подкопаешься. Ну и что, что про порох знали многие  -
в Церкви нашей Единой и Единственной давным-давно дозволено  грешить,  а
вот попадаться не рекомендуется. Фотий же попался.
   Но, чтоб давать бой Архипастырю, нужны сторонники. Кто же на  стороне
Иллариона?  Фронтерец?  Оргондец?  Эллец?  Эскотец  вряд   ли,   слишком
труслив... Возможно, ордена... Никодимианцы?
   Анастазия смотрела на утратившие величавость и спокойствие лица.  Это
казалось невозможным, но Илларион и вправду один! Один! Против всех.  На
такое даже Евгении  не  решился  бы.  Жорж  Мальвани  -  тот  просто  не
приехал...
   - Что еще скажет  возлюбленный  брат?  -  что-то  в  голосе  Анатолия
заставило Анастазию поежиться. Так этот гусак еще никогда не говорил.
   - То, что вы все, - Илларион обвел руками  собравшихся,  и  лицо  его
стало вдохновенным - безумцы! Безумцы, делящие наследство  в  охваченном
пожаром доме. Свершен Последний Грех, земное уже  не  спасти,  но  можно
спасти души, прежде чем над Таррой  сомкнется  Тьма  и  Четыре  Всадника
осадят коней на площади Святого Града.
   Забудьте о золоте! Забудьте о власти! Идите к людям со Словом божьим.
Еще не поздно открыть глаза заблудшим и  спасти  их!  Наступило  царство
Антипода, а вы не видите. Как не видит слепец ночи, называя ее днем!  Не
остановить поступь Кастигатора, страшен будет гнев его, и вдвойне  будут
виновны в глазах его пастыри, уподобившиеся алчным волкам!..
   То, что нес Илларион, Анастазия слышала, хоть и в  пересказе  других.
Его обычная проповедь о конце света. Но  зачем  тут-то?  Неужели  первая
мысль оказалась правильной и антонианец рехнулся. Это все ставит на свои
места, а вот Анатолий и  Фотий  открылись  с  неожиданной  стороны.  Они
что-то затевают, и даже понятно что. Похоже, царственный  вид  Иллариона
коробил не только ее, от антонианского Предстоятеля решили избавиться, а
он сам дал повод. Или наоборот? Илларион понял, что ему не  спастись,  и
решил разыграть из себя мученика?
   Ее Иносенсия с непроницаемым лицом наблюдала,  как  вокруг  Иллариона
смыкается круг Скорбящих. Братья подняли руку на своего же Предстоятеля,
такого еще не было! Кем же надо быть, чтобы пропустить  такой  заговор?!
Александр Тагэре, и тот бы догадался.
   - Я, Архипастырь Церкви Нашей Единой и Единственной, - возвысил голос
Анатолий, - с глубокой скорбью пред лицом  Триединого  и  князей  церкви
говорю о постигшем нас тяжелом несчастии. Возлюбленный брат наш Илларион
тяжко заболел. Его тело здорово, но дух его  подточен,  и  он  долее  не
может стоять  во  главе  ордена.  Церковь  наша  Единая  и  Единственная
позаботится о брате нашем. Все ли согласны передать страждущего  в  руки
целителей под неусыпным оком Предстоятеля ордена амброзианцев?
   - Слепцы, - холодно бросил Илларион,  и  все  отчего-то  замолкли.  -
Дарованной мне силы довольно, чтоб повергнуть вас в прах, но я не  стану
делать этого. Ибо тот, кто поднимает руку на зло, сам  становится  злом.
Грядет Кастигатор - он повергнет  гордых  и  вознесет  смиренных.  Пусть
судьба моя станет нитью путеводной в глазах истинно верующих.  Страдания
земные  имеют  предел,  благодать  вечна.  Я  последую  за  недостойными
пастырями, скрестив руки на груди. Я сойду в  узилище  и  останусь  там,
пока мне не будет явлено знамение,  и  тогда  двери  откроются,  а  цепи
истают, и выйду я в мир, и будет этот день Днем Истины и Суда. Арде!.
   - Есть ли кто-то, не согласный с моим словом? -  Анатолий  торопился.
Может, Илларион и безумен, но в его безумии есть величие.
   Несогласных не нашлось. Бывший Предстоятель вышел в окружении десятка
двух клириков. Так бы выглядел Шарль Тагэре в окружении  десятка  пьеров
тартю...
   Анатолий вернулся к Святому  Походу.  Кто-то  кивал  головой,  кто-то
высказывал опасения,  кто-то  спорил,  а  Анастазии  казалось,  что  она
пропустила самое важное. Что-то в словах Иллариона...
   Конклав  разошелся  задолго  до  рассвета.  Анатолий  и  Фотий  почти
настояли на своем. Церковь поддержит Ифрану  против  Оргонды,  но  Мирию
решили не трогать. Анастазия не  сомневалась,  что  пастырей  остановило
видение черных кораблей в Жасминном проливе. Что ж,  пусть  воюют,  надо
полагать, удачи эта война Церкви и Архипастырю не принесет. Ее Иносенсия
же возвращается в Мунт и готовится встретить Три Звезды. Похоже,  это  и
есть предсказанная троица, и  раньше  времени  они  не  объявятся.  Если
Александр вопреки всему жив, то Повелитель - наверняка  он,  а  Брата  и
Деву еще предстоит найти... Кстати, Дева, скорее всего, давно  перестала
быть таковой, ведь со дня смерти Агриппины прошло двадцать шесть лет!  А
если Повелитель -  седой  колдун,  Дева  -  Марта  Мальвани,  а  Брат  -
Александр? Весьма вероятно. Конечно,  Повелителем  может  быть  и  Пьер,
тогда Девой, хоть и бывшей, становится  его  жена,  а  Братом  -  Базиль
Гризье, умудрившийся вернуться из Гвары с головой на  плечах.  Нет,  эта
тройка кажется слишком жалкой, хотя в  наше  время  пренебрегать  нельзя
ничем.
   Архипастырь возвысил голос, творя молитву, знаменующую конец  совета.
Ее Иносенсия присоединила свой голос к другим:
   - Да будет благословен  и  гнев  Твой,  изливающийся  на  грешных,  и
благодать Твоя, дарованная праведным...
   Анатолий с Фотием полагают себя победителями.  Смешно...  Но  что  же
все-таки она недопоняла? Почему  ей  кажется,  что  Илларион  отнюдь  не
проиграл?

2896 год от В.И.
1-й день месяца Вепря
АРЦИЯ. МУНТ

   Щечка Анхеля была ледяной, словно он умер много ор назад  и  все  это
время пролежал на улице. Пьер смотрел на сына, ничего не понимая, потому
что есть веши, которые рассудок сразу осознать не может. Луна  ушла,  за
окнами вновь танцевала и смеялась метель, огонь в  камине  поднял  рыжую
голову, сначала робко огляделся,  а  потом  с  жадностью  набросился  на
подброшенные ему дрова. Комната  постепенно  наливалась  теплом,  чья-то
рука зажгла свечи, теплый розоватый свет ласкал глаза, но тепло  и  свет
не могли помочь ни мертвому ребенку в колыбели, ни упавшему рядом с  ним
на колени невзрачному мужчине в стеганом алом халате.
   Ветер настойчиво бился в наглухо закрытое  окно,  пламя,  у  которого
грел руки маркиз Гаэтано, трещало ласково и уютно.  Наконец,  человек  у
колыбели поднял голову, мука в его глазах  растопила  бы  и  камень,  но
Рафаэль Кэрна был тверже мирийского базальта. Он только пожал плечами  и
вновь потянулся к огню. Взгляд Пьера Тартю  упал  на  роскошный  кинжал,
валявшийся на ковре. Совладать с Кэрной могли разве что Александр Тагэре
или Сезар Мальвани, но для арцийского  короля  это  значения  не  имело.
Впервые в жизни он не боялся и не думал.
   Пьер бросился на мирийца с  отчаянием  загнанного  животного,  маркиз
Гаэтано лениво перехватил руку с кинжалом и вывернул. Что-то  хрустнуло,
клинок выпал из неумелых пальцев, звякнув о решетку  камина,  а  Рафаэль
отшвырнул от себя короля, словно паршивого щенка. Тартю упал на ковер  и
там и остался, схватившись за покалеченную руку.
   - Будь ты проклят, убийца! - выдохнул король.
   - Вот как? - Рито Кэрна улыбнулся. Так мог бы  улыбнуться  Проклятый,
которым клирики не одну сотню лет пугали прихожан. - Вряд ли твои слова,
Пьер Тартю, что-то значат. Тем более для меня.
   - Ты не мог, не должен был мстить ребенку!
   - Ты ошибся, гаденыш. Кэрна мстят иначе. Я не помешал этим  созданиям
исполнить свой долг, только и всего. А почему я должен  был  им  мешать?
Сыну убийцы и узурпатора с дурной кровью следовало умереть, и он умер  -
на престоле Арции не может быть бастарда. Кошки Воля сторожат его кровь,
они не позволят нарушить запрет.
   - Кошки Воля, - медленно повторил Пьер Тартю, словно пробуя эти слова
на вкус.
   - Тот, кто связал  Свет,  Тьму  и  Холод,  знал  много,  но  вряд  ли
предполагал, что его создания выучатся любить, а значит,  и  ненавидеть.
Кошки Воля полюбили Шарло Тагэре и его младшего  сына.  И  возненавидели
тебя. А тебя есть за что ненавидеть, не правда ли?
   - Будь ты проклят!
   - Я это уже слышал, - маркиз Гаэтано пошевелил тлеющие угли, и по ним
поползли оранжевые змеи. - Но проклят не я, а  ты.  У  тебя  никогда  не
будет детей, Пьер  Тартю,  -  в  свете  камина  глаза  Рафаэля  блеснули
золотом. - Кровь Филиппа и Алека разорвала последнюю цепь. Стражи больше
не привязаны к дворцу и полнолунию,  они  найдут  твое  семя  везде.  За
морем, в храме, в хижине, в крепости. Найдут и убьют на твоих глазах,  и
ты ничего не  сможешь  сделать.  Разве  что  никогда  не  прикасаться  к
женщине.
   - Почему они не убили меня? Я - потомок бастарда! Я, а  не  мой  сын!
Это несправедливо!
   - К чему эти крики, Пьер Тартю? - мириец легко  поднялся.  -  Прощай,
оставляю тебя с твоими мертвецами. Хорони их сам.
   - Кэрна! Байланте! Слышишь, ты! Это я сверг твоего Тагэре  и  перебил
твоих дружков... Ты не можешь так уйти!  Убей  меня...  Ты  должен  меня
убить!
   - Должен? - Рафаэль вновь улыбнулся странной, отрешенной  улыбкой.  -
Байланте не давят крыс и никому ничего не должны! Я не столь милосерден,
как тебе кажется, так что живи, крысенок! Живи и думай о кошках и о том,
что ты сделал год назад.
   Маркиз Гаэтано  вышел  легкой,  танцующей  походкой,  которую  виконт
Эмразский запомнил по Большому  королевскому  турниру.  Блеснули  черные
волосы, скрипнула дверь, в трубе по-волчьи взвыл ветер. Пытаясь  поднять
ее, король неловко оперся о правую руку, острая боль оказалась исполнена
милосердия - Пьер Тартю потерял сознание.

НЭО РАМИЭРЛЬ

   Чтобы исцелить Вайарда, пришлось убить цветущие заросли. В  Вархе  не
было цветов, и, чтоб спасти умирающего, Нэо едва  не  прикончил  Аддари,
Норгэреля и самого себя, но у них получилось! Они  вернули  пленника  от
самой Грани, и теперь он спал на  плаще  Аддари.  Трое  эльфов  молчали,
лльяма тоже притихла. Башня Хозяина менее отвратительной  не  стала,  но
спускаться с нее не было  сил.  Становилось  все  холоднее,  и  Рамиэрль
поманил Волчонку, та подползла поближе, успешно заменив  собой  походный
костер.
   Разведчик смотрел на измученное лицо своего спасителя. Он уже  понял,
кого нашел, но рассудок, готовый смириться с  множеством  чудес,  иногда
упорно не желает признавать  очевидное.  Зачарованный  Альсионэ  пруд  и
впрямь   показал   будущее,   вернее,   некую    вероятность,    которая
осуществилась, пусть и не совсем так, как  пригрезилось  сонной  золотой
воде. Если б не водяное зеркало, он бы узнал Ларэна сразу, но в  Луциане
он видел именно себя, это его и обмануло... Он еще допускал, что Залиэль
могла немного пережить свою "гибель", но Ларэн... Столько лет,  и  никто
не догадался. Никто! Как он жил эти годы, как уцелел  в  разбушевавшейся
на вершине огненной круговерти... Рене  трижды,  четырежды  прав,  когда
говорит, что смерть не самое страшное!
   Эльф перевел взгляд на молчаливого Норгэреля. Сказать?  Или  тот  уже
догадался? Как много  ответов  на  старые  вопросы  и  как  много  новых
загадок, а день все не кончается.
   - Нэо, -  Аддари  говорил  шепотом,  -  может  быть,  спустимся?  Эта
башня... Я больше не могу!
   - А я еще больше не могу, - вздохнул разведчик, - но Ларэна  придется
нести...
   Вот и все - слово произнесено и стало реальностью. Роман  видел,  как
вздрогнул Норгэрель, он еще не понял, что может забыть о своей  болезни.
Круг замкнулся - они бежали от смерти, догнали ее и убили. Завтра придет
радость и ощущение победы, но сегодня они слишком  огорошены  и  слишком
устали.
   - Я... Я и впрямь не смогу идти, - то ли сработала магия имени, то ли
просто пришло время, но Ларэн очнулся  и  даже  пытался  сесть,  правда,
неудачно, - иногда  мне  снилась  свобода...  но  никогда  она  не  была
такой...
   Почему они молчат? Все четверо, хотя  Вечность  слишком  мала,  чтобы
успеть сказать друг другу все, что разрывает души?
   - Эта башня, - первым заговорил Аддари,  ему  проще,  ведь  он  почти
чужой, - она больше не опасна?
   - Не опасна, - кивнул Лунный. Нэо видел, как ему трудно  говорить,  и
не только потому, что он слаб и  болен,  -  зеркало  разбито,  Грэдитара
мертв, а башня - только застывшая грязь, притворявшаяся величием...  Она
отвратительна, это так, но и все... Мое имя вы знаете... А одного из вас
зовут Астени...
   - Нет, - тихо произнес разведчик, - меня зовут Нэо Рамиэрль,  хотя  я
больше люблю свое человеческое имя - Роман. Астен был  моим  отцом,  его
убили, а я даже  не  знаю,  сколько  лет  назад.  Мы  покинули  Тарру  и
заблудились...
   - Нэо, - повторил Ларэн и замолчал.
   - Норгэрель - твой сын, - торопливо сказал Нэо, -  он  родился  после
твоего исчезновения в Сером море.
   - Значит, родился сын... Залиэль погибла, это мне показали. Грэдитара
любил... развлекаться. Кому-то из вас я обязан жизнью дважды, но лучше б
первого раза не было... Грэдитара пытался добраться до вас  через  меня,
вернее, через мою кровь. Сначала у него  получалось,  потом  он  потерял
след. Он не давал мне умереть... я был ему нужен...
   - Зачем вспоминать о страшном? - почти выкрикнул Аддари. - Мы вместе,
мы вернулись, мы победили! Это главное, а прошлое лучше забыть.
   - Если б все было так, - лицо Лунного исказила  гримаса  боли.  Роман
бросился к нему, но Солнечный принц успел раньше. Он  легко  расставался
со своей силой, легче, чем они с Норгэрелем. Аддари был рожден  отдавать
и делал это с радостью.
   - "Если б это было так"? - переспросил Норгэрель. Он смотрел на отца,
веря и не веря. Выражать свои чувства всегда непросто, если они идут  от
сердца и если ими затронуто все твое существо.
   - Мы и впрямь вместе, - попытался улыбнуться Ларэн, - обитавший здесь
безумец  мертв,  а  созданный  им  кошмар  уничтожен...   Только,   убив
поджигателя, не погасишь пожар, так  что  мы  далеко  не  победители.  И
неизвестно, когда и как мы вернемся...
   - Но мы ведь в Тарре. В Вархе!
   - Да, в Тарре и в Вархе, а  ее  хорошо  обложили.  Грэдитара  пытался
выползти и не раз, но ему не позволили. Откуда стражам знать, что  врага
в цитадели больше нет...
   Ларэн был прав! Если не удастся докричаться до Эмзара и доказать, что
они - это они, а не очередная уловка Хозяина,  придется  или  вырываться
силой, или ждать у моря погоды.  Роман  невольно  посмотрел  на  Кольцо,
которое сам же и замыкал. Ловушка была надежной.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
VIVIRE EST MILTARE


   Бывает в жизни все.
   Бывает даже смерть.
   Но надо жить
   И надо сметь.
   Э. Ростан


2896 год от В.И.
Ночь с 19-го на 20-й день месяца Сирены
ИФРАНА. АВИРА

   Аврора одевалась медленно и изящно. Не  для  себя  -  для  любовника.
Точными, медленными движениями натянула шелковые чулки,  завязала  ленты
нижних юбок и повернулась к Базилю спиной, чтобы он  зашнуровал  корсаж.
Арциец сказал то, что требовалось, а именно то, что он  с  куда  большим
удовольствием сделает  обратное.  Аврора  засмеялась  и  предложила  ему
перейти от слов к делу. Базиль перешел. Потом они пили подогретое вино и
рассматривали хаонгские картинки, за  которые,  поймай  их  на  горячем,
светило бы церковное покаяние. После картинок Аврора еще раз попробовала
одеться, и опять не получилось, так что в посольский  особняк  на  улице
Старой Таможни Гризье вернулся лишь во втором часу пополуночи.
   Почти все слуги спали, так как граф предпочитал уходить  и  приходить
тогда, когда ему захочется. Базиль зажег свечу и поднялся в спальню.  На
столе у  изголовья  белело  два  письма  -  от  сестры  и  графа  Вардо.
Настроение сразу испортилось, как портилось всегда  при  воспоминании  о
далекой родине и любимой семье.
   Нора могла выводить на раздушенной бумаге какие угодно благоглупости,
"возлюбленный брат" не верил ни единому слову "сестры и королевы". Жорес
не передавал ему никаких приветов, не желал никаких  успехов  и  был  бы
рад-радешенек, если б младший братец сломал себе шею  или  хотя  бы  обе
ноги. Мать, может, за него и молилась - как-никак, из ее сыновей живым и
здоровым остался только самый негодный, но в циалианки она по своей воле
не уходила  и  убийцу  своих  детей  не  благословляла.  Любовь  Норы  к
царственному супругу была столь же  непреложной  истиной,  как  святость
кардинала Клавдия, а  благорасположение  означенного  супруга  к  шурину
вызывало непреодолимое желание навсегда  остаться  в  Авире.  Базиль  не
сомневался, что гонец с приглашением на именование теперь уже  покойного
племянника не прибыл отнюдь  не  по  причине  скоротечной  лихорадки,  а
потому, что Пьер боялся. Нора могла разрыдаться у брата на груди, а  тот
потребовать объяснений и по поводу Алека с Филиппом, и по поводу матери.
   Граф Мо был готов поставить живого коня  против  дохлой  кошки,  что,
останься он в Арции, ему бы на голову уже что-нибудь упало. По  большому
счету, его спасли Лось и собственное нахальство. Друга Саррижа  и  Вардо
убивать не только опасно, но и глупо, а Тартю выжимает пользу и из  чего
можно,  и  из  чего  нельзя.  Гризье  поморщился,  вообразив  физиономию
арцийского короля. Говорят, после смерти  наследника  он  превратился  в
собственную тень, ни на мгновение не расстается  с  судебными  магами  и
циалианскими рыцарями  и  строит  себе  новый  дворец.  Маркиза  Гаэтано
обвиняют в ереси, недозволенной магии и убийстве принца Анхеля и ищут по
всей Арции. С тем же успехом Пьер мог бы издать указ о  поимке  ветра...
Рафаэля Кэрну то и дело где-то "видят". Бывает, что и в двух, а то  и  в
трех местах одновременно. То он в Мунте, то в Авире, то приходят вести с
севера. Дескать, маркиз Гаэтано вспомнил, что он регент Арции и  готовит
восстание. Бред!
   Тартю свихнулся, Кэрна никогда не тронул  бы  ребенка,  он  бы  сразу
содрал шкуру с кошачьего "короля". И правильно бы сделал! Бедная Нора...
Хотя она вряд ли успела привязаться  к  сыну  -  Тартю  решил  воспитать
Анхеля по допотопному этикету  и  отобрал  у  матери.  Может,  оно  и  к
лучшему, если Пьеру свернут голову, сестренка сможет иметь другого  мужа
и других детей.
   Базиль запил сестрины каракули вином, сжег над  свечкой  и  задумчиво
посмотрел на второе письмо. Заговор можно было отложить и на завтра,  но
спать не хотелось, и арциец сорвал печать с пылающим замком.
   Почерк показался незнакомым, но все объяснилось весьма просто. Письмо
было не от графа, а от графини. Антуанетта умоляла сжечь  послание  и  к
полуночи прийти в парковый павильон, так как ей необходим совет и помощь
"истинного   арцийского   рыцаря".   Похоже,    белокурая    прелестница
основательно  вляпалась  в  какую-то  беду.  Альберу  она   никогда   не
признается, да его и в городе-то нет, но почему ей нужен он, а не Морис?
Правду сказать, Базиль был уверен, что  эта  болонка  сейчас  облизывает
Саррижа. Неужели влюбленные поссорились? Хорошо  бы!  Базиль  смертельно
устал смотреть в глаза ничего не подозревающему  Альберу  и  выслушивать
любовные причитания Мориса, а от Антуанетты с ее опущенными  глазками  и
губками бантиком арцийца откровенно тошнило.
   Граф Мо был сыном своей матери и знал  цену  женскому  лицемерию  как
никто другой, но не объяснять же двум дурням - старому и молодому, - что
предмет их страсти  -  маленькая,  похотливая  дрянь,  которой  нужен  и
красивый, пылкий любовник, и богатый, влиятельный муж. Мать, та хотя  бы
была верна королю и семье, Антуанетте же не было дела ни до кого,  кроме
собственной персоны.
   Базиль еще раз глянул на торопливые строки "умоляю", "сегодня ночью я
буду одна", "дело идет о  жизни  и  смерти!".  Чего  же  она  натворила?
Тащиться на улицу Вепря  арцийцу  не  хотелось.  Во-первых,  Аврора  его
изрядно измотала, во-вторых,  ему  наверняка  предложат  сделать  что-то
глупое. Хоть бы Альбер держал женушку  в  неведении  относительно  своих
планов, но он ей доверял. Придется идти  -  дура  слишком  много  знает.
Слава святому Эрасти, она хотя бы не осведомлена о его роли в  заговоре,
зато о  том,  что  он  покрови