  уступала
блестящим грациозным дельфинам в той  же  мере,  в  какой  слон  уступал
лошади... Хотя где они, эти лошади... Я уж и забыла, когда видела  их  в
последний раз. Интересно, тоскует ли Рамиэрль по своим красавцам? По его
лицу, как всегда, невозможно ничего понять, хотя,  немного  пожив  среди
эльфов, я поняла, что они отнюдь не безмятежны,  просто  им  свойственно
уменье властвовать  собой  Как,  впрочем,  и  гоблинам.  Вот  мы,  люди,
частенько даем волю своим чувствам, и я бы не  взялась  утверждать,  что
это нас украшает.
   И все же, все же, все же... Я была почти уверена,  что  Роман  чем-то
озабочен, чем-то, что, возможно, не совсем понятно ему самому. Зато  все
остальные откровенно наслаждались путешествием, а для  меня  так  оно  и
вовсе стало возвращением в рай. К морю я привыкла быстро,  оно  меня  не
пугало,  напротив,  от  темно-синей  воды  веяло  свежестью  и  каким-то
странным,  трудноуловимым  запахом,  горьковатым,  здоровым,  манящим...
Раньше все разговоры о прелести  "запаха  моря"  мне  казались  досужими
выдумками тех, кто, сидя в Мунте или Гелани,  не  имел  счастья  обонять
груды выброшенных на берег водорослей и  уснувших  рыб...  Я  ошибалась.
Запах гниения присущ берегу, а  море  пахнет  свежестью  и...  надеждой,
если, конечно, у надежды может быть запах.
   Мне казалось, что в конце пути нас ждут невиданные чудеса, и вместе с
тем мне хотелось  остановить  время  и  вечно  плыть  к  прекрасной,  но
недосягаемой земле, слушать музыку волн и песни Романа,  любить  и  быть
любимой... Однако всякая дорога рано или поздн