хов на царство теперь в их
собственных столицах, Авире, Мунте, Гайве, Лиаре.  Главным  в  церемонии
был кардинал, но ему помогали видные лица наиболее уважаемых орденов.
   Ее Иносенсия  могла  не  ехать  в  Мунт,  предоставив  участвовать  в
коронации Филиппа Четвертого Диане, но она поехала. В первый раз в жизни
одна, без Агриппины, у  которой  было  слишком  много  дел  в  Фей-Вэйе.
Толстуха не хотела оставлять сестер  без  присмотра  и  была  права,  но
Анастазия  на  сей  раз  чувствовала  себя  уверенно  и   в   отсутствие
наставницы. Кардинал Евгений, сухонький, седенький, но с  умным  колючим
взглядом, ее прекрасно  помнил  и  принял  с  распростертыми  объятьями.
Старик знал, что Анастазия о земном думает мало, а значит, интриговать и
играть свою игру не станет. Ее  Иносенсия  чуть  было  не  поделилась  с
кардиналом своими подозрениями, но удержалась. Тот вряд  ли  бы  одобрил
задуманное ею, а ждать, пока зло пожрет самое себя, Соланж не могла.
   Несмотря на свое горе, Предстоятельница вполне  владела  собой.  Она,
хоть и казалась отрешенной от мирской суеты, замечала многое  и  видела,
что сестер побаиваются и  недолюбливают.  В  ней  же,  тихой,  красивой,
равнодушной к земному, видят надежду на то, что отныне женщины в  Церкви
будут оплакивать несовершенство мироздания, а не рваться к власти. Ну  и
хорошо, ей еще многое предстоит сделать, прежде чем она сможет уйти.
   Мулан свое дело уже сделал, и сделал хорошо, Филипп и Рауль тоже, они
обрубили побеги,  но  не  избыли  корни.  Хотя  один  из  корней  и  был
семейством ре Фло, втянувшим  Шарло  в  эту  проклятую  войну.  Впрочем,
Старый Медведь и оба его сына  мертвы,  они  погибли  вместе  с  Шарлем,
пытаясь его спасти, и пусть покоятся с миром. Остались лишь Эстела и  ее
горбатый сын, высосавший жизнь ее  собственного  ребенка.  Ее  Иносенсия
испытывала болезненный интерес к этому мальчику,  но  Филиппа  отчего-то
короновали в  отсутствие  младших  братьев,  которые,  правда,  получили
герцогские титулы.  Жоффруа  стал  монсигнором  Ларрэном,  а  Александра
теперь следовало называть герцогом ре Эстре.
   А вот вдовствующую герцогиню Анастазия видела. Все  еще  красивая,  в
роскошном траурном одеянии, Эстела Тагэре шла рядом с  красавцем  сыном.
Сола чуть не закричала  в  голос,  увидев  Филиппа,  превратившегося  из
ангелоподобного золотоволосого ребенка в мощного воина с очаровательной,
ласковой улыбкой. Таким в  его  годы  был  и  Шарло,  ныне  лежащий  под
обсидиановой плитой в дальнем замке. Только глаза нового короля, умные и
живые, были не серыми, а темно-голубыми, лишенными отцовской  загадочной
глубины. И слава святой Циале,  потому  что  полного  сходства  Сола  не
выдержала бы. ...Они проговорили около оры. Об Эльте, об общих знакомых,
о Шарле, на которого Филипп  молился.  То  ли  у  молодого  короля  было
особенное чутье, то ли за этим что-то стояло, но он почти не говорил  ни
о матери, ни о брате-калеке. Сола погрузилась в воспоминания о Тагэре  и
с трудом заставила себя вернуться на землю. Затягивать аудиенцию было бы
неприлично.
   - Я всегда буду рада  видеть  вас,  Ваше  Величество,  -  узкая  рука
коснулась золотых волос, таких же, как у отца, - я всего лишь  смиренная
служительница Творца нашего, но я с радостью помогу вам, если это  будет
в моих силах, и я буду молиться за вашего отца и брата.
   - Благодарю Ее Иносенсию, - молодой король смотрел на нее с искренней
признательностью.
   Что ж, сын Шарля станет хорошим  королем,  если  она  ему  поможет...
Воистину, в этом мире немало дел, которых, кроме нее, никто не  сделает.
Она слишком много думает о мертвых, а Шарль  наверняка  бы  попросил  ее
позаботиться о живых. Но сначала она покончит с неотложным.
 
2871 год от В.И. 
Ночь с 1-го на 2-й день месяца Лебедя. 
Арция. Мунт 
 
   После битвы с Лумэнами и то он не чувствовал себя  таким  уставшим  и
опустошенным. Тогда все было просто: впереди враг,  а  спину  прикрывают
друзья, а тут сам Проклятый ногу сломит...
   Филипп не понимал, пьян он или  просто  безумно  устал.  Первый  день
месяца Лебедя, и без того самый  длинный  в  году,  оказался  прямо-таки
бесконечным. Коронация, Генеральные Штаты, пир, на котором  нельзя  было
ни веселиться, ни печалиться, бесконечные разговоры с разными важными  и
нужными (упаси святой Эрасти обойти кого-то  вниманием),  затем  ужин  с
самыми близкими, которые отчего-то стали похожи на чужих... А на  завтра
весь день уже расписан, и на послезавтра,  и  на  целую  кварту  вперед.
Воистину, быть королем дело  нудное  и  хлопотное!  Недаром  и  отец,  и
дурачок Пьер отбивались от этой чести, как могли. А ему еще придется всю
жизнь слышать и в глаза и  в  спину,  что,  по  мнению  того  или  иного
сановника или обывателя, сделал бы на его месте Шарль Тагэре. И доказать
или опровергнуть это мнение невозможно.
   Король Арции вздохнул и распахнул окно, впустив в комнату  отдаленный
собачий лай, шум ветвей и  плеск  фонтана.  Нужно  привыкать  и  к  этим
звукам, и к этой комнате, и к этому городу. Впрочем,  жителям  Мунта  он
нравится, особенно женщинам. По крайней  мере,  коронационная  процессия
всю дорогу от Ратуши до  эрастианского  храма  шла  по  цветам,  которые
бросали ему под ноги горожанки. Это было приятно, приятны были и слова о
его сходстве с отцом. И вместе с тем они странно царапали  душу,  словно
бы его втягивали в какое-то дикое соревнование с мертвым,  соревнование,
которое ему никогда не выиграть, потому что  живой  король  всегда  хуже
усопшего... Да и какой он король! Рауль, Анри, Евгений, Обен -  все  они
куда больше его понимают в том,  чем  ему  придется  заниматься.  А  еще
матушка со своими советами, более похожими на требования, а он  даже  не
знает, права она  или  нет!  Они  победили,  посадили  его  на  трон,  а
дальше-то что? Конечно, проще всего  плыть  по  течению,  тем  паче  ему
повезло с друзьями и советниками, но ведь он не Пьер!  Он  Тагэре,  а  у
Тагэре должна быть своя голова на плечах.
   Пьер... Филипп от нелепой и непрошеной обиды  стиснул  зубы.  Ну  что
возьмешь с дурачка, который всю жизнь всех боялся, кроме  отца  и  своих
хомяков?! Просто так сумасшедшим никого не объявят, тем  паче  правящего
короля, так почему же его слова никак не идут из головы!
   Тагэре уставился в окно, стараясь отогнать  неприятные  воспоминания.
Не получилось. Он словно бы опять вошел в большую и  светлую  комнату  с
видом  на  реку,  где  среди  хомяков  и  подносов  со  сластями  обитал
низложенный монарх. Филипп не видел Пьера около полугода, внешне тот  не
очень изменился. Все та же одутловатая физиономия со слабым  подбородком
и носом-пуговкой, все то же настороженно-удивленное выражение, словно  у
грызуна, который и орех хочет схватить, и от норы отходить боится. После
истерики, которую закатил бывший король по их вступлении в Мунт,  Филипп
обходил Речной Замок десятой дорогой,  но  Обен  и  Рауль  считали,  что
присутствие Пьера на коронации  весьма  желательно,  пришлось  навестить
безумца еще один раз. Лучше бы они этого не делали! Пьер хитро уставился
на гостей и заявил, что его не проведешь и перед ним никакой  не  Шарло!
Его опять хотят обмануть, не выйдет! Он никуда не пойдет, пока не придет
большой кузен! А когда Рауль попробовал  что-то  объяснить,  муж  Агнесы
замахал руками и полез под кровать, крича, что  его  сейчас  убьют.  Это
было глупо, нелепо и ужасно неприятно.
   Впрочем, глупого и неприятного в этот день хватало. Одни поздравления
от Жозефа чего стоили! Но пришлось принимать подношения  и  благодарить,
целовать кольца  целой  толпе  высоких  клириков,  расточать  любезности
людям, которые изо всех сил пытались доказать свою верность  победителям
и одновременно наябедничать на своих  врагов.  Завтра  придется  решать,
кому отойдут земли Батаров и что делать с  имуществом  Фарбье  и  иже  с
ними. На каждое  поместье  нацелилась  целая  стая  стервятников.  Рауль
советует оставить земли главных  лумэновцев  в  казне,  а  доход  с  них
пустить на армию и другие неотложные нужны. Наверное, он так и поступит,
но воплей при этом поднимется... Проклятый, как  же  это  противно.  Как
вообще все противно!
   Филипп вздохнул и, взяв свечу,  прошелся  по  своей  опочивальне.  На
столике у кровати, на которой когда-то трясся  со  страху  Пьер  Шестой,
поблескивала камнями корона  Волингов,  помнящая  еще  Анхеля.  Дурацкий
обычай на ночь класть корону возле постели, как будто  кто-то  ее  может
украсть...  Утром  золотой,   усыпанный   драгоценными   камнями   обруч
торжественно заберет Хранитель Короны и в сопровождении шести гвардейцев
унесет в тронный зал. Та корона будет до вечера красоваться на бархатной
подушке, а потом снова окажется у изголовья Его Величества. И так каждый
день. Бред! Даже одеваться и раздеваться теперь положено  в  присутствии
толпы придворных, но уж этого-то они не дождутся! Есть же  предел  любой
глупости и любой зависимости.
   Отец бы никогда не позволил, чтоб ему  прилюдно  натягивали  чулки  и
застегивали башмаки. И он не позволит.  Завтра  все  эти  одевальщики  и
подавальщики узнают, что Его Величество намерен одеваться, причесываться
и доносить ложку до рта самостоятельно. Когда шла война, к нему никто не
лез со всякими церемониями,  и  он  не  собирается  портить  себе  жизнь
больше, чем необходимо. Проклятый, а это еще что такое?!
   Филипп Тагэре в изумлении  уставился  на  огромного  наглого  котяру,
взиравшего  на  молодого  короля  с   видом   академика,   экзаменующего
нерадивого студиозуса. Очевидно, нахал  с  веток  здоровенного  каштана,
торчавшего под  окнами,  перепрыгнул  на  карниз,  а  оттуда  сиганул  в
комнату. Похоже, именно этот кот или  же  его  родич  послужил  причиной
пресловутого безумия Пьера. Неудивительно, что  бедняга  спятил,  увидав
среди ночи эдакое страшилище. Филипп был не из робких, но под  изучающим
взглядом горящих желтых глаз ему стало не по себе.
   - Эй, ты, - прикрикнул на кота Его Величество, злясь на самого себя и
свой почти страх, - а ну-ка проваливай, откуда пришел!
   Тварь сморщила нос и, презрительно дернув  лапой,  медленно  подалась
вперед,  демонстративно  принюхиваясь.  Эта  наглость  переполнила  чашу
королевского терпения, и Филипп вскочил с  явным  намерением  вышвырнуть
котяру через то самое окно, в которое  тот  залез.  Но  король  опоздал,
зверь, еще раз неодобрительно дернув лапой, спрыгнул на пол и  исчез  то
ли под кроватью, то ли за резным палисандровым бюро.  Взбешенный  Филипп
не поленился заглянуть и туда и туда, но ночной гость, видимо, знал  эту
комнату лучше ее законного владельца, он как в воду канул. Видимо,  пока
король ползал на коленях, пытаясь что-то рассмотреть в угольной черноте,
кот успел перескочить через подоконник и раствориться в ночи.
 
Проклятый 
 
   Ему удалось убедить Геро, хоть и не сразу, к  счастью,  она  умела  и
слушать, и думать. Сначала Эстель Оскора стала ему другом, а теперь  они
еще и союзники, такого в его жизни еще не было. Вернее, было, но  давно,
в той жизни, о которой он почти забыл. В ту пору  он  и  представить  не
мог,  что  спустя  тысячелетие  люди  станут  ему  молиться  и  его   же
проклинать, хотя он не заслужил ни того, ни другого. Хотя не разыщи  его
Герика, он бы так и не вспомнил о том, ради чего ему была дарована новая
жизнь. Вот тогда его бы стоило проклясть. Эрасти не  заблуждался  ни  на
свой счет, ни в отношении происходящего. Скоро и его силы  и  умение,  и
то, на что способна Эстель Оскора, понадобятся в полной мере,  и  никому
не известно, чья возьмет. "Четыре шага до  Последнего  Греха,  и  первый
сделал ты", - сказал умирающий Анхелю. Ларэн говорил, что  незадолго  до
их встречи он и Залиэль  почувствовали  какое-то  смутное  беспокойство,
которое, собственно говоря, и погнало Ларэна в дорогу. Эльфа  словно  бы
тянуло к себе Кольцо Анхеля, хоть Ларэн и понятия не  имел,  что  же  он
ищет.
   Лунный король стал невольным свидетелем сначала предательства,  затем
казни. Церну эльф спас, поддавшись чувству сострадания, не  представляя,
что в израненном резестанте обретает  того,  кого  искал  так  долго.  О
Кольце Анхеля, которое он, как мог, оценил, наблюдая за палачами,  Ларэн
мог сказать лишь то, что сама вещь оказалась на удивление  обыкновенной,
хоть и несла на себе странный и неприятный отпечаток.  Тогда  Лунный  не
счел нужным добыть запятнанный перстень, да и Эрасти постарался забыть о
"подарке" друга, и это ему почти удалось.  Потом  судьба  несколько  раз
забрасывала Церну в Мунт,  но  у  него  не  было  ни  малейшего  желания
рассматривать в иглециях собственное лицо,  подправленное  клириками,  а
главный храм, в котором верующие имели возможность созерцать его руки, и
подавно вызывал отвращение. Если бы не очередная ссора с Циалой,  он  бы
туда и не пошел.
   Это был их первый разрыв. Циа обрушила  на  него  множество  упреков,
половины которых он просто не понял. Тогда ему и в голову не  приходило,
что она может лгать, изворачиваться, просить прощения, снова оскорблять,
требовать, уходить и возвращаться. Он решил,  что  это  конец.  Она  его
бросила, ему же остается лишь завершить начатое дело и, если он при этом
уцелеет, подумать,  как  оборвать  ставшую  ненужной  жизнь.  Оставаться
поблизости от Циалы, но не с ней,  он  не  мог.  Гордость  не  позволяла
ползать перед ней на коленях, умоляя вернуться, тем более ее возвращение
после всего, что она выплеснула ему в лицо, казалось невозможным.  И  он
решил отправиться к Месту Силы, о котором говорил Ларэн.
   Путь  шел  мимо  Кантиски,  и  Эрасти  Церна  решил  зайти   в   храм
Великомученика Эрасти. Подобное мрачноватое развлечение вполне совпадало
с его настроением. Никем  не  узнанный,  он  смотрел  на  предавшее  его
Кольцо, до сих пор украшавшее отсеченную руку, сохраненную магами Анхеля
от тления. Именно тогда он заметил странное сходство  перстня  Анхеля  и
талисмана Ларэна. Казалось, неведомый таянский ювелир  взял  за  образец
Кольцо Ангеса и в меру человеческих сил  повторил  замысел  бога.  Мысль
поменять  кольца  и  оставить  завещание   будущему   преемнику   пришла
неожиданно.
   Несчастливые влюбленные часто думают о смерти, воображая  собственную
гибель и запоздало раскаивающихся возлюбленных.
   Ночью он сделал все, что задумал. Никогда в спокойном  состоянии  ему
бы не удалось создать и сотворить подряд несколько заклятий такой силы и
сложности. Он оставил послание неведомому наследнику,  защитил  талисман
от посягательств кого бы то ни было и в порыве вдохновения добавил  туда
исцеляющее заклинание, завязанное на магию перстня Ангеса.  У  него  еще
оставалось Кольцо Адены и собственная сила. Дар  Анхеля  он  хотел  было
выбросить  или  уничтожить,  но  состояние  великой  жалости   к   себе,
захватившее Эрасти после ссоры с Циа, не позволило  ему  этого  сделать.
Страдать так страдать! И он надел на руку  Кольцо,  напоминающее  ему  о
подлости друга и страшных днях в отрогах Варты. Он не  догадывался,  что
простенький морион не  только  несет  на  себе  отпечаток  предательства
Анхеля, ставшего первым шагом к  Последнему  Греху,  но  и  почувствует,
когда свершатся остальные.
 
2871 год от В.И. 
Вечер 3-го дня месяца Собаки. 
Эр-Атэв. Эр-Гидал 
 
   Закатные лучи окрасили белые стены обители нежно-розовым,  как  цветы
эстрийского шиповника. Владыка Иоанн вспоминал  родные  края  редко,  но
порой тоска до него все-таки добиралась, со страшной силой сжимая горло.
Потом все проходило, он с головой окунался в неотложные  дела,  каких  в
обители всегда хватало. Лучший способ  о  чем-то  забыть  -  это  чем-то
заняться, а все-таки жаль, что он никогда больше не увидит стремительных
ледяных ручьев, над которыми склоняются цветущие ветви, не услышит звона
стрекоз и щебета иволги...
   - Владыко! - Высокий инок с родимым  пятном  на  щеке  явно  стыдился
отрывать  настоятеля  от  размышлений,  кои,   без   сомнения,   почитал
благочестивыми. - Владыко, прибыл посланец царя языческого.
   - Примите его как должно. Я  сейчас  спущусь,  -  спокойно  промолвил
Иоанн. Вот и конец тоске. Но что же случилось такого, что  потребовалось
присылать гонца? Смерть калифа? Вряд ли. Он видел Усмана совсем недавно,
он здоров и слишком силен, а  сыновья  его  слишком  малы,  чтоб  кто-то
посмел приблизить его смерть.
   Иоанн не  спеша  переоделся  в  темно-зеленую  рясу  и,  опираясь  на
усыпанный белыми цветами Посох,  немыслимый  в  царстве  жары  и  песка,
спустился  в  монастырскую  приемную,  где  настоятели   обители   имели
обыкновение беседовать с гостями-иноверцами.
   Иоанн  никогда  не  видел  этого  высокого  воина  лет  тридцати,  со
сросшимися бровями и смуглым узким лицом, но догадался, кто  перед  ним.
Гость был выше калифа, а его черты грубее, но родовое сходство  сомнений
не вызывало.
   - Мы рады приветствовать в нашей  смиренной  обители  брата  великого
Усмана. Что привело Меч Атэва в мирную пустыню  и  сколь  неотложно  это
дело? Быть может, доблестный Али сначала отдохнет с дороги?
   - Я с радостью приму  гостеприимство  пастыря  хансиров,  -  наклонил
голову атэв, - но прежде  передам  тебе  послание  великого  Усмана,  да
продлит Баадук его сверкающие дни. - Али вынул из-за  пазухи  зашитый  в
кожу свиток, и по спине Иоанна побежали  мурашки.  Дело,  ради  которого
калиф погнал в путь единственного человека, которому доверял безоглядно,
несомненно, было тайным, важным и скорее всего весьма неприятным.
   Препоручив гостя заботам брата-эконома, Иоанн вскрыл послание.
   "Приветствия пастырю хансиров и Стражу Потаенного от  Льва  Атэва,  -
писал Усман. - Известно мне, что ваш  бог  не  велит  читать  истину  по
звездам, костям и знакам, но, если заткнуть  уши,  не  услышишь  рычание
зверя, а не услышав рычание зверя, не успеешь взять в руки  копье.  Знай
же, пастырь хансиров, что звезды сулят беду крови Арраджа.  Пройдет  два
раза по двенадцать лет, и две звезды встанут  против  пяти,  напомнив  о
небесах, под которыми нареченный Арраджем поразил  презренного  Маджеда,
возомнившего себя деем Севера. И еще говорят знающие люди,  что  взойдет
хвостатая звезда, предвещая исполнение  предсказанного,  днем  померкнет
Солнце, а ночью Луна и звезды начнут падать не только в  месяце  Лебедя.
Так было, когда явился тот, кого  хансиры  зовут  Проклятым.  Так  было,
когда кровь Арраджа впервые восстала на кровь Арраджа. Так  было,  когда
море поглотило Иджа-Кону. Но еще не было, чтобы все  стрелы  взлетели  в
одно лето.
   Я предупреждаю тебя именем Великого Майхуба и взываю к твоему  уму  и
сердцу именем того, чей Посох в твоих  руках.  Готовься  исполнить  свой
долг, как готовлюсь я".
 
2871 год от В.И. 
Вечер 3-го дня месяца Собаки. 
Эльтова скала 
 
   Мальчик смотрел на бросающиеся на  берег  и  разбивающиеся  в  клочья
волны. Было ясно и ветрено. Вечерело, в еще синем небе загорались первые
звезды, а на горизонте буйствовали все оттенки от лилового до  золотого.
Даже резкие закатные крики птиц тонули в грохоте прибоя, что уж говорить
о звуке шагов. Неудивительно, что  мальчик,  скорчившийся  на  гранитном
обломке, не услышал вышедшего из-за скалы незнакомца, тем более на ногах
у того были мягкие "лесные" сапоги и шел он по-кошачьи тихо.
   - Здравствуй, друг, - сильная рука легла на худенькое  плечо,  -  как
тебя занесло в такое место, да еще под вечер?
   Мальчик  вздрогнул  и  резко  обернулся.  У  него  было  бледное,  не
по-детски серьезное лицо, влажные темные волосы липли  к  высокому  лбу,
серые глаза смотрели настороженно.
   - Странное место, - повторил незнакомец, пытаясь перекричать море,  -
и не совсем уютное; если ты не возражаешь, давай отойдем вон за те белые
камни. Там можно разжечь огонь и поговорить.
   Мальчик кивнул и неуклюже  поднялся.  Теперь  стало  ясно,  чем  была
обусловлена его странная поза. Бедняжка был горбат.