выполнила приказание Ее Иносенсии - Элеонора  глупа  и
слабовольна, в отсутствие  матери  она  вцепится  в  наперсницу,  что  и
требовалось доказать. И все равно королева Арции не должна  быть  такой!
Смотря на перепуганную гусыню, Маргарита Тагэре представляла на ее месте
себя. Какой бы она была  королевой!  Пусть  женщина  не  может  занимать
престол, но она может  править!  Была  же  Иволга,  свергнувшая  мужа  и
влюбившая в себя всех нобилей королевства, а  чем  она  хуже  оргондской
бесприданницы?!
   Мария знала, что делает, вступая в орден. Тогда на троне  сидел  отец
со своей шлюхой, они с матерью были забыты.  Девушке  пришлось  выбирать
между убогим замужеством, еще более убогим девичеством и  Церковью,  где
умом и решительностью можно добиться многого. В своем решении  Маргарита
усомнилась, лишь попав ко двору. Она была Тагэре, ее местом  был  дворец
Анхеля, а не обитель. Даже Рубины Ее Иносенсии, и те  потеряли  половину
своего блеска в лучах короны. Будь у Маргариты магические  таланты,  она
могла бы за них побороться, но Анастазия потому ее и приблизила, что  не
опасалась соперничества.  Предстоятельницей  может  быть  лишь  женщина,
сведущая в орденской магии, самое большее,  на  что  может  рассчитывать
сестра Мария, - ожерелье бланкиссимы, но теперь этого было мало!
   Наперсница королевы была со  всеми  мила,  спокойна  и  холодна,  как
горный снег, и никто не знал, как  она  ненавидела  тех,  кто  занял  ее
место. Но из ненависти меч не скуешь. Мария честно  исполняла  поручения
Анастазии, но мысль о  собственной  игре,  сначала  смутная  и  неясная,
затягивала, как водоворот.  С  Элеонорой  все  было  ясно,  и  Маргарита
повернулась к Пьеру. Он был отвратителен, этот слизняк с редкими  серыми
волосиками и  нездоровой  кожей,  но  умен.  Пьер  был  жаден,  труслив,
мнителен, он никому не доверял, но он сумел за несколько месяцев подмять
под себя страну,  которая  его  презирала  и  ненавидела.  Конечно,  ему
помогли, но воли и ловкости коронованному крысенку  не  занимать.  Мария
следила за Пьером со странной смесью брезгливости и восхищения, с каждым
днем укрепляясь в мысли, что из  него  выйдет  отличный  союзник  против
сильных покровителей. Наперсница королевы подозревала, что Пьеру  не  по
душе быть марионеткой в руках Ифраны, Церкви и Ее Иносенсии, но обойтись
без Анастазии он не может.
   Свалив  убийство  детей  Филиппа  на   Александра,   Предстоятельница
намертво привязала Тартю к себе. Это была  не  просто  помощь  -  королю
доходчиво объяснили,  что  с  ним  станет  в  случае  непослушания.  Его
разорвут в клочки его же подданные как убийцу, бастарда и узурпатора,  и
все будет чисто, ибо он таковым и является. Заставить арцийцев разлюбить
горбуна было трудно, помочь им вспомнить о ненависти к  тому,  кого  они
раньше терпеть не могли, легче легкого.
   Во время представления Мария сидела в королевской ложе,  но  смотрела
не на сцену, а на королевскую чету. Им  обоим  было  страшно,  королю  и
королеве, но по-разному. Элеонора боялась мужа, муж боялся будущего.  Он
был в руках циалианок и знал это, а нужно, чтобы в  наперснице  жены  он
увидел возможность вырваться из-под опеки. Конечно, в такой игре недолго
и голову сломать, но это лучше,  чем  ходить  с  опущенными  глазами  за
незаконной сестрой и доносить, доносить, доносить...
   Оставалось решить, как и с чего начать. Пьер не из тех, с  кем  можно
говорить с пустыми руками, нужно какое-то оружие и  какое-то  лакомство,
чтобы он увидел ее силу и понял, что она на  его  стороне.  Способ  был,
древний и безотказный,  но  слишком  отвратительный.  К  мужчинам  Марию
никогда особенно не тянуло, но представить себя в объятиях Пьера... Нет,
тут нужно что-то другое, но другое не придумывалось, а  потом  с  севера
стали поступать странные вести.
   Пиесы  господина  Перше  на  жителей  Тагэре,  Эстре  и  Мальвани  не
подействовали,  напротив,  оттуда  в  Среднюю  Арцию  заползла  похабная
песенка, сводившая на нет усилия актеров и драматургов. Кто  бы  ни  был
неизвестный сочинитель - гениальным шалопаем, опытным магом или и тем  и
другим, - но его выдумка  напрочь  разрушала  магию  сказки  о  горбатом
убийце и обращала  злость  и  негодование  зрителей  на  исполнителей  и
короля.
   В Мунт непозволительные вирши  прислал  один  антонианец.  На  первый
взгляд, в них не было ничего особенного - обычная  уличная  похабень  из
тех, что распевают  подвыпившие  студиозусы.  Марии  песню  показала  Ее
Иносенсия.
   - Что ты думаешь об этом?
   - Ничего, - честно призналась наперсница Ее Величества, -  этот  поэт
вряд ли будет великим.
   - Он уже велик, так как сочинил песню, разошедшуюся по всему  северу,
если не по всей стране. Многие пишут  лучше  и  достигают  меньшего.  Ты
знаешь,  как  все  происходит?  Труппа  дает  представление,  все   идет
прекрасно, пока кто-то не начнет орать про крапиву.  В  итоге  на  сцену
летят тухлые яйца, а все обнимаются и поют. Это  магия,  осознанная  или
нет, но магия. Кто-то идет по следу наших актеров и мешает им. На севере
творятся странные дела, Мария.
   - Может быть, дело в том, что те провинции  всегда  были  на  стороне
Тагэре?
   - Это объясняет все или  не  объясняет  ничего.  Как  себя  чувствует
малышка Нора?
   - Плохо, ей тяжело дается беременность.
   - Пьер ей еще не изменяет?
   - Нет, хотя глаза у него голодные.
   - Он родился  голодным,  -  на  лице  Анастазии  возникло  брезгливое
выражение, - и трусливым. Первый раз изменить жене сложно, потом  пойдет
как по маслу. Я должна знать, кто  будут  его  любовницы.  И  кто  будет
любовником королевы.
   - Ее Иносенсия ошибается, Нора слишком труслива.
   - Трусливые женщины - очень легкая добыча. Другое дело, что во дворце
не осталось мужчин, разве что гвардейцы. Ты попала не к самому  веселому
двору, дитя мое.
   - Я должна веселиться?
   -  Если  ты  захочешь  приблизить  к  себе  какого-нибудь  рыцаря,  я
возражать не буду. Любовь мешает и магии, и политике,  только  если  она
чрезмерна. Но я должна знать, кем будет твой друг.
   - У меня нет друга.
   - Я знаю, - очи Ее Иносенсии были холодны и равнодушны, - я говорю  о
том, кто будет, а он будет. Рано или поздно.  И  его,  моя  дорогая,  не
должны звать ни Его Величеством  Пьером,  ни  Его  Высокопреосвященством
Клавдием, ни Его Преосвященством Илларионом. Остальные к твоим услугам.

НЭО РАМИЭРЛЬ

   На двух лицах и одной почти что морде был  написан  вопрос:  "Что  Он
тебе сказал?", но Аддари и Норгэрель молчали, не желая торопить друга, а
лльяма говорить еще не научилась. Нэо тряхнул головой, приводя в порядок
мысли, и усмехнулся,  вспомнив  привычку  Рене.  Адмирал,  решившись  на
очередную безумную выходку, ведущую к победе или погибели, всегда рывком
отбрасывал назад волосы. Знал бы Рене, куда ведет его невероятная звезда
и до чего ему остался лишь шаг...
   Лльяма не выдержала первой и сиганула на грудь хозяину, едва не  сбив
того с ног. Нэо засмеялся и потрепал сверкающий синий загривок.
   - Скоро мы увидим отвратительное место, Волчонка.
   Огневушка не возражала - отвратительное так отвратительное. Где  наша
не пропадала! Порождение Тьмы предприняло еще одну попытку обнять эльфа,
но Рамиэрль вовремя увернулся.
   - Сидеть, Волчонка! Сидеть! Аддари,  Норгэрель!  Вам  лучше  остаться
здесь. Это  не  так  уж  и  плохо,  Фэрриэнн  достоин  того,  чтобы  ему
служить...
   - А ты?
   - Мы с Волчонкой попробуем прорваться.
   - Почему ты не хочешь, чтобы мы шли вместе?
   - Аддари, я ОЧЕНЬ этого хочу, но, понимаешь ли, я уже  не  совсем  я.
Это трудно объяснить, но  я  носил  Кольцо  Ангеса,  у  меня  получается
черпать из Бездны и даже из Тьмы, а вы оба - Свет и Жизнь.
   - И что?
   - Дорога в Тарру, по крайней мере, та, о которой говорит Ангес, лежит
через погибший мир. Это даже не Светозарное,  это  хуже.  Вы  можете  не
выдержать.
   - Это  тоже  сказал  Ангес?  -  на  лице  Аддари  проступило  упрямое
выражение луцианских времен,  когда  Солнечный  принц  вопреки  здравому
смыслу настаивал (и настоял!) на разговоре с паладинами.
   - Воин не видел нынешнего Светозарного, ему туда дороги  нет,  но  он
сказал достаточно,  чтоб  я  понял,  куда  иду.  Бездна  в  сравнении  -
цветочная поляна.
   - Не  стоит  говорить  загадками,  -  подал  голос  Норгэрель,  -  мы
заслужили правду, а бояться нам давно нечего.
   - А вот я боюсь. Хорошо, Ангес сказал, что  нам  нужно  пройти  через
мир, павший под тяжестью своих грехов на глазах высших сил, игравших там
в свои  игры.  Праведные  души  были  спасены,  о  том,  что  сталось  с
остальными, лучше не думать. Там был храм, связанный с силами, чуждыми и
Тьме, и Свету, и оттуда ведет странный след. То, что мне  показал  Воин,
ОЧЕНЬ похоже на  то,  что  мне  показал  Эмзар  незадолго  до  нашего  с
Норгэрелем ухода. Я  попробую  пройти  этой  тропой.  Если  повезет,  мы
окажемся в Дальнем Суре.
   - Значит, мы пойдем по дороге Зла? - деловито уточнил Аддари.
   "Дорога Зла", а ведь Солнечный верно сказал.  Если  Ангес  прав,  они
найдут тропу, по которой в Тарру пришло Зло, сначала запятнавшее джунгли
Сура, затем Серое море и, наконец, Варху. Зло, по милости которого  один
из Первых Богов возжелал стать единственным и восстал против Омма.  Зло,
смеявшееся, когда Светозарные встали друг против друга, держась за мечи,
а потом ушли, бросив Тарру на произвол судьбы. Зло, поднимавшее  со  дна
живых душ всю грязь, которая там таится. Зло, которое тысячелетиями  шло
к своей цели и почти победило.
   Рамиэрль смотрел на своих товарищей и не  видел  их,  вновь  и  вновь
переживая рассказ Ангеса. Давным-давно Воин побывал в  одном  из  миров,
тот был не лучше и не хуже других, он не принадлежал Свету, но был ближе
ему, чем Тьме. Ангес не нашел ничего  его  взволновавшего  и  отправился
своим путем, запомнив  лишь  гигантский  храм,  вызвавший  у  тогда  еще
Светозарного небывалое отвращение. Воин хотел  задержаться  и  разрушить
исполненное чуждой и грязной силы сооружение.  Тогда  он  был  моложе  и
слабее, но задача была ему по плечу. Он до сих пор  проклинает  себя  за
то, что не сделал этого, вняв посланцу Света, схватившему его  за  руку,
когда над проклятым Храмом уже сгущались тучи. Свету не было дела до  не
вредившей ему Силы, Свету нужны  были  новые  миры,  доселе  управляемые
своими богами, и огромное серое здание на берегу мертвого зеленого озера
осталось стоять.
   Порвав с родичами, Ангес вспомнил об этом месте и  решил  назло  всем
довершить задуманное. Правду сказать, Воину хотелось сорвать  на  чем-то
бессильную ярость, а в том, что странный храм следует уничтожить, он  не
сомневался. Ангес вернулся - и нашел погибший мир. Он был мертв, и мертв
давно, но исполнен неизбывного ужаса и боли. Нет, мерзкий Храм не имел к
его гибели прямого отношения, но Воин не сомневался,  что,  уничтожь  он
вовремя эту заразу, все пошло бы иначе. Он опоздал, Сила ушла  из  этого
места, ее адепты бежали, оставив едва заметный  след.  Ангес  подумывал:
броситься ли в погоню, но ему вновь помешал Свет.
   Брат Арцей решил раз и навсегда выяснить отношения с  отступником,  а
заодно осчастливить нарождающийся Фэрриэнн.  Ангесу  пришлось  броситься
назад и встать одному против пятерых... Так появилась Бездна, но  чуждый
и Тьме, и Свету храм уцелел.
   - Ты рассказал нам не все, - Аддари не был обижен,  но  ему  хотелось
знать.
   - Не все, - признал Рамиэрль, - но я и не знаю всего... Нам  придется
идти в место, вызвавшее страх даже у бога.
   - Мы попробуем, - спокойно сообщил Норгэрель, -  вряд  ли  это  много
хуже радужных троп.
   - Даже Ангес назвал его дном отчаяния.
   - Он нам поможет?
   - Он уже помог. Мы знаем дорогу, и нам откроют Врата.
   - Но с нами Воин не пойдет.
   - Нет. Его долг и его жизнь - не только и не столько  Фэрриэнн.  Воин
ведет свой бой, о котором нам  лучше  не  знать.  В  Тарру  Ангес  может
вернуться лишь путем богов, но он открыт лишь для всех Светозарных, один
из которых мертв, а остальные утопили память о брошенном  мире  в  новых
заботах.
   - А что Адена? - в глазах Норгэреля мелькнула растерянность.
   - Дева пошла своей тропой, они потеряли друг друга. Так я понял.
   - Ты понял правильно, - Ангес вновь был тут, стоял,  прислонившись  к
каменному волку и положив руку  на  голову  волку  живому,  проявлявшему
откровенный интерес к лльяме. - Адена умеет забывать о прошлом,  даже  о
счастливом, а неотданные долги ее не заботят. Я  был  бы  рад,  если  бы
Аддар и Норгэрель остались в Фэрриэнне. Это мир людей, в этом его сила и
его слабость, а я не могу бывать здесь слишком часто. Людям можно верить
до определенной черты, но порой их нужно схватить за  руку.  Так  вышло,
что Фэрриэнн слишком близко к Границе и слишком хорош,  чтобы  позволить
ему сгинуть. Помощь бессмертных была бы бесценной, но  я  вижу,  что  вы
уйдете вместе.
   - Да, - виновато сказал Аддари, - я должен увидеть Тарру.
   - Тебе придется не только ее увидеть, но и спасти. Или  погибнуть,  -
Ангес надавил на холку своего волка, и тот лег,  продолжая  коситься  на
огневушку. - Если вы хотите дойти, не оглядывайтесь, не думайте  о  том,
что видите. Этого нет. Все уже случилось. Случилось века назад,  и  даже
Орел не может ничего исправить.
   Река Времени когда-нибудь затопит мертвый  остров,  но  пока  Все  не
обратится в Ничто или пока Странник не устанет от Любви и Прощения и  не
отринет Надежду, приговор не изменить.
   Воин, словно бы грезивший наяву, оборвал себя на полуслове.
   - Идите, и да помогут вам Сталь и Пламя не вспоминать каждую ночь  об
увиденном. Нэо Рамиэрль! Не забудь, что я тебе сказал. Возможно, мы  еще
увидимся и даже узнаем друг друга. Удачи!
   В вечерних глазах Ангеса промелькнуло нечто трудноуловимое  -  то  ли
горечь, то ли гордость, то ли вызов. Воин выхватил меч  и  под  победный
вой волка вскинул вверх, поймав клинком заходящее солнце.  Блеснул  алый
луч, изгибаясь дугой, внутри которой вскипела кромешная Тьма. На сей раз
лльяма  не  спешила,  замешкались  и  Норгэрель   с   Аддари.   Рамиэрль
почувствовал, как  его  сердце,  все  еще  живое  и  горячее,  судорожно
забилось, но эта дорога, какой бы горькой она ни  была,  могла  вести  к
дому, и Нэо пошел по ней.

2896 год от В.И.
11-й день месяца Лебедя
АРЦИЯ. ЛАНДЕЙ

   Лесные проселки походили  друг  на  друга,  как  горошины  из  одного
стручка, но ехать трактом Мария не решилась. Если Ее  Иносенсия  захочет
ее вернуть, она пошлет белых рыцарей прямым путем. Анастазия умна, но ей
и в голову не придет, что за поступком ее помощницы стоит нечто большее,
чем желание  услужить.  Она  уехала  тайно,  воспользовавшись  тем,  что
Предстоятельница  отбыла  в  Кантиску,  где  в  очередной  раз  пытались
выяснить, являются ли Мальвани еретиками. Этот вопрос Анастазию волновал
мало, но она не могла не поехать туда, куда едет Илларион.  Марля  давно
заметила, что  Ее  Иносенсию  Предстоятель  антонианцев  заботил  больше
других дел, земных и небесных. На следующий день после отъезда Анастазии
уехала и сестра Мария, оставив верноподданническое  письмо  о  том,  что
отправляется разузнать и доложить покровительнице, что  же  творится  на
севере. Это было и правдой, и нет.
   Мария и в самом деле намеревалась выяснить все про проклятую  песенку
и настроения местных нобилей, но главным было другое. После разговора  с
Ее Иносенсией она написала в Гран-Гийо и очень  быстро  получила  ответ,
заставивший задуматься.  Девушку  мало  занимал  второй  брак  матери  с
второразрядным  бароном,  она  так  и  не  удосужилась   встретиться   с
приезжавшими в Мунт родичами, те, впрочем, тоже не явились в обитель.
   Маргарита росла наблюдательной девочкой, конечно, она  ушла  из  дома
очень давно и многое пропустила. Возможно, оставшись  одна,  мать  и  не
устояла перед огромным бароном, но в то, что она позволила  ему  куда-то
отослать близнецов, выбрав не детей, а мужчину, верилось с трудом. Да  и
письмо, в котором мать уведомляла о своем замужестве и переезде в  замок
супруга, было  каким-то  странным.  Тогда  она,  увлеченная  Мунтом,  не
обратила на это внимания, но  теперь  поняла,  что  именно  ее  удивило.
Клотильда Гран-Гийо не звала свою дочь к себе. Обида? Нет, мать  прощала
ей любые грубости, вплоть до прямых оскорблений. Она писала  куда  чаще,
чем хотелось Марии, и звала приехать, даже когда была  беременна,  если,
конечно, была.
   Мысль о том,  что  ее  новоявленные  брат  и  сестра  на  самом  деле
пропавшие дети пропавшего  короля,  сперва  показалась  Марии  безумием.
Главным образом из-за того, что отчим был сторонником Лумэнов, но  барон
был по уши влюблен в мать, а та без  разговоров  приняла  б  племянников
Филиппа,  если  б  кто-то  догадался  их  привезти.  Чем  больше   Мария
размышляла, тем  больше  убеждалась,  что  ее  догадка  может  оказаться
правдой. Значит, ее нужно проверить! Знать, где дети свергнутого короля,
полезно в любом случае, а кому об этом  говорить,  и  говорить  ли,  она
решит потом. Возможно, с этого начнется ее союз с Тартю. Или с Мальвани.
Но Анастазия об этом не узнает в любом случае.
   Мать о своем приезде девушка решила не уведомлять: та могла отправить
"близнецов" погостить,  а  правду  придется  вытрясать  именно  из  них.
Говорят, мальчик - вылитый отец, а девочка похожа на Марту Оргондскую  в
детстве. Если так, нужно как следует  рассмотреть  свалившегося  с  неба
"брата". Внешность девочки ничего не решает - по словам матери, в  Эльте
их с Мартой Тагэре принимали за родных сестер.
   Пьер сбился с ног, пытаясь  отыскать  Тагэре,  его  детей  и  маркиза
Гаэтано, он оценит,  если  ему  подскажут  место,  где  скрывается  хоть
кто-то. Мальвани тоже оценят, но  они  далеко  и  воюют.  Мария  слышала
разговор Рогге с Эжем - отчим короля не  исключал,  что  Тигр  передушит
"Селезней". Пожалуй, она не станет ничего  говорить  о  детях,  пока  не
выяснит, чья взяла.
   Хотя зачем ощипывать летящего фазана? Скорее всего, близнецы и впрямь
приходятся ей братом и  сестрой.  Что  ж,  тогда  она  сделает  то,  что
обещала, а именно: разберется в северных делах и доложит Ее Иносенсии. В
крайнем случае, придется выслушать поучение об излишнем усердии. Ничего,
эту беду пережить можно.
   Дорожный   возок,    нанятый    молодой    состоятельной    мещанкой,
направлявшейся к мужу (циалианская сестра не может путешествовать  одна,
без  рыцарского  эскорта,  а  рыцари  Оленя  в  Гран-Гийо   не   нужны),
остановился и стал неуклюже разворачиваться. Мария раздвинула  занавески
и спросила, что случилось
   - Да дурак он, госпожа, - ехавший рядом охранник презрительно  указал
на возницу, - не туда заехал. Тут только коровы ходють, повертать надо.
   Мария, сдержав  раздражение,  откинулась  на  жесткую  спинку.  Возок
покатил назад, за окном  тянулось  все  то  же  мелколесье.  Мало-помалу
накатила дрема, из которой девушку вырвали  грубые  мужские  голоса.  Не
успела Мария прийти в себя, как дверца распахнулась и в  ней  показалась
не блистающая красой физиономия.
   - Лейтенант Пушон. Кто вы? Куда и откуда направляетесь?
   - А в чем дело?
   - Отвечайте!
   - Я... Мадлен Райи (так звали ее подругу, нет, не подругу,  подруг  у
нее не было, соседку) из Фаро. Еду в Гран-Гийо.
   - Куды-куды, - переспросил страж, - это ж совсем в другую сторону?
   - Мы сбились с дороги, - брезгливо сморщившись -  от  вояки  безбожно
разило чесноком, - сказала Мария.
   - А откуда?
   - Из Мунта.
   - Вон оно как, - хмыкнул чесночник, - не пойдет, сударыня!  Все  едут
из Мунта, и все сбились с дороги, как бы не так!  Так  мы  и  дадим  вам
заразу развозить, а ну завертайте!
   - Я не собираюсь сворачивать, - надменно произнесла Мария, забыв, что
на ней нет белого покрывала, - мне нужно в Гран-Гийо.
   - На Мунтский тракт тебе нужно. Короче, заворачивай, а то хуже будет!