едно убил двоих братьев и отца. Сам же Фредерик...
   Тогда,  в  палатке  ему  и  Таисию  было  велено  только  смотреть  и
улыбаться, а потом пройтись по телам убитых. Графу казалось, что  это-то
и есть самое страшное, но  затем  была  Олецька,  девушки  на  алтаре  в
переполненной церкви и он с Таисием, при  всех...  Клирик,  впрочем,  не
сумел - подвела природа. Михай мог подчинить  себе  чужую  волю,  но  не
вернуть унесенное временем и строгими постами, так  что  Койле  пришлось
заменить старика с доставшейся тому девушкой.  Зато  Таисий  помог  ему,
пронзив обеих странным орудием в виде  оленьих  рогов.  Это  нужно  было
сделать таким образом,  чтобы  кровь  из  пробитого  сердца  обязательно
смешалась на алтаре с кровью, текущей по ногам жертв. Человек, хотя вряд
ли его можно назвать таким словом, стоявший рядом с регентом,  давал  им
четкие указания, что и как делать, и  они  делали.  Затем,  перемазанные
кровью и раздетые, они отступили, а два  тарскийца  с  лицами  блаженных
идиотов принесли огромную белую свечу и  водрузили  ее  на  оскверненный
алтарь. Годой сделал шаг  вперед  и  коснулся  толстым  пальцем  фитиля,
вспыхнувшего бледным  пламенем.  И  тотчас  смертельным,  звериным  воем
зашлась красивая рыжеволосая женщина, стоявшая у самого портала. Затем к
ней присоединились и другие. Белый дым, похожий на  туман  над  болотом,
окутывал собравшихся, выпивая их жизни, их души, их разум.
   Те, кто был  отделен  от  проклятой  свечи  залитым  кровью  алтарем,
нисколько не пострадали. Годой и его помощник произносили какие-то слова
на непонятном, но красивом языке, нараспев, словно  читали  молитву  или
стихи. Они продолжали говорить, пока умирали люди, а затем остановились.
Сразу. Видимо, заклинание имело силу,  только  пока  жертвы  были  живы.
После этого Фредерик ощутил  приказ  пойти,  привести  себя  в  порядок,
поесть и выйти во двор. И он сделал это!  Смыл  кровь  в  келье  убитого
монаха, деловито привел себя в порядок, не забыв  подобрать  воротник  и
ленты в  тон  апельсиновому  колету,  съел  больше  чем  ел  обычно,  и,
улыбаясь, спустился по лестнице. У пояса висела шпага, за спиной кинжал,
но все его попытки вытащить их, чтобы  убить  чудовищного  союзника  или
хотя бы свести счеты с собственной жизнью, ни к чему не привели. Он  все
с той блаженной  улыбкой  сел  на  коня  и  до  сих  пор  едет  рядом  с
тарскийцем, а сзади на своем  муле  трусит  Таисий,  которому  Творец  и
аскетическое  прошлое  помогают  не  больше,  чем  Фредерику  Койле  его
владение оружием.  На  лице  монаха  застыло  то  же  блудливо-довольное
выражение, как и на его собственном...
   А Олецька исчезла с лица земли. Пока регент делал свое дело  в  дюзе,
годоевцы деловито и умело уничтожали город и его жителей. Наблюдательный
ум графа помимо его воли перебирал никому не нужные подробности: то, что
в город вошли только тарскийцы, причем не какие-нибудь, а личная гвардия
Михая, что Михай Годой связался с каким-то чудовищным культом и  что  он
умеет превращать людей  в  беспомощных  марионеток...  Последнее  арциец
испытал на собственной шкуре. Мысли Фредерика бились, как голубь в окно.
Неужели ум против  магии  -  ничто?  Нет,  он  должен  придумать  способ
освободить себя, чтобы отомстить, чтобы предупредить других...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

МОЛЧАЩЕЕ НЕБО

   Но вот и опять слез наших ветер не вытер
   Мы побеждены, мой одинокий трубач!
   Ты ж невозмутим, ты горделив, как Юпитер
   Что тешит тебя в этом дыму неудач?

   Я здесь никакой неудачи не вижу.
   Будь хоть трубачом, хоть Бонапартом зовись
   Я ни от чего, ни от кого не завишу.
   Встань, делай как я, ни от кого не завись!
   И, что б ни плел, куда бы ни вел воевода,
   Жди, сколько воды, сколько беды утечет,
   Знай, все победят только лишь честь и свобода,
   Да, только они, все остальное не в счет!..
   М. Щербаков

Глава 12

2229 год от В. И. 29-й день месяца Иноходца.
Центральная Арция

   Дорога была  в  два  ряда  обсажена  каштанами,  защищавшими  в  жару
путников от неистового солнца, в  котором  так  нуждались  виноградники.
Теперь вековым исполинам придется послужить  другим  целям.  Именно  они
должны замедлить бег знаменитой таянской конницы. Если это удастся. Если
наспех сколоченный отряд,  который  приходится  считать  армией,  сумеет
выиграть еще день, то... Дальше Луи не загадывал, он разучился думать  о
том,  что  будет  послезавтра,  через  месяц,  через   год,   решительно
окунувшись в насущные хлопоты - где найти новых людей и оружие, в  какой
пригорок или овраг вцепиться, как уйти из-под удара и как и куда ударить
самому.
   Он почти не спал, ел урывками, сутками не слезал с  седла  и  сам  не
замечал, как превращается в воина и вождя.  Впрочем,  теперь  его  такие
мелочи, как собственное реноме, не волновали.  Принц  еще  раз  осмотрел
позицию  и  довольно  усмехнулся.  Годится!  Чтобы  идти  дальше,  Михаю
придется завладеть дорогой - прорубаться сквозь виноградники, которые  к
тому же по арцийской традиции отделены друг от друга широкими  канавами,
значит, превратиться в пьяных черепах, к тому же рискующих из-за каждого
куста получить по голове. Им позарез нужна дорога, и вот ее-то и  нельзя
отдавать. Нижняя Арция с ее редкими деревушками и  городками  оставалась
позади, Михай вплотную подошел к сердцу империи, где за каждым поворотом
или большое село, или город.
   Конечно, теми жалкими силами, которые удалось наскрести,  такую  орду
не остановишь, но ее можно задержать, пока люди не укроются  в  Пантане,
куда Годой вряд ли полезет, или не уйдут в Кантиску или Мунт, о которые,
как очень хотелось верить принцу, узурпатор обломает зубы. Значит,  надо
держаться. Если все пойдет хорошо, вот-вот подойдет арцийская  армия,  и
можно будет отбиваться, пока не подоспеет Архипастырь,  а  затем  еще  и
Мальвани, после чего с Годоя полетят его  красно-черные  перья.  А  пока
держаться, держаться и еще раз держаться!
   Луи не думал о том, что будет, если император струсит и затворится за
стенами Мунта. Это было бы слишком страшно для сотен Лошадок, лежащих на
пути тарскийско-таянского войска. Если бы не дожди, на месяц задержавшие
убийц, странные дожди, потому что на Среднюю Арцию не  упало  ни  капли,
империи бы уже не было... Но ливни прекратились столь же неожиданно, как
начались, Кадена вошла в свои берега, и дороги подсохли. Теперь на  пути
Михая Годоя остались только они... А арцийцы, похоже, не понимают, какая
беда к ним идет, - ковыряются в своих виноградниках. Да и с чего  бы  им
верить дурным вестям,  если  они  привыкли  к  хорошим?  Хорошо  хоть  с
"Котами" повезло.
   Этот веселый полк  за  излишнее  пристрастие  к  женскому  полу,  без
которого стать полноправным "котом" считалось невозможным, был выставлен
с  позором  из  столицы  в  провинцию.  К  счастью,   командир   "Котов"
Жак-Здоровяк, прозванный так по строгим законам  армейского  острословия
(после того как медик вытащил из его спины атэвскую стрелу,  Жак  кашлял
кровью и не мог обходиться без варева из  каких-то  вонючих  трав),  был
ярым приятелем Матея и поверил всему, что тот рассказал.
   "Коты" встали под знамена Луи еще до  того,  как  Гийом  с  Толстяком
привезли приказ маршала продержаться. Они и стали ядром маленькой  армии
Луи, которой пока везло. Арцийцы уже  неделю  успешно  кусали  Годоя  за
пятки, всякий раз умело ускользая от удара. За  это  время  сыну  Эллари
Арцийского удалось поднять и несколько гарнизонов лежащих в  стороне  от
Новой Таянской дороги городов, в которых дотягивали лямку  поседевшие  и
погрузневшие сподвижники его отца. Слух о том, что Луи  с  Матеем  зовут
"своих", заставил не одного ветерана вытащить из сундука ставший  тесным
мундир и  отправиться  на  встречу  со  стервой-судьбой.  Луи  не  успел
оглянуться, как под наспех сшитыми знаменами с нарциссами и  его  личной
сигной - золотой дракон на черном поле - собралось около  восьми  тысяч.
Это было невероятно много и до невозможности мало.
   Конечно, без Матея и Жака принц уже сложил бы  свою  красивую  голову
под каким-нибудь цветущим по случаю весны  кустом,  но  ветераны  знали,
когда надо уходить, а когда держаться, и, глядя на них,  Луи  потихоньку
начинал разбираться в военном деле.  Смерти  он  не  боялся,  а  вот  не
справиться, не дождаться поддержки...
   - Сколько отсюда до Кантиски? - он старался говорить спокойно.
   - На день меньше, чем вчера, - Матей невесело  усмехнулся,  -  Феликс
придет, можешь быть уверен, и быстрее, чем это сделает он, не пришел  бы
и сам Датто. Но нам все равно не продержаться...
   - Ты не ждешь Базилека? - лицо Луи было почти спокойным.
   - Франциск пишет, что его с  места  не  сдвинуть.  Разве  что  Феликс
предаст его анафеме и уведет с собой тех, кто захочет с  ним  пойти.  Но
нашим людям это, разумеется, знать не обязательно.
   - Наверное, - принц вздохнул и, оглядев позиции, нарочито  равнодушно
обронил:
   - Как ты думаешь, скоро?
   - Думаю, да, -  Матей  посмотрел  на  дорогу.  -  Главное,  чтобы  не
побежали те, что слева...
   - Тогда я пойду к ним?
   - Иди, - махнул рукой Матей,  -  дело  хорошее,  -  но  когда  принц,
спешившись, легко зашагал к пикинерам, которым  предстояло  увидеть  над
собой оскаленные лошадиные морды и блестящих  медью  всадников,  ветеран
шумно вздохнул:
   - Парень быстро учится, очень быстро, но успеет ли он стать тем,  кем
должен... Эллари тоже прочили блестящее царствование.

2229 год от В. И. 1-й день месяца Медведя.
Эланд. Окрестности Идаконы

   День выдался на редкость скверным, более похожим  на  позднюю  осень,
чем на весну. Даже небо и море казались какими-то грязными, а в  придачу
ко  всему  дул  резкий,  порывистый  ветер,  доведенный   до   бешенства
упрямством облаков, никак не желающих разбегаться. Разумеется, всю  свою
досаду ветер выплеснул на тех, кто ему подвернулся. То есть на ни в  чем
не повинные деревья и на группу всадников, ехавших  ходкой  рысью  вдоль
кромки выброшенных на сушу водорослей. Бесконечная череда пустых  пляжей
с успехом заменяла дорогу, за которой следило  само  море,  утрамбовывая
влажный тяжелый песок.
   Герике не повезло. Она оказалась в Эланде в самое неподходящее время.
Ида разлилась  широко  и  бестолково,  и  взгляду  открывалось  огромное
пространство, залитое мутной водой, по  которой  гуляла  холодная  зыбь.
Кое-где  из  воды  торчали  замерзшие  уродливые,  скрюченные   деревья,
вздымавшие  к  низкому  тяжелому  небу  облепленные  старыми   грачиными
гнездами и клубками омелы ветви, которые раскачивал резкий мокрый ветер.
   - Трудно поверить, что и  в  это  место  иногда  заходит  радость,  -
заметил герцог Рене, останавливая лошадь у кромки воды, - паводок только
еще начинается, клянусь честью, завтра здесь будут гулять не  лошади,  а
рыбы.
   Герика не ответила, она не знала, что отвечать.  Было  очевидно,  что
Рене пригласил ее на прогулку не для того, чтобы рассуждать  о  паводке.
При первой встрече, на  которой,  кроме  адмирала,  был  и  Шандер,  она
повторила свою байку про святого отшельника и  была  отпущена  отдыхать.
Женщина была так измотана, что тут же воспользовалась  этим  разрешением
и, наскоро  приведя  себя  в  порядок,  уснула,  едва  коснувшись  щекой
подушки. Рене, зашедший  спустя  несколько  ор  узнать,  как  устроилась
гостья, не велел ее будить. Потрепав по голове  разлегшегося  на  пороге
Преданного,  герцог  попросил   приставленную   к   тарскийке   солидную
добродушную камеристку передать госпоже приглашение  проехаться  верхом.
Но нахлынувшие дела и затянувшееся действительное или мнимое  нездоровье
гостьи оттянули эту встречу на несколько дней.
   Наконец Герика  решилась,  и  Рене  немедля  велел  седлать  лошадей.
Конечно, и он, и она помнили о том, что когда-то  было  между  ними,  но
никто из любопытных, высыпавших во двор в  надежде  посмотреть  на  дочь
Годоя, этого не заметил. Герцог был вежлив и  обходителен,  вдовствующая
королева спокойна и слегка печальна. Женщины нашли ее достойной, мужчины
- достаточно привлекательной, но и те  и  другие  сошлись  на  том,  что
бедняжке пришлось многое пережить и ее надо окружить заботой и участием.
Герика же мало думала о том, какое впечатление произвела  на  обитателей
Идаконы, ее мысли были полностью поглощены спутником, с видом величайшей
почтительности ехавшим рядом.
   Рене слегка придерживал коня,  чтобы  лошадка  Герики  опережала  его
вороного на голову. Следовавшая сзади охрана, как только  они  выбрались
из города, приотстала, так что разговора этих  двоих  никто  слышать  не
мог. Впрочем, разговора никакого и не было. До реки доехали молча.
   - Хорошо, - наконец прервал молчание герцог, - поговорим о главном. О
том, что нам нужно объясниться и решить, что делать дальше. Ты согласна?
   - Да, конечно, - она ответила не раздумывая.
   - Тогда расскажи мне, что случилось с тобой  на  самом  деле.  Ты  уж
прости, девочка, но я не верю в святого отшельника и его талисман.
   - И правильно, что не верите, - Герика взглянула в голубые эльфийские
глаза, но сразу же отвела взгляд, - я не хочу лгать вам, монсигнор. Но и
сказать правду не могу. Вы мне не поверите.
   - В жизни мало вещей, которые я считаю невероятными, и каждым днем их
становится все меньше. Ребенок погиб?
   Она молчала довольно долго. Потом ответила вопросом на вопрос:
   - Вы видели Романа?
   - Нет, и не знаю, что с ним, - в голубых глазах мелькнуло  удивление,
- я так понимаю, что ты была с ним. Я видел Романа последний раз в месяц
Собаки. Он тогда возвращался в Таяну за Маритой, я - в Эланд.
   - Так откуда же вы знаете о ребенке?
   - Оттуда, - находчиво ответил герцог, - теперь уже боюсь, что ты  мне
не поверишь.

Эстель Оскора

   Я себя ненавидела за эту ложь, но правду сказать было свыше моих сил.
Как просто казалось мне месяц назад выложить герцогу Аррою все,  что  со
мной приключилось. И о том, что я должна была родить чудовище, и о  том,
что Роман его прикончил и, пока я  жива,  Белый  Олень  не  может  иметь
потомства от другой женщины. Я собиралась рассказать о заговоре Эанке, о
том, как ощутила в себе странную, чужую Силу и шутя справилась  с  самой
сильной  колдуньей  Убежища,  как  под   моим   взглядом   плавилась   и
превращалась в драгоценный аметист лесная рыжая земля,  как  я  прогнала
Гончих Тумана... Я хотела объяснить эландскому владыке, что не  могу  по
своей воле вызывать Силу, но, когда  та  на  меня  накатывает,  сохраняю
свободу воли, и что я помогу ему.
   Рене Аррой должен был знать, что  я  такое,  потому  что  именно  ему
предстояло схватиться с моим отцом и вызванными им тварями. Пока я самим
фактом своего существования защищала Тарру от возвращения Ройгу во  всей
его красе, но, когда Сила меня оставляла, я превращалась в  обычную  или
почти обычную женщину. Да, капелька эльфийской  крови,  текущая  в  моих
жилах, о чем мне поведал Астени, дала мне возможность овладеть зачатками
эльфийской магии, но против той же Эанке мое  уменье  было  то  же,  что
ножик для фруктов против  шпаги.  Впрочем,  кое-что  всегда  лучше,  чем
ничего, совсем уж ни на что не годной я все же не  была.  И  все  равно,
пока Ройгу не мог набрать полной силы, все решают мужчины  с  оружием  в
руках.
   Интересно, если б у Гремихи нас догнал Олень,  поднялась  бы  во  мне
Сила, смогла бы я выстоять в схватке с этой тварью? Думаю, нет. Я  тогда
была слишком слаба и очень напугана, а страх  губит  магию,  многократно
уменьшая Силу. Этот закон я открыла  сама,  продираясь  по  заснеженному
лесу на северо-запад. Я слишком много  думала  этой  одинокой  зимой,  и
кое-что из придуманного могло пригодиться не только  мне,  но  и  Аррою,
если бы...
   Если бы я не влюбилась в Рене как кошка. Сразу и навсегда.  Не  знаю,
где были раньше мои глаза, ум, сердце, ведь я несколько месяцев  прожила
рядом с этим человеком, принадлежала ему, но ничего  не  чувствовала.  Я
любила Стефана? Но почему мое сердце этого не помнит?  Почему,  когда  я
встретилась взглядом с герцогом, передо мной словно бы ударила молния?
   Я готова была поклясться, что вижу его впервые!  И  вместе  с  тем  я
знала его. Знала его глаза, его  голос,  его  руки.  Помнила  его  руки,
когда, успокаивая,  он  погладил  меня,  как  глупую  собаку.  Да  и  он
прекрасно помнил все, что и как  было;  для  него  я  оставаясь  жалкой,
нерешительной девчонкой, навязанной ему  родственничками.  Рене  не  мог
меня не то что любить, даже уважать. Если же бы я посмела рассказать ему
все, что со мной случилось?!
   Если б он меня любил, он, возможно, смог бы смириться с  тем,  что  я
стала нелюдью. Теперь же  герцог  стал  бы  смотреть  на  меня,  как  на
ядовитую змею. Я его не осуждала. На его месте я бы  уж  точно  посадила
подобную тварь в  клетку,  возможно,  постаравшись  сделать  эту  клетку
удобной и незаметной, но это сути не меняло. А  я  хотела  остаться  для
него человеком, женщиной пусть и нелюбимой,  а  не  Эстель  Оскорой,  от
которой зависит слишком много, чтоб в ней можно  увидеть  что-то,  кроме
оружия.
   И еще был Астени... Отныне я точно знала, что в моем отношении к нему
любви не было, а были только  благодарность  и  дружба.  Но  Аррой,  тот
ничего не понимал, не мог понять, а вот принц Лебедей  как  раз  понимал
все, ведь он и сам был магом, знался с разными силами. И он  узнал  меня
уже после того, как Рамиэрль вернул меня с Серых равнин.  Что-то  смутно
подсказывало мне, что магия Проклятого, смешавшись  с  магией  эльфов  и
магией смерти, не  только  наделили  меня  Силой,  но  каким-то  образом
изменили мое естество. Я больше не была покорной овцой. Но как объяснишь
это Рене? Если бы он встретился  с  Романом,  тот,  возможно,  сумел  бы
рассказать все как есть. Но Роман был далеко. Астен погиб. А Рене,  Рене
спросил меня о ребенке! И я поняла, что он считает, что  погибшая  тварь
была его сыном. То есть он ничего не знает! Ничегошеньки. И  я  солгала.
Отвратительно, подло, низко. Это была полуправда,  то  есть  худший  вид
лжи, потому что я позволила ему убедить самого себя.
   Я  подтвердила,  что  ребенок  погиб,  и  замолчала.  Все   остальное
дорисовало воображение Рене. Он даже попробовал меня  успокоить  обычным
для мужчины способом. Лучше бы  он  этого  не  делал!  Не  знаю,  как  я
вырвалась из его объятий, не будь мы верхом, герцог справился бы со мной
шаля, но я умудрилась вовремя хлестнуть лошадь и поскакала  к  ожидавшим
нас за поворотом воинам.  Ветер  свистел  у  меня  в  ушах,  но  не  мог
заглушить то отвращение, что я испытывала к себе.
   Вот все и кончилось, не начавшись.  Меня  не  хватило  на  то,  чтобы
сказать ему правду, потому что я любила его. Я вырвалась из его объятий,
крикнув, что то, что было когда-то, больше  не  повторится,  что  я  его
ненавижу. Герцог, разумеется, за мной  не  поскакал.  Зачем?  Истеричная
дура, которая ему никогда не была нужна. Он просто по-человечески  хотел
ее утешить в горе, естественном для любой  матери,  потерявшей  ребенка.
Она его оскорбила и удрала. Ну и Проклятый с ней! Так даже легче, что  б
он стал с ней делать  здесь,  в  Эланде,  при  живой  жене?  А  так  все
сложилось просто замечательно...
   Рене присоединился к нам через десятинку, он был спокоен и вежлив.  Я
все же кое-что ему рассказала. Что Роман отвез меня  в  Убежище,  а  сам
пошел на поиски Проклятого, что меня хотели убить, и Астен повел меня  в
Эланд. Что нас догнали, Астен погиб, а мне посчастливилось уйти и унести
с  собой  эльфийский  талисман,  который  и  отогнал  Охоту.  Эта   ложь
показалась мне удачной, так как я являлась хранительницей  талисмана  до
возвращения Романа, а значит, если во мне взыграет Сила и я смогу что-то
сделать, все спишется на подарок Астени. Разобраться в этом могут только
маги, а их в Эланде не было. Если не  считать  десятка-полтора  печатных
волшебников и меня.

222