тот,  кого  люди  по  недомыслию  называют  Проклятым.
Вместе с магами-людьми ушел и племянник Эмзара, избранный то ли судьбой,
то ли самим Проклятым хранителем черного кольца, талисмана, проникнуть в
суть  которого  не  сумели  ни  Эмзар,  ни  Преступившие,  ни  уцелевшие
эльфийские маги. Снежное Крыло не мог с твердостью  сказать,  стоило  ли
затевать поход в канун зимы, которая  по  всем  признакам  должна  стать
страшной; и имел ли он, Эмзар, право отпускать  Рамиэрля,  единственного
из клана, хорошо знавшего внешний мир. Или  -  поправился  про  себя  не
терпевший неточностей предводитель Лебедей - знавший его  лучше  отца  и
его самого.
   Как бы то ни было, не прошло и лунной кварты <Кварта - неделя, время,
за которое луна проходит одну из своих фаз> с той ночи, когда  племянник
и его светловолосая спутница объявились в Убежище.  Объявились,  нарушив
казавшийся незыблемым обычай - тайна превыше  всего,  а  потому  никакой
магии. По закону пришельцы, оставив коней,  должны  были  оставаться  на
границе топей, пока их не  заметят  наблюдатели  и  не  пошлют  за  ними
трясинника. Но Рамиэрль не счел возможным ждать.  Он  и  Герика  перешли
болото с помощью заклятья и, обойдя стражу, постучались  в  серую  дверь
Лебединого Чертога. С той ночи Эмзар не спал... Нет, он,  разумеется,  и
раньше знал, что когда-нибудь  случится  нечто,  что  положит  конец  их
монотонному житью, а  события  последнего  лета  свидетельствовали,  что
ждать  остается  недолго.  Большой  мир  властно  призывал  добровольных
изгнанников.
   Местоблюститель видел, что никому  не  избежать  надвигающейся  бури,
иногда ему казалось, что он ждет ее, но, взглянув в серые глаза той, что
была Эстель Оскорой <Эстель Оскора -  Темная  Звезда  (староэльф.).  Обо
всех главных участниках событий читайте в конце книги>, Эмзар понял, что
боится и, словно перепуганный ребенок, хочет, чтобы  прихотливая  судьба
направила стопы этой женщины - колдуньи? стихии? - в другую сторону.
   Увы! То, что произошло, изменить уже нельзя, и Снежное Крыло  вежливо
приветствовал ту, кто должна была стать Погибелью либо  Спасением  Тарры
<Тарра - весь мир>. Если, разумеется,  Пророчество  не  есть  вселенский
обман. Эмзар зябко передернул плечами, странно, до чего знание обостряет
эмоции - не скажи ему Рамиэрль, КТО его спутница, он  увидел  бы  в  ней
просто женщину  из  рода  людей.  Да,  странную,  удивительную  в  своей
откровенности и в равнодушии к себе (некогда и он встретил такую, но  об
этом лучше не вспоминать!), но всего лишь женщину из племени людей. Зная
же, кто такая Герика, он  невольно  выискивал  следы  дикой,  неимоверно
чужой силы, выискивал  и  не  находил.  Но  откуда  тогда  это  ощущение
тяжести, накатывавшее на него, как волны? Хотя, возможно, все  это  лишь
фантазии, порожденные тревогой и излишним знанием,  ведь  Эстель  Оскора
пока ничем не проявила своей чудовищной сути. Все, кто не знал правды  о
тарскийке, ничего сверхъестественного в ней не замечали. И все же  Эмзар
не находил себе места...
   Тонкий, серебристый звон на грани слышимости  отвлек  местоблюстителя
от раздумий - сработало  защитное  заклятие,  предупреждая,  что  кто-то
хочет войти в Лебединый Чертог.  Этот  звон  -  еще  одно  нововведение,
вернее говоря, хорошо забытый старый обычай. С той поры,  когда  остатки
клана Лебедя, покинув свои земли, укрылись в непроходимых  топях,  бежав
то ли от смертных, то ли от бывших родичей,  а  скорее  всего  от  самих
себя, дворцовый этикет и дворцовые интриги утратили всякий смысл.  После
Исхода и Войн Монстров Лебедей осталось так мало, что власть переставала
быть властью,  жить  по-прежнему  стало  нельзя,  и  потомки  эльфийских
государей  перестали  выставлять  охрану,  запирать  двери  и   сплетать
хитроумные  заклятия,  защищая  свою  жизнь  от  жаждущих  воссесть   на
Лебединый трон родичей. Лишь после представления,  устроенного  летом  в
Зале  Первых  Фиалок  племянницей,  Эмзар  вспомнил  о  том,  что  и   в
собственном доме следует быть осторожным.
   Теперь несколько молодых воинов из Домов Ивы  и  Ириса,  сменяя  друг
друга,  охраняли  вход  в  покои  принца,  но  то,  что  это  было  лишь
дополнением к мощной защитной магии, пущенной в ход после  тысячелетнего
перерыва, не знал никто.
   Эмзар грациозно отвернулся от окна и, скрестив руки  на  груди,  стал
ждать. Вскоре  дежуривший  в  этот  день  Элэар  из  Дома  Ивы  отдернул
серебристо-алый струящийся занавес, отделявший  Рассветную  Приемную  от
Зала Огненных Настурций, и, слегка  поклонившись,  возвестил  о  приходе
главы Дома Розы. По лицу Эмзара скользнуло подобие  улыбки  -  брат  был
одним из немногих, с кем местоблюститель чувствовал себя спокойно и  чье
мнение для него что-то значило.
   Астен, вопреки своему  обыкновению  одетый  весьма  тщательно,  почти
щеголевато, не скрывал ни своей тревоги, ни своей усталости.  Братья  по
эльфийским меркам были совсем несхожи. Народ,  у  которого  совершенство
черт лица и фигуры считается естественным, очень внимателен  к  мелочам.
Это в глазах смертных, оказавшихся  среди  Перворожденных,  те  разнятся
лишь цветом волос и глаз да драгоценными одеяниями. Сами же  Дети  Звезд
подмечают малейшие отличия, поэтому мечтатель Астен со  своими  золотыми
волосами  и  ярко-синими  глазами  и  темноволосый  голубоглазый  Эмзар,
славящийся сдержанностью и ироничностью, почитались несхожими, как вечер
и утро. Старший был вождем и воином, младший  -  поэтом.  Братья  всегда
ладили, но лишь недавно старший обнаружил в младшем  не  только  немалую
магическую силу, но и тихое, спокойное упрямство  и  целеустремленность,
столь характерные для мужчин Дома Розы. В  наступающие  смутные  времена
поддержка Астена стала Эмзару необходима как воздух.
   Кленовая Ветвь легко коснулся плеча правителя и опустился в затканное
листьями мать-и-мачехи серебристо-зеленое кресло у  изящного  невысокого
столика. Эмзар остался стоять, для этих двоих этикет  не  играл  никакой
роли.
   - Я проводил их  через  Северные  топи,  -  мелодичный  голос  Астена
прозвучал устало, - они собираются пройти за  два  месяца  всю  Северную
Арцию и нагнать Уанна...
   - Это возможно, если, конечно, им  повезет,  -  задумчиво  проговорил
Эмзар, - но все-таки...
   - Все-таки ты не уверен, что это вообще нужно? Я тоже, - Астен провел
по лицу рукой, словно снимая невидимую паутину, - все спорю и спорю  сам
с собой... Что-то говорит мне, что нечего им там  делать.  И  потом,  мы
взяли на себя слишком большую ответственность.
   - Эстель Оскора?
   - Да! До сих пор не понимаю, что же она такое.  И,  самое  печальное,
она сама не понимает. В ней должна быть Сила, а я этой Силы не чувствую.
Но все сходится  именно  на  ней  -  Всадники,  которых  она  разбудила,
Пророчество, этот ее чудовищный ребенок, которого пришлось...
   - Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше!
   - Вот как? - Астен приподнял бровь. -  Ты  не  доверяешь  собственным
заклятиям?
   - А ты не чувствуешь, как здесь  растет  тревога?  Все  Дома  владеют
высокой магией, и я не уверен, что никто не пустит ее  в  ход...  Хорошо
хоть, мы с тобой принадлежим именно к Дому Розы.
   - Эанке? Я тоже думаю,  что  дочь  Нанниэли  что-то  замышляет.  Она,
кстати, ненавидит Герику, невзлюбила с первого взгляда...
   - Ну, этого  стоило  ожидать,  -  Эмзар  наконец  решил  присесть,  -
смертная женщина в Убежище! Если тарскийка  и  есть  легендарная  Эстель
Оскора, то  она  становится  центральной  фигурой  пьесы,  а  Эа  всегда
отводила эту роль себе. Она не может  не  чувствовать  значимости  нашей
гостьи, хоть и не знает всей правды. А  что  ты  сам?  Рамиэрль  поручил
Герику тебе, а ты, как я понимаю, не имел ничего против.
   - Ну, после того как ты убедил меня жениться на Нанниэли, и тем более
после того, как я породил такую дочь, мне бояться не пристало  никого  и
ничего. Эстель Оскора, - Астен неожиданно лихо улыбнулся, -  так  Эстель
Оскора! Как оказалось, мне нравятся опасности... А Геро, что ж,  я  пока
мало могу о ней сказать... Зла в ней я не вижу, правда,  и  Света,  или,
как говорят люди, Добра, тоже не ощущается. Она что-то  пытается  понять
или вспомнить, но, кажется, сама не знает, что именно.
   - Она нравится тебе?
   - Пожалуй, да...  И  потом,  она  моя  Эфло  д'огэр  <Эфло  д'огэр  -
буквально  "цветок  огня",  эвфемизм  "цветка  папоротника".  Эльфы  так
называют то, что явится впоследствии причиной их гибели, будь то предмет
или существо. Считается,  что  Перворожденные  могут  узнать  свою  Эфло
д'огэр в самом начале цепочки событий, которые  приведут  их  к  гибели.
Перворожденные также полагают, что предотвратить судьбу,  устранив  Эфло
д'огэр, невозможно, но можно попытаться ее изменить. Эфло д'огэр и все с
ними связанное одна  из  самых  популярных  тем  эльфийских  преданий  и
баллад>.
   -  Что?  -  Эмзар  непроизвольно  вздрогнул.  -  Ты  понимаешь,   что
говоришь?!
   - Вполне. В нашей семье  всегда  чуяли  такие  вещи.  Потому-то  я  и
молчал, когда решалось, идти ли ей в Корбут с Рамиэрлем. Я был не вправе
вмешиваться.
   - Проклятье, - Эмзар с силой стиснул  резной  подлокотник,  -  я  так
хотел, чтоб она ушла, и, вместе с тем, выпускать ее из рук опасно.
   - Вернее, отдать в руки Примере с его амбициями. Успокойся, - Астен с
неподдельным участием взглянул в лицо брату. - В конце концов,  избежать
встречи с Судьбой еще  никому  не  удавалось,  другое  дело,  что  исход
рандеву зависит и от нас тоже.

2228 год от В. И. Полдень 21-го дня месяца Зеркала.
Вольное село. Белый Мост

   (Вольное село - село,  жители  которого  не  являются  собственностью
феодала, хотя земли общины со всех сторон граничат с землями)
   Уже четвертый  день  кряду  Фронтеру  полосовали  дожди.  Серые  тучи
затянули небо на несколько диа <Диа - мера длины, равная одному  конному
дневному  переходу>  вокруг.   Жирная,   плодородная   почва   размокла,
превратившись в отвратительное, чмокающее под ногами месиво, воздух  был
пропитан влагой так, что  даже  постели  в  домах  за  день  становились
влажными. В это время года день ненамного отличался от ночи, а  утро  от
вечера, и если женщины еще пытались делать какую-то работу -  ходили  за
скотиной, пряли, готовили, - то мужчины предпочитали пережидать ненастье
в уютной общей зале "Белой  Мальвы".  Там  за  стопкой  царки  <Царка  -
зерновой спирт,  настоянный  на  дубовой  коре  и  травах  и  наполовину
разбавленный родниковой водой с небольшим количеством меда> или  кружкой
подогретого вина можно было до  ночи  обсуждать  деревенские  новости  и
слухи, передаваемые проезжими либо же вернувшимися откуда-то сельчанами.
   Красотка Гвенда, после смерти своего слишком уж любившего покушать  и
выпить мужа единолично заправляющая "Мальвой", позднюю осень любила.  Ей
нравилось, что у нее собирается почти весь Белый Мост, что никто  никуда
не спешит, а все ведут неспешные беседы, отдавая должное  ее  стряпне  и
особенно знаменитой царке, но в этом году Красотке было тревожно.
   Да и что могло быть хорошего, если по коронному тракту, у которого  и
вырос Белый Мост, ездят меньше, чем по проселку?! Ни купцов с  товарами,
ни  весельчаков-либров  <Либры  -   люди   благородного   происхождения,
избравшие одну из семи профессий, не считающихся позорными для дворянина
(моряк, наемный воин,  маг,  священник,  бард,  лекарь,  ученый).  Либры
добровольно отказывались от своих  феодов,  освобождаясь  от  вассальной
присяги,  но  сохраняли  все  не  связанные  с   земельными   владениями
дворянские  привилегии  и  подчинялись  Кодексу   Розы>,   ни   местных,
собравшихся в гости к таянским  родственникам,  ни  таянцев,  навещавших
своих во Фронтере... Проклятущий Михай никого из Таяны  не  выпускал,  а
дураков, готовых  лезть  к  Проклятому  в  зубы  ради  смутных  таянских
барышей, не находилось. Фронтера  внезапно  оказалась  медвежьим  углом,
краем света, причем опасным  краем.  Про  то,  что  творится  за  речкой
Каючкой,  говорили  всякое  и,  как  правило,   шепотом.   Хорошо   хоть
непролазные Кабаньи топи, начинающиеся  в  половине  диа  пути,  надежно
прикрывали село от взбесившегося соседа, зато  на  тракт  Гвенда  теперь
посматривали с опаской.
   Известно, что кошки, твари, не способные любить кого-то, кроме  самих
себя, чуют землетрясения и заранее покидают опасное место. Кое-кто пошел
еще дальше и утверждает, что трактирщики загодя чуют войны  и  всяческие
безобразия и надежно прячут свои богатства. Как бы то ни было, но Гвенда
приняла кое-какие меры. Друг и покровитель Красотки Рыгор  Зимный,  войт
<Войт - сельский староста>  Белого  Моста,  то  ворча,  то  посмеиваясь,
помогал по ночам своей подружке перетаскивать в Ласковую пущу бочонки  с
паркой и вином,  мешки  с  солью,  сундуки  со  всяческим  добром.  Вещи
побольше да подешевле Гвенда припрятала во дворе, оставив в доме  только
самое необходимое, а в придачу заставила Рыгора проделать  потайной  ход
из дома в  огород  да  сделать  в  заборе  два  тайных  лаза.  Последние
предосторожности войт полностью одобрял, но дело тут было не в  каких-то
там выдуманных Гвендой  врагах,  а  в  ныне  здравствующей  войтихе,  не
оставляющей попыток поймать благоверного на горячем.
   Впрочем,  этим  дождливым  днем  Рыгор  открыто  заявился  к  коханке
<Коханка - любовница, возлюбленная  (фронтерск.)>  через  общий  вход  и
законно занял - войт как-никак - самое лучшее  место.  Гвенда  со  своей
всегдашней полуулыбочкой, от которой мужское население  Белого  Моста  с
четырнадцати до семидесяти годов бросало то в жар, то в холод,  принесла
блюдо с холодной свининой, замоченные перцы, утренний  хлеб  разумеется,
баклагу с царкой. Рыгор с достоинством принял вожделенный сосуд, нацедил
себе  в  малую  баклажку  и  приготовился  наслаждаться,  однако   чарка
остановилась, не омочив густых медно-коричневых усов. Дверь "Мальвы"  со
скрипом растворилась, и на пороге предстала странная оборванная фигура.
   Мужчина (а это был мужчина)  был  мокрым  с  головы  до  ног,  что  в
общем-то, было неудивительно, так как на улице хлестало  как  из  ведра.
Странным было другое - человек этого, кажется,  не  замечал.  Он,  глупо
помаргивая, стоял на пороге, забыв закрыть за  собой  дверь.  Сидящие  в
комнате люди с удивлением таращились на пришельца, но почему-то молчали.
   Говорят, поганые вести метят того, кто их принес. Сельчане не  хотели
слышать ничего дурного и  потому  ни  о  чем  не  спрашивали.  Наступила
тишина, которой "Мальва" еще не знала, даже стало слышно,  как  штурмует
заклеенное на зиму окно не уснувшая по недомыслию муха.
   Наконец кто-то неуверенным голосом пискнул: "Антось!"
   Это действительно был Антось Моравик из Укропных  Выселок,  небольшой
деревеньки с самой таянской границы. В Мост Антось иногда наведывался  -
привозил мед и соты,  выпивал  чарку-другую  в  "Мальве"  и  возвращался
назад. Своим он не был, но и чужим его не считали. Впрочем,  признать  в
этом взлохмаченном мокром человеке веселого,  добродушного  Антося  было
нелегко.
   Рыгор вздохнул, понимая, что как войт должен взять все в свои руки, и
шагнул вперед.
   - Входи, Антосю! Чего ж на пороге маяться?
   Тот вошел. Как-то боком, затравленно озираясь.
   - Что трапылося? <Что случилось (фронтерск.)>
   Антось  брякнулся  на  лавку,  залпом  осушив  большую  чарку  лучшей
Гвендиной  царки.  Не  закусывая,  налил  еще  одну,  выпил  половину  и
выдохнул:
   - Никого нема!
   Все переглянулись. Слова  казались  более,  чем  странными.  Как  это
никого нет? Где?!
   Антось допил свою чарку и пояснил:
   - В Укропках нема. Все кудысь  подевалися.  И  малые,  и  взрослые...
Никого.
   Мало-помалу Рыгор вытянул из бедняги, что  тот,  несмотря  на  дождь,
отправился в пущу проверить капканы - вдруг какая дичина попадется.  Так
ли уж ему зайчатина понадобилось или же невмоготу стало сидеть в хате  с
женой, славящейся сварливостью на всю Фронтеру, но Антось сбежал в  лес,
который знал и любил. Проблуждав  до  темноты,  охотник  не  смог  найти
дорогу домой, чего с ним ни разу не случалось, и заночевал в  лесу,  ему
посчастливилось встретить дерево с огромным дуплом, где он  благополучно
проспал всю ночь. Утром сразу же набрел  на  нужную  тропку  и  поспешил
домой, на ходу сочиняя, что соврать хозяйке, так как правдивому рассказу
она бы ни в жизнь не поверила. Врать, однако, не пришлось - дом оказался
пустым. Как и вся  деревушка.  Добрых  две  сотни  человек  пропало,  не
заперев дверей, не забрав с собой ничего.
   Если там и были какие-то следы, то словно бы сошедший с ума дождь все
смыл. Ничего не пропало, разве что разом издохли  все  собаки.  Не  были
убиты, а именно издохли, словно их потравили.
   Бедный  Антось,  ничего  не  соображая  и  даже  не  затворив  дверей
осиротевшей хаты,  бросился  пешком  к  ближайшим  соседям  -  на  хутор
Выстрычку, что лежал в полутора весах <Веса  -  мера  длины  -  примерно
столько проходит лошадь рысью за ору> от Укропок. Там было то же  самое!
Неизвестно, что б стал делать сходящий  с  ума  от  ужаса  и  недоумения
Антось, но, на счастье, ему  попалась  чья-то  отвязавшаяся  лошадь,  на
которую он взобрался и потрусил в Белый Мост, безумно боясь, что и здесь
никого не обнаружит. Рассказав все это, гость выпил еще  одну  чарку  и,
ткнувшись лицом в надраенный дубовый стол, громко захрапел.
   - Нехай спит, - решил войт. - Ну, что хто думает?
   Думали  по-разному,  но   ничего   хорошего.   Самым   простым   было
предположение, что Антось  повредился  в  уме  или  перепил  и  ему  все
померещилось. Самым поганым, что все дело в таянской границе. Как бы  то
ни было, нужно было что-то делать, и Рыгор решил съездить и  посмотреть.
Если Антось прав, остается одно - послать людей к бару Кузергу  -  пусть
выводит к Каючке дружину - даром, что ли, этих бездельников  кормит  вся
округа?! А затем в город к  коронному  судье,  пусть  решает,  кого  тут
звать: клирика али стражника.
   Про третье  свое  решение  отправить  кого-то  тайком  в  Эланд,  как
советовал либр Роман, буде случится что-то необычное или  гадкое,  Рыгор
не сказал. Не время нынче говорить обо всем.  И  еще  подумал,  что  его
Гвенда - не только баба, каких больше нет, но и умница к тому же...

Эстель Оскора

   Я в который раз любовалась  своим  отражением  в  роскошном  зеркале.
Отражение было куда менее роскошным, но меня  оно  устраивало,  так  как
напоминало, что я - это все-таки я.
   Конечно, среди эльфов я выглядела не более  уместно,  чем  лошадь  на
крыше. За немногие  дни,  проведенные  среди  народа  Романа  я  познала
истинную красоту и вместе с тем уразумела, что все совершенное неизбежно
вызывает жалость. Эльфы  были  прекрасны,  но  в  них  ощущалось  что-то
обреченное, исчезающее, изломанное... Я так и не поняла, нравятся ли мне
эти создания,  для  этого  я  слишком  мало  прожила  здесь,  и  слишком
очарованы были мои глаза, чтобы я могла еще и думать.
   Мне бы уйти с Романом и его странноватыми спутниками одни из  которых
мне нравились,  а  другие,  во  главе  с  коротышкой  Примере,  вызывали
прямо-таки отвращение. Но меня не взяли. Или, вернее,  не  отпустили.  И
теперь мне предстояло переживать зиму среди болотных огоньков и иллюзий.
Те, кто оставался в Убежище, жили в другом измерении, они не видели,  не
знали, не желали понимать того, что творится  за  границами  их  дивного
острова. А я, я не могла не думать о том, что  оставила  за  спиной,  не
могла не думать о том, что же я такое... Эстель Оскора? Возможно. Кто бы
еще объяснил мне, что из этого следует.
   Я отвернулась от зеркала, которое наверняка вздохнуло с облегчением и
принялось отражать привычные ему изысканные предметы. Накинув  на  плечи
невесомую, но  очень  теплую  шаль  -  подарок  хозяев  (как  же  иначе,
гостеприимство обязывает), я отправилась на  улицу.  Пра