апитана "Серебряных",  были  для  Михая  мучительны.
Даже Рене, обведший тарского господаря вокруг пальца, и то  его  так  не
унизил. А ведь Шандер был у него в руках... Был  да  сплыл  и  теперь  с
необыкновенной ловкостью разносил в пух и перья арцийские батареи. А вот
Марциалу  так  и  не  удалось  нанести  стенам  Гверганды   сколь-нибудь
заметного ущерба,  так  как  крепостные  пушки  били  сильнее  и  дальше
привезенных Северной армией, а стены были сложены не из жалких  кирпичей
или известняка, а из мощных гранитных блоков. Впрочем, Марциал Одуа и не
надеялся с лету овладеть  цитаделью.  Он  рассчитывал  на  то,  что  ему
удастся перейти Адену выше города. Годой на его месте поступил бы  точно
так же, даже места, выбранные Одуа, не вызывали сомнений. Что ж, хорошие
военачальники думают одинаково. А Мальвани, Феликс и Аррой,  безусловно,
были стратегами от бога, в которого,  впрочем,  Годой  не  верил.  Михай
вновь уткнулся в карту, пытаясь  отогнать  малоприятные  воспоминания  о
Шандере Гардани.
   Итак, сначала Марциал попробовал переправиться  в  излучине,  где  за
рекой возвышался крутой холм, весьма подходящий для создания  временного
укрепленного   лагеря.   Увы!   Река   оказалась   слишком   широка,   а
противоположный берег буквально утыкан пушками, и откуда только  эландцы
их набрали? Под перекрестным огнем мост навести не удалось, а  небольшие
отряды, перебравшиеся на конях и лодках, были уничтожены или сброшены  в
реку. Правду сказать, от этой  попытки  успеха  и  не  ожидали.  Марциал
заранее писал о своих планах, в  которых  демонстративному  форсированию
реки отводилась роль разведки боем.
   Арцийцы выяснили, что берег укреплен, и укреплен основательно,  после
чего Марциал вновь  вернулся  к  Гверганде  и  с  упорством  обреченного
принялся  бросаться  на  гранитные  стены,  предъявляя   ультиматум   за
ультиматумом, на которые из крепости отвечали издевательскими выкриками.
Одуа терпел и готовил тайную переправу много выше города, полагая,  что,
какой бы сильной ни была оборона, укрепить ВЕСЬ северный берег,  даже  с
учетом того, что он выше южного, невозможно.
   На  первый  взгляд  все  так  и  обстояло.  Шестая  по  счету  группа
разведчиков (первые пять исчезли без следа,  причем  каждая  последующая
переправлялась на две  весы  выше  предыдущей)  успешно  перебралась  на
другой берег выше Зимней гряды, где Адена еще не столь широка. Это пятью
весами ниже, когда в нее вливались сначала быстрый холодный Цир, а затем
и  полноводная  короткая  Осса,  построить   сносную   переправу   почти
невозможно, а  выше  Цира  Адена  мало  чем  отличается  от  большинства
арцийских рек. Именно в этом месте в самом начале месяца Собаки  крупный
отряд перешел на северный берег и, преодолевая  сопротивление  небольших
заградительных отрядов, вышел к устью Цира.
   Казалось, Марциал был близок  к  успеху.  Переправившиеся  установили
связь с основными силами и навели  плавучий  мост,  по  которому  начала
переходить армия. Увы!  Брат  Бернара  при  всем  своем  уме  недооценил
противника. Северный берег  Цира  оказался  укреплен  по  всем  правилам
воинского  искусства,  Мальвани  постарался.  Не  оплошали  и   эландцы,
спустившие на плавучий мост заранее подготовленные брандеры.  Запасливые
идаконцы где-то разжились горючей черной жидкостью, по слухам бьющей  из
земли в атэвских пустынях,  и  деревянная  переправа  заполыхала  сразу.
Более того, атэвская дрянь  продолжала  гореть  и  в  воде,  в  которую,
спасаясь  от  огня,  прыгали  арцийцы.  Около  четверти  людей  Марциала
оказались на левом берегу отрезанными водой и огнем от своих.  И  в  это
время им в тыл ударили заранее переправившиеся через Цир и  укрывавшиеся
до поры  до  времени  в  лесу  церковники,  усиленные  конницей.  Воинов
Марциала быстро оттеснили к вершине треугольника, образованного Аденой и
ее притоком, из-за которого ударила артиллерия.
   Избиение продолжалось почти сутки. На глазах у бессильных хоть чем-то
помочь арцийцев  их  товарищи  были  уничтожены  практически  полностью.
Некоторые,   впрочем,   сдались   и    были    уведены    черно-зелеными
воинами-церковниками.
   После этого желающих переправляться через реку  поубавилось.  Марциал
предпринял последнюю отчаянную попытку прорваться в  город  по  реке  на
плотах и отобранных у местных жителей лодках. Две  тысячи  добровольцев,
прельщенные   полугодовым   жалованьем,   согласились    рискнуть,    но
раскошеливаться не пришлось. Плоты исчезли  из  виду,  закрытые  стенами
Южных фортов, и  только  их  и  видели.  Немногие  выбравшиеся  из  этой
передряги рассказали, что напоролись на протянутую через реку  цепь,  за
которой стояли эландские корабли, расстрелявшие утлые суденышки в упор.
   Стало очевидным, что прорвать аденский рубеж невозможно,  после  чего
обе стороны  успокоились  и  лишь  иногда  тревожили  друг  друга  вялой
перестрелкой и небольшими вылазками,  в  которых  опять-таки  в  большей
степени преуспели осажденные. Скоро должны были начаться осенние бури, и
место, в котором  располагался  основной  лагерь  Марциала,  становилось
небезопасным. Вице-маршал  просил  разрешения  после  очередного  штурма
отвести войска на зимние квартиры вверх по течению Адены.
   Другого  выхода  не  было,  и   Михай   направил   Марциалу   приказ,
предписывающий армии до начала месяца Волка подняться к Зимней  гряде  и
встать лагерем, перекрыв Морской тракт. Расщедрившийся император повелел
выплатить жалованье на три месяца вперед  и  поделить  между  уцелевшими
деньги, причитающиеся погибшим. Годой полагал, что  вояки  Марциала  это
заслужили, а требовать от людей невозможного - глупо.  В  конце  концов,
Мальвани и Рене надежно заперты за Аденой, а у  него  в  Арции  и  Таяне
найдется достаточно людей, чтобы исполнить задуманное. После чего  можно
вспомнить и о Рене и Шандере... И, конечно же,  о  Герике,  но,  как  ни
странно, Эстель Оскора в руках Арроя  устраивала  Михая  больше,  нежели
Эстель Оскора в Вархе под присмотром господина Шаддура.
   Проклятье, этот ублюдок творит в Таяне невесть что и, кажется, набрал
достаточно сил, чтобы попробовать провести свое чудище  через  Фронтеру.
Как это некстати...

2229 год от В. И. 29-й день месяца Зеркала.
Гверганда

   - Вот и все, - Рене проводил взглядом отходящих арцийцев.
   - На сегодня все, - согласился Гардани, смахивая пот  с  закопченного
лица.
   - Да нет, не на сегодня, - Аррой устало привалился к стене, -  ставлю
Гиба против дохлой кошки, что  это  был  последний  штурм.  Старый  Эрик
клянется, что завтра к вечеру  задует  Хьела  <Хьела  -  северный  ветер
(ад.)>. Это надолго. Во время Хьелы даже безумцы не полезут на стены, да
и исчерпали они себя. Впрочем, и мы тоже...
   - Наш друг прав. - Сезар  Мальвани  после  битвы  у  излучины  слегка
прихрамывал, но трость или потерял в боевой  горячке,  или  отбросил  за
ненадобностью. - Силы слишком равны, чтобы драться. Они поняли,  что  не
пройдут. Мы поняли, что не выйдем. Ворваться в город по реке и захватить
мосты было их единственным шансом. Они его упустили, или, вернее, мы  их
остановили. Кстати, мои поздравления Рене: то, что вы рискнете  войти  в
реку при такой низкой воде, не предвидел бы сам Анхель!
   - Это напрашивалось само собой, - пожал плечами Аррой, - а  раз  так,
мы были обречены на победу. Да и Адена здесь много глубже, чем кажется.
   - Значит, вы оба думаете, что  Марциал  теперь  успокоится  и  станет
здесь жить. - Архипастырь умело перезарядил пистоль и заткнул  за  пояс,
странно выглядевший на малахитовом облачении.
   - Именно. История знает  примеры  подобных  "стояний",  -  подтвердил
Сезар, - некоторые продолжались не  год  и  не  два,  а  все  десять.  И
прекращались изнутри. Кто-то ломался и отступал или кого-то  свергали...
Только нельзя нам ждать у моря погоды.

2229 год от В. И. 1-й день месяца Волка. Арция.
Мунт

   И Марина-Митта, и Анна-Илана смертельно бы обиделись, скажи  им  кто,
что они хоть в  чем-то  сходны.  Однако  сходство  было,  и  явное.  Обе
заглядывались на Рене, обе не получили желаемого, обе связались с Михаем
Годоем, а затем  обратили  внимание  на  Уррика,  и  тут  Ланка  нанесла
сокрушительное  поражение  племяннице  Базилека.  Гоблин   испытывал   к
фаворитке Годоя лишь отвращение, а ее все более откровенные  заигрывания
вынудили молодого офицера обратиться к начальнику гоблинской стражи  при
особе императора.
   Уррик коротко, не объясняя причин, просил перевести  его  в  Северную
армию. Нкрдич пад Угор был возмущен. Приказы старших у северных гоблинов
не обсуждались. Самому Нкрдичу тоже не слишком  нравилось  бессмысленное
сидение в Мунте, но ему и в голову не приходило жаловаться на судьбу или
тем более проситься из опостылевшей Арции на север.
   Уррик молча выслушал разбушевавшегося начальника, а наутро сделал то,
что никакому другому гоблину и в голову бы не пришло. Он обратился прямо
к Михаю Годою, чем того немало позабавил. Разумеется, догадайся Михай об
истинной причине просьбы Уррика, Марине-Митте стало бы не до  смеха,  но
новоявленному императору и в  голову  не  приходило,  что  золотоволосая
красотка не удовлетворена жизнью, причем  мечтает  не  об  императорской
короне, а о ночке с мужчиной помоложе.
   Годой при всем своем уме не сомневался  ни  в  верности  помилованной
арцийки, ни в преданности Уррика,  который,  без  сомнения,  заскучал  в
теплом, мирном Мунте. Другое дело, что отпускать  смышленого  гоблина  к
Марциалу было  бы  так  же  глупо  и  недальновидно,  как  топить  печку
драгоценным корбутским дубцом.
   Император коротко сказал Уррику,  что  подумает  и  чтобы  тот  утром
явился за предписаниями. Гоблин склонил  голову  и  рысью  скользнул  за
раззолоченную  дверь.  Годою  не  хотелось  отпускать  от  себя   такого
телохранителя, но просьба упала на благодатную почву. Михаю не нравилось
то, что творится в Гелани,  и  он  как  раз  раздумывал,  кого  бы  туда
послать.
   Годой понимал, что самый лучший план все равно приходится  менять  по
ходу дела. В свое время он  был  совершенно  прав,  предпочтя  арцийскую
корону сомнительному удовольствию схватки  с  Рене  Арроем.  Но  теперь,
похоже, без этого не обойтись.
   Как странный черный камень из Армских гор притягивает к себе  железо,
так Эланд и Кантиска тянут к себе всех врагов  нового  императора.  Даже
калиф Майхуб, эта помесь льва и  лисы,  и  тот  протянул  руку  эландцу,
хотелось бы знать почему... А Герика! К счастью, это угроза прежде всего
для бледных, с которыми нужно срочно что-то решать! Проклятье!  -  Годой
со злостью пнул круглый бархатный пуф, и, как выяснилось совершенно зря,
так как нутро у стульчика, похоже, было из  дуба.  Несколько  поостынув,
самозваный император уселся  в  кресло  и  задумался.  Кто  ему  мешает?
Архипастырь, фронтерские резестанты, Союзники, собственная дочь и  Рене!
Именно в таком порядке.
   Прежде всего нужно покончить с резестантами и Феликсом. К  сожалению,
ставка на клириков себя не оправдала,  Иоахиммиус  на  пару  с  каким-то
бароном заправляют в Святой области, куда стекаются недовольные со  всей
Арции.  Сам  же  Архипастырь  преспокойно  обретается  в  Гверганде  под
крылышком у Рене и Мальвани, и его оттуда не выкурить.
   Михай Годой встал и тяжело прошелся по кабинету - нужно  действовать!
И начнет он с самого простого. Гоблинам в  Мунте  делать  нечего,  но  у
Адены и во Фронтере они незаменимы. Дело Марциала не  выпустить  Рене  и
Мальвани из Эланда, пока он будет усмирять Святую область.  Дело  Уррика
заняться гоблинским подкреплением,  которое  должно  подойти  в  Гелань.
Варшани, конечно, человек преданный, но с гоблинами он вряд ли  поладит,
так что умерить его пыл не помешает.
   Пусть они с Урриком делают  что  хотят,  но  фронтерских  резестантов
нужно уничтожить, причем при помощи военной силы. Никакой магии!  Нужно,
чтоб бледные это уразумели. Пусть, если им так уж приспичило,  наполняют
свою поганую Чашу и ждут. Ждут и копят силы. Рене и Герика не  их  дело.
Михай не имел бы ничего против, если бы Союзники  прикончили  проклятого
эландца, но пока Эстель Оскора в Идаконе, это невозможно. Рене, судя  по
всему, вовсю балуется магией, ему ничего не стоит столкнуть лбами Герику
и Оленя, а когда те уничтожат друг друга, подмять под себя всех - Арцию,
Таяну, Тарску... Если же верх одержат бледные,  то  они  получат  Эстель
Оскору, а вместе с ней и своего ублюдочного бога, а это еще хуже!  Этого
он им не позволит, в Эланде ноги, то  есть  копыта  Оленя  не  будет....
Сейчас не успеть, зима, а вот весной...
   ... На следующее утро причесанный волосок к  волоску  и  благоухающий
лучшими атэвскими благовониями император милостиво повелел Уррику отбыть
в Таяну.
   Уррик ничем не выказал своего  волнения,  но  внутри  его  все  пело.
Вместо постылого Мунта или, на худой конец, сидящей  без  дела  армии  -
Гелань! Гелань, из которой рукой подать до гор! Гелань, в которой  живет
его королева!
   Гоблин отдал честь и, четко  повернувшись,  скрылся  за  вызолоченной
дверью. О Годое он сразу же забыл, а вот тарскиец отводил Уррику в своих
планах немалую роль.
   Гоблин должен был передать соответствующие послания супруге  регента,
кардиналу Тиберию  и  господину  Улло.  Вместе  с  Урриком  отправлялось
несколько арцийских военачальников, имевших опыт подавления случившегося
в Пантане восемь лет назад крестьянского бунта. Когда в начале  весны  в
Гелань прибудут очередные горные ополченцы,  арцийцы  с  помощью  Уррика
должны будут объяснить им задачу  и  смести  с  лица  земли  фронтерских
резистантов, начинавших Годоя серьезно беспокоить.
   Самым  неприятным  было,  что  стоявший  во  главе  их  юный   наглец
подписывался ни много ни мало, как Луи Арцийский.  Михая  не  волновало,
действительно ли тот был сыном Эллари или это  было  чьей-то  гениальной
выдумкой. Оживший принц мешал Годою не меньше  строптивого  Архипастыря,
но погибнуть должен был первым.
   Однако наглеца как будто сам Проклятый хранил,  его  отряд  гнездился
где-то в болотах, куда не отваживались заходить  даже  самые  отчаянные.
Мало того, после  неудачной  попытки  доказать  циалианкам,  что  убийцы
ездивших за реликвией сестер строго покараны, Фронтеру охватило какое-то
безумие. Люди бросали деревни и уходили в  леса,  появились  собственные
вожаки, самым известным из которых был какой-то Рыгор Зимный,  спевшийся
с отрядом Луи. Они не только бесчинствовали на дорогах, но  и  истребили
несколько гарнизонов. С этим надо было кончать, но при этом  ни  в  коем
случае не должны пострадать весенние планы, планы, о  которых,  если  он
хочет добиться успеха, не должна знать даже подушка...

Эстель Оскора

   Первый снег я увидела из окон замка эландских властителей. Я стояла и
смотрела на крупные белые хлопья, медленно летящие вниз на мокрую темную
землю, и мне казалось, что это я стремительно взлетаю в небо, а снежинки
стоят на месте. Как много уложилось  в  один-единственный  год!  Прошлую
зиму я встречала в Убежище, не зная и не понимая, кто я. Увы,  блаженное
незнание осталось в прошлом, я была порождением и заложницей  чудовищных
сил, которые, если их не обуздать, пожрут наш мир, и больше не будет  ни
белых хлопьев, ни зеленых листьев. Пожрут и примутся за другие  миры,  и
там тоже не будет ничего...
   А снег все шел и шел, призывая успокоиться, лечь и уснуть  до  весны.
Даже война, и та зимой впадает в спячку, как медведь или полевая  крыса.
От Шани Гардани я знала, что Марциал убрался на зимние  квартиры,  встав
лагерем на Лисьем тракте чуть выше  Зимней  гряды.  Сорвавшиеся  с  цепи
осенние шторма его,  надо  думать,  не  беспокоят,  но  вот  удержать  в
подчинении  семьдесят  тысяч  здоровых  бездельничающих  мужчин  -   тут
воистину следует быть великим  полководцем.  Впрочем,  имперская  армия,
отойдя на безопасное от моря и пушек Гверганды расстояние, наверняка уже
обросла маркитантами обоего  полу,  которые  помогут  солдатам  легко  и
непринужденно  пережить  зиму  и  спустить  жалованье.   У   нас   такой
возможности не было. Идакона, приютившая многочисленных  беженцев,  была
молчаливой и хмурой,  присущее  маринерам  безразличие  к  опасности  не
распространялось на ту, что грозила их дому.
   Я не могла не видеть,  как  они  разрываются  между  желанием  стоять
насмерть и погрузить на корабли своих женщин и детей и  уйти  к  далеким
солнечным  островам,  где  текут  прозрачные   ручьи   и   перекликаются
невиданные  птицы  с  сиреневыми  и  оранжевыми  перьями.  Тосковали   и
отлученные от дел  гвергандские  негоцианты,  чей  патриотический  порыв
истощился от безделья  и  подсчетов  убытков,  тем  паче  что  из  Арции
доносили, что кого-кого, а торговцев, менял и ростовщиков новый владыка,
которого уже не называли узурпатором, но еще не величали императором, не
притеснял.
   Утром  я  имела  сомнительное  удовольствие  лицезреть  постные  рожи
торговых  старшин  Гверганды,  явившихся  к  герцогу,  и   готова   была
поклясться, что они приходили жаловаться на свою горькую долю и клянчить
компенсации за упущенную выгоду, хотя никто их в Идакону на  веревке  не
приводил.
   Усилием воли я оторвалась от созерцания темного окна -  клепсидра  на
камине показывала, что я проторчала у него две  оры  и  короткий  зимний
вечер успел смениться  ледяной  северной  ночью,  которая  обещала  быть
бурной. Снег все еще  шел,  и  очень  густо,  поднявшийся  ветер  иногда
разрывал облака, и  клубящуюся  тьму  на  мгновение  прорезал  лиловатый
лунный свет, в лучах которого снежинки казались  черными,  как  будто  с
небес сыпалась зола, а может, так оно и было.  Зола  несбывшихся  надежд
вполне могла выглядеть, как снег. Несмотря на царящий снаружи  холод,  в
замке эландских Волингов было тепло, даже жарко.  Чего-чего,  а  топлива
здесь хватало.
   Я зажгла свечи и, сжав зубы, повернулась к роскошному зеркалу. Летом,
поддавшись минутному порыву, я чуть было не велела вынести его прочь, уж
больно неприятным было воспоминание о воспользовавшемся  им  в  качестве
прохода пустоглазом госте.  К  счастью,  нежелание  объяснить  эту  свою
причуду  пересилило,  и  я  ограничилась  тем,  что,   оставаясь   одна,
занавешивала стекло  шелковой  атэвской  шалью  цвета  павлиньего  пера.
Защитить от магии  она,  разумеется,  не  могла,  но  создавала  иллюзию
преграды на пути отвратного существа. Впрочем, меня больше не  тревожили
- то ли я перестала интересовать адептов Ройгу, то  ли  мне  удалось  их
хорошенько припугнуть. Понемногу я успокоилась  и  даже  заставила  себя
использовать  зеркало  по  назначению,  вот  и  теперь   я   старательно
рассматривала  свое  отражение.  Обрезанные  позапрошлой  осенью  волосы
немного отросли, и я на ночь стала их заплетать  в  некое  подобие  кос,
которые еще были слишком короткими. Занимаясь со своей гривой,  я  опять
задумалась и просидела перед зеркалом чуть ли не столько же,  сколько  у
окна. Очнулась я после того, как моей щеки  коснулось  что-то  неуловимо
прохладное,  а  потом  я  ощутила  еще  одно  легчайшее   касание.   Мои
друзья-светотени давали понять, что я слишком засиделась. Странно, что я
раньше их не встречала, хотя, возможно, они жили только в Идаконе. Город
этот был ой каким непростым, уж это-то я чувствовала.
   В коридоре прозвучали тяжелые шаги. Менялся караул, а это значит, что
минуло две оры пополуночи. От свечей осталась половина, а дрова в камине
почти прогорели. Давно пора было  отправляться  спать,  но  что-то  меня
удерживало. А потом на краю моего сознания словно бы раздался хруст, как
от  ломающегося  молодого  льда.  Нет,  это  не  было  ощущение   чужого
присутствия, как бывало, когда по мою душу являлись ройгианцы.
   Я потрясла головой, отгоняя непрошеные мысли. Не помогло.  Прохладные
прикосновения стали чаше и быстрее. Мои  маленькие  друзья-тени  затеяли
свою