гу и мне тоже. Позвольте вам сказать
это ради политической философии капитана Тима. Спасибо за то, что вы  всегда
такие   остроумные,   сообразительные,   милые    и    такие    великолепные
спортсмены-подводники. Желаю вам всего лучшего, и до нашей следующей встречи
в жестокой словесной битве.

Глава 1

Сент-Эгнес Хед, Корнуолл.
Август 1814 года.

   Фредерик Норт Найтангейл, склонив голову, молча смотрел на скорчившуюся у
его ног женщину. Она сжалась в комочек так, что колени были почти  подтянуты
к груди, словно, падая с высокой скалы, она еще пыталась как-то  защититься.
Модное платье из светло-голубого муслина разорвано подмышками, корсаж и юбка
в грязных  пятнах  и  пыли.  Голубая  туфелька  свисала  с  правой  ноги  на
скрученной и порванной ленте.
   Норт опустился на колени около несчастной и осторожно отвел от ее  головы
уже застывшие руки. Это оказалось нелегко  -  женщина  была  мертва  уже  не
меньше  восемнадцати  часов,  поскольку  сведенные  мускулы   вновь   начали
расслабляться. Норт невольно прижал пальцы к грязной шее в  том  месте,  где
болтался оторванный воротник. Возможно, он надеялся на чудо, но, увы, сердце
не билось - лишь остывшая плоть леденила руку. Светло-голубые глаза невидяще
смотрели на него, не спокойные, готовые принять неизбежное, но  вылезшие  из
орбит от ужаса, что гибель совсем рядом и  этот  момент  -  последний  в  ее
жизни.
   И хотя Норт наблюдал сотни смертей: видел, как падают люди,  сраженные  в
бою, как инфекция косит десятки раненых в походных госпиталях, - именно  эта
особенно задела его. Женщина не  была  солдатом,  не  носила  ни  шпаги,  ни
мушкета. Слабое, хрупкое, беспомощное создание,  по  крайней  мере  с  точки
зрения мужчины. Норт закрыл ей глаза, нажал на челюсть, чтобы губы, открытые
в последнем страшном вопле, сомкнулись. Но все было напрасно. Ужас  на  лице
бедняжки застынет навсегда, и родные  поймут,  что  ей  пришлось  вынести  в
последние минуты, хотя уже никогда не смогут услышать голос жертвы. Страшная
гримаса останется до тех пор, пока труп  не  превратится  в  груду  высохших
белых костей.
   Норт поднялся и отступил на шаг,  боясь  сорваться  с  узкого  карниза  в
Ирландское море, расстилающееся в сорока футах под обрывом. В воздухе  стоял
густой запах соленой воды; шум волн, разбивающихся о  неподвластное  времени
нагромождение черных скал, своим странным ритмом успокаивал нервы. Так  было
всегда, еще когда Норт, маленький измученный мальчик, думал лишь  о  бегстве
из замка.
   Погибшая женщина была хорошо известна Норту, но  потребовалось  несколько
мгновений, чтобы узнать Элинор  Пенроуз,  вдову  покойного  сквайра  Джозайи
Пенроуза из Скрнледжи Холл, поместья,  расположенного  всего  в  трех  милях
отсюда. Норт знал ее с тех пор, как Элинор приехала откуда-то из  Дорсета  и
вышла замуж за сквайра. Тогда ему самому  было  лет  десять-одиннадцать.  Он
помнил  Элинор  веселой,  всегда  смеющейся;   мягкие   каштановые   волосы,
обрамлявшие множеством локонов  лицо,  плясали  и  покачивались,  когда  она
шутила или тыкала степенного сквайра большим пальцем под ребро так, что  его
поджатые губы невольно растягивались в вымученной улыбке.
   И вот теперь она мертва, съежилась, как ребенок, на узком  карнизе.  Норт
не переставал повторять себе, что она, должно быть,  поскользнулась,  и  это
лишь несчастный случай, но в глубине души знал, что обманывает себя.  Элинор
Пенроуз знала эти окрестности так же хорошо, как он сам. Она ни  за  что  не
стала бы бродить одна так далеко от дома, подвергая себя  опасности  упасть.
Как же все это случилось?
   Норт медленно поднялся на  утес,  возвышавшийся  на  тридцать  футов  над
карнизом: пальцы сами собой отыскивали  знакомые  трещины  и  впадины,  ноги
соскользнули  лишь  дважды.  Подтянувшись,  он   перевалился   через   голую
иззубренную вершину Сект-Эгнес Хед, поднялся и, отряхивая бриджи,  посмотрел
вниз. С этой  высоты  мертвая  женщина  казалась  ярким  голубым  лоскутком,
который прежде всего и привлек его внимание.
   Неожиданно камень под носком  сапога  качнулся,  ком  земли  оторвался  и
полетел вниз. Норт  неуклюже  взмахнул  руками  и  отпрянул.  Сердце  бешено
колотилось. Вероятно, именно это и случилось с Элинор Пенроуз:  она  подошла
слишком близко к краю и по чистой случайности рухнула не в бушующее море,  а
зацепилась за узкий карниз. Но это не спасло ей жизнь.
   Норт на коленях обследовал почву. Нет, кажется, ничего не сдвинуто, кроме
булыжника, оторвавшегося от  скалы  под  его  весом.  Никаких  следов.  Норт
поднялся и, отряхнув руки, направился к гнедому  мерину,  Тритопу  <Верхушка
дерева (англ.)>, огромному коню  высотой  в  семнадцать  ладоней  и  поэтому
заработавшему такую кличку. Тритоп неподвижно и покорно  ожидал  приближения
хозяина и даже не взглянул на стайку чибисов, разрезавших воздух  почти  над
его головой. На холку села стрекоза, и конь лениво взмахнул хвостом.
   Теперь придется поехать к судье, сообщить  о  случившемся.  Норт  грустно
улыбнулся, сообразив, что он сам и есть судья. Здесь не армия: ни сержантов,
выполняющих любой его приказ, ни устава, ни правил.
   - Ну что ж, - сказал он вслух, легко вскакивая на широкую спину  коня,  -
отправимся к доктору Триту. Он должен взглянуть на  Элинор,  прежде  чем  мы
снимем ее оттуда. Думаешь, она упала?
   Тритоп не фыркнул, но тряхнул огромной  головой,  словно  не  соглашаясь.
Норт, подняв глаза  и  заслонившись  ладонью  от  ослепительного  солнца,  в
последний раз осмотрел обрыв и медленно произнес:
   - Я тоже так не считаю. По-моему, какой-то  сукин  сын  прикончил  Элинор
Пенроуз.

***

   - Лорд Чилтон! Господи, мальчик мой, когда же вы вернулись?  Больше  года
прошло с тех пор, как вы в последний раз были дома. Едва успели к  похоронам
отца и тут же вновь отправились на эту нескончаемую  войну,  которая,  слава
Богу, наконец-то завершилась! Теперь все наши замечательные английские парни
вернутся домой. Входите, входите! Вспомнили старого доктора?
   Доктор Трит, высокий и прямой, словно молодой побег под  жарким  солнцем,
стройный, как восемнадцатилетний мальчик, человек, умнее  которого  Норт  не
встречал, энергично пожал  его  руку  и  провел  через  маленькую  приемную,
сверкавшую  металлическими  инструментами  и  уставленную  шкафами,  полными
пузырьков с аккуратно наклеенными этикетками. На выскобленном добела  столе,
как раз под шкафчиками, красовались ступка и пестик. Они прошли в гостиную -
уютную теплую комнату с камином в  дальнем  конце  и  кое-как  расставленной
мебелью. Здесь повсюду царил беспорядок от  раскиданных  газет  и  журналов,
повсюду стояли , пустые чашки с недопитым чаем, щедро сдобренным,  как  знал
Норт, контрабандным французским коньяком.
   Норт улыбнулся, вспомнив, что в детстве доктор Трит казался ему гигантом.
Он и вправду был очень высок, но не теперь, когда Норт  вырос.  Правда,  сам
Норт был из поколения очень высоких мужчин, способных своим  ростом  внушить
страх и почтение любому противнику.
   - Давно мы не виделись, сэр. Но теперь я снова дома и  больше  никуда  не
уеду.
   - Садитесь, Норт. Чай? Коньяк? -  Улыбка  доктора  Трита  была  теплой  и
дружелюбной.
   - Нет, сэр. Собственно  говоря,  я  приехал  в  качестве  местного  судьи
объявить вам,  что  только  сейчас  нашел  Элинор  Пенроуз  на  карнизе  под
Сент-Эгнес Хед. Она мертва уже почти сутки.
   Доктор Бенджамен Трит окаменел  подобно  жене  Лота  <Жену  Лота  Бог  за
ослушание превратил в соляной столп.>, бледнея  все  больше,  пока  лицо  не
побелело совсем, как его скромный галстук. Он внезапно состарился на глазах,
и всего за одно мгновение жизненные силы, казалось, покинули его, но  доктор
постарался взять себя в руки и покачал головой:
   - Нет, этого не может быть. Вы забыли, как  выглядит  Элинор.  Только  не
Элинор! Это какая-то другая, похожая на нее женщина. Мне ее очень  жаль,  но
она не Элинор, просто не может ею быть. Скажите, что вы ошиблись, Норт.
   - Простите, сэр, но это Элинор Пенроуз.
   Но  доктор  Трит  по-прежнему  качал  головой:  глаза  потемнели,   резко
выделяясь на белом лице.
   - Мертва, вы сказали? Нет, Норт, вы ошиблись. Я ужинал с  ней  позавчера.
Она была в прекрасном настроении, смеялась, как всегда - да вы, должно быть,
помните, какая она. Мы ели устриц в Скриледжи  Холл,  и  пламя  свечей  было
такое золотистое и неяркое, и она хохотала над моими рассказами о службе  на
флоте, особенно над тем, как мы стащили мешок лимонов с датского  корабля  в
Карибском море, потому что у матросов началась цинга. Нет, нет, Норт, вы  не
правы, конечно, не правы. Я не могу позволить Элинор умереть!
   "Проклятие!" - подумал Норт, но вслух лишь пробормотал:
   - Мне очень жаль, сэр, правда,  жаль.  Да,  она  мертва.  Бенджамин  Трит
отвернулся и медленно побрел к  стеклянным  дверям  гостиной,  выходившим  в
маленький внутренний садик, сейчас, в августе, утопавший в море красок буйно
цветущих  растений  -  розы  переплелись  с  бугенвиллеями  и   гортензиями,
красными, желтыми и розовыми. Один старый дуб был таким толстым, что тяжелые
от листьев ветки закрывали целый угол садика, а плющ  бесконечными  кольцами
обвивался вокруг ствола. Синие мотыльки-"красотки" вились над темно-зелеными
листьями, заставляя их переливаться и мерцать в полуденном солнечном сиянии.
Норт услышал нескончаемую скрипучую песенку цикады.
   Доктор Трит по-прежнему стоял неподвижно, только плечи его сотрясались от
сдерживаемых рыданий.
   - Мне очень жаль, сэр. Не имел понятия, что  вы  и  миссис  Пенроуз  были
такими близкими друзьями. Вам необходимо поехать со мной, сэр. Но вы  должны
знать еще кое-что.
   Доктор Трит медленно повернулся.
   - Говорите, она мертва? Что еще? Ну же, Норт, говорите!
   - По-моему, она не просто упала с  обрыва.  Думаю,  кто-то  ее  столкнул.
Правда, я не  осматривал  Элинор,  не  касался  ее,  просто  пощупал  пульс.
Остальное - ваше дело.
   - Да, - наконец выговорил доктор Трит. - Да, я поеду.  Погодите,  что  вы
сказали? Кто-то ее столкнул? Нет, это невозможно. Все любили Элинор, все.  О
Иисусе! Я сейчас еду. Бесс, - позвал он. - Спустись, пожалуйста!  Мне  нужно
ехать. Джек Марли должен скоро прийти. Бесс! Поспеши, женщина!
   На пороге гостиной появилась Бесс Трит,  задыхаясь  и  прижимая  к  груди
руку. Это была высокая стройная женщина с  очень  темными  глазами.  Брат  и
сестра были очень похожи. При виде Норта Бесс быстро присела  и  с  радостью
воскликнула:
   - Милорд, наконец-то вы дома!  Вы  точная  копия  отца,  но  все  мужчины
Найтингейлов на одно лицо, и так было всегда, по крайней  мере  если  верить
миссис Фрили, а до того - ее матушке. О Боже, что-то неладно, верно?  Почему
ты собираешься  уезжать,  Бенджи?  Что-то  случилось?  Кто-то  в  Маунт  Хок
заболел?
   Доктор Трит молча смотрел сквозь сестру, словно не видел ее  и  находился
за много миль от Бесс и стоявшего рядом Норта. Наконец он  тряхнул  головой,
пытаясь прийти в себя.
   - У Джека Марли чирей на шее. Попытайся вскрыть его.  Постарайся  сначала
хорошенько промыть больное место карболовой кислотой.  Он  никогда  не  моет
шею, сама знаешь.
   - Да, конечно, Бенджи. Я со всем справлюсь.
   - Произошел несчастный случай, мисс Трит, - выдавил  Норт.  -  Мы  должны
ехать.
   - Несчастный случай? Но в чем дело?  Бенджи,  скажи  мне!  -  Но  доктор,
продолжая покачивать головой и не говоря ни слова,  прошел  мимо  сестры  за
Нортом.

Глава 2

Ханимид Мэнор, Саут Даунз.
Сентябрь 1814 года

   Она дрожала от озноба. В дом, и  без  того  невыносимо  холодный,  быстро
проникала сырость. Даже ее шерстяные чулки были влажными. Последние два  дня
с унылого серого неба струями падал дождь, постепенно сменившийся моросью  и
туманом, но, несмотря на это, температура по-прежнему  понижалась,  отравляя
жизнь всем домочадцам, включая полосатого кота и не прекращавшего скулить  и
повизгивать Люси, плосконосого мопса миссис Тейлстроп.  Компаньонка  повсюду
носила его с собой, завернув в шерстяное одеяло.
   Кэролайн снова вздрогнула. Боже, до чего холодно!  Похоже,  оба  домашних
привидения Ханимид летают по комнатам, замораживая каждый угол,  или..,  или
дело просто в обыкновенной скупости Роланда Ффолкса, ее опекуна.  Да  тут  и
гадать  нечего!  Никакие  привидения  не  смогут  сравняться  с  Ффолксом  в
изобретательности изводить людей. Они, возможно, тоже умирают от холода.  И,
кроме того, бедняги не показывались вот  уже  три  дня,  с  самого  прибытия
Ффолкса, и даже ни разу не испугали кота, хвост  которого  в  таких  случаях
вставал трубой и становился в три раза пышнее обычного.
   Правда, теперь призраки  выходили  совсем  редко,  раз  или  два  в  год,
заставляя стены сотрясаться, картины валиться на пол, а горничных -  визжать
и расплескивать молоко на колени хозяевам. И все это только для того,  чтобы
напомнить  о  существовании  того,  что  нельзя  объяснить  в  саутдаунзской
"Газетт".
   Когда бы мистер Ффолкс ни навещал  ее,  он  всегда  вел  себя  в  Ханимид
настоящим хозяином. И это приводило Кэролайн в бешенство. Ханимид Мэнор  был
домом ее родителей и, следовательно, ее собственным домом. Это ее дрова и ее
камины!.. И все же он приказал слугам не топить до ноября. Самый тон опекуна
словно говорил о том, что его  пытаются  одурачить  и  разорить.  Жаль,  что
привидения ведут себя так прилично в его присутствии, черт бы  побрал  этого
скрягу!
   - Ax, - повторяла миссис Тейлстроп каждый раз, когда  девушка  жаловалась
на опекуна.
   Компаньонка кивала при этом головой, словно мудрый наставник, объясняющий
что-то безнадежно тупому новичку,  и  при  этом  в  ее  голосе  не  было  ни
малейшего сочувствия.
   - Ну же, успокойтесь, дорогое дитя. С мужчинами всегда  так.  Им  тут  же
подавай все, чего хотят. Они хозяева в своих замках.  Это  их  право.  Нужно
приспосабливаться, дорогая. Вам необходимо еще многому учиться.
   - Чепуха, - всегда отвечала Кэролайн. -  Это  мой  собственный  замок,  а
вовсе не его в конце концов!
   Но миссис Тейлстроп вместо возражений  всегда  похлопывала  ее  по  руке,
движением, без слов говорившим о том, что девушка слишком наивна и совсем не
разбирается в жизни, и только твердила:
   - Ах, дорогое дитя, когда-нибудь, вы выйдете замуж и многое поймете. Если
не научитесь, как подобает женщине, подчиняться  каждому  желанию  мужа,  он
будет вами недоволен, а это, позвольте вам объяснить, поскольку Бог  и  меня
когда-то благословил дорогим муженьком, может оказаться крайне неприятным.
   Муж! Как бы не так! Кэролайн приняла твердое решение давно, за  два  года
до семнадцатилетия, и с тех пор не подумала его изменить!
   Зубы девушки  начали  мелко  стучать.  Она  вышла  в  комнату,  названную
Цветочной из-за огромных букетов красных роз  на  белых,  отклеивающихся  от
стен обоях, которым исполнилось уже не менее шестидесяти лет,  пытаясь  хоть
там найти тепло, но увидела вычищенный камин, без  всяких  признаков  пепла,
золы или  хотя  бы  сложенных  дров,  и  поняла,  что  распоряжение  опекуна
распространено в этот раз и на Цветочную комнату, где  приезжавшие  в  гости
соседи всегда пили чай.
   Ну почему он такой жадюга? В конце концов это ведь ее деньги, не так  ли?
Какое Ффолксу дело, сколько дров  уйдет  на  отопление  ЕЕ  дома?  По  какой
причине  Ффолкс  вечно  отказывается  заменить  древние  диваны,  стулья   и
занавеси? Отчего не разрешит купить гнедую кобылу, которую сэр Роджер  хочет
продать  Кэролайн?  Почему  позволяет  оставить  только   скрипучий   старый
кабриолет, грозивший вот-вот развалиться на ходу, и покорную старую  кобылу,
которая несомненно,  проиграла  бы  скачку  и  черепахе?  И,  Господи  Боже,
арендаторы! Их коттеджи так нуждались в ремонте! А еще нужны новые  плуги  и
семена для посева! С тех пор как умер отец, ничего не  делается,  ничего  не
меняется!
   Кэролайн терзалась угрызениями совести, остро  ощущая  собственную  вину,
хотя ничего не могла поделать с отвратительной скупостью опекуна. Но сколько
бы она ни старалась отрицать это, даже наедине с  собой,  все  же  прекрасно
понимала,  почему  Ффолкс  боится  потратить  лишний  пенни.  Он  хотел  сам
заполучить ее денежки и считал любой расход на одежду Кэролайн, ее  поместье
или земли совершенно пустыми тратами. Ну уж нет, ее деньги не попадут в лапы
гнусного скряги! Он скоро убедится, что с Кэролайн не так легко справиться!
   Девушка обхватила себя руками, пытаясь растереть ладонями  озябшую  кожу,
но тут же покачала головой. Это просто  абсурдно,  смехотворно!  Она  быстро
вышла из дома. Солнце только что пробилось сквозь низко нависшие серые тучи.
Кэролайн стояла на узких ступеньках крыльца, подняв лицо к  небу.  Следовало
бы позавтракать прямо здесь, вместо того чтобы дрожать как последней идиотке
в темной холодной гостиной, которую опекун отказался обставить заново,  хотя
это необходимо было сделать еще пятьдесят лет назад.
   Но завтра все будет кончено.  Послезавтра  она  сможет  делать  все,  что
заблагорассудится! Завтра Кэролайн исполнится девятнадцать лет  -  волшебный
возраст, по достижении которого отец решил предоставить ей  полную  свободу.
Свободу или брак. Она имеет право выбирать.
   О да,  конечно,  Кэролайн,  возможно,  выйдет  замуж,  когда  поседеет  и
потеряет почти все зубы, и ее мужем станет красивый молодой человек, главной
обязанностью которого станет ублажать ее и скрашивать последние годы на этой
земле. И она, несомненно, вознаградит мужа, в  зависимости  от  его  усилий.
Неплохая сделка, верно?
   Завтра она выскажет мистеру  Ффолксу  все,  что  думает  о  нем.  Обзовет
паршивым скрягой и прикажет немедленно разжечь огонь во всех комнатах,  даже
в огромном камине старого холла, где можно  легко  изжарить  быка,  А  потом
вышвырнет опекуна вон!  Начиная  с  послезавтрашнего  дня  Кэролайн  никогда
больше не придется  видеть  Ффолкса  или  его  несчастного  лопоухого  сына,
молодого человека, который, в общем, даже нравился бы ей,  если  бы  девушке
время от времени не хотелось влепить ему пощечину, поскольку  тот  вел  себя
как слабоумный, когда раздражал отца, что происходило довольно часто.
   - Дорогая мисс Деруэнт-Джонс!
   Девушка обернулась, хмурясь,  как  всегда,  при  звуках  голоса  опекуна.
Мистер Ффолкс не  упускал  случая  обратиться  к  ней  с  подобной  ужасающе
официальной формальностью. Она  едва  успела  стереть  с  лица  раздраженную
гримасу  и  выдавить   сухую   улыбку,   которую   весьма   успешно   сумела
отрепетировать за прошедшие два года. Точнее говоря, завтра  будет  как  раз
два года с того дня, как Ффолкс привез с собой Оуэна,  чтобы  тот  попытался
поухаживать за ней. Кэролайн знала Оуэна всю жизнь и  даже  неплохо  к  нему
относилась, но тот памятный визит стал началом новых, невыносимых отношений,
и Кэролайн именно тогда поняла, что детство ушло навсегда и окончательно.
   Ах, какую бесконечную мучительную драму они  разыгрывали,  драму,  иногда
весьма смахивавшую на комедию! Отец, конечно, был напыщенным ослом, а сам  -
молодым человеком, которому никогда не будет позволено стать мужчиной,  пока
Ффолкс не ослабит смертельной хватки. Но, что ни говори, Оуэн,  несмотря  на
столь омерзительного папашу, был не так уж плох, хотя и немного бестолков.
   Мистер Ффолкс с сыном пробыли здесь всего три дня, и уже  через  двадцать
минут ей страстно захотелось треснуть опекуна  кочергой  по  голове.  Мистер
Ффолкс, потирая руки и оглядывая огромный холл, построенный  самой  графиней
Шрусбери в конце шестнадцатого века, объявил, что они приехали отпраздновать
ее день рождения и что Оуэн был бы очень огорчен, если  бы  пропустил  столь
знаменательный праздник.
   Ффолкс, произнося эту торжественную речь, расплылся в улыбке, хотя  глаза
его отливали ледяным блеском. Оуэн, с красными  оттопыренными  ушами,  молча
стоял рядом и не смел произнести ни  слов