является
той песчинкой на весах судеб, от которой зависит победа.
   Луи давным-давно потерял шляпу и сбросил колет. В лохматом  оборванце
вряд ли кто-то мог признать принца. Шпага сына Эллари мелькала  в  самых
опасных местах, но судьба словно бы простерла защитную длань над молодым
арцийцем, на нем не было даже царапины. Перепрыгивая с одной повозки  на
другую, ругаясь, хваля, умоляя, он заставлял людей держаться, и в руки и
души  фронтерцев  словно  бы  вливались  свежие  силы.  Пару  раз  битва
сталкивала принца с Рыгором, который все  еще  орудовал  своим  страшным
цепом, защищая передний проход между повозками. Деревянные щиты там были
разломаны, но люди оказались крепче дерева, они стояли насмерть. Рядом с
Рыгором сражался давешний таянец,  и  Луи  мимоходом  подумал,  что  ТАК
драться может лишь  человек,  побывавший  в  аду  и  получивший  наконец
возможность отомстить. Мимоходом заколов какого-то  черно-красного,  Луи
перепрыгнул на следующую повозку, и как  раз  вовремя,  чтобы  заступить
место рухнувшего с простреленной головой молотилы. Принц яростно отражал
удары, когда снизу раздался хриплый надсадный вой горных волынок.
   Луи вздрогнул. Он слышал такое год назад и не  сразу  сообразил,  что
тогда гоблины таким образом означали смерть, а теперь - победу.  Варшани
мог ожидать чего угодно, но не того, что к фронтерцам подоспеет  помощь,
тем более такая...

2230 год от В.И. 2-й день месяца Медведя.
Таяна

   Гоблины были идеальными солдатами. В том смысле, что,  поняв,  как  и
что делать, они делали это, не отвлекаясь на такие мелочи, как страх или
чья-то смерть. Южане никогда в жизни не ходили в бой, но  им  объяснили,
что главное не сбиться с шага, держаться соседей и делать  все  вовремя:
поворачивать, останавливаться,  выставлять  пики,  стрелять,  смыкать  и
размыкать ряды. У них не было мушкетов, как  у  их  северных  собратьев,
обучаемых на арсенальных дворах Высокого Замка, а только охотничьи луки,
арбалеты  да  основательно  сработанные  пики,  но  хватило   и   этого.
Оказавшись между холмом, оврагом и гоблинскими тысячами, Варшани потерял
голову и заметался. Каждый действовал во  что  горазд,  стараясь  спасти
свою шкуру, и при этом мешал другому, озабоченному тем же.
   Воспользовавшись удобным моментом, с холма вновь спустилась  конница.
Всадников было немного, не больше шести сотен, но они ударили вовремя  и
в нужном месте, а гоблины мерно шли вперед, останавливались, стреляли  и
снова шли, страшно и красиво, выставив вперед пики и сверкая сигнами  со
стаей Омма. Разумеется, убивали  и  их,  но  место  упавшего  немедленно
занимал другой. В обычно спокойных глазах горцев сиял огонь - они бились
во славу детей Инты, они карали обманщиков и предателей.
   Старый Рэннок, шагавший во втором ряду срединной колонны, невозмутимо
отдавал приказы, которые тотчас же выполнялись. Его чупага,  как  только
он подал сигнал "вперед", заполыхала призрачным синим пламенем, вселив в
сердца гоблинов уверенность в своей  правоте.  Вогораж  распоряжался  на
поле боя так же спокойно и неторопливо, как в своей хижине. Впрочем, бой
был не из тех, когда нужно с ходу что-то  решать,  менять,  придумывать.
Варшани был  невеликим  стратегом  и  не  смог  ничего  противопоставить
Проклятый знает откуда взявшейся пехоте. Кое-как развернув уцелевших, он
бросился наутек.

2230 год от В. И. Ночь со 2-го на 3-й день месяца Медведя.
Эланд, Идакона

   Было странно тихо, молчал  даже  неуемный  Жан-Флорентин.  Алый  свет
Волчьей Звезды, поднимавшейся над  горизонтом,  казался  огнем  далекого
маяка. Рене не отводил  взгляда  от  мерцающей  точки,  подставляя  лицо
пахнущему солью и йодом ветру. Что же  все-таки  делать?  Они  не  могут
бросить Кантиску на произвол судьбы, но драться на два фронта - безумие,
особенно если в ход пойдет магия. Засевшие в Вархе  ройгианцы  наверняка
скоро что-то предпримут,  и  Рене  отнюдь  не  уверен,  что  их  удастся
остановить.
   А арцийская армия во главе с закусившим удила Марциалом  снова  будет
раз за разом бросаться на Аденский вал. Годой может себе позволить такую
роскошь - к его услугам дружины арцийских баронов и  наемники  из  южных
королевств, и  это  не  считая  тарскийцев  и  безотказных  гоблинов!  В
распоряжении Марциала никак не меньше ста двадцати тысяч, то  есть  чуть
ли не в три раза больше, чем у Рене. Правда, позиция осажденных куда как
выгодна,  а  Мальвани  один  стоит  десятка  марциалов.  Командор  готов
держаться до бесконечности, но от этого не легче. Годой умело блокировал
на аденском рубеже все сухопутные силы своих противников, а  сам  в  это
время стал  полноправным  хозяином  Арции.  Покойный  синяк  прав,  если
узурпатор возьмет Кантиску и вынудит Церковь признать  себя  ее  главой,
продемонстрировав несколько, магических фокусов, разгром Эланда даже без
применения всяческой магической чертовщины станет лишь вопросом времени.
Рене не сомневался, что единственный шанс разбить Годоя  -  это  нанести
удар первыми. Но как?
   Если Гонтран Куй не ошибался, армия Годоя вот-вот двинется, если  уже
не двинулась к Кантиске. Вот бы их там и  встретить!  А  ведь  с  учетом
ветров, дующих весной вдоль побережья, вполне можно успеть,  если  выйти
из Идаконы на этой кварте, но это невозможно, пока здесь торчит Марциал.
   Конечно, его можно попробовать разбить. Феликс  и  Сезар  -  отменные
полководцы, да и сам он чего-то да стоит. Если  б  исход  войны  решался
этим сражением, его нужно было принять, но, перейдя в  наступление,  они
при самом лучшем раскладе потеряют  добрую  половину  людей  и  вряд  ли
смогут с ходу ввязаться в новую битву. Да и Годой, без сомнения,  узнает
обо всем. А не будет внезапности - не будет и победы.
   Можно попробовать обмануть Марциала,  заставив  его  осаждать  пустые
укрепления! Но это слишком рискованно, узнай арцийцы, что  Аденский  вал
оставлен, они не мешкая ворвутся в Эланд и пойдут вперед под  барабанный
бой.
   Рискнуть Внутренним Эландом и затвориться на Старой границе?  Братний
перешеек - сотворенный самой природой прекрасный  оборонительный  рубеж,
который  можно  штурмовать  до  бесконечности.  Чтобы   его   оборонять,
достаточно нескольких тысяч и снятых с кораблей пушек. Голод  защитникам
не грозит, так как за спиной море. Это самое разумное  с  военной  точки
зрения...  Будь  это  обычная  война,  Рене  бы  так  и  поступил.  Риск
оправдывал себя. Марциал мог долго оставаться в счастливом неведении, но
даже узнай он об уходе защитников вала, он оказался бы обладателем болот
и редких деревушек, а Идакона и другие города Старого Эланда  оставались
бы недоступными...
   Увы, нынешняя война  не  была  обычной.  Пустить  Марциала  за  Адену
означало  впустить  "рогоносцев"  за  Явеллу.  Рене  видел,  что  творят
ройгианцы, и не сомневался, что население будет истреблено  под  корень,
дабы  напитать  силой  чудовищную  тварь,  которой  сломить  оборону  на
перешейке будет не труднее, чем ему разрушить замок  из  мокрого  песка,
построенный малышом. Да и обрекать на жуткую смерть  тысячи  беззащитных
людей, которых при всем желании не вывести за  оставшееся  время  из  их
лесных деревень... Нет, увести  армию  к  Кантиске,  оставив  Внутренний
Эланд без защиты, нельзя. Но и дожидаться,  пока  Михай  Годой  захватит
Святой престол, тоже нельзя...
   Говорят, Антипод сбивает с пути истинного, предлагая помощь  в  обмен
на душу. Окажись Враг рода человеческого сейчас возле герцога Арроя,  он
бы, без сомнения, заключил сделку на самых выгодных для  себя  условиях,
так как Рене с готовностью пожертвовал бы и душой,  и  жизнью,  лишь  бы
найти выход из безвыходного положения... Великие Братья!  Если  б  можно
было сделать так, чтобы армия Марциала исчезла...
   Рене бездумно следил, как извивалась и дрожала в воде залива огромная
рыжая луна.  Гверганда  спала  настороженным,  чутким  сном,  но  герцог
отвернулся от темнеющих на фоне облитого  луной  моря  силуэтов  зданий.
Первый Паладин Зеленого Храма смотрел в сторону Идаконы, такой близкой и
такой далекой, представляя, как на рейде выстроились  корабли,  которым,
если война будет безнадежно проиграна, принимать на борт женщин и детей.
   Очевидно,  он  все  же  задремал,   потому   что   странным   образом
почувствовал себя парящим над устьем  Агаи.  Безумная  река  несла  свои
мутные воды к морю, которое (Рене это чувствовал  совершенно  отчетливо)
принимало их с отвращением.  Герцог  словно  впервые  смотрел  на  серые
зыбучие пески, тускло мерцающие в свете ущербной луны.
   Странное это было место. Словно какой-то сумасшедший великан  разгреб
в противоположные стороны прибрежные скалы, но  для  кораблей  это  было
едва ли не самое опасное место на всем побережье. Устье реки  все  время
менялось, огромные массы песка блуждали по  заливу,  чуть  ли  не  после
каждого шторма "радуя" моряков новыми  мелями.  Неимоверно  широкая,  но
мелкая Агая разбивалась на множество  рукавов  и  рукавчиков,  перемычки
между которыми изобиловали зыбунами. Река  обладала  еще  и  прескверной
привычкой, чуть задует западный  ветер,  выходить  из  берегов,  заливая
плоскую широкую равнину,  и,  в  довершение  всего,  ее  устье,  любовно
прозванное  местными  рыбаками  Обманка,  славилось   своими   туманами,
которые, казалось, можно резать ножом, как лучшую арцийскую сметану.
   Единственным надежным клочком суши  в  этом  плывущем,  предательском
месте была Волчья Голова - каменный остров посредине  реки,  на  котором
стоял  Злой   маяк,   предупреждающий   красными   огнями   о   грозящих
неосмотрительным опасностях. У его подножия лепилось несколько домов,  в
которых  испокон  веку  жили  смотрители  маяка,  заодно  несшие  службу
лоцманов.  Никто,  кроме   них,   не   знал,   да   и   не   мог   знать
предательницу-Агаю, так как они чуть ли не дважды в  день  с  шестами  в
руках проверяли, где появилась новая отмель, где, наоборот, промоина или
яма и какой из рукавов проходим. Остров и маяк на нем были единственным,
что приковывало взгляд в царстве воды,  песка  и  неба.  В  погожие  дни
Обманка превращалась в царство  пронизанной  золотом  сини,  в  ненастье
удручала беспросветно-серыми оттенками.
   Рене прекрасно знал все арцийское побережье, а эти  места  тем  паче.
Собственно говоря, лучше его здесь ориентировались  лишь  старожилы.  Ко
всему прошлым летом адмирал самолично облазил междуречье Адены  и  Агаи,
пытаясь на местности просчитать действия  арцийцев,  но  сейчас  Обманка
неуловимо изменилась.
   Рене  не  просто  видел  Злой  маяк,  искривленные  стволы  деревьев,
взбаламученную  воду,  но  и   ощущал   чье-то   присутствие,   давящее,
отвратительное, опасное. Здесь кто-то был, кто-то  древний  и  недобрый,
отвергаемый и землей и морем... Рене ЗНАЛ, что Он тут... И еще как могло
случиться, что прошло больше кварты? Герцог готов  был  поклясться,  что
нынче полнолуние, а сейчас от луны остался лишь узкий серп...
   - Адмирал!
   - Да, Ягоб? Прости, задремал...
   - Когда ты последний раз ложился?
   - Неважно. Ты что-то хотел сказать...
   - Они перебрались в летний лагерь. Проклятый,  как  же  здесь  сейчас
мелко.
   Оба маринера уже лет десять понимали друг друга с  полуслова.  Вот  и
сейчас Ягобу не нужно было объяснять,  что  если  б  позволила  глубина,
лагерь арцийцев можно было бы разнести из корабельных пушек,  но  в  эту
пору у Гверганды можно брести ору по щиколотку в воде, к  берегу  не  то
что большой корабль, баркас - и тот не подойдет.  Вот  если  б  поднялся
хороший шторм, такой, какие раз в десять или пятнадцать лет накатывают в
месяце  Волка,  когда  бесчисленные  водяные  горы  заливают  пляжи,   с
легкостью  перекидывая  подвернувшиеся  бревна  и  выворачивая   имевшие
глупость вырасти слишком близко от берега  деревья,  и  докатываются  до
Зимней гряды!
   - Чего б я ни дал за хороший шторм, - проворчал Ягоб.
   - Погоди, - Рене потряс головой, - тут что-то есть!
   - Что тут может быть, - махнул  рукой  маринер,  -  шторм  как  баба,
приходит, когда ей приспичило, а не когда тебе нужно. Разве что  попроси
своего попа, авось намолит...
   - Слушай, Ягоб, - голос Рене странно  зазвенел,  -  мне  сейчас  надо
побыть одному...
   Капитан "Осеннего Ветра" молча кивнул и исчез. Он знал Арроя и понял,
что Счастливчику в голову пришла какая-то мысль. Скорее всего  безумная,
а это значит, что у них появился шанс.
   Рене подождал, пока затихли шаги, и негромко окликнул:
   - Флорентин, ты мне нужен!
   - Разумеется, - отозвался жаб, - что бы ты без меня делал?
   - Послушай, - адмирал был не склонен вступать в длительный кокетливый
разговор ни о чем, каковые философский жаб обожал  всеми  фибрами  своей
души, - что ты знаешь об Агае?
   - Об Агае? - кажется, Жан-Флорентин соизволил удивиться. - Зачем  это
тебе?
   - Я не знаю, - отозвался адмирал, - но с  ней  связано  что-то  очень
важное. Давай вспоминай!
   - Откуда  у  тебя  подобные  сведения?  -  жаб  был  настроен  весьма
сварливо.
   - Не знаю. Я, кажется, задремал и вдруг оказался  там,  но  отчего-то
видел все сверху, словно у меня  появились  крылья.  И  еще  луна  вдруг
оказалась  на  ущербе,  и  свет  ее  был  каким-то  мертвенным.  Жан,  я
чувствовал присутствие какого-то существа и отвращение моря  и  земли  к
этому существу.
   - Что?! - воскликнул жаб, придя в неподдельное волнение.  -  Так  вот
это где, оказывается...
   - Что именно?
   - Я слышал, что после битвы, в которой погибли прежние боги Тарры, их
дети и их воины, у новых хозяев этого мира возникли трудности с  телами.
Они боялись предать их земле, которая была с ними связана, равно  как  и
море, и воздух, и даже огонь. Светозарные не хотели рисковать,  так  как
боги обладают удивительной способностью к самопроизвольной  регенерации,
именуемой обычно непосвященными воскресением, - жаб посинел, видимо, ему
было весьма неприятно говорить, - наконец было решено вызвать из ведомых
Светозарным миров некое существо, пожиравшее  трупы.  Говорили,  что  по
каким-то причинам новые боги не стали отсылать его обратно,  а  усыпили.
Возможно, намеревались при  необходимости  использовать  снова.  Тем  не
менее Тарре это создание отвратительно, и потому в Месте  его  упокоения
идет вечный спор между  водой  и  землей.  Каждая  из  стихий  стремится
избавиться от чудовищного груза, но не может.
   - Значит, вот что прячется в устье Агаи...
   - Видимо,  да,  -  согласился  жаб.  -  Ландшафт  полностью  отвечает
заданным условиям. А то, что ты почувствовал  это,  в  этом  нет  ничего
удивительного. В тебе есть кровь старых богов, значит, это создание даже
сквозь сон чувствует тебя, а ты его.
   - Слушай, Жан! - Рене яростно сверкнул глазами. - Если так, то я  его
разбужу!

2230 год от В. И. Вечер 4-го дня месяца Медведя.
Таяна. Гелань

   Несмотря  на  события  двух  последних   лет,   "Коронованная   Рысь"
оставалась уютным местечком, в котором  обитатели  окрестностей  иглеция
Марии  Снежной  все  еще  могли  промочить  горло  да  почесать   языки.
Последнее, впрочем, делали вприглядку. Длинный язык приводил к еще более
длинной дороге, а то и к рыночной  площади,  на  которой  каждую  кварту
примерно  наказывали  уличенных  в  злословии  против   Его   Величества
императора Благодатных земель Михая Первого со  чады  и  домочадцы,  Его
Высокопреосвященства  кардинала  эландского  и   тарскийского   Тиберия,
доблестных тарскийских воинов и всех жителей  Гелани,  процветающей  под
мудрой десницей вышеупомянутого Михая Годоя.
   И все равно люди злословили. По Гелани  бродили  слухи  один  другого
невразумительней  и  неожиданней.  Говорили,  что  Тиберий  никакой   не
кардинал, а самозванец, а Годоя предали  анафеме,  а  во  Фронтере  идет
настоящая война. Болтали, что Рене Аррой похитил дочку Годоя и держит ее
в  заложницах,  а  потому  Михай  не  нападает  на  Эланд.  Про  бледных
обитателей Высокого Замка было абсолютно точно известно, что те  продали
души Проклятому, а тот за это научил их добывать золото из грязи, а  про
Анну-Илану рассказывали, что та родила ребенка с волчьими зубами  и  что
кормят его кровью других младенцев.
   Когда же из Гелани спехом ушла большая часть тарскийцев, прихвативших
с собой остатки таянской кавалерии и изрядную часть легких пушек, жители
города совершенно обоснованно решили, что те двинулись на помощь  Годою,
потому как воевать в самой Таяне было не с кем.  Нельзя  сказать,  чтобы
геланцы вздохнули полной грудью, но чужих ушей  стало  много  меньше,  и
языки развязывались, особенно после кружки доброго вина.
   Родольф Глео просиживал в "Рыси"  целыми  вечерами.  Дома  Глео  было
делать нечего, тем паче что когда-то чистый и ухоженный домик Симона  за
год с небольшим превратился в неопрятное логово, где вперемешку валялись
залитые вином и жиром книги, битая посуда, скомканные  тряпки  и  просто
всяческий мусор, неизбежно появляющийся  там,  где  хозяева  забывают  о
венике. Серые валики пыли, перекатывающиеся  по  комнате  от  сквозняка,
заставляли поэта кашлять, но не убирать. Дом для него служил лишь местом
ночлега и источником вещей, которые можно продать, а жил Глео в  "Рыси",
куда  приходил  к  открытию  и  откуда  его  за   полночь   выпроваживал
сердобольный вышибала. Обычно Родольф просто тихо напивался,  глядя  все
более оловянным взглядом в закопченный потолок и бормоча  себе  под  нос
какие-то  вирши,  но  порой  на  поэта  находило,  и  он   приставал   с
малопонятными разговорами и рассуждениями к ни в чем не повинным  людям,
если же его пытались вывести, начинал упираться, как кот, который знает,
что его сейчас ткнут носом в сотворенное им  безобразие.  Хозяин  "Рыси"
живо смекнул, что куда проще сунуть выпивохе  под  нос  стакан  с  самой
паршивой царкой, после чего тот просто уснет, а назавтра покорно включит
пропитое накануне в стоимость очередной принесенной вещицы. Короче, Глео
никому особенно не  мешал,  и,  когда  дверь  распахнулась  и  в  "Рысь"
ввалилось человек восемь тарскийцев и спутавшихся с ними таянцев, хозяин
и не подумал выставить поэта.
   Вновь вошедшие шумно уселись за лучший стол и  потребовали  вина.  По
всему выходило, что они намерены гулять всю ночь - сигнал "тушить  огни"
на них явно не распространялся. Харчевник разрывался между  желанием  не
ударить лицом в грязь перед столь значительными гостями и  боязнью,  что
те, именно из-за своей  значительности,  уйдут  не  заплатив.  Рассудив,
однако,  что,  будучи  недовольны,  годоевцы  запросто   могут   спалить
заведение, а его самого повесить, бедняга решил рискнуть  царкой,  а  не
головой. Гости пили и становились все шумнее.
   - Да здравствует Годой, - заорал один, высокий и плечистый.
   - Виват! - грохнули остальные. - Мы еще вздернем  этого  маринера  на
его собственной мачте!
   - Вверх ногами, - добавил вертлявый таянец, услужливо подливая  своим
приятелям старой царки.
   - Не сметь трогать Рене! - внезапно взревел поэт, грохнув кружкой  об
стол. Обожженная глина треснула, и дешевое  красное  вино  разлилось  по
скатерти.
   - Чего? - тарскийцы обалдели от  подобной  наглости.  Увы,  они  были
слишком пьяны, чтобы уразуметь, что Глео вряд ли соображает, на каком он
свете. - А ну повтори!
   - И повторю! - Глео был решителен  и  отважен.  -  Вы?  Вы,  отребье,
вздернете Рене Арроя?! - поэт громко и оскорбительно захохотал, и  хохот
этот раздался в полной тишине. Все собравшиеся в "Коронованной Рыси"  за
исключением двух жизнерадостных весенних мух замерли, но поэту море было
по колено. - ВЫ? - повторил он еще раз. - Да  Рене  из  вашего  поганого
Годоя рыбный суп сделает! Нашли, на кого хвост поднимать!
   - Я сейчас заставлю этого пьяницу  съесть  его  собственный  язык!  -
плечистый тарскиец поднялся со  своего  места,  но  Глео  с  неожиданной
ловкостью  вспрыгнул  на  стол,  но  этого   ему,   видимо,   показалось
недос