ставалось, если бы не ребенок, яростно  заявлявший  о  своем  праве  на
жизнь. И тут мать преступницы вспомнила про Рэннока.  Один  раз  он  уже
пошел против всех, защитив приговоренных, может быть, поможет и сейчас?
   Рэннок не колебался. Грэдда осталась у него. В его доме увидел свет и
мальчишка, нареченный в честь матери Грэддоком,  которому  приемный  дед
дал свое родовое имя. По весне на  Кумарку  заявились  бывший  супруг  с
Кадэрроком, но ушли несолоно хлебавши. С  тех  пор  у  Рэннока  появился
смысл в жизни, а в доме - добрая и ласковая хозяйка.
   Год шел за годом. Грэддок рос и радовал мать сходством с ее пропавшим
возлюбленным, а деда - ибо старый вогораж стал для  него  именно  дедом,
строгим и любящим, - сметливостью и храбростью. А затем их нашла  Криза,
которой какая-то добрая душа  поведала,  что  мать  жива.  Отца  девочка
ненавидела, а норовом пошла не в него и, даже не в мать, а  в  ее  дядю,
старинного приятеля Рэннока, самого отчаянного из всей деревни.
   Когда  девчонке  сравнялось  четырнадцать  и   папаша   приискал   ей
подходящего мужа, она просто вылезла в окно, прихватив  с  собой  только
любимого пса и пару хороших боевых ножей, которые  ее  жирному  родителю
были без надобности, и отправилась на поиски матери. Радость, с  которой
ее встретили, искупила годы разлуки, и с тех пор в доме не стихал  смех.
Правда, отныне приходилось соблюдать осторожность, так  как  Криза  была
слишком хороша собой  да  к  тому  же  оставалась  наследницей  большого
родового состояния,  которого  отец  по  Ночному  Праву  не  мог  лишить
единственного законного ребенка.
   Рэннок, несмотря на свои годы все еще обладавший медвежьей силой, был
хорошим  защитником,  даже  если  забыть  о  том,  что  дом   отшельника
неприкосновенен. Да и подрастающий брат обещал превратиться в настоящего
воина. Кризу они из дома одну не выпускали, хотя та стреляла без промаха
из лука, могла найти дорогу в кромешной тьме и ходила по горным  тропам,
как серна. Рэннок и. Грэдда часто ночами  обсуждали,  как  сделать  так,
чтобы Криза смогла встречаться со своими ровесниками.  Восемнадцать  для
девушки предел, если в это лето ее не сосватать, она скорее всего так  и
проживет всю жизнь отшельницей со стареющей матерью. Мальчику легче. Еще
год-два, и он сможет поискать свое счастье с  любой  ватагой  вогоражей,
которым нет дела до того, кто ты и откуда, лишь бы был силен и смел.
   Но все эти  ежедневные  заботы  отступили,  когда  ушедший  на  охоту
Грэддок к вечеру не вернулся. Дед утешал Грэдду, говоря, что  парень  не
один, а с Крохом, что скорее всего они забрели слишком далеко от дома  в
поисках дичи и заночевали в лесу. Грэдда, обычно  спокойно  переносившая
отлучки своих детей, молча плакала. Пришло утро, а об ушедших не было ни
слуху ни духу. Криза собралась идти на  поиски,  но  дед  ее  остановил,
сказав, что надо ждать еще, ведь они не знают, куда Грэд  пошел,  да  и,
случись что, пес вернулся бы за помощью. Однако  к  вечеру  даже  Рэннок
понял, что что-то произошло, и  заявил,  что  с  первыми  лучами  солнца
пойдет на поиски сам.
   Они молча сидели за пустым столом, пытаясь отогнать  самые  невеселые
мысли, когда лай Кроха возвестил о возвращении. Греддок был жив  и  даже
вполне весел и, пока открывались ворота,  успел  выложить  историю  всех
своих злоключений. Неудивительно, что Рамиэрля приняли с  распростертыми
объятиями.
   Странно, но и у эльфа все его предрассудки смыло, как  накатившая  на
берег волна смывает написанные на песке дурные слова. Гоблины больше  не
казались ему ни отвратительными, ни страшными. Правда,  Творец  сотворил
их уродливыми, но ведь не лесная же красота спасает мир, а ум,  мужество
и благородство.
   Рамиэрль понял, что он может быть откровенным  со  своими  хозяевами.
Тщательно подбирая немногие понятные старику  слова,  он  рассказал  что
мог. Конечно,  о  многом  пришлось  умолчать,  в  противном  случае  ему
пришлось бы объясняться неделю. Но эльф сказал достаточно, чтобы  старый
вогораж надолго задумался.
   - Гость, - Рэннок, как и все гоблины, в решающую минуту был склонен к
патетике, - то, что ты говорить, есть беда для вся земля. Я  знать,  как
глупый старый жрец хотеть беда. Те, кто пришла вниз, такая же, -  Рэннок
покачал седой головой. - Они не понимать, что играть для Смерть. Их надо
держать.
   - Ты прав, Антилэ <Антилэ - мудрый, почтенный, обращение к  старшему,
уважаемому мужчине (эльф.)>, - эльф  даже  не  заметил,  что  говорит  с
гоблином уважительнее, чем с магом Примере, - я прошу тебя объяснить мне
дорогу через ваши горы. Для того чтобы помочь тем, кто сейчас сражается,
я должен найти одно место... - он запнулся, не зная, как объяснить,  что
он ищет, но этого было и не нужно.
   - Древний место, да, - кивнул гоблин,  -  такие  есть.  Есть  хороший
место. Есть очень плохой,  если  ходить  туда,  -  он  махнул  рукой  на
северо-запад. - Там много Зло. Ты ищешь там, где  Зло  прекратить.  Надо
идить вверх. Затем вниз, - Рэннок задумался, затем черные глаза радостно
блеснули. - Я понимать, что мы  делать!  Криза!  -  чернокосая  девушка,
сидевшая в  углу  и  что-то  торопливо  плетущая  из  кожаных  ремешков,
вскинула гладко причесанную головку.
   - Эгхо, куэрх? <Да, дедушка? (гобл.)>
   Старик что-то принялся неторопливо  ей  объяснять,  и  с  каждым  его
словом смуглое скуластое лицо словно бы  расцветало.  Рамиэрль  заметил,
что начинает  привыкать  к  специфической  внешности  воплощений  зла  и
находит, что среди них можно жить, не закрывая глаз. К разговору,  бурно
жестикулируя, присоединился и парнишка. Что-то тихо  и  ласково  сказала
женщина. О нем, казалось, забыли. И вот тут-то Роману и стало плохо.
   - Прости, Антилэ, - он сам удивился, с каким трудом  ему  дались  эти
простые слова, - и попроси простить хозяйку. Я прибавил ей работы.
   - Что с ты быть? - резко и требовательно спросил  вогораж.  -  Ты  не
походить ты сам! Сказать я!
   - Не знаю, - через силу улыбнулся Роман, - что-то сжало вот тут, - он
показал на сердце. - Затем темнота. И какие-то  огни  перед  глазами.  А
потом все прошло. Осталась лишь пустота.
   - Очень пустота? Да? - участливо переспросил старик и  что-то  быстро
сказал своим, которые  обменялись  понимающими  грустными  взглядами,  а
женщина неслышно подошла к эльфу и обняла его за плечи, что-то тихо-тихо
приговаривая по-горски. Странное дело, но Роману от этого стало  немного
легче.
   - Я думать так, - седой гоблин выговаривал чужие  человеческие  слова
еще более старательно, чем раньше, -  я  очень  думать  так.  Ты  сейчас
терять близкий или родной. Он умирать и думать о ты. Это плохо, но лучше
надо знать. Такая жизнь. Вам она все равно лучшая, чем нам.
   - Лучше? - Рамиэрль  с  удивлением  поднял  глаза.  -  Смерть  всегда
смерть.
   - Да, но вы... У вас есть не знать, как  вы  звать...  То,  что  есть
всегда, даже если тело умирать или убивать?
   - Душа?
   - Душа? Да. Душа! У вас есть. Вы потом новая  жизнь.  Встретить  всех
опять. Мы, орки, нет. У нас нет душа. Только  одна  жизнь.  Мы  умирать.
Исчезать навсегда. Только память оставаться. Песня. И  еще  есть  эта...
Честь? Да, честь. Ты  не  плакать.  Ты  идить  и  делать,  что  должный.
Криза... ее зовут Криза, да... Она знать горы так,  как  я.  Она  смелый
девочка. Она идить с тобой. Грэддок больной, да. Он лежать до весна и не
мочь идить. Я должный быть с ним и Грэдда. А Криза идить. Весна  Грэддок
ходит. И я, и он ходи Ночная Обитель и смотреть и слушать много орки.  А
потом мы встречаться и говорить, что видеть и находить.  А  ты  и  Криза
идить утро. Времени не хватать. Скоро снег. Зима. Плохо. Высоко.  Лошадь
оставлять тут. Им не идти гора. Они не олень. Падать. Боять.
   - Спасибо, - Роман вновь заставил себя улыбнуться. - Криза,  красивое
имя... Нам надо научиться понимать друг друга.
   Что ж, кого бы он ни потерял, это уже случилось,  а  ему  нужно  идти
вперед. Это счастье, что судьба ему послала спутницу и что он  может  не
беспокоиться о Топазе и Перле. Теперь он не  сомневается,  что  перейдет
горы и найдет Проклятого...

Эстель Оскора

   Я увидела, как Астен упал лицом вперед, уткнувшись в  снег.  Что  это
конец, я поняла сразу. То, что произошло потом, я  не  смогу  забыть  до
конца дней своих, сколько бы их, этих дней, ни было мне отпущено.  Время
замедлило свой бег, словно прозрачная быстрая река внезапно превратилась
в поток тяжелой вязкой магмы. Я ясно видела божественно прекрасное  лицо
Эанке, на котором появилась торжествующая улыбка, видела ее изящные руки
с длинными,  унизанными  кольцами  пальцами,  которые  медленно-медленно
вздымались в  повелительном  жесте,  видела  развевающиеся  дымно-черные
волосы  и  сверкающие  сапфирами  серьги...  Спутники   Эанке   медленно
появлялись  из-за  деревьев,   медленно   оправляли   одежды,   медленно
поворачивали головы в мою сторону...
   Я, видимо, вышла из своего укрытия, но как я это сделала,  не  помню.
Эанке увидела меня и засмеялась. Для нее я была уже мертва - досадная  и
необъяснимая помеха на пути триумфального возвращения в прекрасные миры,
заселенные бессмертными; миры, согретые  божественным  присутствием.  Но
меня мнение Детей Звезд не заботило. Единственное, что  имело  значение,
это Астен, погибший от руки подлой твари, по  несчастью  являвшейся  его
дочерью. Поднимавшаяся во мне  холодная,  тяжелая  ненависть,  казалось,
становилась осязаемой, превращалась в смертоносное оружие.
   Преданный, замерший рядом со мной, внезапно отпрянул -  его  звериное
нутро первым почуяло происходящее. Я стремительно переставала быть собой
- неуклюжей и беспомощной женщиной, оказавшейся  волею  судеб  в  центре
магической круговерти. Эанке Аутондиэль не  успела  понять,  что  жертва
превратилась в палача. Затопившая меня ненависть внезапно стала мною,  а
я стала ею. Неистовое желание уничтожить, смести  с  лица  земли  убийцу
Астена породило чудовищный вихрь, подхвативший эльфов, как осенняя  буря
подхватывает облетевшие листья. Самым диким было то, что в  лесу  стояла
тишина - даже самые тонкие ветви, и  те  были  спокойны,  поднятый  мною
смерч старательно обходил деревья, кусты, старое  птичье  гнездо...  Ему
были нужны лишь те, кого я ненавидела.
   Вихрь бесновался посредине поляны, корежа,  уродуя,  уничтожая,  а  я
стояла, тупо глядя, как прекрасные существа превращаются в окровавленные
ошметки. Я смотрела, и в моей окаменевшей душе ничто не дрогнуло. И  это
была я, которая не могла заставить себя даже взглянуть на  чужую  кровь,
хотя бы  это  была  простая  царапина,  я,  в  нежном  детском  возрасте
возроптавшая на Творца за то,  что  тот  позволил  утопить  котят.  Я  с
напряженным восторгом  следила  за  пляской  Смерти  и  не  пыталась  ее
остановить.
   Все кончилось само собой.  Пятеро  мужчин  отныне  пребывали  в  иных
мирах, где с них, возможно, уже спрашивали за то, что они свершили. И не
мне было знать, сочли ли их жертвами или же убийцами, но Эанке,  хоть  и
чудовищно изуродованная, еще жила и прожила почти ору.
   Я склонилась над ней, поймав ее взгляд, полный ненависти и удивления,
и ничего не почувствовала. Даже удовлетворения.
   Я отвернулась от тех, кого убила, словно это были растоптанные черви.
В этот миг для меня существовало только одно - Астени! Я  грохнулась  на
снег рядом с ним. Его щека была еще теплой, но  он  был  уже  далеко.  И
ничто больше не имело значения.
   Не помню, сколько я просидела с ним рядом. Останься эта  тварь  жива,
она получила бы еще одно наглядное подтверждение того, что я - чудовище,
нелюдь, порождение Тьмы и так далее. Я была без плаща, но я пережила эту
ночь, несмотря на  такой  холод,  что  даже  звезды  казались  ледяными.
Впрочем, звезды я стала различать только к утру,  когда  застывшее  небо
стало зеленым.
   Надо было вставать и идти на северо-запад. В Эланд, где я никогда  не
была, к человеку, с которым мы когда-то были  близки,  но  о  котором  я
почти ничего не могла вспомнить...
   Преданный, молча пролежавший всю ночь у моих  ног,  неожиданно  подал
голос. Я вздрогнула и взглянула на своего уцелевшего спутника. Рысь  уже
разгребла снег и сосредоточенно разбрасывала смерзшуюся буковую  листву.
Зверь вновь оказался умнее меня - Астени была нужна могила.  К  счастью,
шуба из листьев оказалась теплой - до земли  мороз  не  добрался,  и  мы
вдвоем к полудню вырыли  достаточно  глубокую  яму,  в  которой  и  было
суждено упокоиться сыну эльфийских  властителей.  То,  что  я  сотворила
потом, не свидетельствовало о моем благоразумии, но я не могла  иначе  -
черная дыра была такой темной и холодной... Велев Преданному  оставаться
возле тела, я пошла назад к зарослям бересклета и шиповника, на  которые
мы вчера любовались.
   Я ломала руками, кромсала ножом гибкие темно-зеленые ветви,  покрытые
раскрывшимися плодами, так смахивающими на  весенние  цветы.  Остановила
меня резкая боль -  я  таки  умудрилась  порезаться...  Нарванных  веток
хватало, чтоб достойно проводить всех погибших, но до всех мне  не  было
никакого дела - пусть их лежат... Они считали меня опасным животным, что
ж, я таковой и стала. По их милости и для них...
   Я выложила дно могилы  ветками,  на  которые  расстелила  белый  плащ
Астени, затем кое-как спустила его самого, накрыв  до  подбородка  своим
плащом - мне не хотелось, чтоб его касались тряпки  тех,  кто  вышел  на
охоту за нами... Конечно, мне придется взять плащ Эанке, но зато убитого
Лебедя не затронет никакая грязь. Себе же я оставила кинжал, с  которого
не стала стирать его кровь. Пусть будет со мной, пока ее не смоет чья-то
или же моя...
   Я обошла убитых и собрала оружие - кинжалы, луки,  мечи  -  эльфы  не
признавали шпаг, хотя те были куда легче и удобнее в  обращении.  Где-то
из глубины памяти всплыло, что оружие врагов - подходящее украшение  для
могилы воина. А Астени был воином, защищавшим до последнего  вздоха  эту
землю и... меня. Женщину, навязанную ему судьбой в  спутники  и  ставшую
причиной его гибели. То, что я так легко смогла  отомстить,  делало  его
смерть еще более жестокой и  ненужной.  Я  в  последний  раз  расправила
золотистые волосы, коснулась ледяной руки.  Больше  всего  мне  хотелось
остаться здесь же навсегда, но тогда я была бы не чудовищем, я  была  бы
предательницей,  подсадной  уткой,  приманкой,  из-за  которой  погибают
лучшие из живущих на этой земле. Я не могла предать друга,  стремительно
становившегося для меня единственным светом в этой пакостной жизни.
   Я забросала Астена ветками, сверху  положила  собранные  трофеи  и  с
помощью Преданного зарыла яму. Можно и нужно было идти,  но  я  медлила.
Камней здесь не было, а вот всяческие лесные твари водились в  изобилии.
Если не грянут совсем уж лютые морозы, то лисы и волки разгребут  рыхлую
землю в два счета. Сделать с этим  было  ничего  нельзя,  но  мои  ноги,
казалось, приросли к этому месту, а в  душу  словно  вогнали  чудовищный
кол... Проклятое воображение услужливо рисовало, как острые  лисьи  зубы
рвут тело эльфийского принца, как к весне  только  несколько  выбеленных
снегом костей останется от того, кого я начинала любить.
   Я не могла ни смириться с этой мыслью, ни отогнать ее, а потому  тупо
таращилась на разворошенную землю. Смотрела, но  не  видела,  во  всяком
случае, не сразу заметила то, что стало  твориться  под  моим  взглядом.
Земля начала плавиться. Текучие  медленные  ручейки,  от  которых  веяло
нестерпимым жаром, лениво сползали с небольшого холмика, сливались  друг
с другом.  Могила  на  глазах  покрывалась  блестящей  глазурью,  словно
какой-нибудь  сахарный  пирог.  Я  лихорадочно  оглянулась   в   поисках
какого-то волшебника, пришедшего на помощь. Лес был  пуст,  даже  птицы,
напуганные вчерашней схваткой и нашим с Преданным присутствием, улетели.
   Мы были одни, а это означало, что я сотворила  еще  одну  волшбу.  Не
представляю, как я  это  сделала,  но  мое  неистовое  желание  защитить
мертвого друга от лесных жителей каким-то образом расплавило почву. И не
только расплавило, но и превратило ее  в  сверкающий  лиловый  камень  с
белыми  и  сиреневатыми  прожилками.  Могила   была   надежно   защищена
аметистовой броней, а белые пятна в камне напоминали печальных  лебедей.
Мимолетная эта мысль нашла немедленный отклик. Внутри лилового  монолита
замерцали, перемещаясь, светлые огни, и  в  центре  отчетливо  проступил
силуэт прекрасной птицы.
   Овладевшая мной сила  меня  покинула  почти  сразу  после  того,  как
мерцающий лебедь застыл, печально  склонив  гордую  голову.  Сразу  дала
знать о себе боль в изодранных руках и стало очень, очень холодно.  Тот,
кто в меня вселился, видимо, устал и махнул на все рукой. Вот тут  бы  и
лечь у свежей могилы да заснуть навеки, но сидящее во мне упрямство, как
всегда неожиданно, вскинулось на дыбы. Я должна была выжить и  добраться
до Рене Арроя! Иначе Астен погиб зря, а уж этого-то я допустить никак не
могла.
   Я решительно обыскала всех покойников еще раз и собрала то,  что  мне
могло пригодиться и что я могла унести с собой. Белый  плащ  Аутондиэли,
отороченный каким-то странным серебристым мехом, пришелся мне  впору,  и
я, не дрогнув, тотчас его надела. Отыскалась и пара фляжек странноватого
эльфийского напитка, отгоняющего усталость, и куча  всякой  мелочи  типа
колец, медальонов и амулетов. Некоторые из них наверняка имели  какую-то
силу, и я прихватила их с собой - если мне доведется увидеть Романа (а я
должна дожить до этой встречи хотя бы  для  того,  чтоб  рассказать  ему
правду о том, что произошло сегодня), я отдам ему весь этот скарб. Пусть
он сам разбирается с ним в меру своих знаний и понятий, а мне надо  было
идти.
   К счастью, я достаточно хорошо знала звездное небо, по крайней  мере,
достаточно, чтобы идти к морю, никуда особо не сворачивая. Первые  люди,
к которым я могу обратиться, должны быть эландцами. Так решил  Астен,  и
мне  оставалось  только  следовать  его  решению.  Я  в  последний   раз
оглянулась на сверкающий холмик в чаще леса и зашагала на  северо-запад.
Впереди у нас с Преданным была целая зима...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТАЛАЯ ВОДА

   Словно вся прапамять в сознание
   Раскаленной лавой текла,
   Словно я свои же рыдания
   Из чужих ладоней пила.
   А. Ахматова

Глава 6

2229 год от В. И. 1-й день месяца Агнца.
Святой город Кантиска

   Почерк у кардинала Таянского и Эландского был под стать ему самому  -
крупный и красивый. Во всяком случае,  много  красивее  быстрых  летящих
каракулей Его Преосвященства, которые тот и  сам  не  всегда  мог  сразу
разобрать, особенно по прошествии времени.  Читать  письма  Максимилиана
было бы сплошным удовольствием, если б не новости, которые тот  сообщал.
Кардинал писал образно и емко,  опуская  присущую  большинству  клириков
витиеватость и ссылки на Книгу Книг <Книга  Книг,  Святая  Книга,  Книга
Бытия - книга, признаваемая Церковью единственным источником Сведений по
Священной Истории>. Разумеется, в своем  официальном  послании  Конклаву
Максимилиан соблюдал все каноны, но в личном, глубоко секретном послании
Архипастырю был  предельно  откровенен,  за  что  Феликс,  не  терпевший
велеречивости и хождения вокруг да около, был своему  единомышленнику  и
соратнику глубоко признателен. Вообще-то, говоря по чести,  обаятельный,
глубоко начитанный  Максимилиан,  с  детства  готовившийся  к  церковной
карьере, был бы на месте Архипастыря  уместнее  резковатого,  замкнутого
Феликса; судьбе же было  угодно  вручить  Посох  <Посох  -  знак  власти
Архипастыря. Посох,  обвитый  плющом,  -  символ  Церкви,  символизирует
опору, которая необходима всем - и людям, и растениям> бывшему воину;  и
будь тот настроен более мистически, непременно углядел бы  в  этом  волю
провидения. Ибо приближалась война.
   Феликс машинально поправил свечу в атэвском подсвечнике, изображавшем
готового  всп