ться ногтями  в
проклятое лицо. Это  недостойно  герцогини.  Судя  по  всему,  любовники
только начали, Шарль сказал, что вернется не раньше шестой оры,  значит,
у нее достанет времени съездить за слугами и Анастазией.  В  присутствии
циалианки прелюбодеям не отвертеться, даже если Рауль и Шарль не захотят
выносить сор из избы.
   Эстела тихонько отошла от окна,  но  топай  она,  как  болотник,  те,
внутри, ее бы не заметили.  Птичка  нервно  перебирала  копытами,  когда
женщина забиралась в седло, то ли ей передалось волнение всадницы, то ли
дело было в  поднявшемся  ветре,  принесшем  огромную  фиолетовую  тучу.
Обычно смирная кобылка до ужаса  боялась  грозы,  но  наездницу  будущий
дождь только обрадовал: теперь уж Шарль и Делия точно никуда не денутся.
Женщина осторожно отъехала на безопасное расстояние от проклятой  хибары
и пустила лошадь в галоп.
 
2862 год от В.И. 
26-й день Месяца Лебедя. 
Тагэре. 
 
   - Ты сумасшедшая, -  засмеялся  Тагэре,  играя  локонами  подруги,  -
сумасшедшая, как кошка в месяц Агнца. И ведь это я тебя разбудил!
   - Ты, - подтвердила женщина, придвигаясь поближе.
   - Знаешь, я почти благодарен той свинье, которая мне написала.
   - Что? - В васильковых глазах мелькнуло удивление. - Тебе кто-то  обо
мне написал?
   - Иначе бы я на тебя не накинулся. Твоя бланкиссима сообщила мне, что
отсылает тебя из  Фей-Вэйи,  потому  что  ты  даришь  свое  расположение
слишком многим рыцарям, и что она надеется,  что  в  Тагэре  ты  станешь
вести себя более пристойно.
   - Это написала Агриппина?!
   - Тогда у меня не было повода сомневаться. Ее печать, ее бумага, я не
очень хорошо знаю ее почерк, но подпись видел...
   - Бланкиссима знала, что я никогда...
   - Не сомневаюсь. Возможно,  это  месть  кого-то,  кому  ты  отказала.
Признайся, ведь такое было?
   - Отказала? - Анастазия была искренне удивлена. -  Но  меня  никто...
меня до тебя... я никому...
   - "Никто", "никому", -  передразнил  герцог,  к  которому,  казалось,
вернулась его природная ирония, - можешь мне не объяснять, что  "у  меня
до тебя никто". Я это, умирать буду, не забуду. Но ведь кто-то  на  тебя
наверняка заглядывался, те же рыцари, с которыми ты путешествовала.
   - Рыцари? Валентин?.. Нет! Никогда, ой...
   - Что? Вспомнила? - подался к ней Тагэре.
   - Я боялась Мулана, - прошептала Сола, - не знаю почему, но  боялась,
а он все время мне попадался, потому я с сигнором Рузо все время и ехала
рядом.
   - Ну, все ясно, - засмеялся герцог, - Мулан этот тебя взревновал. Раз
ты его побаивалась, в нем наверняка было что-то  пакостное.  Бланкиссиму
он знает, подпись ее видел... Встреться мне только этот мерзавец!  Хотя,
не будь его, мы бы до сих пор только о святой Циале и  говорили.  Ладно,
пусть живет.
   - Пусть, - легко согласилась Анастазия, - о, что это?
   - Ветер, похоже, - герцог легко соскочил с убогого ложа и  подошел  к
окну, - ты смотри, какая туча! Собирается гроза, да какая сильная.
   Словно в подтверждение его слов, вдали прорычало, и ветер  швырнул  в
окошко пригоршню камешков. Тагэре быстро оделся.
   - Нужно завести Пепла под навес, я  быстро...  Нет  худа  без  добра,
теперь у нас в запасе оры три, не меньше.
   - Ага, - кивнула Сола, принимаясь разбирать спутавшиеся волосы.
 
2862 год от В.И. 
26-й день месяца Лебедя. 
Тагэре. 
 
   Эстела гнала Птичку, позабыв о своем  обещании  ехать  только  шагом.
Делия в объятиях Шарля все еще стояла у нее перед  глазами,  она  больше
десяти лет была его женой, и увиденного вполне  хватило,  чтобы  понять:
эта встреча  не  первая.  И  не  последняя.  Он  не  просто  спутался  с
податливой бабенкой на время  болезни  супруги,  он  влюблен,  и  сильно
влюблен. Эста привыкла думать, что Шарль принадлежит ей безраздельно, ее
восхищенное  преклонение  давно  уступило  место  не  то  чтобы  чувству
превосходства, но уверенности в том, что она лучше знает, что им  нужно,
а Шарль, оказывается, великолепно обходится без нее. Все было  ложью,  и
его ежедневные визиты, и то, что он всегда спрашивал ее совета,  и  даже
бесконечные шутки на тему, что бы он  без  нее  делал.  Это  была  игра,
подлая, холодная и бездушная!
   В лицо швырнуло пригоршню земли и мелких камешков, и это было  весьма
кстати. Эстела не то чтобы пришла в себя, но хотя бы поняла, где  она  и
что происходит вокруг. Она находилась примерно на  полпути  к  замку,  в
месте, где тропа, шедшая вдоль обрывистого речного  берега,  поднималась
на высокий холм, на котором стояла  изглаженная  ветрами  статуя,  более
напоминающая валун, нежели изваяние,  а  затем  круто  спускалась  вниз,
огибала рощу и устремлялась к Тагэре. И все было бы хорошо,  если  б  не
свинцовые тучи, казалось, несущиеся над самой головой.  Эстела  повидала
немало вот таких летних гроз, налетавших, изливавших на землю моря  воды
и, грохоча, уносившихся прочь. Не было ничего  хуже,  чем  в  это  время
оказаться в скалах, названных  Грозовыми,  потому  что  небесные  стрелы
норовили попасть именно в них.
   Никто, будучи в здравом уме и твердой памяти, в преддверии  грозы  не
рискнул бы свернуть на короткую речную дорогу, но герцогине не пришло  в
голову вовремя посмотреть на небо. А теперь было поздно, возвращаться не
менее опасно, чем двигаться вперед или стоять на  месте,  ожидая,  когда
сверху хлынет поток смешанной с камнями и  глиной  воды.  Даже  обида  и
горечь отступили перед страхом, но Эстела не зря принадлежала к роду  ре
Фло, она была из тех, кто борется до конца. Она выберется из ловушки,  в
которую себя загнала, хотя бы для того, чтобы Шарль и Делия ответили  за
предательство. О, она не умрет, не доставит им такой радости!
   Ветер вновь обдал ее  холодом,  Птичка  испуганно  захрапела,  первые
дождевые капли, еще редкие, но крупные, упали на тропинку, на  лошадиную
шею, на лицо всадницы. Что ж, единственное спасение  -  быстрота.  Нужно
миновать опасное место, в конце концов, не всякий, застигнутый грозой  у
реки, погибает, и Эста послала лошадь вперед. Охваченная ужасом  кобылка
полетела, как арбалетный болт, ветер несся  рядом,  швырялся  мусором  и
пылью,   норовил   залепить   глаза,   прическа   Эстелы    растрепалась
окончательно, но она все свое  внимание  сосредоточила  на  лошади.  Все
остальное: страх, месть, обида - потом. Когда выберется.
   Дорога пошла в гору, и лошадь помимо воли сбавила  скорость,  впереди
ослепительно сверкнуло, и сразу же сухо и резко  рявкнул  гром.  Кобылка
присела на задние ноги, выправилась, а затем вскинулась на дыбы. Ударила
еще одна молния. На сей раз сзади, и Птичка обезумела окончательно. Эста
изо всех сил пыталась обуздать очумевшую от ужаса лошадь, дождь хлестал,
как бичом, мокрые волосы залепляли глаза, вокруг  непрерывно  грохотало,
после  вспышек  мертвенно-белого  света  сумерки  казались  непроглядной
темнотой. Затем что-то хлестнуло  женщину  по  щеке,  и  тут  же  Птичка
сделала резкий прыжок и понеслась вперед. Эстела отшвырнула  бесполезный
обрывок ремня и изо всех сил вцепилась в гриву вскидывающей зад  лошади.
Казалось, это продолжается бесконечно, тьму  сменял  свет,  рычал  гром,
хлестал дождь, а сверху с горы неслись реки желтой жидкой грязи.  Камень
под копытом Птички обрушился вниз, к реке, увлекая  своих  собратьев,  и
несчастная лошадь не удержалась на ногах...
 
2862 год от В.И. 
26-й день месяца Лебедя. 
Тагэре. 
 
   Шарль ссадил Соланж с коня у  маленькой  кладбищенской  часовни.  Еще
весной девушка начала ухаживать за заброшенными могилами. Тогда ей  и  в
голову не могло прийти, что это пригодится.  А  вот  теперь  она  всегда
могла  сказать,  что  была  на  кладбище.   Конечно,   безопаснее   было
встречаться по ночам ближе к утру, но  на  крыше  замка  летом  ночевали
мальчишки-пажи, а ждать до конца месяца Дракона Сола и Шарло были  не  в
состоянии.
   Анастазия легко скользнула внутрь изящного зданьица (отсюда до  замка
пол-оры пешком, даже по таким лужам),  а  герцог  направился  в  объезд.
Гроза унеслась, и в небе  и  на  душе  было  спокойно,  возвращаться  не
хотелось,  замковая  суета,  настырные  вопросы  управляющего,  вечерние
посиделки с Эстелой, письма от тестя, на которые наконец нужно ответить,
прорва других важных дел вызывали оскомину. Неужели  нельзя  забыть  обо
всем, уйти, стать листом дерева или камнем в реке? Сола что-то  говорила
об одной циалианке,  лет  пятьдесят  назад  бежавшей  с  возлюбленным  в
Проклятые земли. Как же они были правы!
   Герцог усмехнулся своим кощунственным мыслям  и,  наказывая  себя  за
лень, послал коня рысью. Он сейчас же займется делами, тем  паче  что  с
Солой удастся увидеться  лишь  за  ужином.  А  потом  придется  выжидать
кварту, а то и две. Проклятый, как же ему надоела эта осторожность,  эта
политика, эти камни на шее, с которыми ему никогда не расстаться.  Разве
что когда подрастет Филипп и сможет удержать знамя Тагэре.  Может  быть,
тогда, если Сола его не разлюбит, он и уедет с ней на край  света.  Сыну
сейчас десять, в девятнадцать на него  можно  будет  оставить  Тагэре...
Девять лет - кошачья жизнь, да и для человека немало. Но что тут  делают
его воины?
   - Что-то случилось?
   - Монсигнор...
   - Говори, Верной.
   - Герцогиня... Она до сих пор не вернулась...
   - Она уехала? Куда?! Она же не может...
   - Сегодня ей стало лучше, она решила проехаться по окрестностям.  Жак
предлагал ее сопровождать, но она запретила.
   - Какую лошадь она взяла и когда уехала?
   - Птичку. А уехала оры за две до грозы.
   - Проклятый!
   - Мы хотели проехать до Эльты, но раз монеигнор оттуда  и  никого  не
вид ел...
   - Никого...
   Шарль лихорадочно соображал, куда и, главное, зачем  понесло  Эстелу.
Она что-то заподозрила? Не может быть, он хитер, как хаонец. По  крайней
мере десяток местных прелестниц полагают, что могут  его  приручить,  но
пока он лишь снисходительно наблюдает за их усилиями. Ну а о  Соле  даже
самые отпетые юбочники Эльты отзываются не иначе как о ледышке,  которой
нравится гробить собственную молодость. Поверенных у них нет, писем друг
другу они не пишут, а на все его попытки подарить ей  хоть  что-то  Сола
отвечает отказом. Ей нет дела ни до чего, кроме него  самого.  Шарль  не
сомневался, что,  если  нужно,  она  солжет  не  только  словами,  но  и
взглядом, улыбкой и даже плачем.  Нет,  с  этой  стороны  им  ничего  не
грозит. Скорее всего Эста просто решила прогуляться, ее настигла  гроза,
она где-то переждала ненастье и скоро будет.  Людей  и  деревушек  здесь
куда больше, чем ему иногда хочется, а  уж  герцогиню  каждый  примет  с
радостью. Возможно, она у Лагаров или Катто...
   - Мы посылали к Катто и Лагарам, - виновато прервал молчание  Верной,
- сигноры там не было...
   - Думаю, она скоро вернется, - улыбнулся герцог,  -  но  давайте  для
очистки совести съездим на Грозовой.
   Грозовой кряж был последним местом, где  следовало  искать  человека,
пропавшего во время бури, и это было единственным по-настоящему  опасным
местом в округе. Но не  заметить  приближение  ненастья  мог  разве  что
мертвецки пьяный, а за то время, пока темная полоска на небе превратится
в свинцовую плиту над головой, можно три раза миновать гряду.
   - Монсигнор, не думаете же вы....
   - Не думаю, - подтвердил Тагэре, -  но,  если  мы  убедимся,  что  на
Грозовом все в порядке, можно смело возвращаться в замок и  ждать,  пока
сигнора вернется из Эльты или Ланже. Поехали.
   Воины с готовностью направились за герцогом, и в самом  Деле,  нечего
им делать недалеко от эльтского кладбища. Конечно, вряд ли  кто-то  даже
спьяну связал бы герцога и циа-лианку Анастазию, но береженого и  судьба
бережет,  к  тому  же  проверить  Грозовой  было  нелишним.  Существовал
ничтожный шанс, что там попал в беду какой-нибудь несведущий путник.
 
2862 год от В.И. 
26-й день месяца Лебедя 
Тагэре. 
 
   Соланж спокойно вошла в ворота замка, циалианку никто не искал, не до
того было. Герцог еще не вернулся, не вернулись и отряды,  отправившиеся
на поиски сигноры. Женщину это  не  слишком  заинтересовало,  но  она  с
подобающим вниманием выслушала подробнейший отчет  от  добродушной  жены
капитана гарнизона. Сигнора Аугуста была из тех, кто слышит только себя.
Толстуха то и дело вставляла в свой монолог слово "понимаешь", но ответа
ей не требовалось, и Сола думала о своем. В своей  любви  она  дошла  до
такого состояния, что все, не связанное с властителем Эльты, для нее  не
существовало. Он тоже ее любил. Переживая вновь и вновь  их  сегодняшнее
свидание, она находила бесконечные подтверждения  этой  любви.  То,  что
Шарло до сих пор не заявил о своих правах на корону, хотя  его  к  этому
подталкивала вся знать севера во главе с тестем, означало  только  одно:
власть ему не нужна, так же  как  и  ей.  Так  почему  бы  им  обоим  не
разорвать путы? Она забудет о сестринстве, он  о  Тагэре.  В  мире  есть
земли, где их никто никогда не найдет.
   Конечно, просто так бежать  нельзя.  И  не  только  потому,  что  это
опасно, но и потому, что от этого пострадают другие люди.  Агриппине  не
простят, что она покровительствовала прелюбодейке и предательнице, да  и
дети Шарля не должны знать, что отец их бросил, к тому же право на титул
Филипп получит только после смерти отца. Так почему бы им  не  разыграть
несчастный случай?
   Поглощенная этой мыслью, Анастазия перестала замечать окружающий мир,
благо  гудящая  капитанша  ей  не   мешала,   но   внезапно   казавшийся
неиссякаемым словесный поток прервался. Что-то случилось, и Сола  вместе
с сигнорой Аугустой поспешили во двор, откуда доносились шум и крики.
   В каком-то странном оцепенении циалианка наблюдала, как Шарло куда-то
несет бесчувственную, перемазанную глиной  женщину,  а  за  ним  семенит
медикус с совершенно белым лицом.  То,  что  это  была  герцогиня,  Сола
поняла не сразу, а поняв, вся обратилась в слух, и, право слово, ей было
что услышать.
   Эстелу нашли на тропе возле утеса. Она то ли упала, то  ли  успела  в
последний момент спрыгнуть с обреченной лошади. Кости  у  графини  вроде
целы, но она сильно ударилась, в том числе  и  головой,  короче,  ничего
хорошего.
   Сердце Анастазии было готово выпрыгнуть из груди. Умом ей  было  жаль
герцогиню, которая не сделала ей ничего плохого, но куда больше  женщину
мучила предательская мыслишка: если Шарль сегодня овдовеет, она могла бы
стать  его  женой.  Но  возненавидеть  циалианское  покрывало  Соле   не
пришлось. Как всегда, толстая Аугуста разузнала все новости  и  разнесла
их по замку.
   Во-первых, герцогиня пришла в себя, и ей лично  ничего  не  угрожает.
Во-вторых, медикус боится за ребенка, полагая, что ему мог быть  нанесен
серьезный вред, и предлагает прервать  беременность.  В-третьих,  Эстела
сошла с ума, так как, придя в себя, набросилась на герцога, обвиняя  его
в измене, чему она якобы сама была  свидетельницей.  Глупость,  конечно,
потому что Делия ре Фло, которую герцогиня "застала" со своим  супругом,
не выходила из замка. Но Эстела никому и ничему  не  верит,  и  то,  что
происходило в ее опочивальне, не поддается  никакому  описанию.  Женщина
рвалась  убить  и  мужа,  и  Делию,  выкрикивала  жуткие  оскорбления  и
проклятия, и в конце концов Корнелиусу пришлось  прибегнуть  к  магии  и
заставить ее выпить снотворное.
   - Не позавидуешь монсигнору, - заключила Аугуста, -  если  беременная
что в голову вобьет, ее не убедишь.  Понимаешь?  А  эта  еще  и  головой
ударилась! Да она всегда была сумасбродкой!  И  гордая,  как  Проклятый.
Если герцог и грел бы чужие постели, уж я бы его не осудила, понимаешь?
   Еще бы Сола не понимала!
 
Проклятый 
 
   - Что ты собираешься делать? - Вопрос Ларэна  вырвал  его  из  потока
бессмысленной животной радости.
   - Что делать? - переспросил  Эрасти,  разглядывая  свои  руки.  -  Не
знаю... Я хотел бы остаться здесь еще немного. Эльф  молчал,  и  человек
добавил:
   - Если это невозможно, я уйду прямо сейчас.
   - Это возможно, - обронил Ларэн, - ты уйдешь, когда и куда  захочешь,
но я должен знать, куда и когда. Сейчас можешь не отвечать...
   - Отчего же, - вскинул голову Эрасти, - я  уйду  зимой,  когда  можно
будет пройти через болота, а пойду я в Эртруд.
   - Не в Арцию?
   - В Арцию? - Эрасти удивленно поднял темную бровь. - Почему я  должен
идти в Арцию? Что я там позабыл? - Разве ты не хочешь отомстить?
   - Яне стану мстить Анхелю.
   - Почему? Ты не веришь в его предательство или по-прежнему любишь его
и потому прощаешь?
   Он задумался. Иногда выразить  словами  то,  что  кажется  очевидным,
труднее, чем скрыть незнание в потоке витиеватых фраз. Эльф ждал ответа,
было ясно, что он его не отпустит, пока не поймет. Эрасти поднял голову.
   - Я попробую объяснить. Я не верю, что  меня  предал  Анхель,  я  это
знаю. Знал и раньше, до того, как ты мне об этом сказал. Кольцо...
   - Его можно украсть.
   - Можно украсть Кольцо, но не слова, с которыми мне его передали.
   - А во-вторых, хотя довольно и первого довода.
   - Во-вторых? - Церна кривовато улыбнулся.  -  Анхель  не  может  жить
спокойно, пока  жив  я.  Понимаешь...  -  Ну  как  объяснить  вечному  и
прекрасному созданию, наивному даже в  своей  мудрости,  то,  что  может
понять лишь смертный?
   - Не понимаю, объясни.
   А эльфы, оказывается, умеют шутить. Отчего-то это  открытие  поразило
его больше, чем собственное чудесное спасение и осознание  того,  что  в
Тарре живут не только  люди  и  что  многое  из  того,  что  он  почитал
сказками, существует или существовало.
   - Я жду, Эрасти.
   - Может, это прозвучит глупо, но Анхель хотел того же,  что  и  я,  -
справедливости и милосердия для тех, кто не может  позаботиться  о  себе
сам. Ради этого он пошел против семьи, был готов на все, даже на смерть.
Это он открыл мне глаза...
   - Ты прощаешь его из чувства благодарности?
   - Я не прощаю его. Ларэн, ты сам завел этот  разговор,  так  выслушай
меня до конца, мне и так трудно говорить, мысли расползаются, как котята
из корзинки. Если я сейчас не смогу  объясниться,  я  этого  никогда  не
смогу.
   Эльф больше не перебивал, только смотрел  огромными  синими  глазами.
Похоже, этот разговор был ему очень важен.
   - Понимаешь, Ларэн, - Творец, как же мало слов в арцийском  языке!  -
Анхель верил в то, что делал. А я поверил ему. Я не верил ни  в  Творца,
ни в  Антипода,  но  Свобода  стала  моим  богом.  Свобода  для  всех  и
Милосердие для тех, кто в нем нуждается. Мы двадцать раз были готовы  за
это умереть, но мы не умерли, а  победили.  И  все  пошло  не  так.  Нам
казалось, что стоит выполоть сорняки, и тут же мир  зарастет  лилиями  и
виноградом. А вместо одного большого зла из земли полезли десятки малых,
каждое из которых хотело стать большим... Наверное, я говорю глупо?
   - Отнюдь нет. Продолжай.
   - Анхелю было труднее, чем мне. Он был первым, я - вторым. Решал  он,
и решения эти часто были не такими, как мне хотелось, как  когда-то  нам
обоим виделось из Мирии. Он все больше и больше становился  императором,
а я оставался резестантом.
   В конце концов мы перестали  понимать  друг  друга.  Он  считал,  что
по-другому нельзя, а я считал, что нельзя  делать  то,  что  делает  он.
Иначе зачем было нужно городить огород и свергать  Пурину?  Чтобы  стать
такими же, ну, разве что чуток лучше? Наша дружба  была  очень  крепкой,
она выдержала два года власти, но потом мы все же рассорились. Когда  он
приказал подавить голодный бунт. Да, голодных на улицу вывели сторонники
Пурины, предварительно выкатив им вина. Да, не брось Анхель на усмирение
тяжеловооруженных  всадников,  пьяная  толпа  разнесла  бы   не   только
императорский дворец, но и всю столицу. Но ведь они  действительно  были
голодными, им было плохо.
   Во времена Пурины в Мунте жили лучше, чем в провинциях, а после нашей
победы всем стало одинаково худо. Анхель  считал,  что  он  справится  с