ссы дочерей
и, стало быть, бесконечные поездки с детьми на автомобиле туда и  оттуда,  и
еще раз туда. Если учесть еще всю  необходимую  детям  медицину,  получалась
жизнь на колесах. Правда, возили детей везде  по  очереди,  договариваясь  с
соседями, создав так называемый авто-пул, но  все  равно  однообразие  такой
жизни не то чтобы утомляло, но вселяло в душу безразличие и апатию.
   Но упаси вас бог подумать плохо: Глэдис Тейлор любила своих детей и  мужа
и  почти  не  тяготилась  положением  домашней  хозяйки.  Правда,  в  ранней
молодости она вряд ли представляла себе, что судьба ее сложится именно  так.
То, о чем они с Дугласом когда-то мечтали, так и  не  сбылось.  С  возрастом
обоим стало понятно, что это были просто красивые, романтические сказки,  не
имеющие никакого или почти никакого отношения к реальности. Зато теперь  они
твердо знали свое место в этой жизни.  Все,  о  чем  они  думали  и  на  что
надеялись, когда двадцать лет назад  впервые  встретились  в  Коста-Рике,  в
американском Корпусе мира, осталось далеко в прошлом.
   Лишь изредка Глэдис приходило в голову,  что  жизнь,  которую  она  вела,
стала такой только потому, что этого хотел Дуг. Он  всегда  умел  добиваться
своего. Грех жаловаться, на семнадцатом году супружества у них  был  большой
дом  в  Уэстпорте,  солидная  страховка,  счет  в  банке,  четверо  детей  и
лабрадор-ретривер. И ничего иного Дуг не желал. Каждое утро, в одно и то  же
время, он ехал на службу в Нью-Йорк, встречался  там  с  одними  и  теми  же
людьми, работал с одними и теми же бумагами и чувствовал  себя  превосходно.
Зарабатывал  Дуг  вполне  прилично  -  он  был  старшим  клерком  в  крупной
маркетинговой фирме, и Глэдис могла позволить  себе  не  думать  о  деньгах.
Впрочем, они никогда не занимали ее  мыслей.  У  нее  были  другие  предметы
страсти.
   Те далекие дни в Корпусе мира Глэдис всегда вспоминала с легким  чувством
ностальгии, и вовсе  не  потому,  что  тогда  она  была  моложе.  Просто  ей
нравились трудности,  а  особенно  сознание  того,  что  она  делает  что-то
полезное, что может принести человечеству пользу. И опасности, с которыми ей
тоже приходилось сталкиваться, только подогревали ее пыл.
   Фотографировать Глэдис начала рано - где-то на грани  юности  и  детства.
Обращаться  с  камерой  научил  ее   отец,   который   работал   специальным
корреспондентом "Нью-Йорк  тайме".  К  сожалению,  видеться  им  приходилось
достаточно редко, поскольку большую  часть  времени  Джек  Уильяме  проводил
вдали от дома, выполняя то или иное  рискованное  задание  редакции.  Глэдис
безумно нравились отцовские фотографии, а еще  больше  истории,  которые  он
рассказывал. Она грезила о немыслимых приключениях,  но  ее  мечтам  суждено
было сбыться только после того, как Глэдис вступила  добровольцем  в  Корпус
мира и стала посылать свои снимки в газеты.
   Ей удалось создать  себе  имя.  Газеты  сами  стали  поручать  ей  важные
задания. Выполняя их, Глэдис сталкивалась то с бандитами, то с  партизанами,
которые почти ничем не отличались друг от друга, но она  не  задумывалась  о
степени риска. Глэдис наслаждалась тем  особым  чувством  края  бездны,  так
хорошо  знакомым  гонщикам,  канатоходцам  или  серфингистам.   Впрочем,   и
специально под пули она никогда не лезла. Глэдис завораживала  смена  лиц  и
мест, пестрая сумятица вечной новизны, когда ничего  не  усиливает  радость.
Работа приносила ей подлинную, ни с чем  не  сравнимую  радость  и  ощущение
неограниченной свободы.
   Должно быть, именно поэтому - даже после того, как истек срок контракта с
Корпусом мира и Дуг вернулся  в  Штаты,  -  Глэдис  осталась  в  Центральной
Америке. Она провела там  еще  несколько  месяцев  и  подготовила  несколько
блестящих  фоторепортажей.  Потом  за  какой-нибудь  год  с  небольшим   она
ухитрилась побывать чуть ли не во  всех  "горячих  точках"  планеты.  Глэдис
снимала, снимала, снимала. Должно быть, это было у нее в крови, в сердце,  в
душе, и противостоять этому тройному зову Глэдис не могла.
   Дуглас был совсем другим. Он не бежал от опасности, но для  него  поездки
Глэдис были просто приключением, то есть годились только в бурной молодости.
Все мы отдаем дань сумасбродствам. Дуг стремился  к  тому,  что  он  называл
"реальной жизнью". Даже работу в миссии Корпуса мира он считал  лишь  этапом
на пути к настоящему и гораздо более важному делу.
   Для Глэдис реальной жизнью была фотография.
   Карьера ее продолжала идти в  гору.  Она  прожила  два  месяца  в  лагере
гватемальских инсургентов и вернулась в Штаты с  потрясающими  фотографиями.
Так пришло международное признание. Впервые в  жизни  Глэдис  даже  получила
несколько  премий  и  призов,  в  том   числе   приз   за   мастерство,   за
художественность и за личное мужество.
   Впоследствии, оглядываясь на те  беспокойные  годы,  Глэдис  думала,  что
тогда  она  была  совсем  другой.  Удивительно,  что  делают   с   человеком
обстоятельства. Куда девалась та женщина  -  бесстрашная  и  неистовая,  чей
свободный дух и страстность проявлялись в любом деле? Ну да ведь и жизнь  ее
стала теперь совершенно иной. Но у Глэдис не было ни малейшего сомнения, что
вот эта ее жизнь с Дугом и есть то самое, о чем любая женщина  может  только
мечтать. Все, что она делала для него и для детей, было не менее важным, чем
все  фоторепортажи  и  серии  снимков,  которые  она  привозила  из  Анголы,
Коста-Рики, Непала и Камбоджи. Талант, принесенный в жертву? Нет, нет и  еще
раз нет! Она не бросала  и  не  предавала  своих  достижений  -  просто  она
обменяла это на что-то совершенно другое.  Любовь  мужа  -  разве  этого  не
достаточно?
   Да, Глэдис  пережила  когда-то  эти  волнующие  моменты,  но  она  сумела
преодолеть свою зависимость от них. Это ведь  сродни  привычке  наркомана  к
сильнодействующему   наркотику.   Такое   пристрастие    она,    несомненно,
унаследовала от отца, который погиб в Дананге, когда ей  было  пятнадцать  -
через год после того, как получил Пулитцеровскую премию за серию вьетнамских
репортажей. Возможно, именно  это  и  определило  ее  будущее  на  ближайшие
несколько лет, ибо Глэдис просто не могла не пойти по стопам отца. Тогда это
было главным. Перемены в ее жизни наступили позже, гораздо позже.
   В Нью-Йорк Глэдис вернулась, проработав полтора года  в  разных  "горячих
точках" и объехав буквально весь мир. И тут же получила от Дугласа форменный
ультиматум. Он заявил, что, если она действительно хочет связать с ним  свою
жизнь, пора перестать "подставлять свою голову под пули"  в  джунглях  Кении
или в горах Пакистана. Жить и работать они будут в Нью-Йорке.
   Решиться  на  это  Глэдис  было  непросто.  Кочевая,  неустроенная  жизнь
фотокорреспондента была для нее единственной приемлемой формой бытия. К тому
же - втайне от всех - Глэдис  мечтала  о  том,  что  когда-нибудь  она  тоже
получит Пулитцеровскую премию. Но, с другой стороны, во  многом  Дуглас  был
прав. Карьера фотографа разрушила семейную жизнь ее отца и  в  конце  концов
стоила ему жизни. Ради удачного снимка он готов был лезть к черту  на  рога.
За пределами его работы для Джека Уильямса не существовало ничего или  почти
ничего. В сущности, Дуглас просто напоминал Глэдис о том, что  если  он  все
еще ей нужен, то она должна в конце концов выбрать между ним и  фотографией,
между нормальной жизнью и бесконечными скитаниями. Вот и все.
   В двадцать шесть лет Глэдис вышла за Дуга замуж и еще два  года  работала
на "Нью-Йорк тайме", делая  обозрения  и  репортажи  на  местном  материале.
Дуглас не считал семью без детей полноценной, а Глэдис  очень  любила  Дуга.
Родилась Джессика. Глэдис оставила работу в газете и переехала с  дочерью  и
мужем в Коннектикут, окончательно порвав с прежней жизнью.
   Это было что-то вроде сделки -  сделки,  на  которую  Глэдис  согласилась
добровольно. Когда они поженились, Дуг поставил условие: как только появятся
дети, она должна будет оставить карьеру фотографа. И  Глэдис  не  возражала.
Тогда ей казалось, что к этому времени она будет готова изменить свой  образ
жизни и превратиться в солидную даму. Все вышло не совсем так, но в то время
ей просто некогда стало думать. Заботы о дочери отнимали  у  нее  почти  все
свободное время. Глэдис еще продолжала тосковать по своей работе в "Нью-Йорк
тайме", пусть она и не шла ни в какое сравнение с прежней разъездной жизнью.
   Но дальше.., дальше в течение пяти лет Глэдис родила  четверых  детей,  и
забот у нее стало столько, что некогда было  перевести  дух.  Какая  там,  к
черту, фотография. Пеленки, кормления, первые зубки,  больные  уши,  ясли  и
беспрерывные беременности - ничто другое не тревожило ее мысли.  Акушерка  и
педиатр стали для нее едва ли не самыми близкими людьми, во  всяком  случае,
встречалась она с ними гораздо чаще, чем с кем-либо еще.  Несколько  позднее
она включала в круг общения других женщин, чьи жизни вращались исключительно
вокруг детей. Многие из них тоже когда-то  оставили  многообещающую  карьеру
или интересную работу, посвятив все свое время  детям,  и  теперь  терпеливо
ждали, пока их отпрыски немного подрастут, чтобы вернуться к  своим  прежним
занятиям. Мало кто среди этих приятельниц мог  выкроить  хотя  бы  несколько
часов в день, чтобы отдаться любимому занятию. Некоторые частенько сетовали,
что время уходит чуть ли не зря,  но  Глэдис  никогда  не  жаловалась.  Она,
конечно, скучала и была бы рада даже обычным пейзажным съемкам,  но  решение
было принято, и надо  его  выполнять.  Глэдис  обладала  достаточно  твердым
характером, чтобы не бросать обещаний на ветер. Да и, честно говоря,  Глэдис
любила возиться с детьми, хотя к вечеру она обычно чувствовала себя выжатой,
как лимон. Все-таки четверо за пять лет -  это  не  шутки.  Особенно  тяжело
приходилось, когда она в очередной раз оказывалась в положении.
   Но она сама выбрала это. Чего Глэдис не понимала, принимая  столь  важные
решения, так это того, как  далеко  от  прежней  жизни  уведет  ее  рождение
Джессики. Материнство было для нее понятием  довольно  отвлеченным,  поэтому
она просто не представляла себе, насколько сильно все изменится. А когда она
очнулась, скинув бремя бесконечных прогулок,  купаний,  кормлений  и  ночных
бдений у очередной кроватки, то оказалось, что серьезные изменения произошли
в ней самой. Сейчас Глэдис сама не захотела бы каждый день оставлять  детей,
чтобы отправляться на работу. Правда, время от времени - не чаще,  чем  один
или два раза в год, - она все  же  делала  кое-какие  репортажи  по  заказам
местных или нью-йоркских газет, однако эти  съемки  не  были  связаны  ни  с
опасностью, ни с дальними, длительными командировками. Оставить  семью  даже
на неделю - нет, на день,  даже  на  несколько  часов!  -  Глэдис  не  могла
физически. Так она и объяснила своему агенту, который продолжал обращаться к
ней с самыми лестными предложениями. (В  его  списке  клиентов  Глэдис  была
звездой чуть не самой первой величины.) В конечном итоге Глэдис приспособила
любимое дело к  своей  новой  профессии  матери,  снимая  детей  и  создавая
своеобразную фотолетопись семьи. Иного способа не забыть, где у фотоаппарата
объектив, для Глэдис просто не  существовало.  Порой  она  чувствовала  себя
скованной по рукам и ногам узницей, запертой в какой-то невидимой, но  очень
прочной клетке, прутьями которой служили ее ежедневные рутинные обязанности,
сами по себе незначительные, но требующие времени и усилий. И все же  Глэдис
не протестовала, потому что разве не об этом они когда-то  договаривались  с
Дугласом? Но куда бы она ни шла, куда бы ни ехала, фотоаппарат постоянно был
у нее в руке, висел через плечо  или,  в  крайнем  случае,  лежал  рядом  на
сиденье машины. Без него Глэдис чувствовала себя так, словно  у  нее  поехал
чулок или потекла тушь.
   Иногда она позволяла себе помечтать о том, что когда-нибудь,  когда  дети
вырастут, она  сможет  вернуться  к  профессиональным  съемкам,  но  никаких
конкретных сроков Глэдис не ставила. Быть может, рассуждала она,  лет  через
пять, когда Сэм уже будет в старших  классах,  тогда...  Пока  же  это  было
совершенно  невозможно.  Сэму  только-только  исполнилось  девять,  Эйми   -
одиннадцать, Джейсону  двенадцать,  и  Джессике  -  четырнадцать.  И  Глэдис
металась между ними как угорелая.
   Единственной возможностью немного перевести дух были для  Глэдис  поездки
на мыс Код, где они каждый год проводили  летние  каникулы.  Это  время  она
считала едва ли не самым беззаботным в  году.  Именно  на  побережье  Глэдис
сделала свои самые лучшие детские фотографии, а  благодаря  тому,  что  дети
целыми Днями пропадали у моря, у нее появлялись свободные часы. В  коттедже,
который  они  снимали  на  протяжении  нескольких  лет,  Глэдис  оборудовала
небольшую фотолабораторию. И, блаженствуя, проявляла там только что отснятые
пленки или печатала снимки. Кроме того, на даче - коттедж на мысе Код они  в
шутку называли "дачей" и считали почти своим - Глэдис очень  редко  садилась
за руль, поскольку в большинство мест здесь можно было попасть пешком или на
велосипеде. Даже младшего Сэма Глэдис не боялась отпускать  на  велосипедные
прогулки, поскольку курорт слыл местом тихим и безопасным, да и Сэм  уже  не
требовал постоянного присмотра.
   Дети потихоньку росли, и, глядя на них, Глэдис чувствовала, как сердце ее
сжимается от радости и гордости. Но вот насколько выросла за это  время  она
сама? Частенько Глэдис жалела о книгах, которые  не  прочла  за  недостатком
времени, и смущалась, когда при ней обсуждали какое-то политическое событие,
а она о нем понятия не имела (к политике Глэдис уже  давно  утратила  всякий
интерес).
   Порой у нее появлялось такое ощущение, будто  весь  мир  продолжает  идти
куда-то, в то время как она остается  на  месте.  Жизнь  ее  практически  не
менялась с тех пор, как у нее родилась Джессика. Эти четырнадцать  лет  были
долгими  и  трудными,  состоящими  из  жертв,  компромиссов  и   постоянного
душевного напряжения, зато результат...  Результат  тоже  получился  зримым,
осязаемым, реальным, и у Глэдис были все основания гордиться собой. Ее  дети
были здоровы и довольны. Они росли  в  уютном,  маленьком  мире,  окруженные
любовью и заботой. Им ни разу не угрожала никакая  серьезная  беда,  и  даже
обычные мелкие  неприятности  были  в  их  жизни  большой  редкостью.  Самым
страшным, что могло с ними  случиться,  была  ссора  с  соседским  ребенком,
выволочка за потерянную домашнюю работу, расцарапанное колено  или  разбитый
нос. А главное - и это было большой заслугой Глэдис, - ни один из ее четырех
детей понятия не имел о том, что такое одиночество.  Что  бы  ни  случилось,
каждый из них непременно получал свою порцию  утешений,  ласки  или  строгих
родительских внушений. Дуг каждый день возвращался домой, и это поддерживало
создавшуюся в доме атмосферу стабильности и уверенности  в  завтрашнем  дне.
Именно этого когда-то очень недоставало  самой  Глэдис.  Отец  ее  постоянно
находился в разъездах и возвращался домой редко и ненадолго.
   Вот такие мысли проносились в голове Глэдис. А между тем Сэм,  выбравшись
из кучи малы, ринулся к воротам соперника и забил эффектный  гол.  Она  едва
успела дважды нажать  на  затвор.  Сын  исчез,  скрытый  спинами  товарищей,
которые со всех сторон обступили его, поздравляя с удачей.
   Невольно улыбнувшись, Глэдис еще раз нажала на кнопку спуска и  отошла  к
скамьям,  где,  оживленно  переговариваясь,  расположились   еще   несколько
матерей. Никто из них не  следил  за  игрой  -  все  были  слишком  увлечены
беседой. И ничего удивительного в этом не было: спортивные состязания  давно
уже не были им в новинку, поэтому они не уделяли особого внимания тому,  что
происходило на поле. Они просто были рядом, составляя такую же  неотъемлемую
принадлежность стадиона, как скамьи, на которых они сидели.
   Когда Глэдис подошла, одна из женщин, увидев ее, повернулась,  освобождая
место. Это была довольно близкая подруга Глэдис по имени Мэйбл Джонс. В руке
у Мэйбл был картонный стаканчик с кофе. День выдался теплым,  однако  Глэдис
нисколько не удивилась, увидев пар над стаканчиком. Мэйбл признавала  только
очень горячий кофе  -  и  зимой,  когда,  гуляя  с  детьми,  им  приходилось
притопывать ногами, чтобы не замерзнуть, и в самую жаркую летнюю пору.
   - Еще три недели, и школе конец.  По  крайней  мере  -  на  этот  год,  -
промолвила Мэйбл, делая большой глоток капуччино. - Как же  я  ненавижу  эти
мужские игры на свежем воздухе! Почему бог не послал мне  девочек?  Хотя  бы
одну девочку. Эти бутсы, гетры и щитки в конце концов сведут меня с ума!
   Глэдис улыбнулась. Жалобы Мэйбл - дело привычное. У ее подруги было  трое
детей. Двое близнецов - ровесники Сэма,  и  в  последние  девять  лет  Мэйбл
только и делала, что сетовала на свою судьбу. Ей  пришлось  оставить  работу
адвоката по гражданским делам.
   - Поверь мне, лучше футбол, чем балет, - со знанием дела сказала  Глэдис.
Как раз этой весной ее Джессика бросила балетную школу, в которой занималась
с шести лет, и Глэдис все еще не знала, радоваться этому или огорчаться. Она
чувствовала, что ей еще долго будет не хватать  репетиций  и  концертов,  но
возить дочку трижды в неделю в балетный класс  тяжеловато.  Впрочем,  теперь
Джессика  увлеклась  теннисом  и  тренировалась  с  завидным  рвением.  Надо
сказать, Глэдис только выиграла  от  этого.  На  корты  Джессика  ездила  на
велосипеде, благо они находились совсем недалеко от дома.
   - По крайней мере, для того, чтобы заниматься футболом, не надо постоянно
мотаться в Нью-Йорк, - пояснила Глэдис свою точку зрения.
   -  Зато  балетные  тапочки  и  пачки  выглядят  гораздо  эстетичнее,  чем
залепленные грязью шорты и раздрызганные бутсы, - с усмешкой ответила  Мэйбл
и встала, увидев, что Глэдис  и  не  думает  садиться.  -  Пойдем  пройдемся
немного.
   Глэдис кивнула. Они с Мэйбл подружились,  еще  когда  семья  Тейлор  была
ровно вдвое меньше, чем сейчас, и  только-только  переехала  в  Уэстпорт  из
Нью-Йорка. Мэйбл тогда тоже только что  родила  (ее  старшему  сыну,  как  и
Лжессике, было четырнадцать), и молодые матери легко сошлись на этой  почве.
Правда, Мэйбл попыталась вернуться к своей работе, но пять  лет  спустя  она
родила двойню, и пришлось полностью посвятить себя домашним заботам.  Теперь
Мэйбл была уверена, что не сможет работать даже простым  нотариусом.  С  тех
пор, когда она в последний раз открывала справочники по  гражданским  делам,
прошла "чертова уйма лет". Мэйбл была на пять  лет  старше  Глэдис,  вот-вот
сорок девять, и начинать все с самого  начала  ей  было  бы  очень  и  очень
трудно. Впрочем, сама Мэйбл не раз заявляла, что не желает "на старости лет"
проводить все свободное время в зале судебных заседаний. Единственное,  чего
ей по-настоящему не хватает, это "умного разговора". В минуту  откровенности
она как-то призналась Глэдис,  что  ее  положение  отнюдь  ее  не  угнетает.
Гораздо удобнее  не  работать,  благо  заботы  о  благосостоянии  семьи  она
свободно могла переложить на плечи мужа, зарабатывавшего неплохие  деньги  в
ежедневных финансовых битвах на  Уолл-стрит.  И  все  бы  хорошо,  но  Мэйбл
постоянно сжигало изнутри какое-то внутреннее беспокойство, природу которого
Глэдис было трудно объяснить.
   - Ну что, Глэд? - приветливо спросила Мэйбл, на ходу допивая свой кофе  и
бросая стаканчик в урну. - Как тебе живется в твоем материнском раю?
   - Как обычно. - Глэдис слегка пожала плечами. - Дел по горло.
   Они медленно шагали по дорожке вдоль края футбольного поля, и Глэдис,  не
перестававшая следить за игрой, вдруг остановилась, чтобы сделать  еще  один
снимок. Сэм забил второй гол, но лицо у него было недовольным - его  команда
проигрывала. Глэдис решила, что этот снимок вряд ли понравится сыну. "Что ж,
такова неприкрашенная пра