негодования.  -  Мы
выслушали тебя, хотя в Ночь, когда рождается Весна, должно веселиться, а
не говорить о делах.
   - Мое дело неотложно и угодно Созидателям.
   - Созидателям ли? Или тем, кто хочет глупой славы для себя? Почему мы
должны верить Белым  Жрецам,  тогда  как  нам  не  было  явлено  никаких
знамений, а ведь Инту  приютил  народ  юга.  Мы  ждем,  когда  ее  кровь
призовет нас, а утраченный меч вновь будет обретен. Тогда мы спустимся с
гор и исполним свой долг, а пока мы должны ждать.
   - Но час уже пробил,  -  нетерпеливо  перебил  северянин,  -  в  тебе
говорит страх, старик. Ты врос в эти горы корнями, как дерево, и забыл и
о нашей былой славе, и о нашем позоре. Уцелевший восстал  и  зовет  нас.
Да, он говорит со своим народом через Белых Жрецов, но лишь потому,  что
его служители разленились и отчаялись.
   - Кто дал тебе право  на  подобные  слова?  -  глаза  Граанча  метали
молнии. - Ты, родившийся тогда, когда я прибил  на  дверь  клыки  сотого
кабана?! Кто учил тебя так говорить?
   - Созидатели, - посол стоял, гордо вскинув голову. В глазах его горел
огонь.
   "А ведь он верит тому, что говорит, - подумал Роман,  -  а  пропереть
такого  бугая  непросто.  Воображения  никакого,  упрямство  ослиное,  а
самомнения на десяток Примере хватит.  Наверняка  ему  предъявили  очень
серьезные доказательства воли Созидателей и его собственной избранности,
иначе он держался бы иначе".
   - Не прервать ли нам наш  разговор?  -  вкрадчиво  вмешался  один  из
четырех   жрецов-старейшин,   поддержавших   северянина.   -   Верховный
жрец-старейшина  не   мог   забыть   о   том,   что   все   готово   для
жертвоприношения. Почтенный  Граанч  не  может  долее  заставлять  народ
ждать.
   Роман был уверен, что посол постарается продолжить разговор, но  тот,
с трудом скрыв торжествующую улыбку, наклонил голову:
   - Сначала жертва Созидателям, затем все остальное.
   Граанч смерил его нехорошим, оценивающим взглядом и поднялся с места,
опираясь на свою чупагу. Роман, стараясь  держаться  поблизости,  наспех
прощупал  окрестности   на   предмет   магии.   По   всему,   во   время
жертвоприношения следовало ждать каких-то  малоприятных  неожиданностей.
На первый взгляд все было спокойно, но Рамиэрль уже давно не доверял  не
то что первым, но и вторым, и  третьим  взглядам.  Неприятность  тем  не
менее появилась не  в  виде  притаившихся  бледных.  Ее  принес  молодой
гоблин, узор чупаги которого, хоть и более простой,  напоминал  орнамент
на чупаге Верховного.  Эти  двое  говорили  шепотом,  но  по  тому,  как
нахмурился несгибаемый Граанч, Роман понял: произошло что-то неприятное,
требующее безотлагательного вмешательства. Верховный  жрец-старейшина  с
достоинством, но явно поспешая, направился вниз,  за  ним,  опираясь  на
свои чупаги и соблюдая  строгий,  но  пока  непонятный  Роману  порядок,
последовали остальные, за которыми  двинулись  допущенные  на  совещание
старейшин одиночки вроде самого Романа.
   Эльф еще раз проверил все вокруг. Что бы там ни  происходило,  магией
оно пока не пахло, а это значит, что для гоблинов он останется одним  из
них. Если не выдать себя каким-то дурацким поступком, у  него  есть  все
шансы через месяц-другой увидеть Рене.
   Старейшины шли между взволнованными соплеменниками почтительно, но не
подобострастно расступавшимися  перед  ними.  Наконец  они  оказались  у
подножия  скалы  Ангеса.  Когда-то  здесь  начиналась  трещина-тропа   к
Обители, ныне скрытая в ледяной воде. Достигнув  подножия  скалы,  поток
разделялся надвое, обтекая чуть  выпуклое  дно  долины,  он  устремлялся
вниз, прижимаясь к ее стенам и,  как  заметил  Роман,  подмывая  их,  и,
наконец, исчезал в боковом ущелье. За время отсутствия Романа  на  самом
конце  новоявленного  мыса  успели  установить  четыре  валуна,   видимо
предназначенных для жертвоприношения. На одном из  них,  самом  высоком,
даже развели огонь. У другого  лежали,  иногда  конвульсивно  подергивая
связанными ногами, несколько  овец,  косуля,  кабан  и  самый  настоящий
горный медведь, гордость  какого-то  удачливого  охотника-горца.  Однако
глаза всех были обращены в другую сторону. Роман вгляделся, вслушался  и
все понял.
   Какому-то гоблину удалось  захватить  нескольких  человек,  и  теперь
самые  ярые  сторонники  Истинных  Созидателей  намеревались   возродить
древнюю традицию человеческих жертвоприношений.  Появление  новой  реки,
перекрывшей путь к Ночной Обители, трактовалось как знамение  гнева  душ
Созидателей, неудовлетворенных жалкими жертвами, а также недвусмысленное
указание на то, что нужно выйти из своих  гор  и  смести  с  лица  земли
предателей, отказавшихся  от  богов.  Большинство  собравшихся,  однако,
безмолвствовало,  видимо  ожидая  слова  старейшин.  Роман   глянул   на
счастливчика,  захватившего  столь  ценный  трофей.  Высокий,  но  такой
широкоплечий, что казался приземистым, он с деланым равнодушием  смотрел
куда-то вверх, однако его прямо-таки распирало от  сознания  собственной
значимости.  Эльф  вздохнул,  видимо,  ему  предстояло  увидеть   весьма
неприятное зрелище, хоть бы Кризе не досталось удобного места нечего  ей
такое видеть.
   Граанч пад Никор Ранна, тяжело ступая, вышел вперед и  трижды  ударил
своей чупагой о камень.
   - Время! - провозгласил он.
   - Воистину время, - согласно наклонили головы старейшины. - В  память
о тех, кто создал все  сущее,  добровольно  откажемся  от  лучшего,  что
имеем.
   - Откажемся, - на этот раз грохнула вся долина.
   Граанч еще раз ударил  чупагой,  и  его  топорик  окутало  призрачное
голубоватое пламя, подобное тому, что иногда пляшет на мачтах  кораблей.
Роман, вздрогнув от неожиданности, еще раз  проверил  окрестности.  Нет,
магией, колдовством тут и не пахло. И тем  не  -  менее  холодный  огонь
продолжал гореть. Верховный поднял чупагу вверх, и тут же пламя охватило
вершины десятка гигантских лиственниц, росших на склонах.
   - Мы сказали, нас услышали, - провозгласил Верховный.
   - Воистину, - подтвердили старейшины.
   Дальнейшее ничем  не  отличалось  от  обрядов,  многократно  виденных
Романом во время скитаний по странам, куда еще не дотянулась рука Церкви
Единой и Единственной с ее ладаном и красным вином и куда не ступал конь
последователей   пророка   Баадука,   саблей   и   огнем    утверждавших
необходимость шесть раз на дню с воплями валиться  на  колени,  обратясь
лицом на закат. Другое дело, что, утверждая свою веру,  и  последователи
Спасителя, и почитатели Баадука  пустили  столько  кровищи,  что  в  ней
утонул бы самый кровожадный бог древности. К тому же  и  в  Атэве,  и  в
Арции люди втихаря продолжали баловать  Хранителей  и  духов,  перерезая
глотки баранам и сворачивая шеи курам и уткам,  выкупая  кровью  животин
удачу. А в душных джунглях Сура до сих пор кочевали племена,  жертвующие
Духу Предков кто младенцев, кто только что созревших девушек,  а  кто  и
впавших в  старческую  немощь  вождей.  Кровавых  жертв  не  признавали,
похоже, лишь в Эланде - маринеры предпочитали радовать духов моря частью
захваченной добычи, а не чужими, пусть и цыплячьими  жизнями.  Глядя  на
торжественные приготовления, Роман очередной раз  подумал  о  несхожести
маринеров с остальными обитателями Благодатных земель.
   У алтаря между тем все шло своим чередом. Овцы  и  косуля  безропотно
приняли свою судьбу. Кабан и медведь  пытались  бороться,  но,  накрепко
связанные, ничего не могли поделать со своими  мучителями,  и  их  кровь
смешалась с овечьей.
   Как только огромная буро-черная туша в  последний  раз  дернулась,  а
дымящееся медвежье сердце было извлечено  из  груди  горного  гиганта  и
возложено на Высокий алтарь, Верховный поднял все  еще  пылающий  топор,
явно  намереваясь  что-то  возгласить,  но  тут  вперед  выступил  самый
противный старикашка, который все  время  поддакивал  гостю.  Верховный,
похоже, не был склонен устраивать человеческое жертвоприношение, но  ему
не дали вовремя закончить церемонию.
   - Созидатели, - возопил сторонник Севера, - ждут от нас  стойкости  и
веры. Мы должны вырвать сердца предателей, и мы должны  быть  жестоки  к
врагам, только тогда мы вновь обретем  богов.  Только  тогда  мир  вновь
будут принадлежать нам! Вспомним Песнь Уцелевшего: "Кровь отступников на
Алтаре открывает дорогу в Небо!" Вспомним Предсказание. Колдун с  равнин
с рыжим младенцем знаменуют  конец  и  начало!  Кровь  младенца  откроет
Ночному Народу дорогу вниз, а предателям  -  дорогу  в  ледяную  пустоту
небес! Свершилось! Мой сын привел в Великую Ночь  к  Обители  колдуна  с
рыжим младенцем! Их кровь откроет нам врата удачи.  Наш  поход  потрясет
корни гор!
   Беснующийся фанатик внезапно остановился, повелительно махнул  рукой,
и в круг гордо вступил так не понравившийся Роману здоровила, за которым
воин с довольно-таки тупым лицом волок к алтарю толстенького оборванного
человека, прижимавшего к груди сверток с ребенком, а за  ними  еще  один
гоблин тащил за волосы пронзительно визжащую молодую женщину.
   Роману показалось, что он наконец-то  сошел  с  ума.  Каким,  во  имя
Великого Лебедя, образом здесь, в горах, мог оказаться  Симон  с  Лисьей
улицы, деверь Лупе, соратник и друг?!  Что  за  женщина  с  ним,  откуда
ребенок?  Будь  оно  проклято,  ремесло  разведчика!  Разведчик   всегда
предатель. Он предает тех, кто ему верит и выбалтывает  сокровенное.  Он
предает своих, потому что... Да потому что он,  Роман  Ясный,  не  может
сейчас выхватить шпагу и броситься на  выручку  маленькому  лекарю.  Это
безнадежно - гоблинов тысячи, а он один, если не считать Кризы,  которой
он теперь не сможет никогда посмотреть в глаза. Но он ОБЯЗАН  вернуться,
потому что талисман Ангеса не должен вновь затеряться  или,  не  приведи
Великие Братья, попасть в руки ройгианцев! Он  должен  вернуться,  чтобы
рассказать об увиденном, чтобы встать рядом с Рене в той битве,  где  он
принесет больше пользы, чем здесь... Будь  оно  все  трижды,  четырежды,
десять тысяч раз проклято!  Роман  не  мог  даже  отвернуться,  так  как
гоблины его бы не поняли. Тысячи глаз были прикованы к алтарю.
   В память Романа навеки врезалась эта сцена. Мертвенный свет пылающих,
но несгоравших лиственниц, освещавших пятнистые от звериной крови  камни
алтаря, шум неистового потока, притихшая толпа и семь  застывших  фигур.
Фанатик Кадэррок - воплощение триумфа и мракобесия  (и  как  только  он,
Рамиэрль из клана Лебедя, мог подумать, что проклятые гоблины отличаются
от людей и эльфов лишь внешним видом?!), Верховный,  все  еще  сжимающий
пылающую чупагу, но  почти  утративший  власть,  трое  воинов,  тупых  и
свирепых (этих он, Рамиэрль, рано или поздно убьет, хотя от  этого  вряд
ли будет легче), женщина, которая не могла уже даже  кричать,  и  Симон,
пытающийся прикрыть собой какого-то  ребенка.  Время  остановилось,  как
останавливается всегда, когда мы выбираем меньшее из  зол.  Было  видно,
как лекарь обвел глазами толпу на склонах, проклятое  эльфийское  зрение
позволяло видеть все до мельчайших подробностей: кровоточащие ссадины на
лице женщины - видно, ее тащили лицом по шероховатым  камням  или  льду,
обрывки рыжей лекарской мантии  Симона,  разноцветные  полоски  толстого
одеяльца, в котором заходился плачем ребенок, осклабленные зверские рожи
добытчиков... Кадэррок пад  Ухэр,  уже  не  оглядываясь  на  Верховного,
обнажил нож, вероятно специально заготовленный для  такого  случая.  Его
звероподобный сынок, перехватив поудобнее спутанную гриву волос, толкнул
пленницу вперед, женщина упала на колени.
   - Зрите, - вновь возопил отец удачливого охотника, - я,  я,  Кадэррок
пад Ухэр, исполню предначертанное во имя Возвращения!
   И тут в круг вырвалось новое лицо. Гредда!  Мать  Кризы  и  Греддока,
орка, осмелившаяся любить того, кого  захотела,  и  заплатившая  за  это
изгнанием и чуть ли не жизнью. Роман ее узнал сразу, хоть и  видел  лишь
единожды. Нет, воистину гоблины, как и люди и  эльфы,  способны  как  на
великую жестокость, так и на милосердие.
   Гредда озверевшей кошкой налетела на охотника и изо всех сил толкнула
его. Тот то ли не ожидал нападения, то ли неловко стоял, но гоблин упал,
нелепо задрав огромные ножищи. Он так и не выпустил волосы женщины, и та
свалилась на своего мучителя. По рядам зрителей пронесся ропот. А  потом
все стихло, казалось, стало слышно, как падает редкий крупный снег.
   - Ты, - закричала Гредда, поворачивая лицо к  жрецу-старейшине.  Кто,
глядя  в  ее  лицо,  осмелился  бы  сказать,  что  орки   безобразны   и
звероподобны?! - Ты,  убийца!  Упырь!  На  тебе  крови,  как  на  зимнем
медведе! На тебе и твоих выродках!
   - Уведите безумную, - холодный, презрительный  голос,  без  сомнения,
мог принадлежать только гостю с Севера, до поры остававшемуся в тени.  -
Я САМ принесу жертву во имя Возвращения - уведите эту женщину! Я сказал,
иначе мне придется принести в жертву и ее, дабы  ее  вопли  не  сглазили
Великого Дела, - повторил посланник еще раз, в то время  как  его  воины
выстроились у алтаря по обе стороны Верховного,  который  рванулся  было
что-то сказать, но потом  угрюмо  опустил  голову,  заранее  смиряясь  с
поражением.
   Роман только сжал зубы, что  ж,  этого  он  тоже  убьет!  Гредда  же,
обнажив охотничий нож - такой же, как у Кризы, закрыла собой человека  с
ребенком. Она не собиралась уходить.
   - Убийца, - повторила она с  вызовом,  -  ты  говоришь,  что  служишь
богам?! Горе им, если у них такие слуги, и горе нам, если к нам вернутся
такие боги. Твое дело Проклятое! - кроме ножа, у нее  было  только  одно
оружие, которым владеют даже связанные по рукам и ногам  пленники,  если
их дух не сломлен.
   Тысячи глаз видели, как Грэдда плюнула  в  сторону  Кадэррока  и  его
хозяина. И  внезапный  порыв  ветра  бросил  этот  плевок  прямо  в  лоб
посланцу, который инстинктивно утерся, а потом махнул рукой. Затянутый в
черную кожу с белым Знаком рогов воин шагнул вперед. Гредда, оскалившись
волчицей, повернулась к нему, но защищаться ей не понадобилось.  Носящий
Знак рогов упал. В горле его торчала стрела. Сын не оставил мать. Вторая
стрела впилась в глаз некстати поднявшегося охотника,  и  юный  Греддок,
все еще прихрамывая, выскочил вперед, бережно, но споро помогая  поднять
женщину, в то время как могучий Рэннок с топором встал рядом с ними. И у
Романа совсем помутилось в глазах, когда совсем с другой стороны с диким
криком  "мама!"   выскочила   Криза   и,   пролетев   между   ошалевшими
"рогоносцами", встала рядом с братом.
   Никто из них, в отличие от Романа, не знал лекаря Симона, не сидел  у
него за столом, не задыхался от ужаса перед Воплощением Ройгу, не спорил
о том, какую цену и за что можно заплатить. Вряд ли кто-то  из  них,  за
исключением, может быть, Кризы,  проведшей  полгода  в  обществе  эльфа,
вообще задумывался о таких вещах, как Добро и Зло или цель  и  средства.
Но они не колебались, когда пришло время  выбирать,  хотя  никто  их  не
заставлял жертвовать жизнью, пытаясь спасти тех, кого спасти было  никак
нельзя.
   Их было четверо против...  Нет,  не  десятков  тысяч.  Десятки  тысяч
безмолвствовали, наблюдая за разворачивающейся перед ними  трагедией,  о
которой, очень может быть, спустя сотню лет будут петь песни, превознося
то ли мудрость и решительность Воина с Севера, то ли доброту Гредды... В
зависимости от того, чья возьмет. Против Гредды и ее семьи стояли  чужие
южным горам воины со Знаком рогов и беснующийся  фанатик.  Роман  видел,
что, не будь Верховный жрец-старейшина  так  подавлен,  он  бы  еще  мог
взнуздать судьбу.  Рене,  тот  наверняка  смог  бы,  Рене,  но  не  этот
согбенный годами орк, мудрый, возможно даже добрый, но опустивший руки.
   Роман отвернулся от Граанча и встретил взгляд Кризы. В  нем  не  было
укора или просьбы, а было лишь  непонимание.  В  черных  глазах  девушки
читалось одно: "Почему ты не с нами?!" Ей было  не  понять,  что  смерть
нескольких человек - меньшее  зло  в  сравнении  с  гибелью  Благодатных
земель, что добытые ими сведения  стоят  того,  чтоб  за  них  заплатить
тысячами жизней, а Кольцо и вовсе не имеет цены. Она бы не поняла...  Да
и времени объяснять у него не было.
   Роман увидел, как четверо "рогоносцев" (слава  Великому  Лебедю,  они
заявились без арбалетов!) двинулись вперед. Старый  Рэннок  поднял  свой
топор и... Роман сам не понял, как это вышло, но его рука уже  обхватила
сзади горло гостя с Севера, а кинжал оказался приставлен к  тому  месту,
где у всех -  эльфов,  людей,  гоблинов  -  пульсирует  жила  с  кровью,
которая, опять-таки у всех, одного цвета  -  алого,  как  плащ  Волинга!
Крепко держа дюжего воина, Роман, толкая его перед собой, поволок добычу
к друзьям.
   План  созрел  мгновенно.  Прикрываясь  этой  тварью,   прорваться   к
водопаду. Передать заложника Рэнноку, заставить реку отступить, только б
хватило силы  держать  заклятья,  пока  пройдут  девять  человек,  затем
бросить эту тварь в ледяную воду - не жалко, и укрыться в Обители. А там
что будет, то  и  будет...  Сразу  стало  легко  и  весело,  впервые  за
последние несколько сотен лет Рамиэрль перестал быть разведчиком и  стал
самим собой.
   Впереди послышался звон и сдавленный стон,  Роман  не  мог  видеть  -
пленник загораживал обзор, но не сомневался, что звякнул оброненный нож,
а стонала женщина. Радостно вскрикнула Криза, а потом все звуки  утонули
в хлопанье сильных крыльев...

2229 год от В. И. 2-й день месяца Сирены.
Арция. Мунт

   Разговор не заладился с  самого  начала.  Колдунья  из  Белого  Моста
молчала, сжав губы. На сей раз ее глаза глядели вполне  осмысленно,  она
не стала отрицать своего имени, сказала только, что сменила его, чтоб не
быть узнанной, а в  остальном  продолжала  цепляться  за  свою  историю.
Исходя из традиций тайной  канцелярии,  упрямицу  уже  давно  полагалось
предать пытке, после которой она наверняка бы стала более разговорчивой.
Увы, на сей  раз  испытанный  способ  не  годился.  Леопина  нужна  была
господину судебному заклинателю живой и здоровой. Гонтран не сомневался,
что она связана с теми, кого синяки прозвали резестантами. В отличие  от
недоумка ре Прю, от внимания Куй не укрылось  ни  имя  вождя  восставших
Рыгора Зимного, ни то, что восстание  началось  вскоре  после  неудачной
попытки свалить убийство циалианок на жителей Белого Моста.
   Куй, кстати, предупреждал Трюэля, что  издевательство  над  Фронтерой
кончится "малой войной". Проведший  несколько  лет  в  этих  краях,  Куй
прекрасно понимал всю абсурдность обвинений против местных селян, и  так
недовольных  поборами  и  уничтожением  бывших  вольностей.   Задабривая
арцийских нобилей и особенно южан,  Годой  осознанно  жертвовал  севером
Арции, что, по мнению Куй, было большой  глупостью,  особенно  с  учетом
того, что другой дороги в родную Годою Тарску не было. Если, разумеется,
не считать Эландских дебрей.  Воистину,  когда  Творец  захочет  кого-то
наказать, он отнимает разум. Фронтера  вспыхнула,  как  сухой  порох,  и
усмирить селян оказалось делом неподъемным, особенно после того,  как  к
ним присоединились невесть откуда взявшиеся регулярные части.
   Куй видел послания, подписанные именем Луи  Арцийского,  объявленного
убитым  в  Лагской  битве  и  даже  с  честью  похороненным  благородным
победителем. Господин судебный маг не сумел пробраться достаточно близко
к гробу, чтобы с помощью Кристалла проверить, не  была  ли  использована
магия, но  именно  это  и  стало  для  него  первой  уликой  в  "Деле  о
Недозволенной магии, творимой неким Михаем Годоем, ложно именующим  себя
императором Арции".
   Куй с самого начала был склонен думать, что Луи уцелел, впрочем, даже
если место принца занял самозванец, он достаточно смел, умен и  удачлив,
чтобы стать оружием против  Годоя,  а  в  подобной  схватке  хороши  все
средства. Во Фронтере и Нижней Арции немало л