перь все прошло. Уразумел?
   - Да, - торжественно кивнул арцийский король.
 
2864 год от В.И. 
24-й день месяца Лебедя. 
Арция. Мунт 
 
   Барон Обен узнал о выздоровлении короля за завтраком.  Толстяк  пожал
плечами и  сообщил  горячему  пирогу  с  гусятиной  и  черносливом,  что
вообразивший себя хомяком Пьер ничуть не умнее Пьера, полагающего  своим
наследником отродье Святого  Духа,  а  посему  толку  от  его  исцеления
никакого. Спокойно позавтракав, мессир Трюэль оделся в новый  костюм  из
светло-коричневого бархата и отправился во дворец, где  узнал  еще  одну
новость. В те мгновенья, когда  барон  доедал  последний  кусок  пирога,
Шарль  Тагэре  ставил  в  известность  Совет  нобилей  о  том,  что  Его
Величество здоров, а посему в опеке над ним нет никакой нужды. Лично он,
Шарль Тагэре,  готов  и  дальше  служить  Арции  в  качестве  советника,
лейтенанта всей Ифраны или же наместника Севера, но...
   Мысленно изругав себя за чревоугодие, Обен поднялся к Шарлю,  который
сосредоточенно что-то чертил на листе хаонгского пергамента..  Напротив,
расположился  Рауль  Тарве,  восторженно  глядя  на  значки  и  стрелки,
выходящие из-под пера Тагэре.
   - Доброе утро, барон, - Шарль ослепительно улыбнулся - У нас  хорошие
новости.
   - Ну, хорошими их разве что пьяный  павиан  сочтет,  -  махнул  рукой
толстяк, - не знаю, исцелился ли Пьер, но вы точно с ума сошли. Зачем вы
это сделали? Виконт, как я понимаю,  нас  не  выдаст,  а  послушать  ему
полезно. Вы сами понимаете, что натворили?
   - А как же иначе, - поднял брови  Шарло,  -  я  исполнил  свой  долг.
Генеральные Штаты назначили меня  регентом  на  то  время,  пока  король
находился в помраченном состоянии. Сегодня он во  всеуслышанье  объявил,
что кошки ему приснились, что он человек и король  Арции,  а  не  хомяк.
Разумеется, я не мог об этом умолчать на  Совете  нобилей.  И,  в  конце
концов, что это меняет? Я по-прежнему буду делать то, что должен.
   - Если вам это позволят.
   - Штаты согласятся, а нобили уже согласны. Пьер подпишет любой  указ,
если ему объяснить, зачем это требуется.
   - Объяснить, - барон неприличным образом прыснул, - да скорее  Жоресу
Изье можно объяснить восемьдесят девять  позиций  Великого  Наслаждения,
ведомых хаонцам...  Пьер  подпишет  все,  что  ему  подсунут,  а  потому
позвольте совет. Не уезжайте из Мунта и не оставляйте короля одного, раз
уж вам так нравится его общество.
   - Но это невозможно. Мы с Раулем должны быть в Адане.  А  я  не  могу
показывать морякам ТАКОГО короля.
   -  Иногда,  Тагэре,  у  вас  бывают  моменты  просветления.  Если  вы
понимаете,  что  Пьер  "такой",  какого  Проклятого  вы   объявили   его
дееспособным?! Он же слабоумный, кем бы он себя ни считал.
   - Вы правы, барон, и не правы одновременно. Его объявили  невменяемым
из-за этих фантомных кошек. Он признал, что это  был  сон,  значит,  его
нужно либо признать вообще слабоумным, либо восстановить в правах.
   - Золотые слова, - вздохнул Обен, - Генеральные Штаты  можно  собрать
не раньше осени. Нужно поговорить с Евгением и  габладором  <Габладор  -
председательствующий на заседаниях  Генеральных  Штатов.  Избирается  из
числа  наиболее  уважаемых  выборных.>.  С  этой   свистопляской   нужно
покончить раз и навсегда.
   - Я собирался завтра выехать.
   - Значит, не поедете. Вы хоть понимаете,  что  поставлено  на  карту?
Сдается, что нет!
 
2864 год от В.И. 
Вечер 28-го дня месяца Лебедя. 
Арция. Мунт 
 
   Пожилой, но все еще красивый менестрель отложил гитару и  с  шутливой
галантностью поклонился хозяину таверны, поставившему перед ним  вино  и
сыр. Мэтр Тома высоко ценил мастерство своего гостя  и  ничего  не  имел
против того, чтобы навеки приютить его под  крышей  "Щедрого  нобиля"  в
благодарность за песни. Анн был благодарен, но  никак  не  мог  навсегда
распрощаться  со  своими   странствиями,   хотя   всякий   раз   заверял
трактирщика, что на старости лет с  радостью  примет  его  замечательное
предложение. Старость,  однако,  никак  не  могла  угнаться  за  шустрым
певцом. Анн исчезал и появлялся, всякий раз привозя с собой новые песни.
Дарнийские баллады о морском  скитальце,  от  которых  по  спине  бежали
мурашки, страстные любовные серенады мирийцев, родившихся  с  солнцем  в
крови, томные ифранские, мрачноватые  эскотские,  разгульные  оргондские
песни - все, к чему прикасался  менестрель,  словно  бы  обретало  новое
рождение. Анн был находкой для любого трактира или корчмы, но он  хранил
верность "Щедрому нобилю", в котором его некогда приветили.
   На этот  раз  певец  порадовал  собравшихся  бархатными  фронтерскими
напевами, потом бережно убрал гитару в видавший виды чехол и принялся за
трапезу. Завсегдатаи "Щедрого нобиля" знали,  что  заставить  Анна  петь
тогда, когда он не хочет, невозможно, и  постепенно  вернулись  к  своим
делам и разговорам. Сначала бард поглощал свой  обед  в  сосредоточенном
одиночестве, потом к нему  подсел  человек  средних  лет  в  запачканной
красками блузе. Художник и менестрель всегда найдут, о  чем  поговорить,
хотя разговор именно этих двоих многим показался бы  странным,  если  не
безумным. Впрочем, их никто не слушал, незачем было.
   - Что случилось? - Безмятежное лицо Анна совершенно не сочеталось  ни
с его словами, ни с тоном, которым они были произнесены.
   - Даже не знаю, что тебе сказать, - художник задумчиво  уставился  на
свои руки, измазанные золотистой краской, - я не чувствую никакой магии,
никакого зла, и вместе с тем ощущение, словно на моей спине лежит  гора.
Никогда с таким не сталкивался.
   - Совсем не понимаешь, в чем дело?
   - Совсем.
   - Но хотя бы в чем причина? В людях, в поступках, в самом Замке?
   - Люди там, сам понимаешь, обретаются не простые,  но  это  люди.  Со
времен Куй они не  слишком  изменились,  разве  что  стали  еще  хитрее.
Замок... С этим сложнее. Он построен чуть ли не до Амброзия <Амброзии  -
первый Архипастырь Церкви Единой и Единственной.>. Потом  его  несколько
раз перестраивали. Камень, штукатурка, дерево - все несет на себе  следы
человеческих рук. Все, кроме этих пресловутых фресок.
   - Ты хочешь сказать, что их создали при помощи магии?
   - Я хочу сказать, что их вообще не создавали. Они просто появились, и
все.
   - "Отражение песни"?
   - Не совсем, хотя принцип, похоже, тот же. Однако они не  принадлежат
Тарре. Стены, потолки, полы принадлежат, а они - нет.  Кстати,  замазали
их с применением магии, и не слабой. Сколько лет продержалось!
   - А то, что они открылись именно сейчас, случайность или же нет?
   - Не знаю, - художник все не мог отвести  взгляда  от  своих  длинных
пальцев, - я готов поклясться, что епископ именно тот, за кого  он  себя
выдает, а остальная братия тем более. Ни Кристалл, ни наши артефакты  не
показывают ничего. Даже обычной в любом месте ерунды. Вообще  ничего,  а
это значит...
   - ...что концы спрятаны так умело, что даже ты не  можешь  их  найти.
Если только мы не  столкнулись  с  совершенно  не  понятной  нам  силой.
Кстати, что мы знаем об этом так  называемом  Творце,  кроме  того,  что
написано в Книге Книг?
   -  Как  можно  знать  о  том,  чего  никогда  не  было?  Когда   ушли
Светозарные, в душах стало пусто,  вот  люди  и  выдумали  такого  бога,
который был им понятен. Ты об этом с нашим философом поговори.  Он  тебе
много чего расскажет.
   - Поговорю, все равно Корбута мне не миновать. А насчет Церкви Единой
и Единственной... Раньше я об этом не задумывался, но уж  больно  быстро
она подчинила всю Тарру.
   - Не всю. Хаонцы, атэвы и гоблины до сих пор сами по себе.
   - Но Арция-то сдалась сразу. И потом, ты же говоришь, что  этот  храм
никто не строил.
   - Храм-то как раз строили, но не расписывали.
   - Ты-то сам ничего не чувствуешь, когда рисуешь?
   - Чувствую. Огромное желание удрать подальше и еще большее - обрушить
потолки. Будь это дерево, а не камень, я бы  так  и  поступил.  От  этой
тяжелой пустоты страшно становится.
   - Хотел бы я знать, - раздельно проговорил  бард,  -  такое  место  в
Арции только одно или еще где-то есть? В той же Кантиске.  И  еще...  Ты
уверен, что эти фрески ровесники стен?
   - Ты полагаешь?
   - Я ничего не полагаю. Если все это старо как мир, то и пусть его,  а
если нет? Тебе много еще осталось?
   - Начать и кончить. - Живописец улыбнулся.  -  Я  едва  ли  двадцатую
часть сделал... Быстрее не могу, да еще  епископ  все  время  над  душой
стоит.  И  Кристаллы  там  у  каждого  третьего.  Так  что  рисую,   как
положено...
   - Тебя не торопят? Помощников не навязывают?
   - Нет. Илларион знает толк в живописи. Он готов ждать.  Мне  кажется,
он одержим этим храмом. Умей он рисовать, он бы туда вообще никого бы не
пустил, сам бы делал... Не знаю, может, епископ безумен, хотя по виду  и
не скажешь, но я боюсь и его, и храма, и даже того, что делаю сам.
   - Тебе очень не хочется туда возвращаться?
   - Очень.
   - Значит, не возвращайся.
 
2864 год от В.И. 
Вечер 29-го дня месяца Лебедя. 
Арция. Мунт 
 
   Меньше всего на свете Шарлю  хотелось  разговаривать  с  Агнесой,  но
королева настаивала,  и  отказаться  было  невежливо.  Тагэре  вздохнул.
Каждая встреча превращалась в пытку, главным образом  из-за  благовоний,
которыми нещадно поливала себя ифранка. Густой, сладкий аромат вызывал у
Шарля не просто отвращение, а чувство, близкое к  тошноте.  Всякий  раз,
покинув Ее Величество, регент подолгу простаивал у  открытого  окна.  Не
столь уж чистый столичный  воздух  после  аудиенций,  казалось,  обретал
эльтскую свежесть. Впрочем, Агнеса и  без  благовоний  была  невозможна.
Большой ценитель женщин, Шарло всерьез полагал, что столько царки <Царка
- зерновой спирт, настоянный  на  дубовой  коре  и  травах  ч  вполовину
разбавленный родниковой водой с небольшим количеством меда.> не  бывает.
В том смысле, что лично он, Шарль Тагэре, не  в  состоянии  напиться  до
такого состояния, чтобы прельститься прелестями Ее  Величества.  Ифранка
же явно пыталась его соблазнить  и  делала  это  так  топорно,  что  это
понимали все, от Обена и Мальвани до последнего поваренка.
   Бойкие на язык столичные жители уже полгода распевали песню о  некоем
красавчике, у которого болит живот от дынь. Шарло прекрасно  понимал,  о
чем идет речь, но Агнеса была слишком глупа и высокомерна, чтобы слушать
голос улицы.
   Проклятый, опять ему целый вечер  обонять  этот  ужас.  Натереть  нос
чесноком, что ли, как это делают атэвы во время моровых поветрий? Герцог
невольно  хмыкнул,  представив  себя  благоухающим,  словно  фронтерская
колбаса.
   - Что с тобой? - Рауль Тарве что-то  читал,  но  это  ему  не  мешало
замечать все.
   - Вот подумал, может, чесноком занюхивать...
   - Не поможет, - покачал головой Рауль, - против  этой  дряни  никакой
чеснок не выдержит. Лучше просто не дыши.
   Тагэре схватил со стола яблоко и со  смехом  запустил  в  племянника,
который умудрился поймать фрукт на острие ножа для разрезания страниц.
   - Если не можешь не дышать, попробуй уговорить ее помыться, хотя... -
Тарве с сомнением покачал головой, -  если  смоется  краска,  будет  еще
хуже. Так что терпи. Или знаешь что? Спроси у  Святого  Духа,  может,  у
него какое-то средство есть?
   - Ты - зараза, - проникновенно сообщил родственнику Шарло.  Тарве  не
стал спорить и вернулся к своей книге, а мысли герцога свернули к другой
женщине. Так отвечать ему на ультиматум жены или нет? Он сам не понимал,
почему так мучительно не хотел ее  приезда,  хотя  и  скучал  по  детям.
Наверное, все дело во лжи. Регент все время на  виду,  значит,  придется
разыгрывать счастливого отца и супруга, а потом Обен без  всякой  задней
мысли отпишет об этом сестрице. Та, Разумеется, покажет  письмо  Соле...
Нет, нельзя допустить, чтобы Эста перебралась в Мунт.
   Выходит, ехать в Эльту? Но Трюэль не  советует  покидать  столицу  до
созыва  Генеральных  Штатов.  Может,  он  и  прав  хотя  летом  заговоры
составляют редко, летом одни воюют, а другие  разъезжаются  по  имениям.
Мальвани загнал Жозефа в  границы  столетней  давности,  предварительное
перемирие подписано, да и внутри страны тихо. Лучше все-таки съездить...
Взять Рауля, и вперед. К осени он как раз вернется.
   Один.
   -  Монсигнор,  -  кругленькая  камеристка  (худощавая  черноглазая  и
чернокудрая Агнеса окружала себя исключительно бесцветными  толстушками)
присела в реверансе, - Ее Величество ждет вас в своем кабинете.
   - Я к услугам Ее Величества, - заверил Шарло и, скорчив зверскую рожу
ухмыльнувшемуся Тарве, последовал за посланницей.
   Увы, все оказалось еще хуже, чем он  думал,  так  как  благоухала  не
только  королева,  но  и  ее  апартаменты.  Казалось,  проклятый  аромат
источали сами стены. Сжав зубы, Тагэре отвесил изысканный поклон  и  сел
поближе к приоткрытому окну. Честный сам с  собой,  Шарло  понимал,  что
несправедлив к Агнесе, которая видела в жизни мало хорошего и отнюдь  не
была такой уж уродливой. Дело было в нем, вернее, в Соле, в ее  пахнущих
полынной горечью и осенними кострами волосах, в нежных губах, не знавших
ядовито-красных опиатов.
   Тагэре прекрасно понимал, что охапки  алых  роз  в  золоченых  вазах,
розовый атлас, мирийские жемчуга, даже ненавистный аромат - все это  для
него.  К  несчастью,  то,  что  делала  Агнеса,  стараясь  его  завлечь,
действовало с точностью до наоборот. Будь она  к  нему  равнодушна,  он,
возможно, заметил бы и роскошные волосы, и большие темные глаза, и белые
зубы... Увы. В жизни Шарло был охотником, а  не  дичью,  его  раздражали
женщины, назойливо пытающиеся его заполучить и подчинить. Скорее всего и
с Эстой у него все пошло  прахом  именно  поэтому.  Агнеса  же  и  вовсе
вызывала одно глухое  раздражение,  но  Шарль  мужественно  выслушал  ее
неуклюжую речь и с готовностью взял письмо Саррижа.
   Это  действительно  было  забавно.  Ифранский  король  предлагал  его
купить. И заплатить готов был дорого. Бедные Фарбье небось  думали,  что
сдирают с авирского скряги неплохие деньги, а  тот,  оказывается,  готов
отдать и больше. Сказать им, что ли? Пусть Святой Дух побесится...
   Выходка ифранского монарха  не  вызвала  у  Шарля  ни  удивления,  ни
злости.  Скряга,  который,  наверное,  и  молится-то   деньгам,   должен
поступать  именно  так.  Регент  аккуратно  положил  листок  на  стол  и
поблагодарил королеву за столь дружественный  шаг.  Та  в  ответ  как-то
странно засмеялась.
   - Что ж, монсигнор, я не нарушила волю отца и против нашей дружбы  не
погрешила. Мы ведь друзья, не правда ли, Шарль?
   Такой вопрос подразумевал только один  ответ.  Пришлось  подтвердить,
что он и Агнеса, безусловно, друзья. Дальше все пошло  как  по-писаному.
Королева еще раз засмеялась, показывая белоснежные зубы,  заметила,  что
друзьям в такую жару не грех выпить по стаканчику охлажденного вина,  не
дожидаясь ответа, вышла и вернулась с подносом. Шарль,  стараясь  дышать
пореже, разлил вино и поднял высокий узкий бокал с дежурными  словами  о
красоте хозяйки. Агнеса вспыхнула, что ее отнюдь не украсило,  и  выпила
до  дна;  герцогу  осталось  последовать  примеру  королевы.  Вино  было
хорошим, разве что  слегка  терпким,  и  Шарль,  уступая  невысказанному
желанию собеседницы, налил еще.
   Он понимал, чего она  от  него  ждет,  более  того,  с  точки  зрения
здравого смысла он должен был это сделать. В конце концов, в  его  жизни
было множество женщин, без которых он вполне мог обойтись, а Агнеса была
матерью наследника. Их союз означал мир, к которому он так стремился,  и
цена этого мира была  до  смешного  мала.  Ночь  или  две  в  кварту,  а
возможно, и реже. Сола для  него  все  равно  потеряна,  жизнь  с  Эстой
напоминала  плохо  склеенные  черепки.  Случайные  подруги,  в  объятиях
которых он топил свое одиночество, вряд ли  станут  упрекать,  но  Шарль
Тагэре не мог себя заставить поцеловать эту раздушенную ифранку с черным
пушком над верхней губой и голодными глазами. Не мог, и все. Может быть,
потому, что ни разу в своей жизни не желал от женщин  ничего,  кроме  их
самих, а этот союз, по крайней мере с его стороны, был сделкой.
   Шарль лихорадочно прикидывал  пути  к  отступлению,  но  Агнеса  явно
истолковала его молчание превратно. Она встала, нарочито медленно прошла
к окну и задернула  отвратительные  оранжевые  шторы.  Вернулась  назад,
совершенно не к месту очередной раз засмеялась и глупо тряхнула головой,
от чего высокий черепаховый гребень, поддерживающий волосы, выпал, и  на
костлявые плечи королевы выплеснулась стая, блестящая волна.
   Это было красиво, но  перед  глазами  Шарло  встала  другая  Женщина,
локонами которой он так любил играть. Королева подошла поближе,  принеся
с собой облако сладкого аромата, и герцог, не выдержав, вскочил.  Агнеса
расценила его жест по-своему и буквально свалилась ему на грудь.
   Если б он не подхватил ее, она бы упала, но несчастная дура,  которую
он  готов  был  придушить,  увидела  в  этом  то  что  хотела   увидеть.
Карминно-красные  губы  оказались  у  самого  лица  герцога,  она  шумно
вздохнула и прижалась  всем  телом.  Несчастный  Тагэре  вздрогнул,  как
вздрагивает человек, нечаянно наступивший  босой  ногой  на  лягушку.  В
затуманенных глазах королевы читалось только одно "Я твоя. Возьми меня!"
   Шарло понимал, что уйти сейчас значит нажить себе смертельного врага,
но остаться он не мог. Даже ради  мира  в  Арции!  Отвращение  буквально
захлестнуло его, но он все же сумел проявить деликатность, высвобождаясь
из ненавистных объятий.
   - Шарло... - Королева кокетливо смотрела на него, надув губки, словно
маленькая девочка. Красная краска размазалась  и  растеклась,  и  Тагэре
подумал, что и его лицо и воротник  в  предательских  карминных  пятнах.
Захотелось немедленно вытереться, но он боялся оскорбить ее еще сильнее.
   -  Агнеса  ("Только   бы   придать   голосу   побольше   мягкости   и
убедительности"), мне нужно идти. Королева Арции не может позволить себе
то же, что обычная женщина.
   - Шарло ("Проклятый! Ну и голосок!  Как  у  сержанта  на,  плацу")...
Шарло, я не отпущу тебя. Я беру грех на себя...
   Агнеса явно вознамерилась вновь в  него  вцепиться,  и  он  прекрасно
понимая, что  сжигает  за  собой  все  мосты,  резко  отступил  назад  и
склонился в официальном поклоне:
   - Сигнора, я не считаю себя вправе занимать место Святого Духа.
   Утром Агнеса узнала, что регент и виконт Тарве ускакали в Эльту.
 
2864 год от В.И. 
1-й день месяца Дракона. 
Арция. Мунт 
 
   День начался просто ужасно. Глупый слуга не закрыл следует клетку,  и
Дуся убежал. Беглеца искали семь человек во  главе  с  королем  и  нашли
только к вечеру, когда Его Величество впал в отчаянье и  вновь  принялся
говорить про каких то кошек, которые  обманули  и  его,  и  Шарло.  Дуся
оказался королевском кабинете. Бедняжка забился в самый дальний  угол  и
совсем потерял голову от страха. Пьер попробовал взять  своего  питомца,
но тот громко пискнул и впился хозяину в палец. Пошла  кровь.  Пьер  вне
себя от боли и  обиды,  высоко  подняв  окровавленный  палец,  заливался
слезами, но  не  подпускал  к  себе  спехом  вызванного  медикуса.  Тот,
разумеется, собрался налить ему на  руку  пахучую  гадость,  от  которой
щиплет. Так уже было, и не раз. Больше они его не обманут!
   Воспользовавшись  суматохой,  виновник  несчастья  вновь  скрылся  за
позолоченной гнутой ножкой бюро. Слуги, переглядываясь друг с другом, из
последних сил сохраняли невозмутимость.
   - Что здесь происходит? - низкий резкий голос принадлежал королеве.
   - Ваше Величество, - с чувством произнес медикус,  -  Его  Величество
укусил хомяк, я должен  обработать  ранку,  но  Его  Величество  мне  не
позволяет.
   - Какие глупости, - пожала плечами королева и повернулась к слугам, -
выйдите все вон. К тебе, Варше, это не относится.
   Слуги  поспешно  ретир