стоявших   насмерть
пехотинцев, всю зиму только и делавших, что  учившихся  отбивать  конные
атаки.
   Сверкающая на солнце лавина всадников наскочила на четыре  Кантисских
полка и отлетела назад. Тарскийцы снова разогнали  коней  и  опять  были
отброшены. Действующие под  прикрытием  пикинеров,  разделенные  на  три
очереди мушкетеры ни на минуту не ослабляли огонь. Пока  одни  целились,
другие стреляли и  быстро  отходили  назад,  уступая  место  только  что
перезарядившим  свои  мушкеты.  Не  отставали  и  арбалетчики,  выстрелы
которых хоть и не пугали лошадей, зато отличались большой точностью.
   В самом центре треугольника стоял  личный  резерв  Его  Святейшества,
разбитый на десятки, каждый из которых в любую секунду был готов закрыть
брешь, буде таковая образуется.
   Вскоре перед кантиссцами возникло подобие вала из мертвых и умирающих
коней и всадников, что упрочило позиции обороняющихся, так как подлететь
к  ним  на  всем  скаку  стало  невозможно.   Кавалеристам   приходилось
придерживать лошадей, выискивая,  куда  бы  можно  было  их  послать.  А
мушкеты и арбалеты били и били...
   После  четвертой  атаки  всадники  рассудили,  что   ломать   шеи   и
подставлять грудь под пробивающие  кирасы  пули  не  столь  весело,  как
топтать убегающих,  и  резко  отвернули  в  сторону.  Архипастырь  шумно
вздохнул и, вместо того чтоб осенить себя знамением  Творца,  потребовал
вина. К нему со всех  сторон  протянулось  несколько  фляжек,  и  Феликс
неожиданно для самого себя рассмеялся, хотя повода для этого не  было  и
быть не могло. Их местный успех тонул в общей катастрофе. Бывший  рыцарь
посмотрел  на  небо.  Зимой  в  эту  ору  на  землю  уже  спустились  бы
спасительные сумерки, но сейчас до вечера было безумно далеко.
   Архипастырь не обманывал себя. Михай  Годой  показал  себя  блестящим
стратегом.  Конечно,  военная  история  знавала  и   более   дерзкие   и
неожиданные замыслы,  но  настоящий  бой  отличается  от  эрмета.  Здесь
ценится не изящество решения, а  конечный  результат.  Узурпатор  своего
добился. Арцийская армия практически  уничтожена,  это  очевидно.  Скоро
Михай получит донесения  о  том,  что  творится  на  поле,  и  наверняка
прикажет добить самых упрямых.
   Феликс скрипнул зубами от горечи и бессилия. Если  б  так,  как  они,
сражалась  хотя  бы  треть  арцийцев,  если  бы  эти  конные  идиоты  не
расстроили собственные ряды, если бы... Впрочем, чего толку  сожалеть  о
том, что уже произошло. Надо думать, что делать дальше.
   Его Святейшество постарался представить себе поле  боя  целиком.  Они
все еще удерживают правый фланг, но центр продавлен  как  гнилой  арбуз.
Что творилось слева, Феликс не знал. Что же делать? Немедленно  отходить
на Кантиску? Ни в коем случае! Их позиция, нечаянно укрепленная  трупами
противников, сейчас предпочтительнее. Если сняться с места  дотемна,  их
погонят по дороге, как скот на бойню, и на их плечах ворвутся  в  Святую
область. Нет, придется стоять до конца  и,  конечно  же,  выяснить,  что
творится в других местах...
   - Рафал! - молодой офицер, после своего похода в Пантану  ходивший  с
каким-то просветленно-отрешенным  лицом,  что  не  мешало  ему  блестяще
исполнять свои обязанности, вытянулся в струнку. - Возьми десять человек
и разведай, как дела. Всех, кого встретите и кто  не  наложил  в  штаны,
гнать сюда. Раненых и перетрусивших заворачивать на Святую дорогу. Пусть
уходят. В Мунт идти нечего, считай, он уже взят...
   - Слушаюсь!
   - Ласло! Пять сотен группами по десять. От наших тылов полукругом  до
вон того мостика. Перед мостиком сотню мушкетеров. Пока не разрушать!
   - Слушаюсь!
   Мостик честно отработал свое помилование. Не прошло  и  оры,  как  по
нему в полном порядке подошла баронская дружина. Утром она не показалась
бы значительной,  но  после  чудовищной  резни,  в  которой  полег  цвет
арцийской конницы, эти семьсот с  лишним  хорошо  вооруженных  всадников
казались сущим кладом. Феликс вздрогнул от радости, узнав сигну, которую
упрямо вздымал крепкий паренек, ехавший  впереди  седого  здоровяка.  Из
облака вздымается мужская рука с золотым мечом! Барон Шада!  Товарищ  по
Авире! Сколько лет прошло...
   Барон поседел и погрузнел, но остался все таким же -  неторопливым  и
надежным. Он не ослушался приказа вице-маршала,  но  тронулся  со  своих
позиций последним, а  затем,  оказавшись  в  тылу  кавалерийской  атаки,
быстро перебросил свои пять сотен на правый фланг, решив  не  усугублять
столпотворение. Когда же произошло  то,  что  произошло,  люди  Шады  не
понеслись сломя голову по своим же следам, а еще больше забрали  вправо,
выехав на лесную опушку, и лихо ударили в бок коннице противника, хорошо
напоив кровью свои клинки и выиграв полоры передышки для  тех,  кто  был
сзади. К счастью, там также оказался весьма толковый народ. В результате
к  барону  Шаде  пристал  полк  "Старых  Быков"  и  несколько   десятков
кавалеристов из расстроенных дружин.
   Оценив положение и узнав от пойманного за плечо беглеца, что в лагере
орудуют тарскийцы, а левый  фланг  обойден  вражеской  кавалерией,  Шада
принял единственно верное решение:  по-прежнему  держась  правого  края,
повернул к Кантисскому тракту.
   - Я знал, что из тебя поп, как из меня девственница, -  хрипел  барон
сорванным в горячке боя голосом, - тебя б в центр, и позорища бы  такого
не случилось! А мерзавца этого своими руками пополам разорву...
   - Какого мерзавца? - Феликс, окончательно махнув рукой на  свой  сан,
отпил еще вина. - Не забывай, мы не знаем, что творится рядом!
   - А там такое творится, что выть впору, - прохрипел исполин, - все их
сволочное племя такое! Думали, от Бернара избавились, так  Марциала  нам
подсудобили! В резерве его оставили, чтоб под ногами не путался, так  он
же всех и предал!
   - Как предал? - в голосе Феликса зазвенел металл.
   Для себя Архипастырь  объяснял  катастрофу  цепью  ошибок  и  роковых
случайностей, но предательство...
   - Крыса эта голубая и предала! Гарнизон пропустил их,  как  своих,  а
под их прикрытием в лагерь тарскийцы вломились.
   - Что ж, - Феликс говорил  это  скорее  для  себя,  и  его  холодные,
тяжелые слова казались куда страшнее вулканической ярости барона, -  что
ж, мы должны выжить хотя бы для того, чтобы покарать предателей...

2229 год от В. И. 4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

   Луи, воспользовавшись передышкой, разодрал шейный  платок  и  повязал
его вокруг лба, чтобы пот, смешанный с кровью - проклятая ссадина  опять
принялась кровоточить, - не заливал глаза. Солнце, хоть  и  клонилось  к
западу, пекло немилосердно. Больше всего на свете хотелось пить,  но  до
воды было так же далеко, как до Эланда. Принц  оглядел  свой  поредевший
отряд. Сотен восемь, не более, из которых добрая  треть  ранена,  многие
тяжело. Луи приложил руку к глазам и огляделся. Бой откатился далеко  на
юго-восток, там что-то горело, и мутные  клубы  дыма  тянулись  вверх  к
безжалостному солнцу. Проклятые гоблины  перли  вперед,  не  считаясь  с
потерями.
   - На этот раз они, похоже, своего добьются,  -  Матей  покачал  лысой
головой,  показывая  на  зашевелившихся  внизу  таянских  конников   под
тарскийскими консигнами. Ветеран, как и сам Луи, давным-давно  расстался
со своим шлемом - раскаленное железо было страшнее смерти, - что  ж,  мы
сделали все, что могли, и посмотрел бы я на тех, кто сделал бы больше.
   - Дядька Шарль, - принц сам не понял, как с его губ сорвалось детское
прозвище, -  мы  сделаем  больше,  если  останемся  в  живых.  Нам  надо
прорываться к лесу.
   - Ты командуешь, тебе и решать, но я  тоже  думаю,  что  умирать  нам
рановато. Я еще посмотрю, как кое-кого  вздернут  вверх  ногами.  Ладно,
подниму всех, кто остался.
   Луи кивнул, прикидывая расстояние до спасительного леса. Что  ж,  они
могут проскочить, это всяко лучше, чем ждать  смерти  среди  раскаленных
валунов. Принц проверил шпагу и кинжал.  Пистоли  почти  бесполезны,  не
заряжать же их на скаку, но на два выстрела хватит. Гайда тяжело дышала,
вывалив язык, - жара допекала ее едва ли не больше  всех.  Луи  потрепал
собаку по меховому загривку, и та ответила дружелюбным ворчанием. Что ж,
подружка, тебе тоже придется прорываться с боем...
   Жани, один из сигурантов, с рукой на перевязи  и  обмотанной  цветным
шарфом головой, что делало его похожим на атэва, свесил  голову  вниз  и
вгляделся в таянцев.
   - Сейчас попрут!
   - Значит, так! Сталкиваем камни и скачем следом, пока те не пришли  в
себя. Наше дело добраться до леса, а там... Словом, как кому повезет.
   - Правильно, - поддержал  вернувшийся  Матей,  -  не  старайся  убить
одного врага сегодня,  если  выживешь,  завтра  прикончишь  дюжину.  Ну,
помоги нам, святой Эрасти!
   - Поможет, если мы поможем себе сами,  -  откликнулся  Луи,  которому
вдруг стало легко и весело,  как  после  кубка  хорошего  вина.  -  Все,
давай...
   Гигантские камни нехотя покидали насиженные местечки, но,  очутившись
на  свободе,  с  грохотом  понеслись  вперед,  наслаждаясь  после  веков
неподвижности кратким неистовым бегом.
   Атакующие, поднявшиеся почти на  середину  холма,  ничего  не  успели
предпринять, да и что они могли  противопоставить  обезумевшим  каменным
глыбам? Некоторых убило сразу, другим удалось увернуться, и они с ужасом
бросились вниз, несколько людей и коней с переломанными ногами и спинами
корчились  на  земле,  крича  от  боли  и  ужаса.  Наиболее   смелые   и
сообразительные продолжали подниматься вверх, понимая, что от катящегося
камня легче спастись, пока он еще не взял разгон и когда тебя  не  давит
обезумевшая толпа. Таких, впрочем, было немного, и выдержка их не спасла
-  вслед  за  камнями  вниз  лавиной   бросились   всадники   и   пешие,
воспользовавшиеся заминкой, чтобы  смешаться  с  врагами,  сделав  таким
образом бесполезными мушкеты и арбалеты.
   Луи врубился в таянцев одним из первых. Конечно, окажись на их  месте
гоблины, арцийцам пришлось бы не сладко,  но  те,  к  счастью,  отстали,
сойдясь в смертельной схватке с  отрядом  Кривого  Жиля.  Таянцы  же  не
горели желанием умирать за регента, так что людям Луи удалось прорваться
сквозь ряды атакующих. Казалось,  им  улыбнулась  удача,  лес  маячил  в
какой-то тысяче шагов, растерянные преследователи отнюдь  не  рвались  в
бой, но, к несчастью, на дороге показалась колонна  мушкетеров  -  Годой
перегруппировывал войска, стягивая их  в  один  кулак,  чтобы  покончить
наконец с сопротивлением церковников.
   Командир вновь  прибывших  быстро  разобрался,  что  к  чему.  Он  не
собирался вступать в  бой  и  даже  надолго  замедлять  движение,  но  и
оставлять за спиной большую вооруженную группу тоже не хотел,  тарскийцы
уже  успели  испытать  на  своей  шкуре,  что  могут  натворить   враги,
появляющиеся по ночам  из  лесов.  Один  из  лучших  офицеров  Годоя  не
представлял, что судьба свела его как раз с теми, кто от  самой  Олецьки
не мытьем  так  катаньем  затруднял  их  продвижение  в  глубь  империи.
Впрочем, мушкетеры и так действовали четко  и  слаженно.  Первые  номера
опустились на одно колено, вторые встали  у  них  за  плечами,  командир
поднял руку, и началось избиение.
   Залпы застали отступающих на полдороге  к  спасительной  чаще,  и  им
ничего  не  оставалось,  как,  не  оглядываясь  на  упавших   товарищей,
продолжать безумный бег.  Другого  выхода  просто  не  было,  разве  что
бросить лошадей и залечь, но это лишь отсрочило бы  конец.  Луи  увидел,
как Матей рухнул вместе с конем и ринулся к нему. Ветеран  был  жив,  но
спина его была в крови. Принц рывком - откуда силы  взялись  -  забросил
старика седло и вскочил сзади.
   - Брось, дурак, - в бешенстве прошипел Матей, но Луи и не подумал это
сделать, все свое внимание сосредоточив на большом восхитительном кусте,
первым выбежавшим из леса в  поле.  Одна  пуля  просвистела  над  плечом
принца, другая вжикнула прямо над головой, задев волосы. Видимо,  кто-то
взял на прицел именно их. Луи не сомневался, что  следующий  выстрел  их
накроет -  до  спасительного  куста  оставалось  еще  шагов  двести,  но
внезапно их окутало пылевое облако, сквозь которое с трудом  угадывались
очертания  леса.  Мушкетерам  теперь   пришлось   бить   вслепую.   Луи,
немилосердно чихая - спасительница-пыль, как  и  положено  пыли,  упрямо
лезла  в  глаза  и  нос,  -  поравнялся  с  вожделенным  кустом,  но  не
остановился,  пока  между  ним  и  преследователями  не  встали  заросли
боярышника и целый строй молоденьких буков. Матей глухо застонал, и Луи,
вздрогнув, торопливо положил его на землю.  Граф  еще  дышал,  но  принц
отчего-то сразу понял, что это конец.
   Содрав остатки своего колета и положив их под  голову  дядьке  Шарлю,
Луи сидел  рядом  и  ждал  неизбежного.  Незаметно  подползла  Гайда  и,
подскуливая, растянулась у ног хозяина. Люди принца, что-то  около  двух
сотен, бестолково толкались  в  стороне,  не  решаясь  подойти.  Кто-то,
впрочем, не поленился и, услышав журчание ручейка,  принес  в  уцелевшем
шлеме воды.
   Жани, слегка отдышавшись, осторожно вернулся на опушку и  с  радостью
убедился, что их не преследуют. Странная пыльная туча исчезла, словно ее
и не было. Только на зеленой траве там и  сям  темнели  страшные  пятна.
Арциец вздохнул и поплелся к своим, так и не заметив стройной фигурки  в
сереньком плаще, затаившейся среди серебристых буковых стволов.

2229 год от В. И. Ночь с 4-го на 5-й день месяца Медведя.
Идакона. Эланд

   Шандер не спал. По ночам  ему  редко  удавалось  заснуть.  От  сонных
зелий,  которыми  его  пичкали  растерянные  медикусы,  граф  отказался.
Вернее, он их принимал с благодарностью, а затем выплескивал в окно  или
в камин, у огня которого и коротал ночи. На это сил у него еще  хватало.
Признаться   врачам,   что   уж   лучше    бессонница,    чем    кошмары
полусна-полубреда, в который он проваливался, как только его волю ломала
настойка рысьих ушек или восьмилистника, Шандер не  мог.  Рене  он  тоже
ничего не говорил, так как не хотел становиться еще одним камнем на  шее
адмирала. Тот заскакивал дважды в день, утром и вечером, молча клал руку
на плечо и в девяти случаях из десяти сразу же куда-то уносился.  Иногда
по вечерам присаживался, выпивал кубок  вина,  рассказывал  о  том,  что
творится, хотя Шандеру казалось,  что  он  скорее  разговаривает  сам  с
собой...
   Вести были тревожные, хотя, хвала великомученику  Эрасти,  пока  речь
шла просто о надвигающейся войне. О войне нехорошей, с неравными  силами
и сильным врагом, но ни про  каких  Белых  Оленей  и  прочую  чертовщину
слышно не было. На границе с Эландом поиск разведчиков; сожженные  мосты
и мельницы. На границе с Арцией - тишина.
   Пока дороги как следует  не  подсохнут,  Михай  вряд  ли  решится  на
наступление, зато потом мешкать не будет. Кем-кем, а дураком  Самозваный
регент не был. Шандер  покачал  головой  словно  бы  продолжая  вечерний
разговор, прерванный появлений ем белобрысого Зенека с очередным срочным
донесением. Рене убежал, теперь он наверняка заперся с  Максимилианом  и
Эриком в Башне Альбатроса,  обсуждая  очередное  неприятное  известие  и
прикидывая, как убить метлой волка. Ему же, графу Гардани, остается лишь
сидеть, смотреть на огонь и ждать, чем же все закончится.
   Когда Роман вырвал его из лап Годоя, Шандер почувствовал себя  второй
раз  родившимся,  вообразив  себе  жизнь,  войну,  победу,  Лупе  с   ее
удивительными пестро-зелеными глазами... Тем горше  было  разочарование.
Он был свободен, но он стал калекой, оказавшись в том же положении,  что
когда-то Стефан. Год назад граф с трудом переносил  раздражительность  и
переменчивость принца, теперь же сам едва сдерживался, чтоб не  ответить
на участливый взгляд грубостью. Но рядом со Стефаном была Герика,  рядом
с ним не было никого, способного понять и помочь. Показываться больным и
слабым Белке Шандер не  хотел  категорически.  Лупе  была  в  Гелани,  и
оставалось только молить всех святых  и  в  придачу  идаконских  Великих
Братьев, чтобы с ней все было благополучно...  Общество  всех  остальных
было непереносимым. Кроме, разумеется, Рене, но у того на  плечах  лежал
слишком тяжелый груз...
   Граф Гардани вздохнул и сразу же пожалел об этом  -  опять  нахлынула
ноющая боль в груди. Последнее время он  старался  дышать  поверхностно,
это не то чтоб приносило облегчение, но хоть как-то сдерживало боль.  За
окном   перестукивались,   скреблись   ветки   деревьев,    немилосердно
раскачиваемых северным  ветром,  и  барабанил  не  по-весеннему  ледяной
дождь. Какое счастье было бы в такую ночь вбежать в теплый дом на Лисьей
улице, сбросить мокрый плащ, выпить залпом чарку царки, протянуть руки к
огню. Но коротать ее наедине  с  болью  и  неизбежными  в  таком  случае
мыслями о том, что не лучше ли...
   В дверь тихо постучали, Шандер хотел было промолчать, сделав вид, что
спит, но одиночество на  этот  раз  взяло  его  за  горло  сильнее,  чем
когда-либо. Даже  излишне  услужливый  лекарь,  на  котором  можно  было
сорвать зло, и тот был уместен. Стук повторился, и Шани бросил:
   - Входите...
   Он не видел Герику с того самого дня, как она объявилась  в  Идаконе.
Особой радости встреча не вызвала ни у  кого  и  вышла  очень  короткой.
Тарскийка плакала на плече у Рене Арроя, а Шани,  вынужденный  при  этом
присутствовать, готов был провалиться  сквозь  землю.  Потом  герцог  ее
увел, а к  вечеру  Герика  ненадолго  появилась  снова.  Она  произнесла
несколько ничего не значаших  слов,  он  ответил  тем  же,  присовокупив
вымученную улыбку, на чем и расстались. Про  себя  Шандер  заметил,  что
Герика лишилась своего единственного украшения - роскошных волос, а  под
серыми глазами залегли голубоватые круги, но, как ни странно, это ее  не
испортило. Скорее наоборот.
   Больше они не встречались, и Гардани про возлюбленную  Стефана  думал
не больше, чем про оставленные им в Таяне вещи. Женщина, похоже, платила
ему тем  же.  Поэтому  ее  ночной  визит  показался  Шандеру  более  чем
странным. Он выжидательно поднял глаза.
   - Ты позволишь мне войти?
   - Конечно, тем более не вижу, как я мог бы этому воспрепятствовать, -
последнее можно было  и  не  говорить.  Тем  более  такой  непробиваемой
дурочке, как Герика, но дурное настроение требовало выхода.
   Герика не обиделась. Впрочем, она никогда не обижалась.
   - Мне надо с тобой поговорить. Расскажи мне об... отце.
   Уж этого-то  он  от  нее  никак  не  ожидал.  Тарскийская  наследница
панически боялась Михая и слушалась его во всем до  того  рокового  дня,
когда любовь к Стефану заставила  ее  пойти  наперекор  отцовской  воле,
из-за чего все они, включая Рене,  оказались,  в  общем-то,  в  нехитрой
ловушке. Слова девушки застали Шандера врасплох, и, пока он  лихорадочно
соображал, что же ей ответить, она тихо добавила:
   - Шани, я знаю, что он подлец и убийца, сходящий с ума по власти. Мне
нужно другое: с какими силами он спутался,  что  он  делал  с  тобой,  с
другими... Не удивляйся, что я спрашиваю. Я должна понять, чего от  него
ждать и что я могу сделать...
   - Ты?! - Шани аж привстал, опираясь на подлокотники  кресла,  но  тут
же, скрипнув от боли зубами, опустился назад.
   - Да, я, - она тряхнула головой,  светлые  пряди  сверкнули  в  свете
камина расплавленным янтарем, - я очень изменилась, Шани,  уж  не  знаю,
что на меня подействовало, смерть Стефана, болезнь или  магия  Романа  и
его амулеты, но я стала другой. Я теперь ничего  не  боюсь,  мне  терять
нечего...

Эстель Оскора

   Я опять лгала, лгала совершенно  осознанно  и  нагло.  Мне  было  что
терять, и я смертельно боялась. Если Рене узнает, что я нелюдь,  он  или
избавится от меня, или же, что еще хуже, постарается использовать против
Михая, относясь ко мне как к опасной, смертоносной  твари,  меньшему  из
возможных зол... А м