а,  он  принялся  чуть  не  с  пристрастием
расспрашивать  ее  о  том,  чем  именно  она   занималась   в   Колумбийском
университете и какие книги ей приходилось читать. Ему  удалось  вытянуть  из
нее даже то, что в университете Габриэла изучала писательское  мастерство  и
что  она  любит  писать  стихи  и  короткие  рассказы.  Этот   факт   весьма
заинтриговал профессора, и он принялся расспрашивать Габриэлу с еще  большим
рвением, но больше ничего не добился. По поводу своих рассказов она  сказала
только, что в них нет ничего особенного и что они вряд  ли  будут  кому-либо
интересны.
   В глубине души Габриэла была совершенно в этом уверена, хотя все  сестры,
которые читали ее рассказы, не скупились на похвалы. Даже Джо, которому  она
как-то дала почитать тетрадку со своими рассказами, сказал, что они  "просто
замечательные". Но кто из них мог быть объективным?
   - Мне  бы  хотелось  как-нибудь  посмотреть  ваши  работы,  -  сказал  ей
профессор таким серьезным тоном, что  Габриэла  покраснела  еще  больше.  Ее
"работы" безусловно не заслуживают внимания  такого  серьезного  человека  и
знатока, как мистер Томас. Однако как убедить его в этом?
   - Дело в том, - нашлась она наконец, - что сейчас их у меня нет. Я..,  не
взяла их с собой.
   - Откуда же вы прибыли в  наш  славный  городок?  -  удивился  профессор,
поскольку выговор у Габриэлы был типично нью-йоркский.
   - Мисс Харрисон из  Бостона,  -  ответила  за  нее  мадам  Босличкова,  и
профессор сразу заметил, как занервничала и напряглась Габриэла. В том,  что
он правильно разгадал ее непроизвольное движение, профессор не сомневался  -
за годы преподавания в Гарварде через его  руки  прошло  не  одно  поколение
студентов, и он успел неплохо узнать и полюбить  это  молодое,  беспокойное,
пытливое племя.
   Габриэла же, боясь, что профессор  начнет  расспрашивать  ее  о  Бостоне,
который он, несомненно, хорошо знал  , поспешила перевести разговор на другое.
   - Мой отец живет в Бостоне, - сказала она. - А мать - в Калифорнии.
   Сама же Габриэла не жила нигде. Она только что поселилась в пансионе,  да
и то не знала, надолго ли.
   - А где в Калифорнии? - спросила одна из женщин, у которой жила во Фресно
дочь.
   - В Сан-Франциско, - ответила Габриэла с таким видом, словно  она  только
недавно виделась с матерью или разговаривала с ней по телефону. Рассказывать
этим славным людям о своих бедах она не хотела.
   - Да, Бостон и Сан-Франциско - прекрасные города, - неожиданно  поддержал
Габриэлу профессор. - Мне приходилось бывать в Калифорнии, и мне  там  очень
понравилось. Что меня удивило, это то, что в  Сан-Франциско  совсем  не  так
жарко, как обычно считают. Климат Северной Калифорнии поразительно похож  на
наш, хотя, конечно, снег там бывает достаточно редко.
   Так он непринужденно болтал,  исподволь  наблюдая  за  Гябриэлой.  Только
сейчас он заметил  в  ее  глазах  какие-то  печальные  тени,  которые  мадам
Босличкова приписывала одиночеству и тоске  по  отчему  дому.  Но  профессор
сразу догадался, что это нечто совсем другое  -  гораздо  более  глубокое  и
сильное.
   "Должно быть, - подумал он, - бедняжка пережила какую-то  трагедию.  Надо
ее подбодрить".
   Но он пока не знал, что можно сделать.
   Между тем вежливость и кротость Габриэлы пришлась по душе многим.  Каждый
из обитателей пансиона желал поболтать с ней или, по крайней  мере,  сказать
что-нибудь приятное. Это окончательно смутило Габриэлу  и  вместе  с  тем  -
согрело ей душу, так что, когда она наконец  поднялась  в  свою  каморку  на
четвертом этаже, она чувствовала себя намного бодрее и увереннее.
   А пансионеры еще долго говорили о Габриэле. "Она очаровательна" -  таково
было общее мнение, а одна из женщин даже сказала, что Габриэла напоминает ей
внучку.
   - Да, - кивнула миссис Розенштейн. -  Конечно,  в  данном  случае  мистер
Томас несомненно пристрастен, однако я склонна с ним  согласиться.  Габриэла
очень мила и прекрасно воспитана. Хотела бы я познакомиться с ее родителями.
Должно быть, это замечательные люди.
   -  Вовсе  не  обязательно,  -  возразил  ей  профессор.  -  Когда  я  еще
преподавал, мои самые хорошо воспитанные и порядочные  студенты  происходили
как раз из семей, где родители вели себя ненамного лучше царя гуннов Аттилы.
А самые сообразительные и одаренные порой имели отцов и матерей, которые  по
своему интеллектуальному уровню недалеко ушли от клинических идиотов...  Так
что, уважаемая миссис Розенштейн, наследственность - это  вам  не  уголовное
уложение штата Алабама, где два плюс два - неизменно четыре. Прошу  простить
за сравнение, но когда складываешь  репейник  с  белладонной,  в  результате
может вырасти что-то наподобие той японской хризантемы, которая  только  что
нас покинула.
   Присказка про уголовное уложение Алабамы была у профессора самой любимой.
Он вообще слегка смущался своей  образованности  и  крайне  редко  цитировал
классику или своих любимых писателей. А иногда  у  него  с  языка  срывались
такие идиомы, что чопорная миссис Розенштейн на полном  серьезе  делала  ему
выговор за словечки из "низкопробных детективов".
   К сожалению, Габриэла не слышала слов профессора, а до сих пор никто  так
и не догадался сказать ей именно это.  Всю  жизнь  Габриэла  ужасно  боялась
стать второй Элоизой Харрисон  и  с  тревогой  ожидала,  когда  неистовый  и
злобный нрав матери даст о себе знать.
   - ..Она действительно очень приятная и обходительная девушка, -  закончил
профессор свою мысль. - И я надеюсь, что она поживет с нами подольше.
   - Я не думаю, что теперь, когда у Габриэлы есть работа, она может куда-то
уехать, - успокоила всех мадам Босличкова. Габриэла ей тоже  нравилась,  как
нравилось и присутствие в  доме  молодой  пансионерки.  Правда,  для  своего
возраста Габриэла была на редкость тиха и застенчива, но и эта ее черта была
хозяйке очень по душе.
   - Но бедняжка очень одинока здесь,  и,  как  мне  кажется,  мы  могли  бы
попытаться хотя бы отчасти заменить ей семью, - добавила она нерешительно. -
За всю неделю ей никто не звонил - ни молодые  люди,  ни  подруги,  ни  даже
родители. Я  не  знаю,  чем  это  объяснить,  но...  Она  даже  ни  разу  не
предупредила меня, что ей могут звонить!
   Остальные согласно переглянулись. В пансионе не  было  никаких  особенных
занятий, кроме как наблюдать, подмечать, сопоставлять. Новые постояльцы -  в
особенности из молодых - появлялись  в  пансионе  редко.  Скопив  сколько-то
денег, они уезжали, на их место приезжали другие, и это  было  единственным,
что скрашивало однообразное существование одиноких стариков, большинство  из
которых давно были на пенсии.
   - Хотелось бы расспросить ее обо всем  поподробнее,  -  задумчиво  сказал
профессор, которому Габриэла очень понравилась. - Быть  может,  в  разговоре
один на один она будет более откровенна. Как это она очутилась  в  Нью-Йорке
совершенно одна.
   Миссис Розенштейн шутливо погрозила ему пальцем.
   - Будь ты лет на пятьдесят моложе, я могла  бы  приревновать,  -  сказала
она. - Но, учитывая вашу разницу в возрасте, я не беспокоюсь.
   Миссис Розенштейн была давно и безнадежно влюблена в  профессора,  однако
их отношения оставались чисто платоническими, и оба  часто  подшучивали  над
этим "большим чувством".
   - На мой взгляд, это довольно сомнительный комплимент. В  следующий  раз,
юная леди, я попросил  бы  вас  воздержаться  от  подобных  высказываний,  -
парировал профессор с нарочитой суровостью. - Что касается моей мысли, то  я
ее повторю: есть какая-то тайна в том, что девушка с дипломом  Колумбийского
университета и  с  такими  умственными  способностями,  как  у  нашей  Габи,
работает официанткой. И я вовсе не уверен в том, что  мы  должны  непременно
эту тайну узнать.
   - В наше время не так-то просто найти работу, даже работу  официантки,  -
практично заметила мадам Босличкова, но даже она чувствовала,  что  Габриэлу
окутывает какая-то тайна.
   На следующий день профессор застал  Габриэлу  в  вестибюле.  Она  шла  на
работу, но время у нее было, и они остановились  поговорить.  Габриэла  была
одета  в  темно-синее  платье   с   желтыми   цветами,   которое   выглядело
по-настоящему уродливым. Профессор Томас невольно  подумал,  что  даже  если
нарядить Габриэлу в  мешок  из-под  угля,  она  все  равно  будет  выглядеть
прелестно.
   - Вы на работу? - спросил он ее с отеческой заботой в голосе. Несмотря на
то что день начался относительно недавно, Габриэла выглядела такой бледной и
усталой, словно шла не на работу, а возвращалась после трудной ночной смены.
   - Да,  в  кафе  Баума,  -  ответила  Габриэла,  улыбаясь  ему.  Профессор
возвращался с прогулки, и ветер растрепал его длинные седые  волосы,  сделав
его еще больше похожим на Эйнштейна.
   - Я загляну к вам попозже, если позволите, - сказал профессор. - Оставьте
мне место за одним из ваших столиков, договорились?
   - Конечно, буду очень рада, - Ответила Габриэла, до глубины души тронутая
его искренним участием. Впрочем, и  остальные  обитатели  пансиона  ей  тоже
понравились, и даже само здание больше не казалось ей таким  мрачным.  Выйдя
из подъезда и  перейдя  через  улицу,  она  обернулась  и  увидела,  что  на
большинстве окон висят белые  тюлевые  занавески  и  стоят  цветы  и  что  с
единственного балкона машет  ей  рукой  мадам  Босличкова,  поливавшая  свои
канны. У ног ее, мелко дрожа вопросительно изогнутым хвостом,  вилась  худая
рыжая кошка - одна из любимиц хозяйки. (Мадам Босличкова уже  несколько  раз
жаловалась Габриэле, что  ее  Рыжуля  ест  вдвое  больше  остальных,  но  не
толстеет, и что она собирается показать ее  ветеринару.)  "Какие  милые  эти
старики, - подумала Габриэла, махнув рукой в ответ. - Странные, но милые".
   В кафе Баума Габриэла пришла минут за двадцать до начала смены. Тщательно
вымыв руки, она получила от хозяйки  накрахмаленный  белый  фартук,  который
почти полностью скрывал ее страшноватое платье.  Потом  мистер  Баум  (вчера
профессор предложил ей в шутку называть его "герр хозяин",  но  Габриэла  на
это не отважилась) вкратце разъяснил Габриэле ее  обязанности.  Внешний  вид
новой  работницы  ему  весьма  понравился.  Он  даже  одобрительно  хмыкнул,
заметив, что старенькие туфли Габриэлы старательно начищены, а  свежевымытые
волосы перевязаны белой шелковой лентой.
   Уже к вечеру мистеру и миссис Баум стало ясно, что в  лице  Габриэлы  они
приобрели настоящее сокровище. Несмотря на то что она работала первый  день,
Габриэла не допустила ни одной ошибки, ни одного промаха. Она  на  удивление
быстро считала в уме, никогда не путала заказы, была вежлива и  обходительна
с клиентами и даже в часы наибольшего наплыва публики без труда  обслуживала
несколько столиков сразу.
   А Габриэла и вправду на удивление  быстро  освоилась  с  новой  для  себя
профессией официантки. Выручало ее то, что в монастыре ей часто  приходилось
накрывать на стол сразу для  двухсот  сестер.  Правда,  с  монахинь  она  не
получала денег и не отсчитывала им сдачу, но и это далось  ей  на  удивление
легко, так что когда ближе к вечеру в кафе  появились  профессор  Томас  под
руку с худенькой миссис  Розенштейн,  Габриэла  уже  чувствовала  себя  так,
словно проработала здесь всю свою жизнь.
   Профессор и его спутница заказали яблочный  струдель,  пирожные,  кофе  и
взбитые сливки с шоколадом.  Расплачиваясь,  они  оставили  Габриэле  щедрые
чаевые, изрядно смутив ее, а сами  подошли  к  стойке,  чтобы  поговорить  о
чем-то с мистером Баумом.
   С тех пор профессор и миссис Розенштейн начали приходить  в  кафе  каждый
день, всегда в одно и то же время. Это превратилось в  своего  рода  ритуал,
однако Габриэла никогда больше  не  брала  у  них  чаевые.  Когда  профессор
попытался во второй раз вручить ей деньги, она сказала, что  это  совершенно
ни к чему, что ей  вполне  достаточно  того  внимания,  которое  они  к  ней
проявляют. Она ни за что не возьмет с них ничего сверх положенного.
   В понедельник, который был ее выходным днем, Габриэла ходила в  прачечную
самообслуживания. Возвращаясь, она встретилась у дверей  пансиона  с  миссис
Розенштейн, и та пригласила ее посидеть в гостиной. Как она потом сказала  в
разговоре с мадам Босличковой, Габриэла выглядела гораздо лучше, чем прежде.
Когда вечером Габриэла спустилась в общую гостиную, профессор пришел  к  тем
же выводам. Молодая девушка определенно выглядела не такой убитой горем, как
несколько дней назад, да и  на  щеках  ее  появился  нежный,  едва  заметный
румянец.
   Вскоре, воспользовавшись тем, что за большим столом завязалась  карточная
партия, профессор отвел Габриэлу в сторонку, чтобы поговорить поподробнее.
   - Герр Баум сказал мне, что ты была монахиней, -  промолвил  он  негромко
(по  праву  старшего,   профессор   начал   называть   Габриэлу   на   "ты",
предварительно испросив ее разрешения). - Он ничего не перепутал?
   Услышав эти слова, Габриэла  слегка  вздрогнула.  Она  не  ожидала  такой
болтливости от мистера Баума. Впрочем, вряд ли профессор расспрашивает ее из
любопытства. У него было доброе сердце, и он, вероятно, хотел знать, что  за
беда с ней стряслась. Но хотя Габриэла  была  благодарна  ему  за  внимание,
рассказать ему всю свою историю она пока не решалась.
   - Нет, сэр, не совсем, - ответила она и виновато  потупилась,  но  тотчас
снова подняла голову. - Я была новоначальной послушницей, новицианткой.  Это
не совсем одно и то же.
   - Да, - улыбнулся профессор, и Габриэла  покраснела.  Уж  конечно,  такой
человек должен был разбираться в подобных вещах. - Уже головастик, но еще не
лягушка.
   Габриэла не удержалась и фыркнула.
   - Не думаю, чтобы сестрам понравилось ваше сравнение, - заметила она.
   - Я не имел в виду ничего обидного, - поспешил  извиниться  профессор.  -
Когда я преподавал в Гарварде, среди моих студентов  попадались  священники,
правда,  в  основном  иезуиты.  У  меня  осталось  о  них   самое   приятное
впечатление.  Хорошо  воспитанные,  любознательные  и  удивительно  открытые
молодые люди. Насколько  я  помню,  они  никогда  не  проявляли  религиозной
нетерпимости. Кстати, как долго ты пробыла в монастыре?
   Этот  вопрос,  заданный  без  всякой  паузы,  застал  Габриэлу  врасплох.
Несколько мгновений она колебалась. Слишком многое пришлось бы объяснять.  А
ей до сих пор было больно и неприятно вспоминать о том,  как  она  попала  в
монастырь, а тем более почему ей пришлось оттуда  уйти.  С  Другой  стороны,
профессор ей очень нравился. Лгать ему не хотелось.
   - Двенадцать лет, - сказала она, и  взор  ее  затуманился  печалью.  -  Я
фактически там выросла.
   - Значит, на самом деле ты -  сирота?  -  ласково  спросил  профессор,  и
Габриэле опять показалось, что он спрашивает  не  просто  так.  Ему  не  все
равно, что с ней было и как она жила.
   - Нет, мои родители живы, - ответила она. -  Просто  они  отдали  меня  в
монастырь, когда мне было десять. И это единственное место на свете, которое
я считаю своим домом, - добавила Габриэла твердо.
   Должно быть, профессор почувствовал в ее словах  затаенную  горечь  и  не
стал расспрашивать  дальше.  Вместо  того,  чтобы  поинтересоваться,  почему
родители отдали ее в монастырь, он сказал:
   - Наверное, это очень трудно - быть монахиней. У меня, я думаю, ничего бы
не вышло. Во-первых, я люблю поспать. Кроме  того,  обет  безбрачия  никогда
меня особенно не привлекал... - тут он лукаво покосился на миссис Розенштейн
и добавил:
   - Во всяком случае, до недавнего времени. Теперь я готов признать, что  в
целибате есть свое рациональное зерно.
   Эти слова профессора заставили Габриэлу  негромко  рассмеяться.  Она  уже
знала, что профессор Томас уже больше двадцати  лет  хранит  верность  своей
покойной жене и за все это  время  у  него  ни  разу  не  появилось  желания
жениться вторично.
   - Между прочим, - продолжал он, - я несколько  раз  дискутировал  на  эти
темы с моими учениками-иезуитами, и им так и не удалось убедить меня в  том,
что эта догма обоснованна и имеет право на существование...
   Тут Габриэла вспомнила о Джо, и  профессор,  увидев  выражение  ее  глаз,
поспешно прервал сам себя.
   - Прости, я сказал что-нибудь не то? - участливо спросил он.
   -  Н-нет...  Разумеется,  нет,  просто...  Просто  мне  очень   недостает
монастыря и всего, что было с ним связано, - ответила она, грустно глядя  на
него. - Мне было нелегко покидать моих сестер.
   По тому, как она это сказала,  профессор  понял,  что  Габриэлу  вынудили
уйти, и он почел за благо переменить тему.
   - Расскажи мне лучше, что ты пишешь, - попросил он.
   - Рассказывать-то особенно нечего...  -  улыбнулась  Габриэла.  -  Просто
время от времени, когда мне этого хотелось, я  садилась  за  стол  и  писала
стихи, короткие рассказики и даже сказки для детей. У нас в  монастыре  были
две  маленькие  девочки-сироты  из  Лаоса.  Я  обучала  их   английскому   и
рассказывала сказки собственного сочинения. Наверное, это совсем  не  то,  к
чему вы привыкли у себя в Гарварде.
   -  Лучшие  наши  писатели  говорили  мне  то  же  самое  о  своих  лучших
произведениях. А плохие, знаешь ли, всегда спешат уверить, что их новая вещь
- настоящий  шедевр,  который  непременно  понравится  публике,  -  возразил
профессор. - С тех пор я остерегаюсь  тех,  кто  на  все  лады  хвалит  свою
работу. Их "шедевры" - это длиннейшие и скучнейшие романы. После  первых  же
страниц нормального человека начинает клонить в сон.
   И, как бы в подтверждение своих слов, профессор Томас покачал перед лицом
Габриэлы своим худым и тонким пальцем, который  миссис  Розенштейн  называла
"знаменитым". Этим жестом профессор когда-то приводил  в  чувство  нерадивых
или зарвавшихся учеников.
   - Так когда же, учитывая  все  вышесказанное,  я  смогу  познакомиться  с
вашими работами,  мисс  Харрисон?  -  ласково,  но  настойчиво  спросил  он.
Габриэла снова  подумала  о  том,  что  профессор  придает  слишком  большое
значение вещам, которые, с ее точки зрения, того не стоили.
   - Но у меня правда с собой ничего нет, - ответила она.
   - Так напиши что-нибудь! - сказал профессор. - Профессия писателя  тем  и
хороша, что для работы ему нужны только стопка бумаги,  карандаш  и  немного
вдохновения.
   "...А  также  талант,  фантазия,  вера  в  свои  силы,  свободное  время,
усидчивость и душа, которую надо вложить в  каждого  героя,  чтобы  даже  на
бумаге он смог жить по-настоящему", - мысленно продолжила список Габриэла. С
тех пор как умер Джо, ей часто казалось, что у нее вынули душу, а без  этого
все остальное было просто бесполезно.
   - Завтра же купи себе тетрадь! - не сказал, а приказал ей профессор.
   - Хорошо, - кивнула Габриэла и тут же вздрогнула как от  боли,  когда  ее
собеседник - непреднамеренно, но очень чувствительно -  задел  еще  одну  ее
рану:
   - Ты никогда не пробовала вести дневник, Габи?.. С  точки  зрения  самого
профессора, это был совершенно невинный вопрос, но, увидев изменившееся лицо
Габриэлы, он сразу подумал: "Разговаривать с ней -  все  равно  что  бродить
впотьмах по минному полю".
   - Н-нет...  То  есть  вела  раньше,  но...  Сейчас  я  больше  ничего  не
записываю.
   Спросить, почему, профессор не осмелился. Он уже увидел, что для Габриэлы
это тоже болезненная тема, и был поражен тем, как много в  ее  молодой  душе
незаживших шрамов и кровоточащих ран.
   - А что тебе нравится больше - поэзия или короткие рассказы?  -  вернулся
он к вроде бы безопасной теме, надеясь, что тут не будет никаких  сюрпризов.
Впрочем, в глубине души старику нравилось разговаривать с  Габриэлой,  и  он
надеялся, что сможет как-то помочь ей успокоиться и прийти в себя.
   И еще ему  нравилось  просто  сидеть  рядом  с  ней  -  такой  молодой  и
прелестной.  Габриэла  чем-то  напоминала  профессору  его   покойную   жену
Шарлотту, с которой он познакомил