своим герцогом теряет голову. Они не должны встречаться. Если  б  она
не выпила это зелье из корня  дециэрты!  Она  потеряла  последний  шанс,
потому что второго раза не  будет.  Она  не  должна  подвергать  Сандера
опасности. Но что ей делать, если она не может без него?!  Не  может,  и
все!
   Дариоло подошла к зеркалу.  Святая  Циала,  у  нее  же  все  на  лице
написано,  так  нельзя...  Молодая  женщина  сменила  платье,  переплела
волосы. Одна шпилька куда-то делась, наверное, она ее  потеряла,  когда,
ничего не понимая, бежала по коридору. Или...  Или  оставила  в  постели
Александра. Что будет если ее найдут?  Хотя  она  успела  потерять  штук
шесть, о чем прекрасно знает ее камеристка, а все шпильки похожи друг на
друга. Про них с Александром никто ничего не  подумает.  Только  не  про
них. Скорей  уж  решат,  что  в  башенных  комнатах,  когда  они  стояли
запертыми, побывал кто-то из служанок, разодевшихся в платье госпожи. За
Барбарой такое  водится.  Дариоло  сквозь  пальцы  смотрела  на  выходки
старшей горничной, а оказалось, это может быть полезным. Творец, о какой
ерунде она думает. Шпилька... Или нож в  сердце,  с  которым  приходится
жить?
 
2891 год от В.И. 
1-й день месяца Вепря. 
Арция. Мунт. 
 
   Зачем атэв попросил о встрече, Сандер не  думал,  он  давно  перестал
задавать себе вопросы, ответ на которые можно лишь угадать. Потрепав  по
шее Садана, Эстре взлетел в седло. Из уважения к гостю  герцог  не  стал
надевать кирасу, ограничившись темно-синей  курткой  и  синим  плащом  с
волчьей застежкой. Сандер распознал  в  брате  калифа  истинного  воина,
которому не важны ножны, а важен клинок. В языке атэвов  Тагэре  был  не
слишком силен, но какие-то фразы и отдельные слова помнит, а Али, как  и
все майхубиты, прекрасно владеет арцийским,  а  Рито,  будучи  мирийцем,
сносно говорит на языке соседей. Кэрну Александр взял с собой, равно как
и десятка два дарнийцев. Было бы странным, если б герцог Эстре  уехал  в
одиночестве.
   Стоял погожий зимний день, такой же, как в Мальвани, когда они с Даро
и Рито катались на фронтерских санках и валялись в снегу. Он  ничего  не
сказал Рафаэлю ни о приходе сестры, ни о том, что произошло между  ними,
ни о словах, которые у нее сорвались с языка и которые он не мог забыть.
Да, женщины часто говорят о любви, но слова стоят  недорого.  Если  Даро
решила подарить ему себя, она не могла  не  вспомнить  то,  что  шептала
когда-то...
   - Сандер, да что с тобой такое, ты как пьяный...
   - Сон, Рито. Сон о прошлом.
   - Прошлое всегда сон. Или камень на шее. По крайней мере, так говорят
атэвы, которым отчего-то вздумалось померзнуть в нашем милом обществе.
   - Ну, ты же не мерзнешь, почему должны мерзнуть они?
   - В Мирии зима все же бывает, а потом я уже... Проклятый! Я уже шесть
лет в Арции, а ты меня еще на самый Север затащил.
   - Не на самый, Тагэре северней Гвары.
   - С меня и Гвары хватает. И чего это нашим львам приспичило кататься.
Я понимаю, в Эр-Иссаре, где стены имеют уши, а у нас... Разве  что  Обен
подслушает от нечего делать, так от этого никакого вреда.
   - У Обена скоро день рождения. Восемьдесят один.
   - Да, не нос собачий! А Евгению сколько было?
   - Девяносто четыре... И  все  равно  не  верится.  Видеть  эту  тварь
зеленую не могу!
   - Да уж, - присвистнул мириец, -  свинища  еще  та...  Но  зато  Жорж
теперь с нами.
   - И все равно от кардинала зависит больше, чем хотелось бы.
   - Э, это потому, что сейчас мантию Клавдий таскает, а был Евгений, ты
говорил, от кардинала зависит меньше, чем нужно.
   Сандер не смог сдержать улыбку.  Рито  порой  давал  фору  признанным
риторам и философам, но этого даже не замечал. Кэрна - лучший из друзей,
если не считать Сезара...
   Впереди показались атэвские всадники, и Александр постарался выкинуть
из головы все лишнее.
   Али-ар-Амир-ар-Каркс-ар-Эреб-гар-Майхуб  вынул  из  ножен   саблю   и
поцеловал ее рукоять.
   - Да будет дорога Северного Волка подобна песне.
   - Я горд разговору с тем, кого зовут Меч  Атэва,  -  Сандер  произнес
слова по-атэвски, хоть и медленно.
   - Северный Волк учтив, но да будет  мне  позволено  говорить  на  его
языке.
   - Я буду лишь благодарен, ведь мои познания весьма  скромны.  Правда,
мой друг хорошо знает язык калифов.
   - Мои приветствия Победителю Быков.  У  нас  говорят:  "Друг  -  твое
второе сердце".
   - Это так, - Александр понял, чего ждет Али, и поспешил рассеять  его
опасения, - благородный Рафаэль - мое второе я. Нет того, что бы  я  ему
не доверил. - Но он никогда не скажет Рито о том, что случилось утром...
   - Да будет так! Я счел уместным  заговорить  о  том,  что  во  истину
важнее важного и глубже глубокого, - атэв пустил лошадь рысью, отрываясь
от свиты, Сандер и Рафаэль последа вали его примеру. Кругом расстилались
заснеженные поля всадников было видно издалека, но  слышать  их  не  мог
никто.
   - Садан тебе покорен.
   - Да, мы понимаем друг  друга,  -  герцог  с  нежностью  взглянул  на
жеребца. Странно, как легко он изменил Бризу. Даже кажется, что  он  всю
жизнь ездил только на атэвском красавце.
   - Хороший конь для воина важней лучшей из женщин. А Садан - это  конь
коней. Отцом его был ветроногий Акамат, а матерью облаку подобная  Шеат,
чью жизнь оборвало рождение двойни. Брат Садана именем Дженнах носит  на
своей спине принца Яфе, но Садан был назван Саданом потому,  что  никто,
кроме познавшего душу коней Гатара-ар-Хутты, не осмелился подойти к нему
ближе чем на локоть.
   Со времен, когда дети  пустыни  пришли  в  Эр-Иссар  по  следам  коня
великого Баадука, повелось, что белый жеребенок  с  черной  гривой,  чья
жизнь принесла смерть выносившей его кобыле, не знает  другого  хозяина,
кроме  Повелителя  Повелителей.  Но  калиф  Усман,  да   продлятся   его
сверкающие дни, беседует не только с саблей, но и со  звездами.  Я  лишь
тень его тени, но я посмел перечить великому, когда  тот  решил  вручить
узду Садана дею Филипху.
   Звезды открыли, что первое дыхание шарка <Ураган в пустыне  (атэв.).>
обожжет тех, в ком течет кровь дея Арраджа. Усман верен клятве  Майхуба,
и он велел мне, праху из-под  копыт  его  коня,  передать  его  слова  и
напомнить, что сабля воина должна быть остра, а конь  подкован.  В  знак
дружбы и в залог верности привез я белого Садана и  не  увидел  владыки,
готового грудью встретить удар судьбы. Но сказано, что нельзя  судить  о
колодце, не коснувшись его дна. Брат дея подчинил себе Садана, и  сердце
мое возликовало.
   Я привез письмо Повелителя Повелителей, но не отдал  его,  ибо  глаза
мои увидели среди камня и шелка не волка,  а  пса  в  золотом  ошейнике.
Прости, если мои слова режут твое сердце и обжигают душу, но я скажу то,
что должен сказать.
   Дей Филипх не поймет слов о большой беде, ибо боится бед малых, и  не
поверит тому, чему не захочет верить. Но ты истинный дей, и  я  спокоен.
Слова тревоги прочтет тот, кому они западут в сердце и станут факелом  в
ночи    и    водой    в    пустыне.    А    говорю    я    тебе     это,
Эссандр-ар-Шарлах-гар-Аррадж, дабы  понял  ты,  что  быть  тебе  острием
копья, лезвием меча, стрелой на тетиве воли в битве с великаном  судьбы.
Близок час, названный  великим  Майхубом  часом  Беды,  и  пришло  время
удержать на плечах гору.
   Я кончил. Возьми свиток и прочитай, когда будешь далеко.
   Сандер молча протянул руку:
   - Я прочитаю и постараюсь понять и убедить Его Величество.
   - Нигде не сказано, что можно погонять мертвого коня,  но  ты  можешь
сделать и невозможное. Хочешь ли ты сказать свое слово?
   - Мне нечего сказать. Я мало знаю о звездах  и  предсказаниях.  Но  я
постараюсь понять и, если от меня что-то зависит, сделать. А в том,  что
Садан меня признал, нет  никакого  чуда.  Я  очень  поздно  стал  ездить
верхом, но сразу же поладил с лошадьми, даже самыми злыми.  -  Александр
ненадолго задумался. Атэв молчал, внимательно глядя на герцога. Все  уже
было сказано, но Сандер не торопился уезжать. В конце концов, почему  бы
не удовлетворить свое любопытство?
   - Могу я спросить о том, что не относится к главному?
   - Да будет колодец моих познаний к услугам молодого дея.
   - Лучшие оружейники мира живут в  Армских  горах.  Говорят,  что  ты,
благородный Али, знаешь  их  всех.  Не  расскажешь  ли  мне  о  мастере,
сделавшем меч, который я ношу? Его заказали для моего отца, это было  не
позже чем двадцать два года тому назад.
   - Я знаю всех, кто ковал клинки в те времена, и буду счастлив назвать
имя.
   Александр без колебаний протянул атэву меч. Черная сталь сверкнула на
солнце, таинственно замерцай зеленый камень. Али долго  с  благоговением
рассматривал клинок, на поверхности которого  дрожали  темные  струи,  а
затем вернул меч хозяину.
   - Воистину все тропы ведут в Эр-Иссар, и все  нити  нашего  разговора
вплетаются в узор судьбы. Это лучший  из  мечей,  которых  касалась  моя
рука, но ни один из известных мне кузнецов Армских гор не ковал его, и я
не знаю имени камня, украсившего его.
 
Нэо Рамиэрлъ. 
 
   Выхода не было, по крайней мере для них с Норгэрелем, не говоря уж  о
человеке. Нэо с трудом добрался до  бывшего  Светозарного,  от  которого
Орел и Дракон не оставили даже развалин. Дороги назад  не  существовало,
хотя когда она существует, эта дорога? То, что пройдено, пройдено, а что
выбрано. выбрано. Хуже было другое: перебегая от  Острова  к  Острову  и
пережидая, когда Радужная Тропа вновь  станет  проходимой  он  не  видел
среди разноцветных вихрей иных путей и просветов. Тропа из  Светозарного
вела в Луциану и больше никуда и с этим пришлось смириться.
   Рамиэрль знал толк в риске, но он не был безумцем. Если с Острова  не
видно другого Острова, идти нельзя, так как сил и времени  хватает  лишь
на  то,  чтобы,  обогнав  смертоносный  жар  или  холод,  добраться   до
следующего оазиса. И Нэо вернулся в Светлую Рощу. Стояла глубокая  ночь,
но его ждали у самых Врат. Вернее, ждало. Существо из Бездны.
   Тварюшка,  издав  визжащее  рычанье,  которое   не   приглушил   даже
окружавший ее синий кокон, подскочила высоко  вверх,  а  затем  кинулась
вперед,  Рамиэрль  едва  успел  выставить  защиту.   Сила   у   пленницы
Светозарных была немалая, но ума было не  больше,  чем  у  трехмесячного
щенка. Неудивительно, что  из  уст  Романа  сорвались  слова,  достойные
смотрителя псарни:
   - Нельзя! Цыц! Сидеть!
   Сказать, что оно  село,  можно  было  лишь  с  большой  натяжкой,  но
окруженный двойным ореолом сгусток Тьмы отполз в сторону и замер, причем
показался таким несчастным и обиженным, что Рамиэрль  почувствовал  себя
извергом.
   - Нэо? - Негромкий голос Норгэреля прервал неуместные муки совести.
   - Я...
   - Мы думали, ты не вернешься. Мы ждем тебя почти год.
   - Ждете? Зачем? Звездный Лебедь, какие же глупости я несу...  Как  вы
тут?
   - По-разному. Аддари ругается с Альмиком, я их мирю, лльяма  сидит  у
Врат и страдает.
   - Лльяма?
   - Аддари говорит, так в древних трактатах называют эту тварь.  Ты  не
нашел дороги?
   - Нет. Дракон исполнил свое обещание. В Светозарном больше никогда не
заведутся улитки. Хотя для нашей огненной подружки там  теперь  в  самый
раз. Я пытался отыскать другую дорогу, но там не пройти даже  мне,  а  я
сильнее и тебя, и Аддари. А ты меня не разыгрываешь? Мне  показалось,  я
гулял оры три, не больше... Ладно, пошли, я давно  не  слышал,  как  они
ругаются.
   - А мне надоело. Оба правы, и оба дураки. - Они старательно шутили  и
говорили о всяких глупостях вроде лльямы или крашеных паладинов, но рано
или поздно придется решать, что делать дальше. Ставка на Светозарное  не
оправдалась, да и сделали они ее не от хорошей жизни. Но об этом  потом.
Не сегодня. Таррские эльфы вышли из луцианского храма в пахнущую горечью
лунную ночь.
   - Хорошо-то как, - вздохнул полной грудью Роман, - сейчас я верю, что
пробегал по этой взбесившейся радуге от  осени  до  осени.  Вы  меня  по
очереди ждали?
   - Нет. Лльяма все время у Врат  сидела,  а  мы  рядом  устроились.  Я
пришел, потому что тебя услышал.
   - Да, конечно, мы же родичи.
   - Пойдем?
   - Погоди. Мне хочется немного посмотреть на  нормальное  небо.  Тебе,
кстати, никаких снов не снилось?
   - Однажды я видел Рене  и  Гиба.  Ничего  особенного.  Они  откуда-то
возвращались. Наверное, я по ним просто соскучился. А больше ничего.
   Он тоже соскучился. Так, как Норгэрель не мог себе даже  представить.
Что сейчас с Эмзаром, гидалским настоятелем,  арцийским  королем  и  его
горбатым братом, которого он заставил полюбить жизнь, какой бы горькой и
жестокой она ни  была?  Выдержал  ли  его  "приемыш"  предательство  или
сломался? Должен выдержать,  Роман  следил  за  ним  девять  лет  и  мог
поклясться, что младший сын Шарля Тагэре  -  настоящий  Аррой,  а  Аррои
всегда были сильными. Клэр обещал  помогать  брату  Эдмона,  да  и  Рене
признал юношу. Они сделают все, что смогут, но свою жизнь человек должен
прожить сам...
   Человек? А сам-то он кто? Эльф? Дитя Звезд? Но почему он так привязан
к Тарре, почему его бесит  исполненная  Света  Луциана,  в  которой  все
правильно и красиво? Он принес сюда тревогу и боль,  поссорил  Аддари  с
Эльрагиллом, подбил Норгэреля на преступление  против  Света,  освободил
создание Тьмы... Ильгэйбэ  была  права,  он  для  них  чужой  и,  вполне
вероятно, и впрямь отмеченный Тьмой. Потому  что  для  него  главное  не
Свет, а Тарра, потому что ему не нужны чужие Боги и чужие  миры,  потому
что  люди  и  гоблины  для  него  не  низшие  существа,  которых   нужно
уничтожать, презирать или в лучшем случае пасти.
   Что-то громко завозилось рядом, и  Рамиэрль  вовремя  убрал  ногу,  к
которой намеревалась привалиться лльяма. Создание тянулось к  нему,  изо
всех сил выказывая то, что иначе чем сочувствием назвать было нельзя. Но
как оно смогло его понять?
   - Норгэрель, тебе не кажется, что оно умеет думать?
   - Лльяма? Не знаю, но тебя она ждала, в этом я не сомневаюсь. До  нас
ей дела нет, а к тебе она привязалась.
   Можно подумать, он не видит. Этого ему только не хватало.  И  за  что
она его возлюбила? Потому, что он ее освободил или потому, что в  нем  и
впрямь есть Тьма, и тварь из Бездны сочла его своим хозяином? И куда, во
имя Звездного Лебедя ее девать?!
 
2891 год от В.И. 
12-й день месяца Сирены. 
Эр-Атэв. Эр-Иссар. 
 
   Хвала    Баадуку,    все    имеющее    начало    имеет    и    конец.
Али-ар-Амир-ар-Каркс-ар-Эреб-гар-Майхуб с трудом скрывал радость, глядя,
как  приближается  берег.  Уже  были  видны  высокие  темные   кипарисы,
ослепительно белые стены, синие купола...  Меч  Атэва  был  доволен:  он
выполнил поручения Повелителя. И Садан,  и  письмо  в  достойных  руках.
Молодой Эссандр-ар-Шарлах достоин был родиться в городе городов и носить
синие сапоги. Судьба его подобна раскаленному клинку, но он удержит ее в
руках. Эссандр смел, но скромен, умен, но  добр,  Всеотец  наградил  его
большим сердцем и твердой рукой. Жаль, что на хансиров не снизошел  свет
Баадука, и в седло повелителя садится  старший,  даже  если  он  подобен
мулу. Хотя дей Шарлах и его второй сын были убиты, когда даже лучший  из
табунщиков не сказал бы про больного жеребенка, что тот однажды  обгонит
ветер.
   Говорят, в юности дей Филипх казался выкованным из армского булата, и
только  шестихвостый  садан  знал,  что  пройдет  десять  весен,  и  все
рассыплется  в  прах.  Если  мудрый  Абуна   правильно   прочитал   волю
Мудрейшего, то караван Арции входит  в  ущелье  беды,  и  лучше  сменить
караванщика перед шарком, но не во время его.
   Али не обольщался:  северный  дей  не  восстанет  против  брата,  как
никогда не восстал бы он сам.  Но  эта  верность  может  стать  причиной
девять раз по девяти бед, ибо дей Филипх не оседлает коня судьбы, как не
оседлал ветроногого Садана. Вспомнив о том, как  жеребец  признал  своим
хозяином Эссандра, Али почувствовал странную гордость, словно бы он сам,
а не конь коней избрал сероглазого воина.  Кто  знает,  что  вытащит  из
мешка возможностей рука звезд, но, если конь Али пойдет рядом с Саданом,
Меч Атэва будет рад.
   Корабль наконец вошел в гавань,  и  брат  Усмана  узнал  стоящего  на
берегу Баиндура.
   Приветствуя сходящего на берег Али, каддар поочередно прижал  руки  к
вискам, углам рта и сердцу.
   - Да будет твой путь во дворец Повелителя  усыпан  лепесткам".  Калиф
Наджед, да продлятся его солнечные дни до бесконечности,  с  нетерпением
ожидает твоего рассказа о земле хансиров.
   Если  бы  под  ногами  полководца  разверзлась   зловонная   трясина,
населенная черными змеями, и то бы его сердца не охватил подобный  ужас.
Но  окаймленное  шелковистой  короткой  бородой  узкое   лицо   осталось
невозмутимым.
   - Да продлятся блистательные дни  царственного  сына  моего  великого
брата до бесконечности. Я с радостью поведаю Повелителю все об увиденном
мной в землях хансиров.
   - Калиф в великой щедрости своей и в  память  о  победах,  одержанных
Мечом  Атэва,  назвал  тебя  булат-каддаром  <Булат-каддар   (атэв.)   -
верховный главнокомандующий.> и желает  говорить  с  тобой  о  походе  в
желтые земли.
   - Желтые  земли  полны  золота  и  презренных  скорпионов,  но,  если
Повелитель прикажет, кони Непобедимых дойдут до Сартахены  <Сартахена  -
столица Кангха, сурианской части империи Канг-Хаон.>.
   - Мудр и справедлив Повелитель Наджед.
   - И великим будет его царствование.
   Али не спросил о том, как умер Усман, хотя в том, что умер,  сомнений
не было. Не произнес  он  и  имени  Яфе,  моля  Баадука,  чтобы  младший
племянник сумел бежать из  змеиного  гнезда,  по  недомыслию  именуемого
городом городов. Спрашивать Баиндура - значит вить аркан для собственной
шеи. Полководец молчал, но судьбе было угодно ответить хотя бы  на  один
из незаданных вопросов.
   Проезжая площадь  Следа  Подковы  Коня  Баадука,  Али  увидел  немало
мертвых голов, среди которых была и голова звездочета  Абуны.  Проследив
за взглядом спутника, Баиндур пояснил:
   - Сын крысы, возомнивший себя мудрецом,  счел  уместным  вмешаться  в
волю Баадука, определившую смерть подобному зайцу Яфе. С помощью мерзкой
волшбы чернокнижник Абуна узнал о смерти калифа калифов от укуса змеи  и
о том, что великий Усман назвал своим преемником  старшего  из  сыновей,
подобного льву Наджеда. Недостойный предупредил Яфе, по доброте отца  не
утопленного во младенчестве, и тот трусливо бежал, убив пятерых воинов и
ранив четырнадцать. За голову  презренного  обещано  семь  раз  по  семь
кошелей золота, но следы трусливого ведут в пустыню.  Баадук  велик,  он
пошлет бежавшему смерть, достойную бешеной собаки.
   - Да не развяжется завязанное, - приложил руку к сердцу Али.
   Усмана убили, в этом полководец не сомневался. Убили бы и  его,  Али,
если б он не был нужен. Наджед жаден, как тысяча  торгашей,  и  труслив,
как песчаная крыса, но пруд его мыслей хоть и  смраден,  но  глубок.  Он
желает погрузить руки в сокровища владык Сартахены и понимает,  что  без
Али желтые оставят его без головы раньше, чем он откроет  пасть.  Только
поэтому  брат  Усмана,  не  скрывавший  любви  к  Яфе,  жив   и   назван
булат-каддаром. И он станет им! Он одержит победы для назвавшегося львом
шакала, чтобы потом содрать с него шкуру  и  прибить  на  пороге  хижины
самого смрадного из золотарей Но до этого даже сабля Али не должна знать
его мыслей. Баадук милостив, он сохранит жизнь Яфе, Абуна  говорил,  что
его звезду погасить непросто. А если племянник мертв, так же как и брат,
следующим калифом станет он, Али. Он растопчет  голову  змеи,  и  да  не
развяжется завязанное.
   Когда сын  Амира  и  брат  Усмана  простерся  ниц  перед  царственным
племянником, на его  лице  читалась  лишь  решимость  швырнуть  к  ногам
победителя бритую голову нечестивого властителя Сартахены.
 
2891 год от В.И. 
12-й день месяца С