н мог думать? Предложения были наглыми  и  неприемлемыми,  столь
наглыми и неприемлемыми, что писавший должен был понимать,  какой  ответ
получит. Даже ради всех заложников мира Лось  не  исполнит  навязываемых
ему требований, тогда зачем это представление? Глупость или расчет? Судя
по тому, что Жорж знал о Пьере Тартю  и  его  покровителях,  расчет.  Им
нужна ссора как повод, но для чего?
   - Что скажете? - осведомился Лось, обводя советчиков налитыми  кровью
глазами.
   - Своеобразное письмо, - пожал плечами Лидда, - сразу видно, что  его
написал излишне уверенный в своих силах человек,  к  тому  же  не  очень
грамотный. Две ошибки - это допустимо для провинциального барона, но  не
для того, кто называет себя королем.
   - Мне кажется, - подхватил Жорж, - нам следует обсудить это  послание
в узком кругу.
   - Обсудить? - Огромная ручища сжала подлокотник  так,  что  кардиналу
показалось, что из мореного дуба вот-вот  брызнет  сок.  -  Эта  кошачья
задница называет меня - меня! - своим вассалом и требует налоги  за  три
года вперед! Да еще чтоб я выдал друзей?! И это "обсудить"! Ты, - взгляд
Лося уперся в спокойно стоявшего Базиля Гризье, - ты знал, что везешь?
   - Знал, - подтвердил тот, - почти все.
   - Почти?!
   - Его Величество зачитал указ вслух, но я не могу ничего  сказать  об
ошибках, так как не видел написанного своими глазами.
   - И ты посмел отвезти МНЕ такое?! И думаешь выйти сухим из  воды?  Да
чтоб вы с вашим недоноском ни надумали, я тебя прикончу.
   -  Постойте,  Рорик,  -   вмешался   Жавер,   -   письмо   и   впрямь
оскорбительное, но, возможно, граф Мо должен передать что-то на  словах.
Кроме того, он располагает свежими новостями.
   - Ну, - бросил Лось, - что скажешь? За чью спину прячешься?
   - Если вы о том, что моя  казнь  означает  казнь  заложников,  то  вы
ошибаетесь.  Заложников,  которые  бы  вас  интересовали,  в  руках  Его
Величества нет, иначе об этом было бы сказано в письме.
   - Что с детьми короля? - не выдержал Луи Трюэль.
   - Не знаю. - Что-то промелькнуло в фиалковых глазах. Усмешка? Горечь?
Что угодно, но точно не страх.  -  Дети  Александра  Тагэре  исчезли  из
города до того, как в него вошли войска Лумэнов. Предвосхищая ваш второй
вопрос, скажу, что сыновья  Жоффруа  Ларэна  скончались  от  скоротечной
горячки.
   - Убийцы! - Луи и Рорик произнесли это слово  одновременно,  но  если
Трюэль его почти прошептал, то от рева Лося задрожали  стекла.  -  Взять
его! Во двор! Обезглавить на первой же колоде!
   Базиль Гризье коротко поклонился, не  выразив  ни  малейшего  желания
спорить, бежать или драться.
   - Монсигнор, - Жорж Мальвани сам удивился, услышав свой  голос,  -  в
Книге Книг сказано,  что  "Правосудию  не  пристало  носить  лохмотья  и
питаться сухим хлебом, да будут его одежды пышными, а пир богатым..."
   - Что? - Лось всегда с трудом понимал витиеватые  изречения,  видимо,
поэтому они действовали на него как ушат холодной воды. Правда,  лишь  в
тех случаях, когда он уважал тех,  кто  их  произносил.  Жоржа  Мальвани
Рорик Ра-Гвар  уважал  и  как  ученого  человека,  и  как  представителя
знаменитого рода, и как  воина,  а  посему  осекся,  пытаясь  переварить
услышанное.
   - Рорик, - Лидда говорил мягко и вкрадчиво, словно пытался  заставить
больного ребенка выпить горькое лекарство,  -  Его  Высокопреосвященство
полагает, что мы не должны торопиться с казнью.  Ее  лучше  провести  по
дедовским обычаям.
   - Верно! - согласился Рорик. - Пусть все увидят! А этого в железа!
   Двое воинов подскочили к арцийскому послу, еще  четверо  сделали  шаг
вперед на всякий случай, но Базиль Гризье и не думал сопротивляться.
 
2895 год от В.И. 
14-й день месяца Волка 
АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО 
 
   Мальчик верхом на большой белой лошади  оглянулся  на  старый  замок,
стоявший на  холме,  огибаемом  веселой  и  быстрой  речкой  со  смешным
названием Куропаточная. Оставшийся в  Мунте  сигнор  Карпус  никогда  не
рассказывал ученику об этой речушке - она была слишком незначительной, а
теперь его воспитанник живет на ее берегу, и зовут его не Шарло Тагрэ, а
Анри Фредерик Фарни. У Анри  светлые  волосы,  и  человек,  которого  он
должен называть отцом, утверждает, что его сын - одно лицо с дедом,  чей
портрет висит в оружейном зале над камином.
   Барон Эгон нравился Шарло, он верил и ему, и Клотильде,  но  взять  и
отказаться от отцовского имени и от своего прошлого?! Как же это  трудно
и не правильно! "Анри" дал шпоры коню, и тот послушно перешел с шага  на
рысь. Эгон приказал слугам не лезть к  молодому  сигнору,  пока  тот  не
позовет, и капитан  замка,  хоть  и  со  вздохами,  отпускал  "Анри"  на
ежедневную прогулку. Впрочем, в Гран-Гийо и окрестностях было  спокойно,
а  умение  хозяйского  сына  ездить  верхом  и  управляться  с   оружием
обитателей  замка  умиляло  и  служило  неисчерпаемым   источником   для
рассуждений на тему, что "мальчонка - вылитый сигнор в детстве".
   Чужие похвалы должны были радовать, но огорчали и унижали, хотя Шарло
старался не выказывать своих чувств. Отец часто говорил, что добрые люди
по простоте душевной могут сделать больно,  но  нельзя  на  них  за  это
злиться и тем более обижать. Сын Александра Тагэре так и поступал. С тех
пор как ему рассказали про Гразу,  мальчик  еще  усердней,  чем  раньше,
старался делать все так, как отец. Назло всем и всему!  Пусть  он  лишен
имени и живет в провинции, он остается сыном короля. Он будет  исполнять
свой долг и скрывать свою боль. "Ты  не  железный,  но  этого  никто  не
знает", - как-то сказал отцу Рито, а тот ответил, что слабость  украшает
только женщину и ребенка. Шарль Тагрэ не ребенок, и он не будет  слабым.
Никогда не будет! Он не заплакал, когда Рито рассказал  ему  правду,  он
обещал мирийцу защищать сестру, и он исполнит и это.
   А Кати ведет себя молодцом, разве что ноет, когда ей  не  хватает  ее
побрякушек, ее кукол, ее Онорины. Дурочка!  Она  вечно  воображала  себя
златокудрой Матильдой <Златокудрая Матильда - героиня рыцарского  романа
о любви красавицы Матильды и сына императора Филиппа Первого.> и,  когда
ей разрешили так называться, даже улыбнулась.
   Матильдой звали мать барона Эгона, она ничуть не  походила  на  Кати,
зато сестрица походит на Клотильду - это все говорят, а чаще всех барон.
Эгон - хороший человек, Шарло было стыдно, что он не может  притворяться
и называть его отцом  хотя  бы  при  слугах.  Как  он  ни  старался,  не
получалось. И  все  равно  они  стали  друзьями,  а  Клотильда...  Шарло
казалось, что он знал ее всегда, и как только дядя Филипп мог  променять
ее на Элеонору с ее враньем, яркими тряпками и трясущимися щеками?!
   Виконт был слишком мал, чтобы понять, что двадцать лет назад  щеки  у
Элеоноры Гризье не тряслись, а яркие платья делали ее лишь красивее,  но
лгала она всегда.
   - Шарло! - Негромкий окрик вернул мальчика к действительности, и он с
радостным криком  соскочил  с  коня  в  объятия  вышедшего  из  зарослей
можжевельника маркиза Гаэтано.
   - Шарло, слава святому Эрасти! Глазам не верю, откуда ты?
   - Ну, - мальчик был слишком рад, чтобы удивиться вопросу.  -  Как  ты
уехал, так Клотильда вышла замуж за барона Фарни... Ты не пугайся, барон
очень славный, только его дома нет. Он сказал, что мы с Кати его дети, и
взял в замок. Ты же уехал, мы не знали куда...
   - Я уехал? - В глазах Рито мелькнуло удивление.
   - Мы спали, - напомнил Шарло, - а ты уехал ночью. Клотильда  сказала,
что ты велел мне позаботиться о сестре.
   - Я ездил в Мунт, - странным голосом откликнулся Кэрна.
   - А сейчас ты вернулся? Ты подождешь Эгона?
   - Видимо, придется, раз уж он знает все...
   - Он за отца! Он его знал, хоть  и  мало.  Эгон  дрался  с  отцом  на
турнире и проиграл, а отец его отпустил  и  даже  перевязал  рану.  Эгон
говорит, что должен вернуть долг... Ты видел Филиппа и Этьена?
   - Нет, - покачал головой Рафаэль, - я видел много всякой дряни,  хотя
и достойные люди попадались. Ты ничего не слышал об отце?
   - Об отце? - переспросил Шарло, и губы у  него  задрожали.  -  Ты  же
сказал, что он скорее всего... А потом приехал герольд и прокричал,  что
его... Его привозили в Мунт и всем показывали.
   - Ладно, не будем об этом. - Рито привлек племянника к  себе.  -  Как
Кати? Как Клотильда?
   - Кати хорошо.  -  Ему  все  же  удалось  не  заплакать,  хотя  очень
хотелось. - Сейчас  ее  учат  вышивать,  а  я  поехал  промять  Забияку.
Клотильда с Эгоном уехали на...  коронацию.  Нас  сейчас  зовут  Анри  и
Матильда, мы бастарды барона и Ильды, но привенчанные...  <Если  мужчина
женился на женщине с детьми и признавал их своими,  во  время  свадебной
церемонии совершалась еще одна, после чего дети  простолюдинов  получали
все права законных наследников. С нобилями  было  сложнее,  существовало
специальное  уложение,  но  "привенчанные"  бастарды-мальчики   получали
потомственное дворянство, отцовскую сигну, хоть  и  отмеченную  кошачьей
лапой, и права на наследство, кроме майората и  права  наследника  рода.
Девочки становились полноправными дочерьми своего отца.>  Рито,  значит,
Тартю сейчас король?
   - Нет! Он победитель. Пока. Но он не  король  и  никогда  королем  не
будет, скорее крыса полетит. Ты знаешь  здешние  места?  Где  тут  можно
подождать твоего барона?
   - Может, в лесной сторожке,  там  между  осенней  охотой  и  прилетом
лебедей никто не живет, а еду я тебе привозить буду.
   - Не мне, - улыбнулся Рафаэль, - а нам. Я не один.
 
2895 год от В.И. 
24-й день месяца Волка 
ГВАРА 
 
   Жорж  Мальвани  задумчиво  смотрел   на   Базиля   Гризье,   которому
неподъемные старинные цепи придавали вид кого-то из ранних  святых.  То,
что Тартю назначил его на убой, было очевидно. Удивляло, как граф на это
согласился, ведь не понимать, что сделает Лось,  прочитав  письмо,  было
невозможно.
   - Любуетесь? - Пленник тонко улыбнулся. - Ваше  Высокопреосвященство,
вы не находите, что я похож на святого Алексиса?
   - Нахожу, что вы меньше похожи на Жореса, чем мне казалось.
   - Верно, у него волосы золотистые, а у меня - скорее русые. Да и  нос
подгулял... Великоват, хотя форма  фамильная.  Нет,  я  не  жалуюсь,  по
сравнению с Рогге или Тартю я красив,  как  эльф...  Кстати,  когда  мне
отрубят голову? Хотелось бы знать заранее.
   -  Завтра.  Отец  Флавиан   утверждает,   что   вы   отказались   ему
исповедоваться, но просили об этом меня.
   - Я солгал, - не моргнув глазом, сообщил Базиль, - я хотел разговора,
а не исповеди.
   - Что ж, - спокойно произнес кардинал, - я так и думал.
   - Видите ли, Ваше  Высокопреосвященство,  -  счел  уместным  пояснить
пленник, - я и раньше подозревал, что небесам на нас  плевать,  а  после
Гразы убедился в этом окончательно. Ну  а  в  то,  что,  пошептавшись  с
клириком, можно списать все грехи, я никогда не верил. Если кто и  может
нас простить, так это мы сами.
   - А осудить?
   - Ну, судят все, кому не лень. Тут большого ума не нужно.
   - Граф Лидда пытался убедить Ра-Гвара оставить вам жизнь. Казнить вас
- значит сделать то, что хочет Тартю.
   В полутьме глаза Базиля казались лиловыми.
   - Да, я новому величеству, похоже, успел надоесть.
   - Ра-Гвар обещал подумать.
   - Вот как? В таком случае Лидда заставил Лося обещать невозможное.
   Жорж невольно улыбнулся.
   - Рорик не так уж и глуп.
   - Я и не говорю, что он глуп, - пожал плечами Гризье, - но думать  он
не умеет. Ваше Высокопреосвященство, у меня к  вам  есть  одна  просьба.
Первая и последняя. Я хочу сообщить вам  две  вещи.  Это,  упаси  Святой
Эрасти, не исповедь, но... - Базиль задумался, -  но  я  просил  бы  вас
сохранить мои слова в тайне до казни. Лось  и  так  обо  мне  невысокого
мнения, не хотелось бы его усугублять.
   - Я постараюсь исполнить вашу просьбу.
   -  Будет  слишком  большой  наглостью,  если  я  попрошу  дать  слово
Мальвани?
   - Вот даже как?
   - Клирик может отказаться от данной клятвы, разумеется, к вящей славе
божией, а Тигр - никогда.
   - Хорошо, - чуть подумав, сказал кардинал Гварский,  -  я  даю  слово
Мальвани, что не раскрою вашу тайну.
   - Она не моя, а ваша. В том смысле, что касается всех, кто убрался из
Арции в Гвару. Тартю вас обманывает. На самом деле  о  судьбе  короля  -
разумеется,  я  говорю  об  Александре  -  ничего  не  известно.   Тело,
выставленное в Мунте, - это тело Эжена Трюэля, подправленное  с  помощью
магии. Тагэре ищут, но безуспешно.
   - Граф!
   - Монсигнор. Дайте мне договорить. Рафаэль Кэрна тоже жив и здоров. Я
встретил   его   в   окружении   весьма   странной    компании.    Атэв,
клирик-эрастианец и нечто вовсе  несусветное,  именующее  себя  хозяином
всея крапивы. Я не сошел с  ума,  как  это  ни  странно,  и  я,  как  вы
понимаете, трезв.
   - Это был именно Кэрна?
   - Я видел его и говорил с ним.
   - И вы оба остались живы?
   - О, ему ничего не грозило, я был связан, хотя, правду сказать, я для
байланте не противник. А что до меня, то мириец никогда не был жадным. С
него хватило глаз моего брата, меня он оставил на съедение Рорику и тем,
кто отступил в Гвару.
   - Вы могли вернуться в Мунт.
   - В том-то и дело, что не мог. Я обещал.
   - Во имя Проклятого! Зачем вам понадобилось мое слово?! Рорик,  узнай
он, что Александр может быть жив, вас наверняка отпустит.
   - Потому я и прошу вас молчать. Мое признание вот с  этим,  -  Базиль
поднял скованные руки, - весьма смахивало  бы  на  трусость,  а  я  хочу
умереть прилично. И хочу, чтоб вы знали правду о Гразе и о Кэрне. Хотя о
нем вы скоро услышите. Маркиз не в состоянии долго хранить инкогнито,  а
его спутники -  и  вовсе  как  морковка  на  снегу.  Но  вы  дали  слово
Мальвани...
   - Да, - кивнул Жорж, - хотя приносить жизнь в жертву глупой фанаберии
- преступление.
   - А у меня, кроме этой фанаберии, ничего нет, - засмеялся  Гризье,  -
так пусть хоть она останется. Вы - "тигр" по праву рождения и никогда не
жили в шкуре "пуделя". Я не знаю, кому и что хочу доказать. Скорее всего
себе самому, но никто не  скажет,  что  я  скулил  и  ползал  на  брюхе.
Проклятый! Вы все-таки заставили меня исповедоваться.
   - В таком случае придется вам услышать, что вам дадено отпущение.
   - Арде! Умру с  миром.  А  вы  меня  простили  как  кардинал  Георгий
Гварский или как Жорж Мальвани?
   - Как Жорж Мальвани. Таких закоренелых ослов  кардиналам  прощать  не
положено. Слово я сдержу, хотя и глупо все это.
   - Не спорю. Но мне надоело ваше проклятое презрение. Надоело, - почти
выкрикнул Базиль, - если хотите, это моя месть. Всем! Вам! Тартю! Матери
с братом! Судьбе, в конце концов...
 
2895 год от В.И. 
24-й день месяца Волка 
АРЦИЯ. МУНТ 
 
   Обычно скупой, Пьер  не  пожалел  денег,  и  город  к  коронации  был
разукрашен вдоль и поперек. Не забыли даже о фонтанах из пива и вина  на
площади ратуши - роскоши, от которой отказались даже Лумэны. Гирлянды из
сосновых и еловых ветвей украшали яркие розы и лилии из вощеной  бумаги,
вдоль Льюферы горели тысячи факелов, а на  перекрестках  весело  трещали
костры, у которых можно было согреть озябшие руки,  а  заодно  выпить  и
закусить.  Жители  Мунта  и  люди  прибывших   на   коронацию   нобилей,
разрумянившись от холода и обильной выпивки, с утра толкались на  улицах
в ожидании кортежа. День был по-осеннему хмурым, но Пьер Тартю, которому
через  ору  с  небольшим  предстояло  стать  Пьером  Седьмым,  не   стал
дожидаться Светлого Рассвета.
   Север волновался, Побережье  безмолвствовало,  а  Юг  с  каждым  днем
оценивал свою помощь все дороже. Миропомазание должно заткнуть рот  тем,
кто болтает, что бастард не имеет права на корону. Не лучше  и  те,  кто
согласен на бастарда, но  на  бастарда  Тагэре  -  сына  Александра  или
сыновей Филиппа от Элеоноры Вилльо, у которых хотя бы отцы  не  вызывают
сомнений.
   Сама Элеонора с  дочерьми  сочла  уместным  появиться  на  церемонии,
откровенно наслаждаясь подобострастным почетом, от которого за последние
три года отвыкла.  Сыновей  рядом  с  бывшей  королевой  не  было.  Граф
Аганнский после встречи с Рафаэлем Кэрной не  покидал  особняка  Вилльо,
Базиль ускакал в Гвару  (Мунт  надеялся,  что  Лось  сдерет  с  "пуделя"
шкуру), а Филиппа и Александра не видели уже давно.
   Болтали, что бывший наследник  ненавидит  нового  короля  и  будущего
родича и  потому  его  не  выпускают  на  улицу.  Зато  остальная  родня
Элеоноры, принарядившаяся и довольная жизнью, крутилась у самого входа в
храм, вызывая неприязненные взгляды горожан. Гостей из Оргонды  и  Мирии
не было, зато в глаза бросалось обилие духовенства.
   Колокол пробил тринадцать раз, и украшенная разноцветными  флагами  и
гирляндами галерея запестрела причудливыми одеяниями  иноземных  послов.
Протрубили фанфары, гвардейцы дружно ударили в землю древками алебард, и
церемония началась. Тартю не забыл ничего Из арсенала  древних  королей,
старательно  воспроизведя  каждую  мелочь,  известную  по  летописям   и
старинным миниатюрам. Из всех владык Пьера более всего вдохновлял Анхель
Светлый, который, выйдя из храма  под  троекратный  приветственный  клич
многотысячной армии, по алой ковровой дорожке, затканной геральдическими
нарциссами, прошествовал к установленному на возвышении напротив  ратуши
трону, где и принял верительные грамоты иностранных послов. Затем  перед
императором прошествовала гвардия, после чего наступил черед  горожан  -
каждый  цех  преподнес  возлюбленному  монарху  приличествующие   случаю
подарки. Добрых обывателей сменили менестрели  и  мимы.  После  седьмого
выступления Анхель в сопровождении  самых  близких,  среди  которых  был
Эрасти Церна, покинул площадь, предоставив простонародью  веселиться  до
утра.
   Подробное  описание  коронации,   сохранившееся   в   житии   святого
великомученика Эрасти,  было  скопировано  до  мелочей,  однако  недаром
говорится, что войти в одну реку дважды еще никому не удавалось.  Анхель
короновался в ясный день, а тут, как  назло,  зарядил  нудный,  холодный
дождь. Спехом  собранные  маги-погодники  с  грехом  пополам  остановили
мерзкую морось, но разогнать тяжелые свинцовые  тучи  не  смогли.  И  то
сказать, бороться с ветрами Эландского моря, принесшими  "волчьи  дожди"
на неделю раньше обычного, была задача не по их силенкам.
   Отсыревшие флаги и плащи гвардейцев висели  мокрыми  тряпками,  серое
небо, казалось, вознамерилось опуститься на землю  и  удерживалось  лишь
рвущимися ввысь  колокольнями  и  башнями.  Зрители  чихали  и  кашляли,
дожидаясь   конца   церемонии.   Только   немногочисленные   счастливцы,
допущенные  в  теплый  и  светлый   храм,   получали   удовольствие   от
изумительного зрелища.
   Кардинал  Клавдий,  по  правую  руку  которого  стояла  Ее  Иносенсия
Анастазия, произнес назидательное слово,  в  котором  Церковь  Единая  и
Единственная  подтверждала  царственное  происхождение   доблестного   и
богобоязненного Пьера и называла его "истым  Волингом",  карающим  мечом
для врагов Церкви и неоскудевающим кладезем для  добрых  людей.  Всякий,
имеющий уши и голову, понимал, что выступать против Пьера, даже смеяться
над  ним,  означает  навлечь  на  себя  гнев  Церкви   как   таковой   и
дополнительные беды со стороны всемогущих циалианок  и  Скорбящих.  Даже
одной из этих сил достаточно, чтоб сокрушить любого светского владыку  -
если он, конечно, имел счастье родиться и править в Благодатных землях.
   Преклонив  колено  и  положив  руку  на  эфес  меча,  Пьер   выслушал
Назидание, облобызал Посох Его Высокопреосвященства и Кольцо  Анастазии,
после чего толстый перст Клавдия оставил на челе  новоявленного  Волинга
блестящий след - миропомазание свершилось. Громко и торжественно задышал
орган, невидимый хор запел "Славься, Свете", загудел Главный колокол,  и
сразу же откликнулись колокола со всего  города.  Кардинал  торжественно
возложил на редкие сероватые волосы