м,  второй,  написанный  изящным  почерком  с  завитушками,
чем-то напоминал первый, но был много пространнее и содержал уйму  вещей
и рассуждений, не имевших  никакого  отношения  к  первому.  И  наконец,
третий,  текст  которого  известен  всем,  чтящим   Церковь   Единую   и
Единственную. Он отличался от второго, до такой степени  отличался,  что
Агриппина не поверила своим глазам, хоть и предполагала, что изначальный
смысл со временем был слегка изменен.  Самым  же  любопытным  было,  что
первая запись практически полностью  вошла  в  обе  последующих,  но,  в
зависимости от контекста, смысл ее полностью изменился.
   Бланкиссима по-бабьи подперла  кулаком  щеку  и  задумалась.  Что  же
случилось? Кто и почему около  трехсот  лет  назад  повсеместно  заменил
тексты, признанные каноническими? Новых пророчеств и  откровений  больше
не было, а если и были, их сочли уместным выдать  за  старые.  Все,  что
случилось до распада Арцийской империи, скрывал какой-то странный туман,
словно бы в людской памяти оставили лишь то, что хотели оставить. Или не
оставили, а вложили туда... Жадная  до  дел  минувших,  Агриппина  давно
поняла,  что  войны,  перевороты,  восстания  не  могут   иметь   одного
объяснения, если даже рассорившиеся супруги имеют каждый свою правду.
   Все, что произошло после  того,  как  королева  Гортензия  с  помощью
любовника свергла своего  супруга-мужеложца,  было  известно  из  многих
источников. Каждый хронист высказывал свое мнение или же  мнение  своего
сюзерена, и, прочитав десяток текстов, повествующих об одном и  том  же,
можно было отыскать правду, пусть не  ту,  что  была  в  душах  почивших
маршалов и королей, но правду событий. Если трое непредвзятых свидетелей
утверждают, что некий сигнор погиб в битве, трудно доказать, что он  был
зарезан ночью неверной  женой.  Нет,  с  делами  трехсотлетней  давности
Агриппина бы разобралась, но ее интересовали времена Блаженного Эрика, а
о них было известно до безобразия мало.
   Впрочем, в юности ей как раз казалось, что про Войну  Оленя  известно
все. И в Комментариях <Комментарии - род  хроник,  ведущихся  хронистами
Церкви Единой и Единственной, где, помимо описания событий, находятся их
объяснения при помощи канонических текстов.>,  и  в  светских  трактатах
события   описывались   предельно   просто   и    ясно.    Это    потом,
заинтересовавшись  подробностями,  Агриппина  поняла,   что   неизвестно
практически ничего. Не уцелело ни  одной  подлинной  хроники,  все  было
позднейшими списками, которые чуть ли не слово в  слово  повторяли  друг
друга.  Агриппине  же  необходимо  было  знать  правду.  Именно  поэтому
Генриетта и оказалась в Кантиске. В том, что  в  Мунте  не  было  ничего
ценного, толстуха убедилась при помощи своего  брата.  Добраться  же  до
Эр-Атэва или  Берега  Бивней  было  куда  труднее,  чем  до  архива  Его
Святейшества, ну а Таяна, хоть и была рядом, считалась местом зловредным
и проклятым. Узнай кто, что бланкиссима поглядывает  за  Заклятые  горы,
быть ей у Скорбящих. Агриппина все свои надежды возлагала на Кантиску, и
они частично оправдались. Итак, Архипастырь Феликс записал:
   "Нужно ждать, - ждать, даже когда это будет казат безумием.  Ждать  и
помнить. В землю упали зерна. Им нужно время. Придет год Трех  Звезд,  и
поднимет меч Последний из Королей. Голубая звезда  канет  в  море,  Алая
вернется на небо, Темная не погаснет. Она зажжена Избранным,  но  озарит
путь Последнему, предвещая победу. Не бойтесь Ночи, не бойтесь Дня. Тьма
защитит от Тьмы, Свет от Света. Не плачьте об уходящих в бой".
   Рядом совсем другим почерком было дописано несколько фраз,  некоторые
шли просто так, над другими была пометка АР.
   Первый записал: "Она вернется,  потому  что  любит,  а  он  дождется,
потому что поклялся", и еще: "Круг замкнется, дорога кончится  там,  где
началась, но сначала прольются реки крови. Они  согласны  заплатить.  Да
смилуется над ними Великий Лебедь!"  АР  был  многословнее,  но  понять,
какое отношение имели его заметки к Эрику, Агриппина не могла. Разве что
"природа тех, кого почитают сверхъестественными существами,  может  быть
непонятна, но действуют  они  исходя  из  побуждений,  единых  для  всех
разумных и чувствующих созданий. Потому  ТОТ  всегда  ищет  обиженных  и
ненавидящих, добавляя в их мысли яд. Так было и так будет,  когда  вновь
сойдутся дороги. Битву Великих предвосхитит война смертных".
   Война смертных? Уж не та ли, на пороге которой сейчас  стояла  Арция?
Или же АР имел в виду закончившуюся или, вернее, замершую  склоку  между
Арцией и Ифраной, тянувшуюся без малого полторы сотни лет...
   Агриппина задумчиво вгляделась в  следующий  текст,  ой  был  лет  на
двадцать младше предыдущего и  написан  рукой  Максимилиана,  одного  из
самых великих Архипастырей, при котором  тем  не  менее  подняла  голову
таянская ересь. Максимилиан объединил сами Откровения с Комментариями  и
расширил их, почему-то исключив слова о той, кто вернется, и том, кто ее
ждет. И наконец, последний вариант. То же самое, и вместе с  тем  совсем
другое... И где-то среди всего этого укрыта истина,  которую  необходимо
найти, чтобы спасти этот мир от гибели. Кто он, Последний из Королей? На
чьей он стороне? Голубая и Алая звезды - это Амора  и  Волчья?  Или  это
метафора? Темная звезда - Эстель Оскора, проклятье  Арции?  Она  осветит
путь  Последнему,  значит  Последний  -  враг?!  Имеет  ли  он  какое-то
отношение  к  "Последнему  из  Королей"?  Или  "темная"   тут   означает
"неизвестная", "неожиданная", в старину эти слова часто были синонимами.
Кто назван "Избранным"? Почему не  следует  бояться  Ночи  и  как  можно
бояться Дня?! Тьмой всегда называли Антипода, а Творец отождествлялся со
Светом... Что же все-таки имел в виду Блаженный?! И кем он был?
   В житии говорится о некоем  раскаявшемся  эландском  грешнике,  чудом
спасшемся  во  время  бури,  разорвавшем  с  еретиками-соплеменниками  и
удалившемся в  озерную  Пантану,  его  и  посетило  Откровение.  Ставший
блаженным, Эрик в рубище добрался до Кантиски  и  предстал  перед  очами
Архипастыря, который, убедившись, что устами пришельца  возглашена  Воля
Творца, записал его слова... Но как  он  убедился?  И  не  был  ли  Эрик
кораблем  Вагана?  <  Эпизод  из  Книги  Книг,  когда  во  время   войны
находящейся на территории нынешней  Мирии  Гаэтаны  и  Иссары  иссарийцы
сделали вид, что уходят и что один из их кораблей попал на  мель  и  был
оставлен.  Святой  Нигитий  предупреждал,  что  не   стоит   прельщаться
наследием еретиков, но его не послушали, сняли корабль с мели и  привели
в порт, однако  на  корабле  были  чумные  крысы.  В  Гаэтане  вспыхнула
эпидемия, и уцелели лишь монахи обители, возглавляемые святым, и те, кто
та1( укрылся.> Тем не менее два великих Архипастыря не усомнились в  его
словах, да и последующие трактователи не оспаривали сами Откровения,  но
только  объясняли  их  иначе.  Но  вот  откуда  взялось  дополнение  про
Пособника? Кто и зачем  его  вписал?  И  не  потому  ли  прежние  тексты
исчезли, что кому-то было выгодно объединить оба пророчества?
   Бланкиссима пошевелила губами, повторяя  вслух  страшные  строки.  "В
смерти родится Он,  смерть  отметит  Его  и  через  смерти  пройдет  Он,
полсиная смерть. Смерть очистит дорогу Его и возвеличит Его, в смерти  и
смертью возродится Он, тьма станет мечом Его и  ересь  крыльями  Его,  и
пойдет он за звездой Тьмы, и откроет путь Заточенному, и  будет  править
Его именем".
   Почему Эрик не сказал о Пособнике? Почему кто-то вложил эти  слова  в
его уста? Но ведь разгадка есть, должна быть!
 
2863 год от В.И. 
Вечер 20-го дня месяца Медведя. 
Арция. Мунт. 
 
   Золотистый тигр лениво щурился с каминного экрана. Даже сами  маркизы
Мальвани не помнили, откуда  на  их  гербе  взялась  огромная  полосатая
кошка, обитающая в джунглях на юго-востоке Хаона. В юности Шарло  Тагэре
любил поддразнивать Анрио Мальвани, выясняя, не тигру ли  его  семейство
обязано вошедшими в поговорку воинскими талантами и почти нечеловеческой
красотой.  При  этом  Мальвани,   которых   в   шутку   часто   называли
полукоролями, не проявляли ни малейшей склонности к интригам, их  дворец
стоял у площади Ратуши, но они словно бы жили выше страстей, кипевших  в
столице. Если, разумеется, не шла речь о войне. Тут Мальвани  равных  не
было, по крайней  мере  до  недавнего  времени,  когда  прежний  маршал,
носивший традиционное для этого семейства имя Сезар,  не  стал  отличать
лучшего друга своего сына Шарло Тагэре.
   Из пяти  молодых  нобилей,  состоящих  аюдантами  <Аюдант  -  молодой
дворянин, выполняющий приказания военного  более  высокого  ранга.>  при
персоне маршала, двое братьев ре Фло были истинными рыцарями, но вряд ли
были способны вести за собой большую армию. Конрад Батар отличался  умом
и честолюбием, но не ощущалось в нем того скрытого огня, что  делает  из
просто хорошего военачальника  вождя.  А  вот  Шарло  и  Анрио  обладали
таковым в избытке, и маршал Сезар сделал все,  чтобы  пламя  разгорелось
как следует, не превратившись при этом во всепожирающий пожар.
   Именно  Сезар  Мальвани  настоял,  чтобы  лейтенантом   всей   Ифраны
назначили совсем еще молодого герцога Тагэре, который, в  свою  очередь,
после неожиданной и странной гибели маршала добился назначения  сына  на
место отца. Если Сезара Мальвани убили те, кто  хотел  заключить  мир  с
Жозефом, для чего требовалось военное поражение, они  просчитались.  Да,
Шарло и Анри были молоды, но ифранцам от этого легче не стало.  Мир  все
же заключили, но не из-за того,  что  арцийцы  стали  проигрывать.  Беда
королевства была в том, что  Пьер  ничего  не  соображал,  а  всесильные
Фарбье  кормились  из  авирского  корыта.  Будь  Тагэре   или   Мальвани
почестолюбивее, они давным-давно смахнули бы с эрметной доски и  Фарбье,
и Лумэнов, но ни Шарло, ни Анри не  рвались  к  трону.  Тагэре  укреплял
северную границу, благо дел  там  хватало,  а  Мальвани  держал  в  узде
фронтерскую вольницу. Теперь же,  когда  сумасшествие  короля  заставило
Генеральные Штаты вручить верховную  власть  регенту,  предстояло  вновь
повернуться на юг.
   Каонгцы  опасности  не  представляли,  предпочитая  не   воевать,   а
торговать, а вот с Жозефом нужно было что-то делать. Это понимал  Шарль,
и это понимал вызванный из Олецьки Анри Мальвани,  назначенный  маршалом
Арции вместо лояльного  Фарбье,  но  не  преуспевшего  в  делах  военных
Конрада Батара. Шарль понимал, что честолюбию старого знакомого  нанесен
удар, но это было необходимо. К тому же первенство  Анри  было  очевидно
для всех. Одно то, что южной армией займется Мальвани, вызовет у  Жозефа
боль в животе, а не воевать было нельзя.
   Разумеется, Шарло не собирался гнать время вспять  и  присоединять  к
метрополии отделившиеся четыреста лет назад провинции, но  для  прочного
мира нужна была война. Южане должны понять, что Арция отнюдь не придаток
Ифраны, которая может диктовать бывшей метрополии свою волю.
   Для начала  Шарло  отменил  все  таможенные  льготы  для  обнаглевших
ифранских купцов, написал калифу Усману желании торговать с  Атэвом  без
посредников  и  обратился  к  союзу   вольных   дарнийских   городов   с
предложением перевозить арцийские товары. Одновременно Тагэре потребовал
пересмотра мирного договора с Ифраной, заключенного  в  ущерб  интересам
Арции. Земли, переданные Жозефу накануне заключения брака Пьера  Шестого
с Агнесой Саррижской, подлежали возвращению, а за пользование ими Ифране
следовало выплатить круглую сумму.  В  противном  случае  регент  обещал
прибегнуть к аргументам, не являющимся дипломатическими.
   Фарбье пробовали протестовать, но Шарль был непреклонен, тем  паче  и
Генеральные Штаты, и большинство Совета нобилей,  не  говоря  уж  о  Его
Преосвященстве, были на  его  стороне.  Даже  бланкиссима,  про  которую
Тагэре не слышал ни одного доброго слова, решительно поддержала регента,
что, впрочем, не удивляло. От Солы  Шарло  знал  о  необъявленной  войне
Елены и Дианы. Это радовало, так как в  противном  случае  от  циалианок
можно было ждать всяческого подвоха. Что  ж,  в  Мунте  все  в  порядке,
теперь дело за Анри.
   Хорошо хоть с ним можно не ходить вокруг да около. Для маршала,  будь
он хоть трижды регентом, он останется Шарло, так же  как  и  маршал  для
регента всегда будет просто Анрио. И хвала святому Эраста! Шарль еще раз
подмигнул тигру с каминного экрана и налил  себе  вина.  Эту  комнату  с
золотистыми шпалерами он прекрасно помнил. Именно  здесь  сидели  они  с
Раулем двенадцать лет назад накануне его ареста... Как давно это было!
   - Ты опять пьешь без меня?  -  Анри  вошел  через  маленькую  дверцу,
которой, по идее, должны были пользоваться слуги.
   -  Сам  виноват,  незачем  такое  вино  без  присмотра  оставлять,  -
засмеялся регент, - тебе налить?
   - Разумеется... Никогда не доверял непьющим.
   - Хуже их только те, кто пил да бросил, причем не по своей воле.
   - Арде! Так что тебе от меня нужно, окромя вина и дружбы?
   - Победа нужна, а лучше две или три, но малой кровью.
   - Жозеф? Ох, соскучился я по нему!
   - А я еще больше. Но шкуру с него, господин маршал, сдирать погоди...
   - Нужна мне его шкура, у лишайного  кота  и  то  лучше,  -  засмеялся
Мальвани и тут же посерьезнел.  -  То  есть  большой  войны  с  захватом
столицы и генеральным сражением не затевается?
   - Нет, ты же видишь, в каком все состоянии.
   - Да уж! Фарбье украли все, что можно, и что самое печальное,  и  то,
что нельзя. Занимать, как я понимаю, ты не хочешь? У тех же дарнийцев?
   - Нет. Долги платить надо. Иначе придется воевать с кредиторами,  что
нас не украсит.
   - А то, что набрал Святой Дух, ты собираешься отдавать?
   - Дарнийцам придется, нам их флот нужен, а Жозеф с  его  пиявками  ни
арга не получит. Что бы эти проглоты в нотации ни записали, это они  нам
должны, а не мы им. Анрио, ты сможешь взять Адану с суши?
   - Смогу, - рассмеялся маршал. - Шарло, только я-то тебе тут зачем? Ты
и сам ее в три дня раскатаешь.
   - Мне надо сидеть в Мунте, по крайней мере пока. Я не могу быть сразу
в двух местах. Да, ты видел сына Леона в деле?
   - Рауля-маленького?
   - Маленького, - подтвердил Шарло, - правда, он быка за  рога  свалит,
но не это в нем главное. Я хочу сделать его капитаном Аданы.
   - Он что-то понимает в морском деле?
   - Не понимает, но парень может стать вождем, а с моряками он поладит.
Я же его не в адмиралы прочу.
   - Тебе виднее. А Батара куда?
   - Пока будет здесь, а то совсем расстроится.
   - Я бы на твоем месте ему не  доверял.  Видел  я,  как  он  с  жезлом
<Маршальский жезл, украшенный нарциссами, символ высшей генной  власти.>
расставался.
   - Нужно забывать об обидах, когда речь идет о  главном.  Он  ображает
хуже тебя, и армия от него не в восторге.
   - Это для тебя главное - Арция, а для Батара - собственная персона. И
персона эта сейчас очень обижена.
   - Перетопчется, - махнул рукой Шарло.
 
2863 год от В.И. 
Вечер 11-го дня месяца Влюбленных. 
Эр-Атэв. Эр-Гидал. 
 
   "Теперь, чадо, ты знаешь то же, что знаю я, - Никодим тяжело поднялся
с высокого резного кресла, - остается узреть сами  реликвии,  следуй  за
мной".
   Настоятель отпер дверь висящим у  него  на  шее  ключом  и  прошел  в
небольшую молельню, где, как и по всей Арции, в глаза верующим  смотрели
великомученик Эрасти и равноапостольная  Циала,  однако  рука  атэвского
мастера  здесь  все  же  чувствовалась.  Канонические  изображения  были
обрамлены причудливым орнаментом из переплетающихся разноцветных  линий,
в местах пересечений которых блестели драгоценные  камни,  по  атэвскому
обычаю  не  ограненные,  а   лишь   отшлифованные.   Настоящим   был   и
черно-фиолетовый  камень,  украшавший  кольцо   святого.   Никодим   его
коснулся, и тяжелая панель беззвучно и мягко отошла в сторону,  открывая
узкий проход.
   Иоанн, сам не понимая, почему его сердце бьется так  сильно,  вступил
на узкую лестницу. Они не взяли с собой ни фонаря, ни хотя бы свечи,  но
темно не было, казалось, светится сам серебристый камень,  которым  была
облицована потайная лестница. Они долго спускались, преодолев  несколько
промежуточных дверей, которые настоятель открывал  прикосновением  руки,
затем шли по тесному коридору, несколько раз заворачивающему под  прямым
углом. Иоанн догадался, что они сейчас находятся под большими поварнями,
то есть в противоположной покоям настоятеля  и  главному  иглецию  части
обители, где никому и  в  голову  не  придет  искать  тайное  хранилище.
Наконец ход расширился. Никодим и Иоанн  стояли  на  небольшой  площадке
перед каменной дверью.
   - Сыне, попробуй открыть,
   Иоанн попробовал. Силой он отличался немалой, но даже  самый  сильный
человек не в состоянии  сдвинуть  гору.  Настоятель  тонко  улыбнулся  и
слегка толкнул монолит, с готовностью повернувшийся вокруг своей  оси  и
открывший проход.
   - Вот то, во имя и ради чего строилась наша обитель.  Здесь  хранятся
изображения  святого  Эрасти  и  Циалы,  а  также   гравюра,   именуемая
Пророчеством.
 
2864 год от В.И. 
Вечер 15-го дня месяца. 
Лебедя. Арция. Мунт. 
 
   Королева Арции сорвала восковую печать  и  развернула  письмо.  Этого
следовало ожидать.  Жозеф  устами  Эркюля  Саррижа  требовал  немедленно
отозвать Мальвани  из  армии  в  Мунт,  прекратить  военные  действия  и
отказаться от  денежных  притязаний.  Агнеса  несколько  раз  перечитала
разбегающиеся строчки и задумалась. От нее требовали  невозможного.  Она
сейчас значит даже меньше, чем до рождения Филиппа. Фарбье, все трое, по
сути дела, сидят под домашним арестом, Батар  смещен  и  засел  в  своем
особняке, Пьер признан невменяемым, сыну всего несколько месяцев, и надо
молить святую  Циалу,  чтобы  Генеральные  Штаты  не  подняли  вопрос  о
законности его рождения. Все в руках Шарля Тагэре, а он не  остановится,
пока не добьется, чего хочет.
   Отец пишет, чтобы она предложила регенту долю Фарбье, а если  тот  не
согласится, то в два, а то и в три раза больше. Жозеф готов  объявить  о
помолвке своей дочери Женевьевы  и  наследника  Тагэре  Филиппа.  Святая
Циала! В этой Арции всего много, только нобилям имен не хватает. Если не
Филипп, то Рауль. Если не Рауль, то Шарль или Жан...
   Агнеса вздохнула и задумалась, механически перекладывая  с  места  на
место черепаховые шпильки. Для любого члена семейства Фарбье предложение
ифранского короля было бы счастьем, но Тагэре дважды Аррой, а Ифрана для
него - враг. Шарло денег не возьмет,  отец  может  этого  не  знать,  но
дядюшка Жозеф?! Или ему жадность так  застит  глаза,  что  он  не  может
поверить, что кто-то по своей воле откажется от золота? Ну а  ей-то  что
прикажете делать?! Ссора с регентом для нее равнозначна самоубийству.
   Пока Шарль Тагэре с королевой неизменно предупредителен, а  разговоры
об отцовстве Фарбье им беспощадно пресекаются, но почему? Потому что  он
и вправду не желает короны или  все  не  так  просто,  и  герцог  что-то
затевает. А может, она ему  все-таки  нравится?  Вчера  Шарль  провел  в
обществе Агнесы целый вечер, расспрашивал про Ифрану, про  детство,  про
то, как ей  после  Авиры  показался  Мунт.  Разумеется,  она  лгала,  не
признаваться же в том, что Арция и арцийцы ей непонятны и неприятны. Она
была и осталась чужой. Ее здесь не любят, даже прислуга и та  за  спиной
называет ее авирской Дыней, так почему она должна платить добром за  зло
и насмешки? Она не чувствует себя никоим образом им обязанной,  если  на
то пошло, то у нее есть только один долг: перед самой собой.
   Агнеса брала деньги, которые ей давал  любовник,  с  легким  сердцем.
Она, убившая лучшие годы на дурачка мужа с его хомяками, имела право  на
достойные королевы туалеты и драгоценности. Королева и  мать  наследника
должна и выглядеть соответствующе.  Жан  Фарбье  это  по