смотря на кровь?
     При звуках этого дрожащего тонкого голоска Томас застыл, так и не расстегнув три последние пуговки, и уставился на ее спину, прикрытую мягкой батистовой сорочкой с кружевными бретельками: все такое женственное, непохожее на его одежду, чуждое ему. Как чужда она, это нежное создание, отныне ему принадлежащее. Никому другому. Только ему. У Мегги нежное сердце, он знал это. Но не хотел, чтобы это имело для него какое-то значение, Нужно быть твердым и не показывать ей свою слабость. Нельзя. Мужчина должен иметь гордость.
     - Я постараюсь, чтобы это было приятно, - пообещал он.
     - Хорошо, значит, я не стану особенно беспокоиться. Он медленно повернул ее лицом к себе и стащил лиф с плеч, так что ее руки оказались в плену, и стал легонько гладить ее подбородок, горло, ключицы. Так чертовски мягка и нежна...
     - Мегги!
     - Это не совсем то, чего я ожидала.
     - Чего же ты ожидала?
     Мегги пожала плечами, но он видел, что она смущена.
     - Ну же, признавайся?
     - От уютного ужина у огня, хотя и без того достаточно тепло, и от чрезмерной жары может стать плохо. Зато мы вместо этого могли поставить столик у окна, тихо беседовать, наблюдать игру лунного света на воде и рассуждать о чувствах, которые рождает это зрелище в наших душах.
     - На мой вкус, это несколько сентиментально.
     - Вероятно. Хорошо, тогда откроем шампанское. В дороге ты отказался его пить. Боялся, что у меня закружится голова? Или что я действительно заставлю тебя пригубить его из моего рта?
     Томас молча улыбался. Так молода... слишком молода. И не заслуживает того, что ей предстоит.
     Он наклонился и прижался к ее лбу своим.
     - Надень ночную рубашку, а я пойду вниз и закажу ужин У миссис Миггс. По-моему, она очень довольна, что я выбрал ее гостиницу для нашей первой ночи.
     - Наверное, хотя сам мистер Миггс что-то проворчал мне весьма неприветливо и все время смотрел в пол.
     - Обычно с посетителями имеет дело миссис Миггс. Итак, тебе нужна горничная, чтобы помочь приготовиться ко сну?
     - Нет. Я смогу дотянуться до остальных пуговиц. Он пошел к двери.
     - Спасибо, Томас.
     Томас остановился, и ей ужасно захотелось узнать, о чем он думает. Но Мегги боялась спросить.
     Полчаса спустя они сидели друг против друга за столиком у окна. Мегги переоделась в миленький шелковый пеньюар персикового цвета, привезенный тетей Синджен из Эдинбурга. Томас, однако, по-прежнему оставался в сюртуке, брюках и начищенных до блеска ботинках. Галстук был повязан так же тщательно, как сегодняшним утром в церкви.
     Ах, столько перемен за один день! Завтра она проснется уже не прежней Мегги... Прошло всего несколько часов, а жизнь бесповоротно изменилась. Интересно, испытывает ли Томас то же самое? Наверняка! Не настолько уж мужчины отличаются от женщин!
     - Странно, - заметила она, беря кусочек хлеба. - Ужасно странно сидеть в пеньюаре напротив мужчины, не являющегося моим отцом или братом или хотя бы чертовым кузеном.
     - Брось, Мегги! Не могу представить, чтобы ты носила столь соблазнительную штучку в доме викария!
     - Положим, это правда, Томас, но все же ты до сих пор одет, а я раздета.
     Томас усмехнулся и поднял бокал.
     - За нашу брачную ночь.
     Мегги долго медлила, прежде чем легонько коснуться его бокала своим.
     Он дал ей чересчур много времени на волнения и раздумья.
     - Как по-твоему, что будет после ужина?
     - Поскольку, как тебе известно, кроме поцелуев, я ни о чем не знаю, у меня в голове все путается. Честное слово, путается, и я совсем ничего не соображаю. И все, что мне известно сейчас, - я счастлива, и ты улыбаешься. Думаешь, этого достаточно, чтобы продолжать?
     - О, кроме улыбок, есть еще много всего.
     - Что именно?
     - Ты безобразно любопытна!
     - Поскольку дело касается меня, не нахожу в этом ничего странного.
     - Дальше будет наслаждение, и, если повезет, для нас обоих.
     - Я уже испытала наслаждение, когда ты меня целовал.
     - Другое. Более сильное.
     Мегги скептически покачала головой, но не стала возражать.
     Он не встал из-за стола, пока она не выпила полбокала шампанского. Наоборот, устроился поудобнее и сложил руки на животе.
     - Почему бы тебе не лечь в постель, Мегги? Я погашу свечи.
     - Ты в самом деле хочешь?
     - Чего именно?
     - Погасить свечи.
     - Ты, кажется, внезапно заинтересовалась мной?
     - По правде сказать, мне очень трудно думать об этом, но поскольку отец и Мэри Роуз женаты и спят в одной кровати, то, скорее всего, видят друг друга без одежды. Дочери тяжело представить такое.
     - И сыну тоже. Означает ли это, что ты хочешь лицезреть меня обнаженным?
     Она без колебаний встретила его взгляд и очень медленно опустила голову.
     - Я все время думаю о том, что должно произойти. И хочу, чтобы ты присутствовал в моих фантазиях. Стал моим главным персонажем.
     Она нервно закусила губу. Томас не сказал ни слова.
     - Ладно, ты вынуждаешь меня говорить напрямую. Томас, я хочу, чтобы ты сбросил одежду.
     - А ты? Ты тоже разденешься для меня?
     Мегги встала, подошла к кровати, помялась и пробормотала, силясь изобразить обольстительную улыбку сирены, не слишком успешно, но все же старательно:
     - Видишь ли, это моя фантазия. Не твоя. Однако справедливости ради обещаю подумать об этом позже, гораздо позже. Ты один знаешь, что сейчас будет. Дай мне по крайней мере решить, как мы начнем.
     Она села и свесила ноги с постели. Он тоже поднялся, пошел к ней и остановился в нескольких шагах. Помедлил немного и скинул свой великолепный желтовато-коричневый сюртук.
     - Ты считаешь меня красивым, Мегги, а я готов доказать, что это не правда. Я просто большой волосатый мужчина.
     - Поскольку речь идет о тебе, мне скорее всего это понравится. Покажи мне.
     Она молча наблюдала, как он снимает все до единого предметы одежды, аккуратно складывает и бросает на кресло. Наблюдала так пристально, что когда Томас, оставшись обнаженным, выпрямился, он уже был тверд, как дубовый паркет под йогами, и одно это могло отпугнуть любую девственницу.
     Но Мегги все равно смотрела на мужа не отрываясь. Ои умирал от желания спросить ее, находит ли она его таким же привлекательным, как Джереми, но, разумеется, не мог. И ни за что не стал бы.
     - Я ошибалась, - прошептала она, не сводя глаз с его восставшей плоти. С той самой плоти, которая с каждой минутой твердела все сильнее.
     Его трясло.
     Сейчас он молился о том, чтобы все не происходило так быстро. Но что тут поделаешь, если она уставилась на него таким взглядом, словно хочет... нет, он не станет думать о том, как она стоит перед ним на коленях и берет губами его... нет... Ради Господа Бога, она дочь викария! Но он действительно не помнил, чтобы какая-то женщина смотрела на него так. Правда, он об этом как-то не думал и уж точно никогда раньше не раздевался перед женщиной только затем, чтобы расширить ее кругозор.
     Он откашлялся.
     - В чем ты ошибалась?
     - Когда утверждала, что ты красив.
     - Говорил же тебе: я всего-навсего большое волосатое создание...
     - Ты великолепен! До сих пор я не знала, как выглядит мужчина на самом деле. Но теперь знаю и твердо уверена, что ни один не может быть так прекрасен, как ты.
     Она бессознательным жестом протянула руку и коснулась его.
     Он закрыл глаза, не в силах дышать от напряжения. И умирал от желания вскочить и наброситься на нее, но заставлял себя оставаться на месте. Чувствовать, как ее пальцы легонько скользят по его животу, замирают, обдавая его теплом, и, когда он уже был готов завопить от нетерпения, двигаются дальше, по линии черных волос все ниже и ниже, запутываясь в завитках и, наконец, дотрагиваясь до того места, где сосредоточилось взрывное желание. Дотрагиваясь так нежно, словно не зная, чего ожидать дальше. Но на этом она не останавливается. Живое кольцо сжимает его, и Томас громко вздыхает, едва не падая на колени. И не хочет, чтобы все это кончалось. А если ее губы окажутся на месте пальцев... Нет, Боже, это слишком, это уж слишком.
     Он сумеет вынести это: мужчина может выносить сладостную пытку вечно и даже чуть дольше, но вот он не может... и это почти убивает его...
     Томас скрипнул зубами, как от боли, и прошептал:
     - Мегги, пожалуйста, убери руку. Отодвинься. Я просто не вынесу этого.
     - Но я не хочу! Ты так отличаешься от меня! Живот твердый и волосатый, и у меня возникают такие странные ощущения, стоит только положить ладонь...
     Это дало ему возможность отвлечься.
     - Правда?
     - Да, так что позволь мне продолжать...
     Она крепче сжала пальцы и двинулась сначала вверх, а потом чуть вниз.
     Он едва не потерял контроль над собой. И сдержался только при мысли о том, что невозможно излиться ей в руки. Не настолько он распущен.
     Томас в отчаянии застонал, не находя выхода. Наконец он заставил себя отстранить ее, набрать в грудь воздуха и немного передохнуть. Он едва не опозорился. Ничего не поделаешь, он должен войти в нее, сейчас и немедленно.
     Он почти рухнул на Мегги, опрокинув ее на постель, прижимаясь к тесно сомкнутым бедрам, ощущая ее мягкость. Она застыла от неожиданности, не зная, что делать. Он попытался успокоить ее улыбкой, но она явно продолжала волноваться, тем более что теперь он, обнаженный, лежит на ней, такой большой и волосатый, настолько более сильный физически, и самообладание покинуло его и спряталось далеко-далеко, на другом конце планеты.
     - О Боже!
     В голосе его звучала такая боль, что Мегги попыталась вырваться, но он крепко ее держал.
     - Томас, что случилось?
     - Ты все еще в ночной рубашке! Так не пойдет!
     - Может, стоит ее оставить хотя бы ненадолго?
     Она очень испугана, это слышно по голосу, но теперь уже поздно, и ему все равно.
     Он прижался лбом к ее лбу, дыша тяжело и быстро, изнемогая от вожделения.
     - Я совсем плох. Дай мне передохнуть, я дам передохнуть тебе, а потом мы продолжим.
     Не прошло и минуты, как он почувствовал желание, мучительное, неодолимое, нарастающее с такой силой, что до разрядки остались считанные мгновения. Томас вскочил, развел ее бедра и встал на колени между ними.
     - Сядь.
     - Ноя...
     Он посадил ее, стащил рубашку и отбросил через плечо.
     - Господи, - пробормотала Мегги, но он уже не слышал, только целовал ее и целовал: шею, груди, каждое ребро, спускаясь все ниже, к животу и местечку между ногами... нет, этого просто не может быть... но он застонал, и руки его жгли как огонь, а пальцы касались ее, вжимались в нее, и прямо на ее глазах один палец вошел внутрь. В самом деле, внутрь! Такого она не представляла.
     И совсем это не было приятно.
     Скорее, больно.
     Она попыталась оттолкнуть его, но не сумела.
     - Мегги, Мегги, только лежи тихо и расслабься. Доверься мне.
     - Нет, нет, - повторяла она, лихорадочно пытаясь выбраться из-под него, избавиться от настойчивого, приносящего боль пальца. - О каком доверии идет речь? Мне противно, больно, и это всего лишь твой палец, Томас. А ты... ты куда больше и толще. Значит, именно это ты и собираешься сделать. Сунуть это в меня?
     - Да, - едва выдавил Томас. Противно? То, что он собирается сделать, противно?
     Он проник пальцем немного глубже и остановился. О Боже, он хотел ее так сильно, что все тело ныло, а она заявляет, что его проклятый палец не неприятен? Но он желает ее именно сейчас и, черт возьми, не собирается ждать! Просто не может. Томас приподнялся, не сводя глаз с того места, куда намеревался войти, и медленно погрузился в нес. Мегги сжалась и стиснула кулаки. Ну и пусть!
     Он продвинулся еще дальше, ощутил тонкую перегородку.
     - Мегги...
     Он смотрел на нее, в самом деле смотрел, невзирая на то что был готов вот-вот извергнуться в это негостеприимное лоно. Но пока видел ясные голубые глаза, такие бесхитростные, такие открытые, без малейшего намека на тень, крывшуюся в их глубинах. Но он знал, что эта тень существует. Тень лжи, которая безмерно ранила его всего несколько часов назад. Только ничего уже не исправить. В этот момент он ненавидел ее за праведность, проклятое благородство, жестокое предательство. Ненавидел мужчину, которого она все еще обожала, ненавидел сознание того, что она обожает этого мужчину, а не своего мужа. Ей не следовало заигрывать с ним, не следовало так скоро, так легко возбуждать в нем похоть и желание жениться на пей. Оказалось, что в своем сердце она изменяет ему, а ведь сегодня их брачная ночь. Думает ли она о том, другом, даже сейчас, когда он входит в нее?
     Томас видел лицо Джереми, слышал голос Мегги. На какой-то миг вожделение взяло верх, и он резко подался вперед, Мегги завопила, принялась вырываться, безуспешно стараясь его сбросить. Томас помедлил перед новым рывком.
     - Не надо!
     Она вынудила его жить во лжи.
     Он снова глянул в голубые глаза и, вылив в злобном крике всю боль, бешенство и сладострастие, вонзился в нее.
     У Мегги не осталось сил визжать ругаться и даже шевелиться. Все очень просто: она сознавала, что он убил ее. После того, что он наделал, жить не было сил. Наверное, ее жестоко обманули. Ни один мужчина не способен так обращаться с женщиной, если любит ее. Правда, Томас никогда не говорил, что любит ее.
     Он неожиданно застыл и как-то странно уставился на нее, словно борясь с собой и с чем-то таким, чего ей не дано было понять.
     - Нет, я не могу сделать это, - пробормотал он. - Только не с тобой. Не когда тебе плохо. Не могу, просто не могу.
     Он глухо застонал, отпрянул, встал на колени. Из напряженной плоти вырвался поток беловатой жидкости. Томас низко наклонил голову и замер.
     Господи, как ей больно! И кровь идет... Но она не обращала ни на что внимания. Случилось самое ужасное: он покинул ее. Отверг. Она буквально взвыла: не от боли, которая почти утихла, нет, она надрывалась от ярости, от злости на мужчину, причинившего эту боль и бросившего ее! А ведь совсем недавно Мегги была вне себя от волнения, предвкушая чудесную ночь любви! Что же он за человек такой?!
     Томас, не поднимая головы, тяжело дышал. И не двигался. Значит, не захотел оставаться с ней. Л теперь она истекает кровью.
     Ей следовало бы все узнать подробнее насчет крови и всего такого, прежде чем позволить ему расстегнуть все эти миленькие пуговички на костюме! Но нет, она, идиотка, доверилась мужу, и теперь он с умирающим видом стоит на коленях, между ее раздвинутых ног. Можно подумать, некий новый вид катаклизма настиг Томаса и истерзал всего, до самых подошв его злосчастных ног.
     В этот момент он поднял голову, и она увидела, что его губы плотно сжаты, глаза словно затянуты пленкой, а все тело сотрясается. Капли беловатой жидкости забрызгали все вокруг: самого Томаса, простыни, ее живот. В нем совершился некий переворот, смысла которого она не понимала, да и не хотела понимать. Одно Мегги знала наверняка: он лжец и, очевидно, почти ничего не знает о том, что полагается делать с женой в постели.
     Нет, пожалуй, ей ужасно больно. С ней поступили более чем жестоко, и единственное ее желание - вышвырнуть Томаса из окна. И что он имел в виду, когда кричал, что не может этого сделать? Что именно? Оставаться в ней? О чем он говорил?
     Ах, не все ли равно?
     Но тут он перестал вздрагивать и трястись и зачем-то навис над ней. Дыхание становилось не таким тяжелым, но глаза оставались закрытыми. И он по-прежнему молчал. Молчал и не шевелился.
     И тогда Мегги сказала громко, прямо ему в лицо:
     - Ты не должен был этого делать. Так не правильно и нечестно. Сначала едва не убил, а потом просто оставил, как ненужную тряпку! И за это я тебя убью!

Глава 15

     Томас никак не мог сосредоточиться. Собраться с мыслями. Он сумел отстраниться от нее, заставить свое тело повиноваться и ненавидел себя за это.
     Но тут Мегги вдруг подскочила и впилась зубами в его плечо, очевидно, надеясь, что высосет всю кровь.
     Это мигом привело его в себя и вернуло к тоскливой действительности. Ему кое-как удалось выпрямиться.
     - Господи, - пробормотал он, недоверчиво моргнув, - ты укусила меня.
     - Да, потому что ты причинил мне боль.
     - Так всегда бывает.
     Она действительно укусила его. Он вышел из нее, но не по собственной вине. Просто так получилось. Дьявол, на какой-то момент ему стали безразличны и ее чувства, и этот чертов Джереми. Он всего лишь хотел наказать ее за все, что она с ним сделала.
     Поэтому Томас снова набросился на нее и с силой вонзился в истерзанное лоно.
     - Не смей, ты, ублюдок! - взвизгнула Мегги. - Поимей только наглость опять мучить меня!
     Она внезапно содрогнулась.
     Он почувствовал, как сжались ее потаенные мышцы, проник еще глубже, и само это ощущение сводило его с ума. Но на этот раз ярость угасла. Желание наказать, отомстить за то, что она сделала и чего не сделала, уступило место его собственной потребности, безумному исступлению, куда более могущественному, чем все остальные эмоции. Он снова проник в нее, боясь, что сердце вот-вот вырвется из груди.
     - Я не хочу этого. Проклятие, я сейчас умру!
     - Только не ты, мерзкий олух! Слезь с меня немедленно, провалиться бы тебе!
     Но Томас рухнул на нее, придавив всем весом, и осыпал поцелуями. Один резкий рывок следовал за другим. Он пыхтел, отдувался, делая выпад за выпадом, едва не плача, потому что пребывал в чем-то вроде нирваны: ничего, кроме глубочайшего удовлетворения и всеобъемлющего желания поскорее уснуть и забыть все, что сделал с ней. Пропади все пропадом, и он и она. Но по крайней мере теперь никто не отнимет у него Мегги. К черту ее благородство! Он был груб. с ней. И сожалел, что сделал ей больно, но со временем ей придется усвоить, что она не имеет права судить его поступки. Что бы он ни сотворил, ее мнение ничего не значит.
     Он вспомнил о роковой, изменившей всю его жизнь беседе между отцом и дочерью, которую подслушал в саду дома викария часа три спустя после того, как Мегги стала его женой. Женой, которую он хотел затащить за живую изгородь и целовать до умопомрачения. Но этому простому желанию не суждено было сбыться. Томас увидел ее отца и шагнул вперед, чтобы спросить, не встретил ли тот Мегги, но внезапно услышал ее хриплый, прерывистый голос.
     - Я и вправду не хотела, чтобы он говорил со мной, папа. Но Джереми посчитал, что раз я вышла за Томаса, теперь он может обелить себя в моих глазах, поскольку я больше не люблю его, а он не желает выглядеть передо мной идиотом. Папа, Джереми - порядочный человек. Мне не следовало бы верить его дурацкому розыгрышу. Он сделал это ради того, чтобы убить мою любовь к себе, о Боже... так благородно... а я смеялась над ним, презирала...
     Отец прижал ее к себе и прошептал:
     - Ничего, дорогая, все пройдет. У тебя прекрасный муж, и когда-нибудь ты полюбишь его. Обязательно полюбишь.
     Но Мегги рыдала на отцовском плече, а жизнь Томаса Малкома, супружеская жизнь с любимой женой, как он себе се представлял, рассыпалась в прах и лежала в осколках у его ног.
     Свеча почти догорела, когда Томас откатился от жены и лег на спину. Мегги немедленно вскочила, готовая разорвать его на куски, но едва успела стиснуть кулак и размахнуться, как услышала храп.
     Мегги не верила ушам. Просто поверить не могла. Ей хотелось прикончить его за все, что он сделал, пусть черти заберут его в ад и терзают там миллион лет!
     Она презрительно глянула на мужа, взмахнула кулаком перед его носом и прошептала:
     - Ад проклятый!
     Потом, едва двигаясь, сползла с кровати и даже сумела выпрямиться. Каждая частичка тела ныла, но эта боль была сущим пустяком по сравнению с той, что гнездилась внутри, когда он разрывал ее, вталкивался и вонзался... нет, она по-прежнему всеми силами души желает убить его. Какая она липкая, мокрая, а ноги почему-то трясутся и коленки подгибаются.
     Она доверилась ему.
     Большей идиотки не сыскать во всем свете.