рнулся  к  распорядителю  аукциона,  Валаи,  чтобы
заключить с ним сделку. Ему пришлось  дожидаться,  пока  Валаи  не  закончил
переговоры со шведским купцом, от которого несло гнилой рыбой и застоявшейся
похотью. Даже называя цену, этот человек как-то непристойно  подвизгивал,  и
Меррик  припомнил,  что  уже  видел  его  накануне,  когда  дюжина  приезжих
собралась в доме  торговца,  промышлявшего  женским  мясом.  Он  предоставил
девушек каждому гостю,  и  все  они  по  очереди  на  глазах  присутствующих
раздевали рабынь и овладевали ими на длинной деревянной  скамье,  тянувшейся
вдоль внутренней стены большой залы. Меррик тогда тоже ощутил прилив желания
и рассчитывал, что из оставшегося десятка девиц какая-нибудь в свою  очередь
достанется ему. Но тут шведский купец навалился на одну из девушек,  она  не
шевелилась под ним, закрыла глаза,  словно  умирая,  а  жирный  швед  пыхтя,
колыхая огромным брюхом, протискивался в нее, пока не изверг семя в покорное
тело рабыни. Девушка так и не открыла глаза, однако Меррик видел, как у  нее
из-под ресниц по лицу ползут слезы. Он сразу же поднялся и вышел.
   Отвернувшись от  толстого  купца,  Меррик  бросил  равнодушный  взгляд  в
сторону тесно сгрудившейся группы мальчиков и  замер.  Он  сам  не  понимал,
почему из всей массы рабов вдруг выбрал именно этого, но,  раз  увидев  его,
уже не мог отвести глаз. Мальчику, вероятно, было лет двенадцать, во  всяком
случае, не  больше  тринадцати.  Такой  тощий,  просто  больно  смотреть  на
ободранные локти; оба тонких запястья Меррик  мог  бы  без  труда  обхватить
двумя пальцами; узкие изящные ладони. Ноги, обнаженные  ниже  коленей,  тоже
были  очень  худыми,  но  среди  пятен  грязи  и  старых  шрамов  проступала
ослепительно белая кожа с узором голубоватых вен.  Мальчик  выглядел  плохо,
скорее всего, он умрет, если только новый хозяин не подкормит его. Наверняка
с ним обращались на редкость безжалостно. Одет он был  в  лохмотья  и  укрыт
рваной вонючей шкурой.
   Впрочем, какое до этого дело Меррику? Этот  мальчик  -  раб,  сейчас  его
продадут, быть  может,  жестокому  человеку,  а  возможно,  такому,  который
позволит ему однажды откупиться и обрести волю. Такое тоже  случается,  если
повезет. Меррика это вовсе не должно касаться. И все же в  мальчике  таилось
нечто, что никак не отпускало Меррика,  не  позволяло  ему  отвести  взгляд.
Наконец он заставил себя отвернуться. Нынче же утром он  собирался  покинуть
Киев, а дел еще оставалось немало. Меррик уже хотел  уйти,  но  тут  мальчик
внезапно поднял глаза - и их взгляды встретились.
   Глаза были серо-голубые. Сам по себе такой цвет глаз вполне  обычен,  тем
более для норвежцев, но похожего оттенка Меррик не встречал  никогда.  Серый
цвет мог поспорить с  окраской  дорогого  оловянного  сосуда,  который  мать
Меррика получила в свадебный дар от его отца, а темная голубизна  этих  глаз
затмевала зимнее море. Несмотря на грязь,  покрывавшую  мальчика  с  ног  до
головы, Меррик снова залюбовался ослепительной  белизной  его  кожи.  Темные
брови выгибались  изысканной  дугой,  но  засаленные,  перепачканные  волосы
слиплись, спутались так сильно, что Меррик не сумел определить  их  истинный
цвет. В общем, в мальчике не было ничего особенного, кроме глаз,  но  взгляд
его удерживал Меррика на месте.  Глаза  невозможно  запачкать,  как  волосы.
Глаза свободного человека отражают его  мысли,  а  взгляд  мальчика  казался
пустым, равнодушным, покорным, какой и  бывает  у  рабов.  Но  вдруг  в  его
взгляде произошла внезапная перемена, эти глаза уже не казались пустыми, они
стали холодными, дерзкими, в них промелькнула искра вызова - за такой взгляд
мальчика однажды могут забить насмерть, если он не  научится  скрывать  свои
чувства. Искра не гасла,  глаза  разгорались  гневом,  необузданным  гневом,
яростью, ненавистью - Меррик,  потрясенный,  так  и  не  смог  отвести  свой
взгляд. Но  через  секунду  взор  мальчика  угас,  ярость  и  страсть  вновь
спрятались под пелену безнадежности, мальчик, видимо, вспомнил, что его удел
- жизнь раба, и ему, наверное, не уйти от этой доли до самой смерти.  Меррик
видел, как юный раб  принуждает  себя  к  покорности,  ему  показалось,  что
мальчик гибнет у него на глазах и примиряется со своей участью.
   Меррик потряс головой, отгоняя наваждение. Раб, всего-навсего раб,  никто
и ничто. Неважно, был ли он захвачен во время набега на какую-нибудь  жалкую
деревушку или похищен из богатого  дома.  Сейчас  Меррик  уйдет  с  рынка  и
никогда уже больше не увидит этого мальчишку. Он забудет о нем  в  ту  самую
минуту, когда его рука ляжет на кормило, ладья выйдет  в  открытое  море,  и
ветер, надувая паруса, коснется его лица. Олег потянул Меррика  за  руку,  и
тот повернулся, чтобы оценить очередную рабыню.
   За спиной Меррика раздался болезненный вскрик.  Тот  самый  швед,  жирный
купец, которого Меррик видел накануне, завершив очередную  сделку  с  Валаи,
ухватил мальчика за руку и потащил из  ряд  рабов.  Купец  кричал,  что  ему
пришлось выложить чересчур много серебра за маленького  грязного  раба,  так
что пусть он заткнется, не то пожалеет. Однако  сопротивлялся  и  кричал  не
только мальчик, гораздо громче и жалобнее плакал малыш, намертво вцепившийся
в его руку. "О боги, - подумал Меррик, - у мальчика есть  братишка,  а  этот
человек купил только одного - старшего".
   Малыш пронзительно, истошно кричал, он был так жалок, что глубоко в  душе
Меррика сжалась, готовясь вот-вот сорваться,  какая-то  пружина.  Он  шагнул
вперед, но тут толстый купец ударил мальчика, который все  прижимал  к  себе
брата. Затем швед изо всей  силы  пнул  малыша.  Мальчик  упал  на  землю  и
обреченно  застыл,  свернувшись,  тихонько  всхлипывая.  Неожиданно  старший
ударил своего хозяина, и хотя удар вышел не слишком сильный, но метил  он  в
жирный живот негодяя, так что, наверное, сумел  причинить  ему  боль.  Купец
занес было кулак для ответного удара,  однако,  подумав,  опустил  руку.  Он
выругался, перебросил мальчишку через плечо, словно мешок, и двинулся прочь.
   Младший поднялся, ощупывая ушибленный  бок,  и  остался  стоять,  уже  не
плача, бессмысленно глядя вслед брату. Меррик почувствовал вдруг, что  этого
он вынести не в силах. Тугая пружина внутри него распрямилась. Нет, этого он
стерпеть не может, этого он не допустит.
   - Жди меня здесь, -  приказал  он  Олегу.  Опустившись  на  колени  перед
малышом, Меррик осторожно обхватил  широкой  ладонью  подбородок  ребенка  и
приподнял его  лицо.  Слезы  все  еще  струились  по  перемазанному  личику,
оставляя белые дорожки посреди покрывавшей щеки мальчика грязи.
   - Как тебя зовут? - спросил Меррик. Малыш громко всхлипнул. Он  уставился
на Меррика, страх настольно искажал его черты, что Меррик поспешил успокоить
его:
   - Не бойся, я не причиню тебе зла. Назови свое имя.
   Мальчик ответил отчетливо, в его речи слышался лишь слабый акцент:
   - Меня зовут Таби. Этот  толстый  увел...  -  Тут  его  голос  замер,  он
поглядел на Меррика, и слезы снова хлынули из его глаз. Малыш сотрясался  от
рыданий. Меррик видел ужас, один лишь ужас в его глазах и готов был зарычать
от  ярости,  словно  волк,  однако  сдержался  -  не  хватало  еще  напугать
мальчонку.
   Медленно, тихо он произнес:
   - Как зовут твоего брата?
   Малыш опустил голову, не желая отвечать.
   - Это ведь твой брат?
   Мальчик только кивнул, больше ничего. Он был  очень  напуган.  Меррик  не
сердился на него за это. Он поднял голову, но  толстый  купец  уже  ушел  со
своей  добычей.  Меррик  снова  взглянул  на  опущенную  голову,  на  тонкие
вздрагивающие плечики. Он прекрасно знал, что ждет ребенка, который попал  в
рабство и остался без защиты. Большинство таких детей умирает,  а  тех,  кто
выживет, ждет судьба горше самой смерти. Меррик не хотел, чтобы  этот  малыш
умер. Он  взял  его  за  руку,  ощутил  хрупкие  косточки,  которые  мог  бы
переломить легким усилием, как сухую ветку. Сердце  Меррика  сжалось.  Малыш
выглядел получше, чем его брат, и Меррик  понял:  старший  отдавал  младшему
свою еду.
   - Ты пойдешь со мной, Таби. Я заберу тебя отсюда. Ты должен мне верить.
   В  ответ  мальчик  только  задрожал,  но  не  поднял  голову  и  даже  не
шелохнулся.
   - Я знаю, ты не можешь так сразу поверить мне. Пойдем, Таби.  Клянусь,  я
не причиню тебе зла.
   - Мой брат, - прошептал малыш и поднял взгляд "на Меррика. Отчаяние в его
глазах на миг сменилось надеждой. - Мой брат - его увели. Что с ним будет?
   - Пойдем, - ответил Меррик, - доверься мне.
   Он двинулся прочь  от  плотной  цепочки  рабов,  крепко  сжимая  в  своей
огрубевшей ладони ручонку мальчика. Меррик знал, что сможет выкупить  малыша
за несколько серебряных монет  -  так  оно  и  вышло.  Переговоры  с  Валаи,
косоглазым коротышкой, которого природа наделила острым и беспощадным  умом,
вышли недолгими. Валаи бывал жесток только по необходимости и  охотно  давал
покупателю вполне бескорыстный совет, если  это  не  вредило  его  торговле.
Меррику он сказал:
   - Я вижу,  ты  не  из  тех,  кому  нравятся  мальчики,  значит,  никакого
удовольствия малец тебе не доставит, только хлопоты причинит.
   - Верно, но мне все равно. Я беру его.
   - Кто-нибудь другой мог бы купить его, и он рос бы в неге,  служа  только
наслаждению своего хозяина. Совсем не плохой удел для таких, как  он.  Иначе
его ждет смерть.
   Меррик ничего не ответил, его пожирал гнев. Конечно,  лучшая  судьба,  на
какую может надеяться этот малыш, -  каждый  день  подвергаться  насилию,  а
потом пройти специальную выучку, чтобы угождать  мужчинам,  гнусным  арабам,
которые заставляют оба пола служить своей похоти. А когда  Таби  вырастет  и
лишится мальчишеской прелести, его пошлют работать в поле, и там он  наконец
умрет. Меррик не мог смириться  с  этим.  Он  еще  раз  посмотрел  вниз,  на
склоненную головку Таби. Нет, такого он не допустит.  Потом  он  решит,  что
делать с малышом. Пока что он расплатился за Таби н отправился искать Олега.
   Вероятно, Олег принял его за сумасшедшего, однако вслух ничего не сказал,
только поглядел на мальчишку, ухмыльнулся  и  закивал,  потирая  руки.  Олег
обожал приключения. Меррик догадался, что Олег рассчитывает принять  участие
в какой-то необычной затее. "Вполне возможно, что его ожидания сбудутся",  -
подумал Меррик.

Глава 2

   Траско, богатейший  из  купцов,  торговавших  в  Киеве  мехом,  одинаково
гордился  и  качеством  поставляемого  им   горностая,   и   умением   точно
распределять взятки. Глядя на приобретенного утром мальчика, Траско сумрачно
ухмылялся и кивал в такт собственным мыслям. Он перебросил кнут своему рабу.
Клив  тоже  пристально  смотрел  на  узкую,  залитую  кровью  спину,  тощее,
содрогавшееся в муке тело.
   Излишняя  дородность  не  позволяла  Траско  присесть  на  корточки,   он
ограничился тем,  что  слегка  нагнулся  (пыхтя  даже  от  этого  несложного
движения) и произнес:
   - А теперь, парень, запомни: малейшее непослушание, малейшее промедление,
когда я прикажу тебе что-нибудь сделать, - и я сдеру  с  твоего  аппетитного
зада и кожу, и мясо. Ты понял меня?!
   Мальчик наконец-то кивнул. Траско  успокоился  и  почувствовал  некоторое
облегчение: он выложил немалую сумму за мальчика и  ему  вовсе  не  хотелось
сразу же забить его насмерть, однако должен же он проучить его за тот удар в
живот, который раб нанес ему посреди рынка.  Теперь  мятежный  дух  сломлен.
Траско удовлетворенно выпрямился. Все в порядке. Несколько  недель  придется
откармливать звереныша, но потом  он  окупится,  еще  как  окупится.  Траско
поделился своими планами с Кливом:
   - Я подарю мальчишку сестре Каган-Руса, старой Эфте.  Она  любит  шустрых
мальчишек, этот будет как раз в ее вкусе, когда мы его отмоем и  набьем  ему
брюхо  едой.  Она  сумеет  поразвлечься  с  ним,  а  если  он  покажется  ей
строптивым, что ж, она выколотит из него дерзость и при  этом  тоже  изрядно
повеселится.
   - Ага, - ответил слуга Траско, поглядывая на кнут. Больше  он  ничего  не
прибавил, потому что ему не хотелось самому  отведать  кнута,  а  кто  может
знать, как повернется настроение Траско.
   - Я догадываюсь, о  чем  ты  думаешь,  -  продолжал  Траско,  по-прежнему
внимательно осматривая новую покупку. - Ты думаешь, что этот щенок ни на что
не годен и, даже когда его отмоют, так и останется жалким  щенком.  Но  я-то
человек опытный, я сразу заметил, что у мальчишки лицо тонкое и сам он очень
складный. Только посмотри на его ладони и ступни - какие они узкие, длинные.
Да уж, в этих бледных жилах течет благородная кровь, он не от рабов родился.
Малый не простой, и я сумею выгодно пристроить этот товар. Присмотри за ним,
промой ему спину, смажь тем зельем, которое мать прислала мне из Багдада,  -
чтобы не образовались рубцы. Нет, пока что брось его, пусть лежит в грязи  и
в этих лохмотьях. Пусть валяется в грязи за то, что посмел поднять  на  меня
руку, да еще на глазах у всего рынка, - многие смеялись, даже Валаи. Если  к
утру он научится тебя слушаться, тогда и вымой его.
   Клив кивнул. "Бедный малыш", - пробормотал он про себя.
   Траско направился к дверям, рассуждая на ходу:
   - Старой Эфте понравится бельчонок. Я говорил тебе, что своим  мальчишкам
она дает клички по названиям животных? Если мы приучим  его  откликаться  на
имя "бельчонок", ей это, наверное, придется по душе, и она  щедрее  наградит
меня. Я пришлю ему еду -  немного  похлебки,  совсем  чуть-чуть,  не  то  он
выблюет себе все кишки. Ты накормишь его, Клив, и будешь кормить  часто,  но
помалу.
   Клив еще раз кивнул, а когда  его  хозяин  вышел  из  маленькой  комнаты,
тотчас обернулся к мальчику. По  крайней  мере,  паренек  не  будет  служить
мужским утехам, а это уже кое-что. В юности Клив подвергался  насилию  почти
каждый день в течение двух лет, пока его не перепродали женщине со светлыми,
почти белыми волосами, прекрасной, точно христианский ангел, только вовсе не
такой доброй. Невольно Клив коснулся пальцами кривого шрама,  изуродовавшего
его лицо. А потом Клива вновь купил мужчина,  но,  слава  богам,  Траско  не
интересовался мальчиками. Он был  жесток,  но  Клив  хотя  бы  избавился  от
унижения. Порой хозяин даже проявлял щедрость - прошлой зимой он отдал  рабу
ветхую бобровую шкуру, защиту от мороза.
   Клив опустился на колени и тихо спросил:
   - Ты меня слышишь?
   - Да.
   - Я знаю, тебе очень больно. Траско любит  поработать  кнутом,  хотя  его
мать запрещает ему бить рабов, так что Траско принимается  за  дело,  только
когда старуха уезжает к своей семье в Халифат. Тебе не  повезло:  сейчас  ее
нет дома. Траско запретил до утра купать тебя и снимать с тебя эти лохмотья.
Я не могу ослушаться его, но по крайней мере я промою тебе спину  и  принесу
мазь, о которой он говорил. Скоро  он  пришлет  тебе  еду,  чтобы  ты  начал
жиреть.
   - Я знаю, о чем он говорил.
   - Тогда я не стану повторяться.
   - И не надо. Я вовсе не бельчонок. Хозяин твой  -  просто  дурак,  жирный
урод, вот он кто.
   -  Звериную  кличку  тебе  даст  старая  Эфта.  Траско  только  старается
подобрать тебе имя прежде, чем это сделает она.
   - Оба они старые идиоты. Клив нахмурился:  мальчик  по-прежнему  держался
вызывающе, Траско этого не потерпит.
   - Ты слышал, что Траско говорил о Каган-Русе?
   - Ну да, он хочет подарить меня его сестре. А кто такой Каган-Рус?
   - Ты что, совсем ничего не знаешь? Это же владыка Киева. Он очень  богат,
а старая Эфта еще богаче, поэтому князь ее ненавидит, но она может заставить
его поступать так, как она хочет. Когда она им довольна, то говорит ему - ты
мой славный бычок, а если решит  его  поддразнить,  зовет  жучком  болотным.
Траско хочет, чтобы меха, и особенно горностай, Эфта покупала только у него,
потому что она берет много товара. Она очень толстая  женщина,  даже  толще,
чем Траско. Он подарит тебя ей, чтобы поправить свои дела.
   - Ты хорошо рассмотрел меня? Голос мальчика звучал необычно,  но  Клив  в
ответ сказал только:
   - Ну да, выглядишь ты плоховато, но, когда ты раскормишься, станешь  куда
лучше, по крайней мере, Траско на это рассчитывает. Я надеюсь, когда смоется
вся грязь, ты не окажешься уродцем.
   - Еще как окажусь. Клив нахмурился сильнее:
   - Тебя уже довольно били, а ты разговариваешь со мной так,  словно  я  не
могу сделать тебе ничего дурного. Я же раб Траско. Ты глупо ведешь себя.
   Мальчик промолчал.
   - Вот и хорошо, - похвалил его Клив, - учись держать рот на  замке,  и  я
позабочусь о тебе, Траско привык к  тому,  чтобы  все  его  прихоти  тут  же
исполнялись.
   - Скоро он лопнет от обжорства.
   - Возможно, только тебе вряд ли доведется это увидеть.  А  теперь  дай-ка
мне посмотреть твою спину. Не дергайся. Знаю, что больно, но я хочу  отнести
тебя на кровать.
   - Хорошо бы, правда, я и  шелохнуться  не  могу.  Клив  протянул  руку  и
осторожно коснулся мальчика, повернул его лицом к себе. Он  увидел,  что  от
боли лицо юного раба стало совсем бледным, почти безжизненным, хотя в глазах
вместо покорности, которой его учили, по-прежнему жила  неукротимая  ярость.
Клив так же осторожно приподнял мальчика,  поставил  на  ноги  и  почти  что
волоком потащил к узкой постели. Там он бережно уложил его на бок  и  замер,
вглядываясь в щуплую фигурку. Очень тихо Клив произнес:
   - У тебя грудь...
   Девочка не ответила ему, даже не попыталась запахнуть  на  груди  обрывки
рубахи. От боли она и вправду не могла пошевелиться.
   - Как тебя зовут?
   - Ларен.
   - Странное имя, и слова ты произносишь не  совсем  обычно.  Объясни  мне,
зачем ты притворялась мальчиком? В здешних местах мальчиков насилуют так  же
часто, как и девочек. Ладно, я постараюсь помочь тебе. Конечно, я ничего  не
скажу Траско, но он и сам скоро обо всем  догадается,  и  тогда  мне  солоно
придется за то, что я скрыл от него, кто ты.
   - Да, - подтвердила девочка и до крови закусила губу.
   Клив отодрал прилипшие к ее спине ошметки старой вонючей  шкуры  и  начал
аккуратно промывать раны, оставленные кнутом.
   - Спасибо, - сказала вдруг она.
   Клив только фыркнул, полагая, что ведет себя глупее, чем тот, кто вздумал
бы нагишом сражаться с морозом,  однако  душа  у  раба  была  добрая,  и  он
вздрагивал, будто от собственной боли, всякий раз, когда судорога  пробегала
по телу девочки. Вымыв начисто больную спину и покрыв ее густым слоем  белой
мази, Клив выпрямился и наказал Ларен:
   - Лежи тихо. Я принесу тебе поесть. Траско не  велел  давать  тебе  много
похлебки, чтобы у тебя кишки не лопнули после  того,  как  ты  столько  дней
голодала.
   - Знаю, - ответила она, - я слышала, что он говорил.
   Больше девочка ничего  не  сказала,  молча  выжидая,  пока  Клив  покинет
маленькую комнату. Тогда она огляделась. Чистая комната со  свежевыбеленными
стенами. Она больше привыкла к  темным  деревянным  помещениям,  где  сидели
нарядно одетые люди и пахло благовонными свечами. Это что-то новое,  белизна
смотрелась здесь очень странно. В комнате стояла  только  одна  кровать,  та
самая, на которой она лежала, рядом с кроватью - небольшой стол, на столе  -
свеча. Высокое окно украшала меховая занавесь, днем ее отдергивали, и сейчас
в комнату, на радость Ларен, струился ясный солнечный свет. Глядя на веселый
луч света, девушка гадала, какая участь  постигла  Таби,  стараясь  хоть  на
минуту забыть о слишком хорошо ей известном  ответе  на  этот  вопрос.  Боль
когтями рвала ее спину, но иная, сильнейшая боль сдавила грудь Ларен: она не
сумела спасти Таби. Ларен давно уже не была наивной девочкой  и  знала,  что
ждет ребенка, оставшегося в невольничьей яме: он умрет. Она не  раз  видела,
как умирают такие дети. Или же дикие, чуждые привычных ей нравов люди  купят
его, чтобы позабавиться, пока не прискучит. В любом случае Таби обречен.
   Ларен не плакала. Слезы остались в