м  переплете
пролезла бы разве что кошка, но я не сомневалась, что для Прашинко этого
хватит.
   - Принеси мне уздечку Гиба, - я сама не думала, что могу говорить так
спокойно и уверенно, - а дальше мое дело.
   Прашинко не спорил, то ли я его  убедила,  то  ли  он  вообще  привык
повиноваться. Он послушно исчез и тотчас вернулся, буквально выронив  из
рук серебристую цепочку, словно она жгла ему руки, хотя,  возможно,  так
оно и было. Я взяла ее - ничего особенного. Металл как металл, разве что
кажется влажным, хотя на руках не остается ни капли. Теперь  нужно  было
добраться до "живой" воды. Хороша б я  была,  пытаясь  вызвать  Гиба  на
глазах у моих телохранителей, которые меня ни за что не выпустили бы  ни
к морю, ни тем более к какому-нибудь уединенному ручью, но,  к  счастью,
наверху смотровой башни существовала великолепная лужа, почти никогда не
пересыхавшая. Димон собирался послать туда мастеров, которые бы заложили
углубление в древней кладке, но сейчас было не до этого - все  каменщики
были отправлены к Адене. Лужа процветала, и это меня вполне устраивало.
   Я галопом не хуже Водяного Коня  понеслась  вверх  по  лестнице.  Уже
совсем стемнело - оказывается, мы болтали и думали довольно долго, и это
тоже было мне на руку. Если Гиб на самом деле  представлял  собой  столь
примечательное зрелище, как рассказывали маринеры, лучше общаться с  ним
без свидетелей.
   Лужа была на месте. Я честно присела на корточки и положила туда,  не
выпуская из рук, уздечку, на всякий случай  трижды  провозгласив;  "Гиб!
Гиб! Гиб!"
   Не знаю, как я поняла, что он услышал, но меня будто что-то кольнуло.
Теперь оставалось только ждать. Я дрожала на продуваемой резким  морским
ветром башне, не рискуя  спуститься  за  плащом  -  вдруг  Водяной  Конь
объявится именно в это время. Прашинко честно трясся рядом со мной,  но,
видимо, не от холода, а от страха и  напряжения.  Не  знаю,  сколько  мы
ждали - может, ору, а может,  и  три.  Наконец  вдали  послышался  звук,
который при большом желании можно было принять за  ржанье,  хотя  больше
это напоминало рев водопада.
   Громадный черный силуэт  закрыл  звезды,  и  скоро  на  месте  уютной
скромной лужи бесновался  и  плевался  брызгами  черный  водяной  столб,
отливающий в свете Луны серебром. Я не знаю, как выглядит  аквэро  южных
морей, но зрелище было внушительным даже в относительной темноте  летней
северной ночи. Не могу сказать, что мне не было страшно, - было,  и  еще
как, но выхода у меня не было, поэтому я  шагнула  к  луже  и,  подражая
сержанту, дрессирующему на плацу новобранцев, завопила:
   - Гиб! Кончай дурить и слушай! - кипящий столб, как ни странно, замер
- эдакая живая прозрачная колонна. - Прекрати дурить, - повторила  я.  -
Ты конь, ну и будь конем! Дело есть,  -  я  на  всякий  случай  потрясла
уздечкой, но это было излишним. На месте водяной  громады  бил  копытами
невиданной красы жеребец, словно выточенный из обсидиановой глыбы.
   - Да слушай ты, - взорвалась я, - кому говорят! ОНИ  перешли  Явеллу,
дурак ты эдакий! - это подействовало. Видимо, Гиб знал достаточно, чтобы
его поведение резко  изменилось.  Конь  застыл,  вытянув  ко  мне  узкую
горбоносую морду. Он был готов слушать, но что я могла ему сказать?
   - ОНИ перешли Явеллу, - повторила я, - а Рене там. Его нужно найти и,
если нужно... - Я задумалась. Решать за Рене я бы не взялась и никому бы
не посоветовала. Конечно, можно было отправиться вместе с Гибом, но вряд
ли герцог был бы в восторге от этого, да и мне тогда пришлось бы слишком
много объяснять, не говоря о том, какая бы здесь  из-за  меня  поднялась
суматоха. А Гиб один раз уже справился с прислужником Оленя.  Если  что,
он вынесет Рене из любого боя, даже если это тому не понравится. Я  была
уверена, что Водяному Коню при всей его капризности и  непредсказуемости
можно верить, если речь идет о схватке с Оленем и о Рене.
   Теперь нужно было решить, что делать с уздечкой, но Гиб меня от этого
избавил. Гигантская вороная лошадь лихо топнула  копытом  по  несчастной
луже и прянула вперед, сразу же исчезнув. Уздечка осталась у меня, но  я
вдруг поняла, что Рене она и не  понадобится.  Гиб  и  так  признал  его
хозяином.

2229 год от В. И. 10-й день месяца Лебедя.
Большой Корбут

   - Я скоро приходить.
   Роман кивнул, и орка растворилась в рассветных сумерках. Это были  ее
горы, она узнала это место, бывшее для гоблинов какой-то святыней. Роман
слишком устал, чтоб выяснять подробности. Кризе захотелось помолиться  -
ее право, тем паче ему, как он  ни  был  привязан  к  девушке,  хотелось
побыть одному. Эльф с наслаждением опустился на каменную  глыбу,  провел
рукой по влажной от  росы  поверхности.  Спасибо  Великому  Лебедю,  они
наконец-то выбрались наружу, и все встало на свои места. Сверху  темнело
ночное небо, под ногами были  обычные  камни  и  трава,  а  в  лицо  дул
несильный ветер, напоенный ароматами хвои, цветущего горного шиповника и
отчего-то дыма. А дым в горном лесу - это или пожар, или кто-то разумный
с огнивом или огненным  камнем.  Либр  лениво  подумал,  что  встреча  с
чужаками им не нужна. Впрочем, если кто и разжег  костер,  то  было  это
довольно далеко, и его можно легко обойти.
   Роман  поднял  голову,  читая  путаные  узоры  созвездий.  По   всему
выходило, что на тайных путях  они  пробыли  недолго  -  дней  пять,  не
больше, но за это время покрыли расстояние, которое, иди они  по  верху,
унесло бы месяца два. Хотя кто сказал, что они были внизу? Тот  странный
коридор, в котором  они  очутились,  на  подземные  тоннели  походил  не
больше, чем на любую другую обычную дорогу. Их со всех  сторон  окружило
ничто,  словно  они  в  глубокой  темноте  пробирались  по   бесконечной
извилистой галерее, у которой и стены, и пол, и потолок были зеркальными
или же их не было вовсе, а было лишь ощущение  зыбких,  размытых  граней
между былью и небылью. И только где-то впереди маячил даже не огонек,  а
отблеск далекого отблеска.
   Они не останавливались и почти не разговаривали,  потому  что  каждое
сказанное слово свинцовой тяжестью давило уши, вызывая тошноту. Два раза
они давали себе передышку, присаживались по-орочьи на корточки и пили из
фляг набранную в колодце воду. Даже подумать, что в этом пропащем  месте
можно спать или есть, было невозможно. Роман и Криза шли так быстро, как
только могли. Что было на уме у орки, знала лишь  она,  а  эльф  не  мог
отделаться от мыслей об Уанне.
   Итак, одна из тайн мага-одиночки разгадана. Уанн знал  древние  пути,
ибо то, что эта зыбкая дорога  из  ниоткуда  в  никуда  была  ровесницей
Тарры, было очевидным. Само  по  себе  это  открытие  либра  не  слишком
потрясло - он знал о существовании быстрых  дорог.  Любой  эльф  и  даже
некоторые смертные умеют ходить Лесным коридором, гномьим старейшинам  и
жрецам ведомы коридоры  подземные,  а  Хранители  дорог  и  вовсе  умеют
устроить так, что земля скачет навстречу путнику. Но все это  не  то.  В
жутковатом пути, на который их толкнули странные птицы, ощущалась  некая
разумная сила, недобрая и чужая, готовая при первой же ошибке  поглотить
чужака, осмелившегося посягнуть на ее древнее одиночество.
   Уанну, однако, законы этих троп были ведомы, потому-то он и  оказался
на Седом поле. Нет сомнения, что погибший маг понимал много больше,  чем
они с Кризой. Он наверняка знал, как сойти с пути, чтоб устроить привал,
умел открывать и закрывать тайные двери, которых тут просто не могло  не
быть, был знаком со здешними и, самое  главное,  не  ошибался  в  выборе
дороги. Роман же  оказался  в  положении  щепки,  подхваченной  потоком.
Оставалось надеяться, что когда-нибудь их прибьет к  берегу,  тем  более
птицы, загнавшие их в колодец, не проявляли враждебности. Им просто было
нужно, чтобы эльф и орка ушли именно этим путем.
   Роман уже свыкся с тем, что избран какими-то непонятными  ему  самому
силами для не совсем ясной, но важной цели. Если сейчас он  оказался  на
дорогах Уанна значит,  ТАК  НУЖНО,  не  будем  спорить,  тем  более  что
выбора-то по сути и нет. Или все-таки есть?
   Эльф потряс головой и вновь взглянул на  ставшее  изумрудным  небо...
Кризе пора бы уже и вернуться, если только девчонке не пришло  в  голову
попытаться подстрелить какую-то живность, что было бы не так уж и плохо.
И вообще дела складываются вполне сносно. Лето еще  и  не  началось  как
следует, а он уже в нескольких днях пути от заимки старого Рэннока,  где
остались Топаз и Перла. Надо  думать,  драка  в  Таяне  идет  нешуточная
война, и лишняя шпага Аррою пригодится.
   Жаль только, что дороги к Проклятому больше  нет,  и,  значит,  нужно
рассчитывать лишь на себя. Знать бы еще, что за  сила  сумела  сотворить
такое. Похоже, он все же совершил ошибку, не взяв с  собой  Герику,  кто
знает, вдруг Эстель Оскора смогла бы пройти даже там. Но да  что  теперь
об этом сожалеть, гораздо важнее знать, что же  случилось  с  Примере  и
остальными и с кем схватился Уанн. В этих горах явно  происходит  что-то
непотребное.
   И где же все-таки Криза?

2229 год от В. И. 11-й день месяца Лебедя.
Пограничье. Варха

   Варха была хорошей крепостью, но для развлечений и светской жизни она
не годилась. С могучих стен была видна река,  по  ширине  не  уступающая
морю, лес на берегах да неяркое небо, по которому бежали облака.  Вот  и
все.  Остатки  императорского  двора  были  слишком   перепуганы,   чтоб
возмущаться вслух по поводу своего нынешнего положения, но красноречивые
вздохи, поднятые к небу глаза и то и дело  вспыхивающие  свары  говорили
сами за себя. Арцийские нобили страдали от отсутствия привычной пышности
и со страхом ожидали решения своей  участи.  Кое-кто  полагал,  что  зря
связал судьбу с Базилеком и куда лучше было бы попробовать сговориться с
Годоем или же пересидеть смутные времена в собственном поместье или,  на
худой конец, отбыть на юг. Даже атэвы, и те казались  душевнее,  чем  не
скрывающие своего презрения эландцы. Впрочем, несколько нобилей помоложе
как-то поладили с хмурыми хозяевами и отправились к Адене, где ожидалась
решающая битва. Без молодежи стало еще скучнее.
   Шли дни, похожие друг на друга, как дождевые  капли.  Придворные  все
больше злились и досадовали на собственную глупость, а поскольку  винить
себя дело неприятное, арцийцы  всю  свою  неудовлетворенность  и  злость
перенесли на императорскую семью. Сам Базилек, впрочем, на это  внимания
почти не обращал. Как ни странно, он  переносил  свое  полузаточение  со
спокойствием и равнодушием, граничащими с величием.  Никогда  нелепый  и
неумный брат храбреца Эллари не был так похож на императора, правда,  на
императора в изгнании. Трудная и неприятная роль самодержца была наконец
сыграна, и Базилек вновь  стал  свободен.  Император  проводил  часы  на
стенах крепости, глядя то на медленную темную воду,  то  на  плывущие  к
морю облака. Презрительные взгляды бывших лизоблюдов  его  не  задевали,
равно как и причитание и ворчание дочери и настырные наставления зятя, -
Базилек уже был вне  всего  этого.  Иногда  в  минуту  откровенности  он
сообщал случившимся рядом воинам о своем намерении после войны,  чем  бы
та ни кончилась, уйти к эрастианцам. Эландцы, в отличие от родственников
и подданных, на  первых  порах  относились  к  императору  с  брезгливой
жалостью, со временем же брезгливость начала уступать место  сочувствию.
Неудивительно, что старик  все  больше  и  больше  предпочитал  общество
северян да кошек, водящихся в крепости в изобилии.
   Другое дело Бернар. Он не для того связал свою жизнь  со  вздорной  и
некрасивой императорской дочкой, чтобы так  вот  сразу  лишиться  всего,
кроме  ставшей  совершенно  невозможной  жены.  Мозг  бывшего   канцлера
лихорадочно работал, выискивая выход из создавшегося  положения.  Выхода
не было! Даже если Годоя победят, Базилеку на трон  не  вернуться.  Хуже
того, старый мешок  добровольно  передаст  корону  мерзавцу-племянничку,
выжившему в битве, о чем  каким-то  образом  стало  известно  в  Эланде.
Мальвани с Феликсом под грохот эландских пушек  возведут  на  трон  сына
своего дружка, и прости-прощай власть. Но даже если Луи убьют  и  он  не
успеет обзавестись потомством, наследнику Бернара не  видать  Мунта  как
своих ушей. А ведь как удачно все складывалось!
   Так удачно, что он прогнал от себя мысль  о  возможном  предательстве
Годоя.  Марциал  оказался  умнее.  И  когда  предостерегал  от  союза  с
тарскийцем, и когда вовремя переметнулся на сторону победителя. Говорят,
сейчас получил чин командора и командует новой гвардией, предпочитая  не
вспоминать о проигравших родичах. По-своему малыш прав, но от  этого  не
легче... Увы, он, Бернар, столько лет был  самым  хитрым  и  умным,  что
начал недооценивать противников, за что и поплатился.
   Так что же?! Смириться? Прожить остаток дней в этой мерзкой  крепости
с дурой-женой и северянами, которые относятся к нему хуже, чем к жабе? А
ведь  среди  эландцев  немало  по-настоящему  красивых  юношей...  Жаль,
здешние  суеверия  и  предрассудки  запрещают  столь  принятые  на   юге
удовольствия. Увы! Слава о наклонностях мужчин семейства  Одуа  достигла
северных гранитов и отнюдь не облегчала жизнь в Вархе, и  это  при  том,
что Бернар  еще  в  ранней  юности  отказался  от  своих  пристрастий  -
положение императорского зятя стоило того. За без малого двадцать лет он
ни разу не сорвался, хоть и хотелось, ох как хотелось...  Выбирая  между
властью и наслаждением, он всякий раз  выбирал  власть.  И  где  же  она
теперь, эта власть?! Исчезла, улетела дымом в трубу, а молодость ушла, и
ушла безвозвратно...
   Бернар вздохнул и спустился к воде. Хорошо хоть эландцы не  ходят  за
ним с пистолями наготове. Впрочем, это лишнее свидетельство того, что он
для Рене отыгранная карта. Его  просто  терпят  и  до  поры  до  времени
кормят. Кому он нужен? Кому  нужны  все  они,  запертые  в  этой  жалкой
крепости?
   Варха, хоть и стояла на скальном выступе, соединенном узким  каменным
перешейком с таянским берегом, давным-давно отошла  к  Эланду,  так  как
добираться снизу вверх по медленной глубокой реке было куда  проще,  чем
пробираться  по  топкому  берегу  от  Старой  Таянской  дороги.  Служила
крепость в основном  пристанищем  для  бессемейных  ветеранов  и  местом
перевоспитания особенно ретивых молодых маринеров,  которым,  по  мнению
Паладинов, было полезно остудить горячие головы в старой серой крепости.
Конечно, если б кто-то надумал напасть на Таяну со стороны моря, у Вархи
бы ему пришлось солоно, но на море испокон веку господствовали  эландцы,
которым покушаться на союзников и в голову не приходило.
   Неудивительно, что  на  примыкающем  к  крепости  берегу  Ганы  вырос
небольшой поселок, то ли  эландский,  то  ли  таянский  -  до  недавнего
времени это значения не имело. Была там и небольшая таверна.  По  старым
эландским обычаям в пограничную крепость чужаки не допускались, зато те,
кто в ней жил, в мирное время вольны были выходить за ее пределы,  нужно
лишь вернуться до закрытия ворот. Нынешние времена мирными не были, но в
Чернолесье никогда и ничего  не  случалось,  а  потому  комендант  Вархи
ограничился тем, что поднял мост через пробитый в незапамятные времена в
скальном перешейке ров и выставил у речной  пристани  усиленную  охрану,
которая должна была проверять в лицо каждого, кто покидал крепость или в
нее возвращался.  Да  и  это  сделано  было  исключительно  для  очистки
совести. Предположить, что в этой глуши объявится  неприятель,  было  бы
так же странно, как ждать снегопада в Светлый Рассвет.
   Конечно,  Рене  Аррой  во  время   прошлогодней   аудиенции   говорил
коменданту,  к  слову  сказать,  выходцу  из   Гелани,   о   необычности
надвигающейся войны, но добряк ни  в  какую  нечисть,  кроме  являющихся
иногда после бутыли редкой в здешних местах царки  зелененьких  бесенят,
не верил, порядок же соблюдал в силу въевшегося в плоть и кровь  чувства
долга. Появление арцийских гостей старого  вояку  не  обрадовало,  но  в
письме Рене Арроя говорилось, что обращаться  с  ними  следует  вежливо,
особых препон не чинить, но и на шею сесть не позволять. Комендант так и
поступил. Правда, он на всякий случай  отобрал  у  цитадельного  эконома
ключи от арсенала и порохового погреба и  воспретил  гостям  в  одиночку
подниматься на стены, но во всем остальном их свободу никто не  ущемлял.
Когда же бывший канцлер  повадился  с  утра  до  вечера  засиживаться  в
береговом кабачке, ветеран только хмыкнул и рукой  махнул.  Хочет  пить,
пусть пьет, его дело...
   Бернару же до  такой  степени  опостылели  серые  нерушимые  стены  и
презрительные или хмурые физиономии,  что  даже  деревенская  харчевенка
казалась уютной. Бывший канцлер пристрастился до  вечера  просиживать  в
"Пьяной Бочке" за кружкой  весьма  посредственного  пойла.  Сначала  его
сопровождали  аюдант,  парочка  арцийских  охранников  и,  для  порядка,
эландец. Затем юный Орри сдружился с младшим сыном  коменданта  Вархи  и
вместе с ним уехал на Аденский  рубеж,  охранники  потребовали  платы  и
стали вести себя нагло, так что с ними пришлось распрощаться. Эландцы же
утратили к персоне канцлера всякий интерес, убедившись, что  тот  часами
сидит в углу с кислой  рожей  и  накачивается  скверным  пивом.  Короче,
охрана отстала, и Бернар сам не знал, радоваться этому  или  печалиться.
Было ужасно неприятно думать, что величие и власть -  в  прошлом,  равно
как и молодость.
   Одуа заказал еще пива и какой-то местной рыбы с выпученными  по-рачьи
глазами и злобно уставился в окно, за которым серел плохонький денек.
   - К вечеру пойдет дождь, вы так не находите, уважаемый? - раздавшийся
голос для мужчины был достаточно высоким,  но  приятным.  Бернар  поднял
отекшие глаза.  Перед  ним  стоял  худощавый  красивый  человек.  Хорошо
одетый, бледный, и - диво дивное, смотревший на собеседника с  искренней
симпатией. - Вы позволите разделить ваше одиночество? -  незнакомец  был
сама любезность.
   Бывший  канцлер  неопределенно  махнул  рукой,  и  гость  тотчас   же
истолковал этот жест как  приглашение.  Вскоре  они  были  друзьями.  От
природы недоверчивый, Бернар Одуа находился в таком состоянии, что готов
был излить душу кому угодно, а его новый знакомец  оказался  слушателем,
каких поискать.

Глава 19

2229 год от В.И. 12-й день месяца Лебедя.
Таяна. Северо-Западное Приграничье

   Трудно сказать, кто первым почуял опасность - эльфы  или  кони.  Если
это были эльфы, то они до поры до времени не говорили о своем  открытии.
Кони, естественно, тоже, потому как Творец в великой мудрости  своей  не
наделил их даром слова. Они просто встали, дрожа и  роняя  хлопья  пены.
Людям это было знакомо, к тому же они теперь знали, в  чем  дело.  Знали
они и то, что те, кто душегубствует во славу неведомого Ройгу, на  самом
деле смертны, и даже очень.
   "Серебряные" не сомневались, что впереди их ждет еще одна  разоряемая
деревушка, такая же, как те, мимо которых они уже прошли. В трех  лесных
поселках  было  поздно  что-либо  предпринимать,  разве  что   схоронить
покойников,  что  и  проделали  быстро  и  деловито  после   того,   как
Максимилиан отслужил короткую заупокойную службу. Еще  на  двух  хуторах
был бой, вернее -  избиение.  Спасенных  -  всего  около  пяти  десятков
человек - в сопровождении двух легкораненых  воинов  отправили  назад  в
Эланд. Сопровождающие должны были не  столько  защищать  селян,  сколько
проследить, чтобы те не болтали языками. Еще пятерых  "Серебряных"  Рене
отрядил в ближайший городок и далее, чтобы его именем людей  выселяли  с
уединенных деревень и хуторов. Но все это было за Ганскими  порогами,  в
лесной полосе, про которую даже умники из  Академии  не  могли  сказать,
кому же она принадлежит: Рыси или Альбатросу. Тут была уже лесная Таяна.
Выходило, что адепты Ройгу рыщут и здесь, хоть это было и вовс