,  делать  то,  что  нужно.  Заболевшие  сразу  же
уходили в отведенные им Старые Казармы, у которых ни днем  ни  ночью  не
гасли огромные  костры.  Те,  кто  был  на  ногах,  как  могли  помогали
эрастианцу и женщинам, не побоявшимся взглянуть в глаза  чуме.  В  замке
Гран-Гийо каждый занимал свое место. Шарло не знал, когда Эгон спит, сам
он  по  приказу  властителя  Гран-Гийо  в  одиннадцатой  оре   пополудни
отправлялся в маленькую комнатенку, когда-то принадлежавшую  обшивавшему
стражников колченогому портному.
   Иногда к мальчику заходил наставник и рассказывал о Войне  Нарциссов.
Он не знал, что "Анри" был сыном Александра Тагэре и, как и все в Фарни,
был верен дому Лумэнов, но в рассказах ветерана отец оставался рыцарем и
непревзойденным воином, хотя Туссен и сожалел, что "младший  из  Тагэре"
был верен своему брату.
   - Но, - заключал свои рассказы воин, - если б Эстре  его  предал,  он
перестал бы быть самим собой.
   Потом наставник исчез, и Эгон не стал скрывать, что он заболел.  Это,
был самый страшный день, в который свалилось тридцать шесть  человек,  а
умерло около сорока. Эгон хотел помочь Яфе хоронить мертвецов,  но  атэв
отказался. В черном плаще, который он сделал себе сам,  Яфе  походил  на
вестника смерти. Шарло с колокольни замкового иглеция, на который иногда
поднимался,  видел,  как  он  зажигал  погребальные  костры  на   бывшем
оружейном дворе, как  прощался  с  каждым.  Они  так  решили  -  Николай
отвечает за живых, а атэв - за мертвых. Они не боялись ничего и  верили,
что не умрут.
   - Мы призваны, мой брат, - сказал Николай в первый же день, - и никто
нам не помешает исполнить свой долг.
   - Да не развяжется завязанное, - подтвердил Яфе. - Тогда он  еще  был
одет, как арциец, только перестал бриться. - Мы  знаем,  что  должны,  а
дальше все в руке Баадука. Все, кроме нашей совести и нашего слова.
   Когда в Гран-Гийо пришла чума, эти двое перестали спорить  о  боге  и
истине, они были как... Как два крыла у птицы, но ее сердцем  был  Эгон.
Третьего дня Шарло заметил на Провалившихся щеках барона багровые пятна,
он прекрасно знал, что это такое, но не поверил. Этого  не  могло  быть,
как же они без Эгона?! Но барон запретил ему к себе приближаться,  а  на
следующее утро ушел в дом, где раньше жили воины, а теперь умирали все.
   Шарло стоял и смотрел на запертую дверь, к горлу подступали слезы, он
не знал, что  ему  делать,  пока  к  нему  не  подошла  жена  одного  из
стражников, ставшая после смерти  косой  Жанны  старшей  стряпухой.  Она
искала  Эгона,  чтобы  узнать,  сколько  чернолистника  заваривать   для
больных. Он ответил, что барон "ушел в казармы", и дура завыла в  голос,
что вот сейчас-то им всем и конец. И тогда Шарло в первый  раз  в  своей
жизни ударил женщину. По лицу. Изо всей силы. Стряпуха  осеклась,  а  он
ровным и спокойным голосом приказал приготовить  питье  в  двух  котлах.
Женщина поклонилась и ушла, потирая рукой покрасневшую  щеку,  а  "Анри"
сделал то, что каждое утро делал барон, - обошел всех, объяснив  каждому
его задачу.
   Ежедневные приказы Эгона повторялись почти слово в слово, и Шарло все
прекрасно помнил. Он не понимал, зачем напоминать то,  что  и  так  всем
известно, но людям от этого становилось легче. Мальчик целый день  ходил
по замку, отдавая распоряжения.  Его  спрашивали,  он  отвечал,  и  люди
делали то, что им было велено. Так "Анри" стал хозяином  Гран-Гийо,  его
слово было законом. Утром Шарло казалось, что он что-то сделает не  так,
что  у  него  не  получится,  но  день  проходил,  проходил   незаметно,
разодранный на части мелкими делами, без которых они  все  уже  были  бы
мертвы, и к вечеру он понимал, что справился. А  завтра  все  начиналось
сначала.
   По ночам они разговаривали с Яфе, когда тот, покончив со своим делом,
сбрасывал черный балахон и, пройдя чуть ли не сквозь огонь, присаживался
на корточки у закопченной стены. Их разделял ревущий костер, но атэв был
единственным, которому Шарло мог рассказать, как он ничего не  понимает,
как не знает, что делать завтра.
   - Не нужно думать о болотном льве, когда едешь по песку,  -  улыбался
сын Усмана, - думай о неотложных делах, а не  о  будущих  бедах.  Каждый
день несет свои заботы и стирает вчерашние. Рассказывают, что...
   Яфе знал множество сказаний и легенд, но  больше  всего  Шарло  любил
слушать про клятву Льва и  Волка,  про  Забытую  Войну  и  про  Смертные
Звезды, которые скоро взойдут на востоке.
   "И тогда придет то, что придет, но мы срубим дерево ада,  как  бы  ни
были глубоки его корни... "  Шарло  представлял  себе  это  дерево:  без
листьев, но усыпанное мясистыми, пупырчатыми  цветами,  от  которых  шел
тошнотворный сладкий аромат, аромат грязной, бесславной смерти...
   Прошлой ночью Яфе не рассказывал о прошлых битвах и будущих бедах. Он
сидел и молча смотрел в огонь, и Шарло спросил то, о  чем  спрашивать  в
Гран-Гийо было запрещено:
   - Ты болен?
   - Моя звезда все еще выше смертной  звезды  Эр-Арсий,  -  откликнулся
атэв. - Ты - Шарлах, сын Эссандера, я  смотрю  на  тебя,  и  мое  сердце
гордится твоим. Но тот, кто дал тебе и дочери твоего отца  имя  и  кров,
завтра вечером уйдет по Мосту Баадука. Мои слова  не  больше,  чем  тень
бегущего облака, но названному Эгоном будет легче пройти на Синий берег,
если он еще раз увидит твои глаза.
   - Эгон зовет меня?
   - Хозяин этого дома молчит и ждет неизбежного,  но  в  таком  большом
сердце легко читать.
   - Я пойду к нему, - Шарло вскочил.
   - Не теперь. Завтра. Если ты придешь сейчас, он в свой последний день
будет винить себя в твоем безумии, а твои подданные должны услышать твое
утреннее слово. Ты придешь проводить его на закате. Ты успеешь,  клянусь
своими глазами.
   Яфе поднялся и ушел к своему  коню.  Дженнах  оставался  единственной
лошадью в крепости, атэвские боевые  скакуны  не  могут  пережить  своих
хозяев. Шарло немного посидел у огня и отправился к себе. Он не  спал  и
спал одновременно, такое с ним в последнее время случалось почти  каждую
ночь, наконец он задремал и проснулся от голоса  Рафаэля.  Кати  все  же
сумела до него докричаться!
   В эту ночь никто не заболел, и это было добрым знаком. По замку пошли
слухи, что у сигнора "легкая рука". Какой-то стражник клялся, что у него
жгло горло и глаза и он уже собирался  "уйти  в  казармы",  а  мирийский
сигнор на него взглянул, и "как рукой  сняло".  Как-то  так  вышло,  что
настоящее имя Рафаэля сразу же стало известно всем. Стряпуха сказала про
благословение Эрасти, и здоровые  обитатели  замка  бросились  к  родичу
святого. Мириец коснулся каждого, а потом ушел к больным.
   День был ветреным и холодным, но Шарло казалось, что светит солнце  и
поют птицы, хотя в Гран-Гийо  остались  только  вороны.  Шарль  еще  раз
обошел дворы, улыбаясь уцелевшим, которых тоже охватила радость, а потом
пришел к казармам и стал  ждать  чуда.  Постепенно  затихли  все  звуки,
наступила ночь, а он все еще сидел, глядя на  кружащиеся  звезды.  Потом
дверь открылась и вышел Рито. Казалось, что он  в  одиночку  только  что
разгрузил несколько телег с камнем, и он не улыбался.

2896 год от В.И.
1-й день месяца Дракона
АРЦИЯ. ПОРОСЯЧИЙ БРОД

   В жизни Сезара Мальвани были и победы, и пленные, а вот от  поражений
судьба его  старательно  уберегала.  Он  влезал  в  безнадежные  дела  и
бросался спасать тех, кого было не спасти, прощался с жизнью,  но  удача
всякий раз подставляла  ему  плечо,  только  вот  отца  он  не  спас.  И
Сандера... Вот и сегодня. Так долго ждали сражения, и так быстро и легко
все кончилось. Слишком простая победа, слишком малая цена, а может, дело
в том, что после Гразы он во всем видит подвох.
   Великий герцог Оргонды позволил Сержи снять с себя доспехи, вздохнув,
отказался от протянутой ему фляги  с  вином,  что-то  сказал  белозубому
Диего, умудрившемуся приколоть  к  распахнутой  короткой  куртке  цветок
дикой розы. Проклятый побери этих мирийцев,  они  слишком  любят  жизнь,
чтобы бояться смерти!
   - Монсигнор, - воин, принесший известие едва  держался  на  ногах,  -
пленные доставлены.
   - Благодарю. Сержи, налейте гонцу авирского. Диего, идем со мной.
   Сезар Мальвани видел Аршо много лет назад после  штурма  Кер-Септима,
но ифранец изменился  мало,  разве  что  слегка  обрюзг.  Пленник  стоял
спокойно и казался очень уставшим,  хотя  кто  сегодня  не  устал...  За
спиной глухо кашлянул Эжен Гартаж, над самой землей пролетела, предвещая
дождь, ласточка, вдали заржала лошадь. Надо было что-то говорить...
   - Вы проиграли, маршал.
   - Я не ожидал, что вы рискнете атаковать с холма пешим строем.
   - А Александр Тагэре не ожидал, что его дважды  предадут.  Я  обыграл
вас, сигнор, но как воин, а не как нечестный купец.
   - Если  вы  думаете,  что  я  получил  под  Гразой  удовольствие,  вы
ошибаетесь. Эта победа была грязной.
   - Но она была, и вам придется за нее отвечать. Впрочем, не сейчас.
   - Могу я узнать, что ждет меня и моих людей.
   - Вполне. Я обменяю вас на тех, кто  мне  нужен.  А  если  наши  дела
пойдут  неудачно,  казню.  Мы  выиграем  войну  с  Ифраной,  можете   не
сомневаться. И знаете почему? Потому что одним из нас нечего  терять,  а
другие, глядя на вас, видят, что они могут потерять. Оргонда не сдастся,
а Арция поднимется.
   - Вы это говорите мне или себе? Если мне, то не стоит беспокоиться, я
знаю, что некоторые вещи высасывают удачу. Нас победите не  вы,  а  ваши
мертвые, если вы понимаете, что я говорю.  А  пытаться  нас  продать  не
стоит, Жоселин не покупает испорченные вещи.
   - Пока у нее есть новые, возможно, но их у  нее  скоро  не  будет,  -
Сезар обернулся к своим военачальникам, - вы желаете что-то сказать?
   - Все, что мог, я сказал во время боя, - отрезал Гартаж.
   - Я должен принести вам свои соболезнования, граф, - Ипполит собрался
с силой и взглянул в лицо Эжену, - ваш сын и его друзья  погибли  более,
чем достойно.
   - Я в этом не сомневался, - командир  авангарда  повернулся  и  пошел
вниз по истоптанному склону, не спросив разрешения у своего герцога.
   - Атэвы говорят, что умереть сумеет только  тот,  кто  умел  жить,  -
Диего Артьенде коснулся цветка в петлице, - без смерти  жизнь  пуста,  а
смерть без жизни невозможна. Значит, - мириец ослепительно улыбнулся, но
черные глаза остались серьезными, - это смерть зависит от нас, а  не  мы
от нее.
   - Видимо, я  должен  представить  графа  Артьенде,  -  Сезар  вежливо
наклонил  голову,  -  с  его  всадниками,  маршал,  вы  познакомились  в
Кер-Женевьев.
   - Я как мог старался заменить маркиза Гаэтано,  -  улыбка  сбежала  с
лица мирийца. - Мы останемся с его друзьями до самого конца, и никто  не
скажет, что мы отступили и отступились. Сердца горят не только у  Кэрны,
хоть вам этого и не понять. Вы променяли огонь на золото,  но  золото  -
это зола...

2896 год от В.И.
1-й день месяца Дракона
АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО

   Почему-то Шарло представлял себе мрачный подвал, где на соломе рядами
лежат больные и умирающие. Это было глупо, ведь он не раз бывал в Старых
Казармах, да и Эгон никогда не позволил бы людям  валяться  вповалку  на
холодном,  грязном  полу.  Наверное,  все  дело  в  страхе:   достаточно
испугаться чего-то, чего не видишь своими глазами, а  остальное  возьмет
на себя воображение.  Старые  Казармы  встретили  полумраком  и  острым,
горьковатым запахом чернолистника. Двери  в  коридор  были  открыты,  но
занавешены влажными рогожами,  и  у  входа  в  них  дымились  неизбежные
жаровни. Шарло, хоть на него никто не смотрел, шел,  глядя  прямо  перед
собой и слегка вздернув  подбородок.  Так  его  учили:  нельзя  опускать
голову, как бы ни было грустно или страшно. Рито был рядом,  и  мальчику
очень хотелось схватить его за руку, но он держался.
   Мириец остановился у девятой или десятой двери и взялся за занавеску,
Шарло с надеждой посмотрел на брата своей матери.
   - Я - Кэрна, Шарло, - шепнул Рафаэль, -  но  я  не  святой  Эрасти...
Николай ошибся. Я могу убивать, но целитель из меня никакой.
   - Значит... ты...
   - Мы пришли прощаться. Соберись! Или уходи...
   - Я готов.
   Кэрна кивнул и  отступил,  пропуская  Шарло  вперед.  Когда-то  здесь
лежали запасные доспехи, а теперь стояли два грубо сколоченных топчана и
стол, на котором стояла жаровня. У выходящего в ночь окна, скрестив руки
на груди, высился Яфе в своем балахоне. Свет масляной лампы отражался  в
черных глазах атэва, превращая его в сказочное существо.
   - Маркиз, ты сошел с ума, - Эгон охрип, но Шарло все равно  узнал  бы
его голос из тысячи.
   - Это его право, Эгон. Ты же не хочешь, чтоб он жил, презирая себя.
   - Я хочу, чтоб он жил! Жил!
   - Я буду жить, - услышал собственный голос Шарло, - со мной ничего не
случится. И с Кати, и со всеми остальными.
   - Это так, - подал голос Яфе, - те, кто был отмечен, уже  смотрят  на
ту сторону Реки. Юный Шарлах остается на этом берегу.
   Ответить атэву не успели. В коридоре  послышался  шум,  и  в  комнату
ввалилось шесть или семь воинов во главе с капитаном замка  и  стряпуха,
на  щеке  которой  багровел  внушительный  синяк.  Сзади  Шарло  заметил
Николая. Эрастианец, как всегда, стоял, опустив глаза, близкий и далекий
одновременно.
   - Сигнор, - пробормотал капитан, - брат Николай нам сказал...
   -  Что  я  умираю?  Похоже  на  то...  -  Эгон  зашевелился,  пытаясь
приподняться на локтях, и Шарло его поддержал,  опередив  даже  Рафаэля.
Барон исхудал, его тело было покрыто язвами,  но  гной  из  них  уже  не
сочился, ранки подсохли и покрылись темными корками. Их было не так уж и
много, но мальчик знал, что это хуже всего. Те, у кого много мелких язв,
имеют больше шансов выжить.
   Эгон больше не пытался прогнать "сына" - то ли  не  хотел  показаться
слабым перед своими людьми, то ли поверил Яфе.
   Властитель  Гран-Гийо  все  еще  был  страшно  тяжел.  Изо  всех  сил
удерживая барона, Шарло не мог видеть его лица, вынужденно глядя на тех,
кто пришел к своему сигнору. Так они и замерли - девять человек у двери,
двое на постели и двое у окна. Первым подал голос Николай:
   - Да воздаст тебе по заслугам святой Эрасти, брат мой.
   - Это его дело, - закашлялся барон, - вы, у входа...  Подойдите,  раз
уж пришли... Яфе... говорит... это последний прилив  сил...  Но  мы  эту
заразу победили... Кто-то еще умрет, но главное позади... Оноре! Я  тебе
говорю!
   Капитан Гран-Гийо отчеканил два с половиной шага,  как  на  плацу,  а
затем грузно бухнулся на колени. Ветеран заразы  не  боялся,  он  вообще
ничего и никого не боялся, кроме умершей позавчера жены.
   - Оноре Годи, за безупречную службу я произвожу вас в личные нобили с
правом выбора сигны и консигны. Принимаете ли вы из моих рук это  звание
и клянетесь ли честью нобиля... - Эгон с  шумом  втянул  воздух,  Кодекс
Розы был слишком пространен и многословен для его  сгоревших  легких,  -
честью нобиля служить дому Фарни?
   - Клянусь, сигнор, - выдохнул новоиспеченный дворянин.
   - Какую сигну вы избираете?
   - К-к-костер, сигнор. И над ним молодую луну... Как сейчас на небе...
   - Да будет так... Маркиз Гаэтано... свидетельствуете  ли  вы  присягу
сигнора ре Годи?
   - Свидетельствую, - быстро произнес Рафаэль положенную  фразу,  -  да
будет честь дома Кэрны порукой, что путь избранного будет  путем  чести.
Если сигнор ре Годи свернет с него, его покарает моя рука.
   - Арде... А теперь, капитан, слушайте...  Я  всегда  служил  Арции  и
Лумэнам,  но  Лумэнов  больше  нет...  В   Мунте   сидит   узурпатор   и
детоубийца... Но этого мало. Север послал его куда подальше...  Тартю  и
его капустницы колдовством наслали на нас чуму... Север должен  восстать
и вернуть на трон... наследников Александра Тагэре.
   Я думал сделать это сам... Не смогу. Но с нами тот, кто  годится  для
этого лучше меня... Рафаэль Кэрна, маркиз Гаэтано... Он  поведет  вас...
Отправьте Тартю с капустницами  и  синяками  в  преисподнюю...  Они  это
заслужили... Рафаэль, именем святого Эрасти клянись, что  ты...  -  Эгон
замолчал, судорожно хватая раскрытым ртом воздух.
   - Я, Хозе Рафаэль Николас Мартинес Кэрна ре Вальдец, маркиз  Гаэтано,
- Шарло впервые слышал, чтобы Рито называл все свои имена  и  титулы,  -
старший сын и наследник герцога Энрике, клянусь, что Пьер  Тартю  и  его
сообщники будут наказаны за все. Я найду их  хоть  в  Кантиске,  хоть  в
Сером море. Александр  Тагэре  жив.  Он  снова  будет  королем,  клянусь
сердцем Кэрны!
   Огонь в лампе вспыхнул ярко и светло, превратившись в  некое  подобие
охваченного огнем сердца.
   - Святой Эрасти услышал клятву, - отчетливо произнес Николай.
   - Да не развяжется завязанное, - эхом отозвался Яфе.
   Руки Шарло совсем затекли, но мальчик не  мог  и  помыслить  передать
свою ношу другому или попросить помощи, но барон Эгон  Фарни  неожиданно
сильным движением освободился из державших его рук  и  развернул  "сына"
лицом к себе.
   -  Я  называю  вас  своим  наследником...  Тагэре,  когда   вернется,
подтвердит ваши права. Все! Я благословляю вас, Шарль,  виконт  Тагрэ...
Вас и Катрин. Шарль... Именем дома Фарни... Служи Арции и Тагэре.
   Бросившийся на помощь Яфе успел подхватить мертвого барона и  бережно
положить на постель.
   - Сигнор Тагрэ, - новоиспеченный нобиль, шмыгнув носом, выхватил меч,
- сталью и жизнью клянусь в верности!
   - Я принимаю вашу клятву, - горло Шарло сдавил горячий ком, -  Тагэре
для Арции, а не Арция для Тагэре!
   - Вернем Арции Тагэре! Смерть Тартю и капустницам!
   Пламя вновь взметнулось вверх, став  алым,  как  кровь  или  закатное
солнце. Шарло Тагрэ встал на колени у тела Эгона,
   - Спасибо, сигноры. А теперь я должен проститься. Его послушался даже
Яфе. Последним выходил мириец, но Шарло схватил его за руку
   - Рито... Что теперь делать?
   - Ты же только что все сказал, - тихо сказал Кэрна. - Мы не святые  и
не всемогущие, но мы  должны  победить,  и  мы  победим.  И  для  начала
покончим с чумой!

НЭО РАМИЭРЛЬ

   Рамиэрль не отставал от мчавшейся крысы и молил всех  богов  Света  и
Тьмы, чтобы его друзья тоже выдержали неистовую гонку. Это  было  похуже
радужных  троп,  там  хотя  бы  имелись  островки,  на   которых   можно
передохнуть, а сине-зеленые лучи придавали  странникам  междумирья  сил.
Здесь все было иначе. Крыса бежала  сквозь  пульсирующую  мглу,  впереди
ничего не было, сзади тоже. Каменная тварь то ли знала дорогу, то ли  ее
вело чутье, или же она  различала  нужный  голос  в  дикой,  разрывающей
барабанные перепонки какофонии.
   Нэо не сомневался, что здесь нет пути ни  для  кого,  кроме  служащих
неведомым силам мерзких созданий, на след одного из которых  они  стали.
Ни вернуться, ни пойти другой дорогой было нельзя, оставалось  бежать  и
бежать, стараясь ничего  не  слышать  и  не  видеть,  кроме  мелькающего
впереди блестящего голого хвоста. Рамиэрль не мог  знать,  куда  выведет
их, если выведет, невольная  проводница.  Ангес  полагал,  что  в  храме
обитало нечто, воспользовавшееся обрушившейся на безымянный мир бедой  и
удравшее  в  Тарру,  но  Воин  мог  ошибиться.  Никто  не  мешал   крысе
припустить, скажем, в место, населенное  своими  товарками,  но  тут  уж
ничего не поделаешь! Если падаешь в пропасть, поздно думать о веревке.
   Роман по праву считал себя выносливым, но в любом другом месте он  бы
уже валялся на земле. Что было с его спутниками, особенно с  Норгэрелем,
было страшно и подумать.
   Крыса взвизгнула, словно сковородка под ножом чудовищного  повара,  и
припустила еще быстрее.  Нэо,  проклиная  все  на  свете,  ускорил  бег,
понимая, что скоро сломается, но  тварь  неожиданно  прыгнула  вперед  и
вниз. Рамиэрль последовал за ней. Что-то еле  слышно  хрустнуло,  словно
разбилась тоненькая ледяная пластинка. Этот звук вытеснил все  остальные
и оказался последним, наступила тишина. Кто-то с налету  ткнулся  Нэо  в
спину,