ся, еще когда сам  учился  в  Вашингтонском
университете. Они поженились через неделю после выпуска  и  прожили  душа  в
душу без малого сорок лет. Единственное, о чем жалел профессор, это  о  том,
что они с Шарлоттой не могли иметь детей. Со временем их заменили студенты и
ученики. Шарлотта тоже преподавала - правда, не литературу, а теорию  музыки
и основы композиции. В их квартире в  университетском  городке  всегда  было
весело и шумно.  Даже  в  свободное  от  занятий  время  Шарлотта  постоянно
музицировала или сочиняла стихи, которые тут же перекладывала  на  музыку  и
исполняла, аккомпанируя себе на чем попало - на  рояле,  на  гитаре,  иногда
даже на простой расческе.
   Обо всем этом профессор рассказал Габриэле, и она печально улыбнулась, не
в силах скрыть своей зависти.
   - Должно быть, ваша жена была удивительным человеком, -  сказала  она,  и
профессор кивнул.
   - Да, - подтвердил он. - Как-нибудь я покажу тебе наши старые фотографии.
В молодости Шарлотта была очень красива; когда мы  поженились,  все  молодые
люди завидовали мне просто  до  чертиков.  Нам  тогда  было  по  двадцать  с
небольшим, мы были молоды и счастливы. Вся жизнь лежала перед нами, и сейчас
я жалею лишь об одном - о том, что Шарлотта ушла так рано.
   Потом он спросил, сколько лет Габриэле, и, когда она ответила, с  улыбкой
потрепал ее по плечу своей невесомой, будто пергаментной ладонью.
   - Ты даже не понимаешь, какая ты счастливая, - сказал он. -  Молодость  -
это самая прекрасная пора в жизни человека, и не стоит  попусту  расходовать
ее на сожаления по поводу и без повода. У тебя впереди еще много  счастливых
лет - много радости, много удач, много прекрасных и удивительных  встреч.  В
двадцать три года надо спешить вперед, а не оглядываться назад.
   Но Габриэла не могла не оглядываться назад. Прошлое тяжким грузом  лежало
у нее на плечах, сдавливало грудь и путалось в ногах, не позволяя не то  что
идти дальше, а даже ползти на четвереньках.
   - Иногда это бывает очень трудно, - произнесла она задумчиво. -  Хотя  бы
ради тех, кто остался в прошлом.
   - Все мы порой возвращаемся к воспоминаниям. Секрет в том,  чтобы  делать
это не слишком часто. Надо уметь выбирать -  все  дурное  пусть  остается  в
прошлом, а все хорошее надо брать с собой в будущее, - возразил профессор, и
Габриэла подумала о том, что плохого в  ее  жизни  было,  пожалуй,  чересчур
много, а хорошего - мало. Да, она узнала счастье, но оно  кончилось  слишком
быстро, и теперь даже воспоминание о нем было ужасным.
   Но каков профессор! Вся жизнь была у него уже позади, однако он отнюдь не
впал в уныние, а, напротив, продолжал смотреть в будущее с оптимизмом. Он не
утратил ни своего искрометного  юмора,  ни  юношеской  энергии,  ни  жадного
любопытства, являя собой пример, достойный всяческого подражания.
   Все обитатели пансиона были хорошими, добрыми, внимательными  людьми,  но
слишком любили поговорить  о  своем  пошатнувшемся  здоровье,  о  пенсионных
пособиях, которых вечно не хватало, о недавно  умерших  друзьях,  о  погоде,
состоянии нью-йоркских тротуаров и обилии на  них  собачьих  куч.  Профессор
подобных тем избегал  почти  демонстративно,  зато  его  очень  интересовала
Габриэла, ее будущее и ее дела, за которые он переживал едва ли  не  больше,
чем за свои.
   В тот день они засиделись в гостиной допоздна. Профессор терпеть  не  мог
карты и никогда не садился играть в бридж с миссис Розенштейн и  остальными,
зато он обожал домино и с  удовольствием  обучил  Габриэлу  этой  игре.  Они
сыграли несколько партий подряд.  Габриэла  все  их  проиграла,  но  это  не
испортило ей удовольствия. Поднимаясь к себе наверх, она думала о  том,  как
неожиданно изменилась ее жизнь. Профессор оказался удивительным человеком. С
ним ей было очень интересно. Возраст профессора Габриэлу ничуть не смущал  -
она не променяла бы его ни  на  кого  другого.  Этот  чуткий,  деликатный  и
оптимистичный старик мог дать сто очков вперед любому юнцу  вчетверо  моложе
себя. Следующей встречи с ним Габриэла ждала с  нетерпением  и,  уже  ложась
спать, пообещала себе, что завтра же  купит  тетрадь  и  попробует  написать
что-нибудь для профессора.
   Об этом своем намерении она и сообщила профессору утром  следующего  дня,
когда шла на работу в кафе. Вечером  профессор  Томас  заглянул  к  Бауму  и
первым делом спросил Габриэлу, осуществила ли она свое намерение.
   Сначала Габриэла даже не поняла его. День выдался хлопотливый, и с самого
утра она даже ни разу не присела.
   - Какое? - рассеянно уточнила она, занося  в  блокнотик  заказ:  яблочный
струдель, кофе и сливки с сахаром и лимоном.
   - Ты купила тетрадь?  -  сурово  спросил  профессор,  и  Габриэла  лукаво
улыбнулась ему.
   - Да, сэр, - ответила она. - Я купила тетрадь и  шариковую  ручку.  Скажу
вам больше - у меня, кажется, появилось вдохновение.
   - Я горжусь тобой, - сказал старик. - Надеюсь, оно  не  пропадет  к  тому
времени, когда ты вернешься домой и сядешь за письменный стол.
   - Когда я  прихожу  к  себе,  у  меня  уже  совсем  не  остается  сил,  -
пожаловалась Габриэла. - Ведь я заканчиваю в двенадцать, а иногда и позже.
   Вдобавок  она  еще  не  оправилась  от  потери  крови.  В   больнице   ее
предупредили, что может понадобиться несколько месяцев, однако  Габриэла  не
хотела, чтобы об этом кто-нибудь знал. Профессор  Томас  совершенно  не  был
расположен выслушивать ее отговорки.
   - Тогда пиши по утрам, - заявил он не терпящим возражений тоном.  -  Если
ты действительно хочешь стать писательницей, то  должна  научиться  работать
каждый день. Это очень полезно. Развивает необходимую  усидчивость,  неплохо
тренирует воображение. Как  птица  не  может  не  летать,  так  и  настоящий
писатель не может обойтись без привычки постоянно работать. Пиши ежедневно -
только так можно добиться чего-нибудь путного, - повторил он и посмотрел  на
нее с притворной строгостью. - А теперь, мисс, ступайте и принесите мне  мой
струдель и кофе.
   - Да, сэр, - улыбнулась Габриэла. Профессор Томас был похож на сурового и
нравного, но любящего деда, которого у нее никогда  не  было.  За  все  свои
двадцать три года Габриэла даже ни разу не задумалась о том, для чего  нужны
бабушки и дедушки, какой, например, могла быть ее жизнь, расти она в большой
семье с кучей родственников разных возрастов. Ее  представления  о  семейных
отношениях ограничивались очень узким кругом: отец и мать. Да и вряд  ли  их
отношения  можно  было  назвать  семейными.  Появление  в  ее  жизни  такого
человека, как старый  профессор,  было  настоящим  чудом,  и  Габриэла  была
благодарна судьбе за этот неожиданный дар.
   Профессор приходил в кафе Баума каждый день, но  Габриэла  слишком  часто
была занята, и по большей части им удавалось лишь  перекинуться  двумя-тремя
словами. Зато по понедельникам, когда у Габриэлы был выходной, профессор сам
приглашал ее в какой-нибудь недорогой ресторан,  и  они  подолгу  беседовали
друг с другом. Говорил в основном профессор: он рассказывал Габриэле о своей
молодости, о том, как жил в Вашингтоне и преподавал в  Гарварде,  и  даже  о
своем детстве,  пришедшемся  на  последнее  десятилетие  прошлого  века.  Он
прекрасно помнил то далекое время, но  никогда  не  вздыхал  о  безвозвратно
ушедших годах, как делали это многие  другие  старики.  Напротив,  настоящее
интересовало его гораздо больше. Профессор был полностью в курсе всего,  что
происходило вокруг, и  иногда  просто  поражал  Габриэлу  своими  острыми  и
глубокими суждениями.
   Но в основном их разговоры были о литературе и о работе писателя. В конце
концов Габриэла написала для профессора коротенький рассказ, и он понял, что
способности у нее незаурядные.
   - Конечно, здесь есть еще над  чем  поработать,  -  сказал  профессор.  -
Например, я отметил два или три места,  к  которым,  с  моей  точки  зрения,
стоило бы отнестись повнимательнее - их можно изменить так, что сюжет  сразу
станет значительно более динамичным.  Но  в  целом  сделано  неплохо,  очень
неплохо. У тебя настоящий талант, Габриэла, поздравляю!
   Смущенная его похвалой, она пыталась возражать, но профессор  не  дал  ей
договорить. Помахав у нее перед носом своим  "знаменитым"  пальцем,  который
всегда был  для  его  студентов  признаком  надвигающейся  грозы,  профессор
сказал:
   - Меня, юная леди,  пригласили  в  Гарвард  не  для  того,  чтобы  свиней
выращивать! Если я говорю, что у тебя - талант,  значит,  так  оно  и  есть.
Конечно, в рассказе есть некоторые шероховатости, но если ты  будешь  упорно
работать над собой, они исчезнут. Главное, ты умеешь выбирать правильный тон
и верно строишь сюжет... Мастерство писателя  в  том  и  заключается,  чтобы
ставить нужные слова именно на то  место,  где  они  прозвучат  убедительнее
всего. И  у  тебя  это  получается,  Габриэла.  Неужели  ты  сама  этого  не
чувствуешь? Или ты просто боишься писать? Ничего не выйдет. Ты  обречена  на
это. У тебя свой совершенно особенный голос, и молчать ты уже не сможешь. Ты
должна быть сильной, Габриэла!
   Услышав эти слова, Габриэла невесело улыбнулась.
   - Люди часто говорили мне, что я не должна бояться, что  я  -  сильная  и
могу справиться с чем угодно,  -  сказала  она,  решившись  открыть  старому
профессору один из множества своих  секретов.  -  Они  говорили  мне  это  и
уходили. И я никогда больше их не встречала.
   Профессор Томас кивнул, ожидая, что Габриэла скажет  что-нибудь  еще,  но
она молчала, и он решился сказать ей то,  о  чем  она  сама,  возможно,  уже
догадывалась.
   - Ты действительно сильная девочка, Габриэла. Уж ты мне поверь. А те, кто
оставлял тебя, просто трусы! Слабые всегда стараются прилепиться  к  кому-то
посильнее, потому что  рядом  с  ними  им  не  нужно  быть  ни  смелыми,  ни
мужественными. И часто бывает так: делая тебе больно, люди  используют  твою
силу как предлог, который якобы  совершенно  их  извиняет.  "Ты  сильная,  -
говорят они, - ты сможешь с этим справиться, сумеешь  преодолеть  и  это,  и
многое, многое другое, а со слабых какой спрос?" В этом мире, Габи,  чем  ты
сильнее, тем больше с тебя спрашивается, и это - очень нелегкое  бремя...  -
Он немного помолчал и добавил:
   - Ты  сильная,  Габи.  И  однажды  ты  встретишь  такого  же  сильного  и
мужественного человека, как ты сама. Ты этого заслуживаешь.
   - Мне кажется, я уже встретила такого человека,  -  сказала  Габриэла  и,
улыбнувшись  профессору,  ласково  прикоснулась  кончиками  пальцев  к   его
нервной, худой кисти.
   - Тебе просто повезло, что мне уже восемьдесят, а не тридцать и не сорок,
- рассмеялся в ответ профессор. - А если бы я был  твоим  ровесником,  то  и
совсем беда. Непременно принялся бы учить тебя жизни;  теперь  же  ты  учишь
жизни меня или, по крайней мере, напоминаешь мне о  том,  какой  она  должна
быть.
   Эти встречи в маленьких ресторанах Вест-Сайда  и  Ист-Вилледж,  куда  они
иногда ездили на подземке, повторялись каждый понедельник. Габриэла полюбила
их и с нетерпением ожидала своего выходного, чтобы отправиться куда-нибудь с
профессором. Единственное, против чего она решительно восставала, это против
того, чтобы он сам оплачивал все счета. Его пенсия вряд ли  была  достаточно
большой, чтобы он мог позволить себе подобное расточительство. Но  профессор
Томас не только  не  слушал  ее  возражений,  но  даже,  помня,  как  миссис
Розенштейн  сказала,  что  Габриэле  следует  побольше  есть,  заставлял  ее
заказывать (и съедать!) как можно больше всего. Изредка он делал ей шутливые
выговоры зато, что она не встречается с молодыми людьми, однако  его  словам
недоставало убедительности. Конечно, профессору нравилось проводить время  с
Габриэлой, и в глубине души он был рад тому, что у его юной собеседницы  нет
никаких поклонников.
   - Тебе следует играть с детьми своего возраста, - ворчал  он  иногда,  но
Габриэла только смеялась в ответ.
   - Их игры - слишком грубы и жестоки, - возражала она. - К тому же  я  все
равно не  знаю  правил.  Разговаривать  с  вами  мне  гораздо  интереснее  и
приятнее.
   - Тогда докажи мне это, - немедленно говорил в таких случаях профессор. -
Напиши что-нибудь.
   Он постоянно подталкивал и подбадривал ее, и ко  Дню  благодарения   у Габриэлы было  уже  две  тетрадки  коротких  рассказов  и
стихов. Некоторые  из  них  нравились  даже  самой  Габриэле,  хотя  она  не
осмелилась признаться в этом профессору. Он же, читая их, хмыкал и  говорил,
что благодаря ее усидчивости и трудолюбию ее стиль на глазах становится  все
лучше и лучше. Несколько раз  профессор  заговаривал  о  том,  что  Габриэла
должна отправить  свои  рассказы  в  какой-нибудь  журнал  или  литературный
альманах, но эти предложения все еще пугали ее.  Она  по-прежнему  верила  в
себя и в свои силы гораздо меньше, чем он.
   - Я еще не готова, - возражала она, прижимая  свои  тетрадки  к  груди  с
таким видом, словно боялась, что профессор может силой отнять  их  у  нее  и
отправить в один из нью-йоркских журналов.
   - Ты говоришь как какой-нибудь Пикассо!  -  рассердился  в  конце  концов
профессор. - Что значит "готова -  не  готова"?  Были  ли  готовы  Стейнбек,
Хемингуэй, Диккенс, Шекспир, Джейн Остин? Они просто работали,  делали  свое
дело и в конце концов добились успеха.  Последнее  дело  -  писать  в  стол,
мечтая когда-нибудь создать один-единственный шедевр, который  поразит  мир.
Писатель, который публикует свои произведения, ведет разговор с читателем  -
совсем как мы с тобой сейчас. Кстати, дорогая,  ты  собираешься  съездить  к
родителям на День благодарения? - как  всегда,  неожиданно  закончил  он,  в
очередной раз застав Габриэлу врасплох.
   - Я?.. Н-нет... - Габриэле не хотелось  объяснять  ему,  что  у  нее  нет
никаких родителей и дома тоже нет. Профессор уже знал,  что  она  выросла  в
монастыре, но Габриэла еще никогда не говорила ему - да  и  никому  другому,
что вот уже тринадцать лет не общается ни с  кем  из  родителей.  На  данный
момент единственным ее близким человеком был он - профессор Томас.
   - Нет? - профессор проницательно взглянул на нее. -  Что  ж,  я  рад  это
слышать. Мне хотелось бы, чтобы ты встретила этот  праздник  с  нами.  Мадам
Босличкова каждый год готовит замечательную индейку.
   Он действительно был рад. Почему-то ему заранее  казалось,  что  Габриэле
некуда ехать.
   - Мне бы тоже этого хотелось, - улыбнулась Габриэла и снова заговорила  о
своем последнем рассказе, который еще не  был  готов.  У  нее  почему-то  не
выходила концовка, и профессор очень быстро  обнаружил  в  сюжете  небольшой
изъян, из-за которого рассказ казался затянутым, а  сама  последовательность
событий - неестественной и надуманной. Услышав, что Габриэла никак не  может
решить, чем закончить рассказ, профессор не сдержал улыбки.
   - Не стоит особенно стремиться драматизировать. В  жизни  довольно  редко
все заканчивается какими-нибудь ужасами.
   - Да, но великие образцы говорят нам о другом. Вспомните "Анну  Каренину"
Толстого! - с горячностью возразила Габриэла, и профессор кивнул.
   - Я рад, что ты сама до этого додумалась, - произнес он с очень довольным
видом. - И здесь ты права: в жизни - а значит, и в  литературе  -  любовь  и
смерть часто идут рука об руку...
   Эти его слова сразу напомнили Габриэле о Джо, и ее взгляд затуманился,  а
глаза потемнели от какой-то неизбытой печали. Профессор  сделал  вид,  будто
ничего  не  замечает.  На  самом  деле  он  давно  обратил  внимание,   что,
разговаривая с ним, Габриэла часто  становится  задумчивой,  даже  грустной.
Каждый раз он спрашивал себя, расскажет ли она ему когда-нибудь о том, какие
несчастья ей  пришлось  испытать  в  жизни.  Кое  о  чем  профессор  начинал
догадываться, но расспрашивать Габриэлу не спешил. Ему  казалось,  она  сама
должна сделать первый шаг к откровенному разговору.
   - Скажу больше, - продолжал он, - настоящая любовь часто бывает жестокой.
Она забирает все твои силы, выматывает всю душу и под конец - убивает.  Хуже
этого ничего и не может быть. Но и прекраснее - тоже!..
   Профессор ненадолго замолчал, словно задумавшись.
   -  Иными  словами,  -  закончил  он  немного  погодя,  -  я  считаю  себя
противником крайностей, но еще больше я не люблю их отсутствия.
   Эти романтические слова в устах старого профессора были столь неожиданны,
что Габриэла внимательно посмотрела на него и вдруг увидела его таким, каким
он был шестьдесят лет тому назад - пылким, влюбленным,  романтичным  юношей,
для которого красота жизни значила гораздо больше, чем сама жизнь.
   - Что касается тебя, Габриэла, - спокойно добавил профессор,  -  то,  как
мне кажется, твоя любовная история оказалась трагичной. Я вижу это по  твоим
глазам каждый раз, когда мы заговариваем на эту тему.
   Эти слова он произнес с отеческой нежностью, а его прикосновение  к  руке
Габриэлы было одновременно и ласковым, и дружеским.
   - Когда-нибудь, Габи, ты  сможешь  написать  об  этом,  и  тогда  прошлое
перестанет казаться тебе мучительным и горьким. Оно не будет больше вызывать
ни скорби, ни уныния, - с уверенностью сказал  он.  -  Доверив  бумаге  свои
давние беды, ты избавишься от их власти над собой и переживешь  своего  рода
очищение, катарсис, но путь к  этому  будет  долгим  и  трудным.  Не  пробуй
браться за перо, пока не будешь готова, Габи. Иначе  ты  сделаешь  себе  еще
больнее.
   - Я... - Габриэла начала что-то говорить, но вдруг замолчала. Она  хотела
тут же рассказать ему все, но боялась снова  пережить  все  случившееся  так
недавно.
   - Некоторое время назад я  очень  любила  одного  человека...  -  все  же
сказала она, и лицо ее  сделалось  таким  испуганным,  словно  она  доверила
профессору свой самый главный секрет. Собственно говоря,  так  оно  и  было.
Габриэла была не прочь на этом остановиться, но профессор  сразу  догадался,
что за несколькими словами стоит большая и очень личная история.
   - В твоем возрасте, Габриэла, это не только естественно, но и  прекрасно,
- сказал он, пытаясь ободрить ее. - И я думаю, что впереди тебя ожидает  еще
много новых встреч, которые принесут тебе счастье.
   Сам профессор никогда не любил никого, кроме Шарлотты, однако он  никогда
не считал свою жизнь эталоном или образцом для подражания. Скорее наоборот -
его судьба была  исключением  из  общего  правила.  Им  с  Шарлоттой  просто
повезло. Однажды встретившись, они поженились, прожили вместе  сорок  лет  и
даже ни разу не поссорились, в то время как  большинству  людей  приходилось
идти путем проб и ошибок. Но, по его глубокому убеждению, это не должно было
мешать человеку быть счастливым.
   - Как я понимаю, у вас что-то не заладилось,  -  сказал  он  спокойно,  и
Габриэла, судорожно стискивая зубы, утвердительно мотнула головой.
   - Джо умер в начале октября, - чуть слышным шепотом произнесла она.
   Она не собиралась пускаться в подробности, но профессор от нее этого и не
требовал. Он только кивнул ей с искренним сочувствием,  и  Габриэла,  слегка
приободрившись, продолжила:
   - Я думала, что тоже умру... И это чуть было не случилось.  Меня  спасли,
но еще долго... Откровенно говоря, я до сих пор не пришла в себя.  Это  было
ужасно, мистер Томас, просто ужасно!
   - Я очень сочувствую тебе, Габи, - он осторожно гладил ее по голове. -  К
сожалению, любовь иногда кончается и таким образом, и это очень жаль, потому
что тогда прекрасного на свете становится меньше, чем прежде. Когда  теряешь
любимого человека, начинает казаться, что ты не сказал ему самого  главного,
и уже никогда не скажешь. Мы с Шарлоттой прожили вместе почти сорок лет,  но
меня до сих пор не оставляет ощущение, будто мы с ней не поговорили о чем-то
очень важном. Но, даже если любовь кончается, остается жизнь. У тебя впереди
еще много лет, Габриэла, и от тебя зависит, будут эти годы  счастливыми  или
нет.
   Габриэла кивнула. Она поня