е. Все они были  из  Дома  Лилии,  все  они  были
молоды и далеки от страстей, разрывавших верхушку Убежища.  Астен  смог,
хоть и с трудом, вспомнить их имена: Дейре Осенний  Сон,  Веол  Туманный
День, Геден Виноградная Гроздь и, кажется, Илад Клеверная Дымка.  Астену
было жаль их,  совсем  еще  дети  по  эльфийским  меркам,  они  вряд  ли
понимали, во что их втянули.  Если  не  удастся  договориться,  то  его,
Астена, новая жизнь начнется с шести смертей, из которых по меньшей мере
четыре будут не праведными.
   Принц Лебедей ничем не выдал обуревавших его чувств, хотя все  в  нем
звенело от напряжения. Боковым зрением он заметил,  что  кусты  остаются
неподвижными, значит, Герика, хвала Владычице Лебедей, держит слово.
   - Что ж,  -  он  еще  раз  обвел  взглядом  всех  шестерых,  стараясь
посмотреть в глаза каждому. - Вы, кажется, шли убивать?
   - Не вас, мой принц, - не выдержал Геден, - ту, что ушла с вами.  Она
есть Зло!
   -  Откуда  ты  это  знаешь?  -  так,  не  давать  Эанке  или  Фэриэну
перехватить нить разговора. - Ты можешь это доказать?
   - Но... - парень явно замялся, - нам сказали!
   - Сказали? Кто сказал? - Эльфы с возрастающим удивлением смотрели  на
главу Дома Розы. Прежнего Астена, рассеянного и  меланхоличного,  больше
не существовало. Перед ними стоял истинный Белый Принц, брат и наследник
главы клана, потомок древних владык. Он спрашивал так, что  нельзя  было
не отвечать. Хотелось склониться в глубоком поклоне, встать  на  колени,
признавая право этого  стройного  золотоволосого  мужчины  распоряжаться
твоей судьбой, твоей жизнью.
   - Кто сказал? - повторил Астен, и трое из четверых не выдержали.
   - Фэриэн... Глава Дома... Он говорил, что знает точно...
   - А он не говорил случайно, что сотворил вместе с Эанке Аутондиэль из
Дома Розы? - он произнес имя  дочери  как  совершенно  чужое.  -  Вы  не
знаете, что Герика их встретила в то время и в том месте, где была убита
Тина Последняя Незабудка? Вы не знаете,  что  в  этот  же  вечер  Герику
пытались убить, хотя она наша гостья, а долг гостеприимства свят?
   Парни растерянно молчали. Наконец кто-то выдавил:
   - Нам этого не говорили, мой принц...
   А Веол робко спросил:
   - Мой принц, а откуда это известно вам?
   - Я видел это своими глазами. Я, Астен  Кленовая  Ветвь,  глава  Дома
Розы, заявляю и в этом клянусь,  что  видел,  как  присутствующая  здесь
Аутондиэль Эанке покушалась с помощью магии на Тину Последнюю  Незабудку
и Герику Ямбору, нашу гостью. Я видел стоящих пред вами Эанке и Фэриэна,
- Астен говорил с четырьмя юношами, как свидетель перед судьями, и в  их
изумленных  глазах  постепенно  зажигалось  понимание,  -  возле   места
убийства Тины, когда они выказывали враждебные намерения против  Герики.
Тем же вечером на Герику было совершено нападение с помощью магии,  и  я
узнал магию Дома Розы, которой владеют лишь мой  брат  Эмзар  Серебряное
Крыло, я, мой сын Рамиэрль и  упомянутая  Эанке.  Я  обвиняю  означенную
Эанке в убийстве Тины и покушениях на жизнь Герики Ямборы, а  Фэриэна  в
пособничестве. Я сказал и жду ответа.
   Над поляной повисла тишина. Юноши переводили взгляд с Астена на Эанке
и своего господина и обратно. Наконец темноволосый Илад Клеверная  Дымка
шагнул в сторону Астена и ломающимся голосом, но очень четко произнес:
   - Я признаю обвинение!
   Геден, немного поколебавшись, встал рядом с приятелем. Веол  и  Дэйре
растерянно молчали. Эанке кусала губы, с бешенством глядя то на отца, то
на Фэриэна, который нерешительно потянул из ножен меч.
   - Я вызываю тебя, дабы перед лицом Вечных Звезд прояснилось, что есть
истина!
   - Я принимаю твой вызов, - лицо Астена оставалось  непроницаемым,  но
его сердце пело - убийства не будет, все уйдут живыми. Фэриэн  для  него
не противник, пусть убирается вместе с Эанке, откуда пришел, а мальчишек
он им не отдаст, они все вместе уйдут в Эланд и увидят, что такое  Добро
и Зло, что такое Борьба, Жизнь, Любовь!
   Астен отбросил в сторону плащ, следом за ним полетела куртка. Четверо
молодых эльфов не могли отвести зачарованного взгляда от стройного воина
с золотыми волосами, схваченными на затылке  боевой  серебряной  лентой.
Его противник,  торопливо  сдиравший  свои  одежды,  словно  бы  утратил
присущую эльфам грациозность и казался сильным, опасным и вместе  с  тем
неуклюжим зверем.
   Глава Дома Розы Астен  Кленовая  Ветвь  и  глава  Дома  Лилии  Фэриэн
Весенний Рассвет отсалютовали  друг  другу  согласно  этикету  и  заняли
позицию. Клинки со звоном скрестились. Фэриэн сделал выпад, Астен  ловко
отступил. Даже не отступил, а слегка подался назад. В зимнем  лесу  было
тихо, очень тихо, и потому каждый звук казался не правдоподобно  громким
и резким. В снежной тишине далеко разносился звон  сшибающихся  мечей  и
скрип снега под ногами бойцов.
   Схватка была жестокой. Фэриэн был хорошим воином, даже очень хорошим,
и он был  уверен  в  победе,  так  как  никогда  не  видел  младшего  из
братьев-Лебедей с мечом в руках. Вот с Рамиэрлем, с тем глава Дома Лилии
скрестить клинки вряд ли отважился бы.  Фэриэн  не  знал,  что  учителем
разведчика-либра был его  собственный  отец,  чьим  наставником  в  свою
очередь был Эмзар Лебединое Крыло, по свидетельству старших эльфов  чуть
ли не родившийся с клинком в руке и прошедший школу у своих родителей. А
в Убежище еще помнили, что последняя из Лебединых королев владела  мечом
даже лучше, чем ее венценосный супруг. Сегодня  младший  сын  Залиэли  с
блеском доказывал, что может не только писать стихи, но и драться.
   Розы и Лилии, два самых влиятельных Дома клана Лебедя,  никогда  друг
друга не любили, хотя до открытых столкновений  у  них  не  доходило  со
времен Войн Монстров. Эльфов оставалось слишком  мало,  чтоб  они  могли
позволить себе роскошь убивать друг друга на дуэлях. Казалось,  поединки
навсегда ушли в прошлое, но кровь Тины отворила дорогу другой  крови.  И
Фэриэн, и Астен  вкладывали  в  бой  все  свое  умение  и  силу.  Первый
стремился  убить  врага,  вернув  тем  самым  покорность  своих  воинов,
другой... Другой собирался  вывести  противника  из  строя,  не  убивая.
Стороннему наблюдателю  вначале  могло  показаться,  что  Астен  слишком
легок. У Фэриэна и руки были длиннее, и в росте он выигрывал, и  к  тому
же был очень силен. Но, понаблюдав за  схваткой  самое  короткое  время,
становилось очевидным, что принц-Лебедь творит с мечом истинные  чудеса.
Он фехтовал иначе, чем Фэриэн, делая ставку не на мощь, а на быстроту  и
неожиданность. На главу Дома Лилии обрушился настоящий  водопад  ударов.
Безошибочно выискивая слабые стороны в обороне своего противника,  Астен
легко уходил от его атак.
   Да, выпады Фэриэна были неистовы, но  замершим  зрителям  становилось
все более очевидным, что Кленовая Ветвь упорно щадит врага. Вскоре стало
понятно,  что  Астен  метит  исключительно  в  правую  руку  Фэриэна.  И
добился-таки своего!
   В один прекрасный момент мечи со  звоном  скрестились,  затем  Фэриэн
сделал еще один  выпад,  несомненно  достигший  бы  цели,  не  будь  его
соперник столь быстр и ловок. Удар,  казалось  бы  неотвратимый,  был  с
легкостью парирован, и, не успел Фэриэн  Весенний  Рассвет  восстановить
равновесие, как Астен наконец ударил.
   Противник пошатнулся, выронил меч и отступил  назад,  прижимая  левой
рукой покалеченную правую. К нему  кинулся  было  Веол,  но  Фэриэн  так
рыкнул на беднягу, что того  прямо-таки  отбросило  к  троим  товарищам.
Астен спокойно вытер клинок  о  снег,  светло  улыбнувшись,  отсалютовал
юношам мечом и... упал на утоптанный снег.
   Он еще смог прошептать "в спину...  как  подло...  Эанке...",  и  его
глаза закрылись. Затем сознание к нему вернулось, и  тот  ужас,  что  он
увидел, затмил в его душе ужас смерти. На поляне  бесновался  чудовищный
вихрь, в котором корчились шесть тел. Астен смотрел на это, не имея  сил
не только что-то изменить, но даже отвернуться. Смотрел,  пока  еще  мог
видеть....
   Герика все же владела Силой. Бедные мальчишки, ему так и  не  удалось
их спасти...

2228 год от В. И. 5-6-й день месяца Звездного Вихря.
Большой Корбут

   Ледяная рука сжала горло так неожиданно, что  Роман  выронил  из  рук
кружку с чернорябиновым вином, и та  покатилась  по  полу,  оставляя  на
выструганных досках причудливый темно-лиловый след. Но  Роман  этого  не
видел. Как и изумленных и испуганных  глаз  хозяев.  Его  сердце  бешено
колотилось, взгляд застилала тьма, прорезываемая ярко-синими  вспышками.
Он не понимал ни того, что с ним происходит, ни  где  он  находится.  Он
вообще ничего не понимал, превратившись в один клубок боли  и  отчаянья.
Затем все исчезло так же внезапно, как и  накатило,  он  вновь  сидел  в
чистой, пахнущей сушеными травами горнице в обществе четверых гоблинов и
одной собаки, которая успела положить тяжеленные лапы  ему  на  плечи  и
всячески  выражала  свое  собачье  сочувствие,  вылизывая  лицо   эльфа.
Отодвинув от себя дружественную морду, Роман виновато улыбнулся, разведя
руками, стараясь дать понять, что сам не понимает, что с ним случилось.
   Седой гоблин глубоко вздохнул, сотворив рукой какой-то странный знак,
видимо отвращающий зло, и подал гостю новую кружку, доверху  наполненную
все тем же рябиновым. Из  четверых  обитателей  заимки  только  он  один
кое-как изъяснялся на старом тарскийском диалекте. Впрочем, для Романа и
это было находкой. Хоть тарскийцы и называли свой говор  языком,  он  не
очень-то отличался от таянского, который, в свою  очередь,  был  не  чем
иным, как испорченным арцийским. Просто  в  Высоком  Замке  или  Идаконе
нобили, почитающие себя грамотными, предпочитали говорить  и  читать  на
языке империи, пусть даже та переживала не лучшие свои годы. Тарскийские
же господари возвели простонародный говор в ранг языка,  доказывая,  что
именно из Тарски, от Циалы и берет начало вся Арция. Год назад это  было
еще смешно, сейчас становилось страшно.
   Как бы то  ни  было,  южные  гоблины  давно  и  успешно  торговали  с
тарскийцами, а потому вынуждены  были  овладевать  их  наречием.  Старый
Рэннок пад Коэй в свое время спустил  немало  плотов  по  бурным  горным
рекам и довольно много общался  с  людьми,  что,  собственно  говоря,  и
заставило его задуматься о  том,  так  ли  уж  они  плохи  и  изначально
греховны, как утверждали старейшины и жрецы.
   Рамиэрлю  опять  повезло.  Прихотливая  судьба  привела  его   не   в
расположенную в половине диа пути от места встречи с  Грэддоком  (именно
так   звали   спасенного   юношу)   деревню   Ладэка,   где    заправлял
жрец-старейшина, всеми фибрами души ненавидящий не только эльфов,  но  и
людей, а в гости к  изгоям,  которых  сама  жизнь  сделала  терпимыми  и
научила думать.
   В  доме,  окруженном  частоколом  с  насаженными  на  него  звериными
черепами (чтобы умилостивить духов гор), жило четверо. Раньше  всех  там
поселился Рэннок, который не был тогда ни старым, ни седым.  Даже  среди
обладающих  медвежьей  силой  гоблинов  предводитель  ватаги   вогоражей
<Вогораж - плотогон (гобл.)> выделялся силой и смелостью.  Никому  иному
не удалось бы спасти от расправы забравшихся в окрестности деревни людей
- мужчину и женщину, видимо искавших в горах лучшей доли.
   Было это, как назло, в канун  праздника  Начала  Весны,  когда  нужно
приносить жертву Тьме, чтобы та не отвернула лицо свое от своих детей  и
не позволила все выжечь яростному и несправедливому солнцу. Когда-то, во
времена, которые ушли - Рэннок полагал, что к счастью, а жрец-старейшина
Кадэррок пад Ухэр - к несчастью, - в  жертву  Владычице  и  Родительнице
приносили красивейшего юношу, и в этот же день к Ней добровольно уходили
старые и немощные, дабы не  висеть  камнем  на  шее  молодых  и  вкусить
заслуженного отдыха. Кроме того, на Темном алтаре расставались с  жизнью
пленники, захваченные после того, как день становился  длиннее  ночи,  и
лучшие  бараны  из  прошлогоднего  приплода.  Тогда  Ночной  Народ   был
многочисленнее и сильнее.
   Рассказывали, что тогда гоблины жили  в  нижних  долинах  в  каменных
городах с храмами, а воины то и дело отправлялись в набеги за добычей  и
пленными. Затем случилась Беда, и пришлось спешно собираться  и  уводить
женщин и детей в горы. Одни ушли на  север,  где  среди  острых  скал  и
ледников продолжали думать о месте и оплакивать Изначальных Созидателей.
Другие повернули на юг, где горы  были  пониже  и  полесистей.  Северяне
признали главенство Белых Жрецов, предрекавших возвращение  Созидателей,
южанам же явился некий Волчий Пророк, заповедовавший приносить в  жертву
себе подобных и не спускаться с гор до той поры, пока не  прозвучит  Зов
Великого Омма.
   Поколения  сменялись  поколениями,  южные  гоблины   превратились   в
истинных горцев, все  дальше  уходили  времена  былого  могущества,  все
больше смахивали на сказки рассказы о чудовищах-эльфах, о Созидателях, о
Великой Проигранной Битве. Оставались смутная тоска да раздирающий  душу
интерес к поселившимся на равнинах... И еще твердое убеждение, что никто
из людей не имеет права подниматься в горы выше Запретной черты. С теми,
кто селился ниже, можно было даже торговать, тем более что приносили они
вещи изумительной красоты, а в ответ просили  всего  ничего  -  деревья,
каких в горах было пруд пруди, шкурки и шкуры,  что  всегда  в  изобилии
были у каждого охотника, да вонючие травы,  от  которых  и  вовсе  толку
никакого не было. Напротив, стоило овцам или быкам  забрести  в  заросли
синявки <Синявка - растущая  только  в  горах  Большого  Корбута  трава,
содержащая в себе природный краситель синего цвета> или кумарки <Кумарка
- растущая только в горах Большого  Корбута  трава,  содержащая  в  себе
природный краситель зеленого цвета. Особенно  ценится  из-за  того,  что
именно из кумарки готовится краска  для  церковных  облачений>,  как  их
красивая белая шерсть покрывалась отвратительными  пятнами,  которые  не
сходили до линьки.
   Впрочем, люди и не рвались в горы. Видимо,  и  у  них  были  какие-то
запреты, а вот эти двое зачем-то пришли. И были  пойманы.  Вот  тогда-то
Кадэррок и показал зубы. Он и его дюжие сыновья,  одному  из  которых  и
посчастливилось захватить добычу, решили встретить праздник так, как  об
этом пелось в старинных легендах. Пленникам бы  пришлось  умирать  очень
долго, если  бы  не  вернувшийся  на  зиму  в  родную  деревню  спустить
заработки, а может, и жениться, вогораж Рэннок. И дело было  даже  не  в
том,  что  он  был  пьян  и  с  детства  ненавидел   Кадэррока   и   его
недоумков-сыновей. Плотогон ничего не знал о Кодексе Розы <Кодекс Розы -
кодекс чести, обязательный для каждого дворянина Благодатных  земель  >,
но душой чувствовал, что пытать связанных подло,  истязать  же  женщину,
какого бы племени она ни была, и вовсе противно природе.
   Это могло показаться чудом, но Рэннок отбил полуживых пленников у  их
мучителей. Правду сказать, население деревни, хоть и молчало,  было  все
больше на его стороне. И все равно назад ему ходу не было, ибо  один  из
сыновей Кадэррока с  проломленной  головой  остался  лежать  у  котла  с
кипящим бараньим жиром.
   Рэннок стал изгоем, но изгоем уважаемым. Он не мог жить в деревне, не
мог  привести  себе  жену.  И  даже  не  мог   покинуть   место   своего
преступления,  ибо  это  означало,  что  разгневанные  покровители  рода
убитого, не найдя виновника,  могли  обратить  свой  гнев  на  невинных.
Вместе с тем никто не смел поднять руку на невольного убийцу,  хотя  все
знали, где он устроился.
   Рэннок построил себе дом на вершине Кумарки, горы, на  которой  никто
не селился, так как склоны ее  были  покрыты  никчемной  ядовито-зеленой
травой, что, как всем известно,  означает,  что  местные  духи-хранители
почитают место сие мерзким и нечистым. Тем не менее здесь из земли  били
чистые и звонкие ключи, в кустах  розичек  <Горная  роза,  разновидность
шиповника с лепестками темно-вишневого или снежно-белого  цвета>  весной
пели соловьи, а ранним летом ядреная зелень кумарки меркла перед  сочной
краснотой земляничных полян. Рэннок стойко переносил свое одиночество  -
охотился, резал по  дереву,  соорудил  над  пещеркой,  из  которой  били
родники,  что-то  типа  часовни...  Тяготился  ли  он  своим  изгнанием,
тосковал ли по бродячей шальной юности, сожалел ли о своем  шаге,  никто
не знал. Шли годы, и вот в одну зимнюю ночь в дверь постучали.
   Он знал Грэдду с детства. Пожалуй, она ему  даже  нравилась,  хоть  и
приходилась внучатой племянницей дураку-жрецу. Когда он в последний  раз
вернулся домой, Грэдда была смешной  девчонкой,  еще  носившей  короткую
детскую юбку с бахромой и бусы из ягод  рябины.  Затем  родичи,  изредка
приходившие к нему за медвежьими шкурами и горным медом и приносившие  в
обмен муку и холстину, обмолвились,  что  Грэдду  сосватали  в  соседнюю
деревню за состоятельного вдовца и  что  более  богатой  свадьбы  на  их
памяти не было.
   И вот  теперь  на  его  пороге  застыла  жалкая,  облепленная  снегом
фигурка. Он не сразу ее узнал,  но  любой  гость,  пропущенный  снежными
духами, свят. Грэдда выглядела  изможденной  до  последней  крайности  и
притом  была  беременна.  Не  задавая  лишних  вопросов,   Рэннок   внес
полумертвую женщину в дом,  выскочил  на  улицу  за  снегом  и  принялся
оттирать обмороженные щеки. Задаваться вопросом, что она  тут  делает  в
такую пору, времени не было. Впрочем, она все рассказала ему сама  сразу
же, как пришла в себя.
   История  оказалась  самой  обычной.  Мужа,  который  был  еще  старше
Рэннока, она не любила, хоть и исполняла все,  что  положено  жене.  Про
самого Кроэрка они почти не говорили, но  Рэннок  сразу  понял,  что  ни
умом, ни добротой, ни красотой тот не отличался.  Тем  не  менее  Грэдда
честно родила ему дочь.  На  сына  сил  у  Кроэрка  не  хватало,  но  он
предпочитал винить в этом жену. А затем в их  деревню  пришел  такой  же
вогораж, каким был когда-то Рэннок. Он был весел, красив и смел.  И  она
полюбила, сильно,  отчаянно  и  безоглядно.  Зима  подарила  им  немного
счастья, но потом пошли весенние дожди, и вогораж ушел за текущей водой,
распростившись со своей мимолетной подругой и даже не обещая  вернуться.
А она поняла, что беременна, это было счастьем, она не сомневалась,  что
родится сын, но... Муж уже почти год  не  мог  иметь  к  этому  никакого
отношения и предпочел прилюдно признаться в своей слабосильности, но  не
покрывать измену жены.
   Обвиненная при матерях  всей  деревни,  Грэдда  не  стала  каяться  и
просить прощения, а высказала все, что накопилось за годы ее  невеселого
замужества. Высказала и  ушла,  сорвав  с  головы  расшитую  серебром  и
сердоликами повязку и бросив в лицо мужу свадебное  ожерелье.  В  старые
времена за такое ослушницу  сбросили  бы  с  обрыва,  но  это  в  старые
времена. Сейчас же все просто растерялись и дали ей уйти, тем более мужа
ее в деревне никто не любил; поговаривали, что свою предыдущую  жену  он
свел в могилу побоями и попреками, потому и должен был  искать  новую  в
чужой деревне, куда еще не докатилась его дурная слава.
   Что люди, что гоблины, что эльфы  -  природа  одна.  Никто  не  любит
принимать неприятные решения, а тем паче брать на  себя  ответственность
за них. Беременная, кое-как одетая женщина  уходит  в  снежную  бурю?  И
пусть ей. Замерзнет - значит, горные духи сочли ее виновной.  Выживет  -
опять же судьба. И никто не виноват.
   Грэдда каким-то непостижимым образом  добралась  до  родного  дома  и
упала в объятия матери. Семья готова была ее принять, но Жрец-Старейшина
не мог потерпеть такого непотребства. То ли  не  хотел  отдавать  залог,
внесенный незадачливым  супругом,  то  ли  увидел  повод  вернуть  столь
любезные ему старинные обычаи. Грэдду решили вернуть в дом мужа, то есть
обрекали на смерть. И она бы смирилась, сил  бороться  у  нее  почти  не
о