нее  и  были  проблемы,  то  разве  что  с
домашними заданиями по математике.  Девочка  то  принималась  вполголоса
мурлыкать какую-то песенку, то с интересом косилась на Чарли, и ее  губы
шевелились от множества еще не высказанных вопросов.
   - У тебя есть дети? - неожиданно спросила  она,  и  Чарли  улыбнулся,
чтобы скрыть легкое замешательство.
   - Нет, - честно признался он, подавляя в себе совершенно необъяснимое
желание извиниться или по крайней мере объяснить ей, в чем дело,  однако
девочка кивнула с таким  видом,  словно  ей  все  было  ясно.  Продолжая
разглядывать его, она, очевидно, старалась догадаться, кто  он  такой  и
чем занимается в жизни. Чарли был  в  черных  лыжных  штанах  и  зеленой
лыжной куртке, она - в ярко-голубом комбинезончике, который очень шел  к
ее глазам и красной шапочке, тяжелый помпон которой лихо свесился  набок
наподобие петушиного гребня. Она была похожа на тех ребят, которых Чарли
видел на  горнолыжных  курортах  Европы,  когда  отдыхал  там  с  Кэрол.
Выражение лица у девчушки было  такое,  как  у  проказливого  маленького
ангелочка на картинах мастеров Возрождения,  голубые  глаза  сияли,  как
альпийский ледник, а  вьющиеся  волосы  были  мягкими  и  светлыми,  как
кукурузные рыльца.
   Не нужно было быть хорошим психологом, чтобы  понять,  что  он  видит
перед собой здорового, счастливого и жизнерадостного ребенка.  С  самого
начала соседка Чарли  чувствовала  себя  с  ним  совершенно  свободно  и
непринужденно, но в ее манерах не было ни подростковой  развязности,  ни
откровенной чувственности преждевременно  созревшей  девочки.  Чарли  не
сомневался, что мать строго-настрого наказывала дочери не заговаривать с
незнакомыми мужчинами, с которыми она может оказаться  в  одной  кабинке
подъемника,  но  девочка  явно  любила  поболтать  и  наверняка   успела
обзавестись здесь кучей друзей как среди детей, так  и  среди  взрослых.
Улыбка у нее,  во  всяком  случае,  была  самая  заразительная,  однако,
несмотря  на  очевидную  непоседливость  характера,   в   глазах   этого
маленького существа светились какие-то  недоступные  взрослым  знание  и
мудрость. Как бы там ни было, сидеть с ней рядом и беседовать на  равных
Чарли было приятно.
   - А ты вообще женат? - снова  спросила  девчушка,  и  Чарли  невольно
рассмеялся. Пожалуй, эта очаровательная  девочка  интересовалась  не  по
возрасту  серьезными  вещами,  и  он  подумал,  что,  возможно,  неверно
определил количество лет, прожитых ею на белом свете. Сейчас он  дал  бы
ей  лет  десять,  может  быть,  даже  одиннадцать,   хотя   ее   хрупкое
телосложение свидетельствовало о том, что  ей  лет  восемь,  от  силы  -
девять. Впрочем, у Представительниц слабого пола даже детский возраст  -
загадка...
   Но вопрос был задан и требовал ответа.
   - Да, я женат, - машинально ответил Чарли, но тут же запнулся. Меньше
всего ему хотелось врать и выкручиваться.
   - Видишь ли, это довольно сложно объяснить, но... В общем,  я  скорее
не женат. То есть пока я как бы женат, но скоро уже не буду...
   Чарли окончательно запутался и замолчал, но девочка серьезно  кивнула
ему.
   - Вы разводитесь, - сказала  она  немного  торжественно.  -  Мы  тоже
разводимся...
   Она была  обворожительна,  как  маленькая  фея,  но  Чарли  почему-то
расхотелось улыбаться. Очевидно, в жизни этого ребенка не все  было  так
безоблачно, как ему казалось.
   - Мне очень жаль слышать об этом, -  сказал  Чарли,  стараясь,  чтобы
фраза прозвучала серьезно. - А как долго вы состояли в браке?
   - Всю жизнь, - отрезала девочка, и на ее лицо впервые легла  какая-то
тень. Она не играла с ним, не дразнила его, и Чарли понял, что она имела
в виду  своих  родителей.  Очевидно,  они  развелись  или  находились  в
процессе развода, и ребенок чувствовал, что его тоже разводят.
   - Мне действительно очень жаль... - Чарли почувствовал,  что  у  него
вытянулось лицо. - А сколько тебе было лет, когда все это случилось?
   - Мне почти исполнилось семь. А сейчас мне девять. Мы тогда  жили  во
Франции.
   - О-о! - воскликнул Чарли с энтузиазмом. - Я сам несколько лет прожил
в Лондоне... Ну, когда был женат. А сейчас ты где живешь? Здесь?  Или  в
другом месте?
   - Мы живем недалеко отсюда, - ровным голо сом  сообщила  девочка,  но
тут же снова повернулась к нему, явно довольная тем, что может  сообщить
Чарли кое-что интересное, пусть даже он об этом не спрашивал.
   - Мой папа - француз, - гордо сказала она. - Раньше мы часто ездили в
Корчевелло и катались на лыжах.
   - Неужели?! Вот здорово! - обрадовался Чарли.  -  Я  тоже  часто  там
бывал. Должно быть, ты умеешь отлично управляться с  лыжами,  если  твои
родители разрешают тебе кататься одной. Это ты там научилась?
   - Это мой папа научил меня  кататься,  -  заявила  девочка  с  легким
оттенком превосходства. - Мама ездит медленно, поэтому она  и  отпускает
меня одну. Она, конечно, каждый раз предупреждает  меня,  чтобы  я  была
поосторожней,  никуда  ни  с  кем  не  ходила  и  не   разговаривала   с
незнакомцами.
   Тут она хихикнула и зажала ладошкой рот, а Чарли только  порадовался,
что эта крошка не послушалась своей мамочки. Ее общество нравилось ему с
каждой минутой все больше и больше.  К  тому  моменту,  когда  подъемник
достиг вершины горы, они уже болтали как старые приятели.
   - А где вы жили во Франции? В каком городе? - спросил Чарли,  подавая
ей руку, однако она соскочила с сиденья подъемника, почти не опираясь на
нее, и Чарли понял, что перед ним - настоящая маленькая лыжница.
   - В Париже, - ответила девочка, поправляя на лбу очки и увлекая Чарли
к одной из самых сложных трасс, которую обходили стороной  даже  опытные
мастера. - На рю де Бак... Сейчас там живет мой папа.
   Чарли хотелось спросить у нее,  как  получилось,  что  она  попала  в
Америку. Быть может, ее мать - американка? Но он сразу  осудил  себя  за
глупость.  Девочка  говорила  по-английски   как   коренная   жительница
Соединенных Штатов,  и  научиться  этому  она  могла  только  у  матери,
поскольку, как Чарли уже знал, ее отец был француз.
   Были у него и другие вопросы - много вопросов, но он просто не  успел
их задать. Они как раз подошли к стартовым воротам, и девочка,  надвинув
на лицо очки, без малейшего  колебания  оттолкнулась  палками  и  начала
спуск. Она мчалась  почти  по  прямой,  лишь  изредка  совершая  изящный
поворот или закладывая  безупречный  вираж,  когда  приходилось  огибать
какое-нибудь естественное или искусственное препятствие. Чарли ничего не
оставалось, кроме как догонять ее.
   Он легко нагнал ее и помчался в нескольких футах позади и чуть сбоку.
Внизу они финишировали почти одновременно,  и  девочка,  повернувшись  к
нему, радостно улыбнулась Чарли.
   - Ты катаешься почти так же здорово, как мой папа! -  сказала  она  с
восхищением, но Чарли понимал, что восхищаться должен был он. Его  новая
знакомая оказалась прекрасной  лыжницей.  Ее  веселый,  непосредственный
характер, ее раскованность очаровали его. Чарли и сам почувствовал  себя
моложе, настроение его менялось на глазах.
   Да, подумал Чарли, если бы месяц тому назад ему сказали, что он будет
делить свое свободное время с семидесятилетней женщиной, с  призраком  и
девятилетней спортсменкой-сорвиголовой, он бы ни за что не поверил.  Это
было так не  похоже  на  размеренное,  предсказуемое,  бедное  событиями
существование, которое он вел в Лондоне, что  в  ответ  на  вопрос,  как
такое могло случиться с ним, Чарли мог бы  только  развести  руками.  Но
самое интересное заключалось в том, что сам он не видел  в  этом  ничего
противоестественного. Напротив, Чарли был вполне доволен своей  нынешней
жизнью и не собирался ничего менять, во  всяком  случае  -  в  ближайшее
время. Пусть у него не было ни жены, ни  друзей,  ни  работы  и  никаких
планов на будущее, зато у него были холмы,  был  этот  белый  искрящийся
снег и эта маленькая лыжница, которая настойчиво тянула  его  обратно  к
подъемнику, явно рассчитывая еще на один спуск.
   - Ты действительно здорово катаешься, - щебетала  она.  -  Прямо  как
папа, но он профессиональный горнолыжник. Он даже выступал за Францию на
Олимпийских играх, только это было очень давно. Сейчас папа уже  старый.
Ему уже тридцать пять лет.
   - Я, значит, старше твоего папы. - Чарли не  сдержал  улыбки.  -  Мне
сорок два, и я никогда не выступал на Олимпиаде, но все равно -  спасибо
за комплимент. Кстати, меня зовут Чарли. Он вдруг спохватился и  спросил
девочку:
   - А как тебя зовут?
   - Моник Виронэ, - ответила она с таким явным  французским  прононсом,
что  Чарли  понял,  что  и  по-французски  она  скорее   всего   говорит
безупречно. - Моего  папу  зовут  Пьер.  Ты  никогда  не  видел  его  на
соревнованиях? Он выиграл бронзовую медаль.
   - Может быть, и видел. Но, к сожалению, фамилия  его  ничего  мне  не
говорит, - признался Чарли неохотно.
   Девочка поправила выбившиеся из-под шапочки волосы, и лицо  ее  стало
грустным.
   - Ты, наверное, очень без него скучаешь, -  мягко  проговорил  Чарли,
пока они любовались заснеженными склонами. Ни ему, ни тем более Моник не
хотелось спускаться к кафе. Чарли нравилось болтать с девочкой, да и  ей
общество человека, "который катается, как  папа",  похоже,  пришлось  по
душе. Правда, разговор все время вертелся вокруг  отца  Моник,  из  чего
Чарли заключил, что девчушка очень по нему скучает.
   - Я езжу к нему на каникулы, - с серьезным  лицом  объясняла  она.  -
Только маме это не нравится.  Она  говорит,  что  Париж  плохо  на  меня
влияет. На самом деле он плохо влияет на нее.  Пока  мы  жили  там,  она
целыми днями плакала...
   Чарли понимающе кивнул. Это он мог понять.
   В  последнее  время  в  Лондоне  он  тоже,  бывало,   плакал   -   от
безысходности,  от  тоски,  от   сознания   невосполнимой   потери.   На
собственном опыте он убедился, как это может быть больно -  расставание,
грядущий развод, одиночество. Интересно, подумал Чарли, какой может быть
ее мать. Почему-то ему казалось, что  она  такая  же  веселая,  живая  и
дружелюбная, как ее маленькая дочка. Во  всяком  случае  -  была  такой.
Просто чудо, что развод родителей не  повлиял  на  Моник  или  почти  не
повлиял; Чарли хорошо знал, что проблемы родителей  часто  отражаются  в
детях, как в зеркале,  причем  в  гротескном,  преувеличенном,  зачастую
уродливом виде.
   - Ну что, может быть, все-таки пойдем перекусим?  -  спросил  наконец
Чарли. Они пробыли наверху уже достаточно долго, и он все острее  ощущал
голод. Моник кивнула, и они, оттолкнувшись  палками,  покатили  вниз  по
склону, стараясь не разъезжаться очень далеко. Когда они,  подняв  вихри
сверкающего снега, затормозили внизу, Чарли снова улыбнулся девочке:
   - Это было здорово! Спасибо! Я получил настоящее удовольствие.
   -  Я  тоже,  Чарли!  -  сияя,  откликнулась  девочка.  -  Ты  классно
катаешься! Ну точно как папа!
   В ее устах это была высшая похвала, и Чарли это почувствовал.
   - Спасибо за комплимент. У тебя тоже неплохо получается,  -  серьезно
отозвался он и неожиданно задумался. Чарли просто  не  представлял,  что
ему делать дальше. Можно было, конечно, снять лыжи, попрощаться с  Моник
и пойти обедать, но ему  очень  не  хотелось  терять  своего  маленького
друга. Но и пригласить ее с собой он тоже не мог.
   - Как вы с мамой договорились? - спросил он наконец. - Где вы  должны
встретиться? Она ждет тебя?
   На самом деле причин волноваться за Моник не было. Горнолыжный курорт
в Клэрмонте производил впечатление тихого и безопасного местечка, однако
девочка была еще слишком мала, и Чарли не хотел отпускать ее одну.
   В ответ на его вопрос Моник деловито кивнула и бросила быстрый взгляд
на свои наручные часики.
   - Мама сказала, что мы встретимся за ленчем.
   - Тогда идем, я провожу тебя до кафе, - предложил Чарли, почувствовав
себя ее покровителем и защитником. В  жизни  ему  почти  не  приходилось
сталкиваться с детьми, и он был поражен, как легко и быстро  между  ними
установились отношения взаимного уважения и доверия. Кроме  того,  Моник
очаровала его своей естественностью.
   - Спасибо, - сказала девочка, когда они поднялись на веранду  кафе  и
стали пробираться сквозь толпу к стойке. Ее матери нигде не было  видно,
и Моник сообщила об этом Чарли.
   - Может быть, она уже поднялась на гору, - сказала она.  -  Мама  ест
совсем мало, прямо как птичка.
   При этих ее словах Чарли почему-то представил себе этакую современную
маленькую Эдит Пиаф, хотя он и  был  уверен,  что  мать  Моник  не  была
француженкой.
   Чарли спросил, что бы ей  хотелось  съесть.  Моник  выбрала  хот-дог,
картофельные чипсы и шоколадный коктейль.
   - Когда я приезжаю во Францию, папа заставляет меня  есть  правильную
еду, - сказала она и поморщилась. - Тьфу, это такая гадость!
   Чарли рассмеялся. Взяв для Моник то, что она просила, он  купил  себе
гамбургер и стаканчик пепси и отнес все это на  столик,  который  только
что освободился. Энергичное катание основательно согрело  его,  и  Чарли
чувствовал себя превосходно.
   Они уже почти  расправились  с  едой,  когда  Моник,  издав  какой-то
невнятный крик и  вскочив  со  стула,  замахала  поднятыми  над  головой
руками. Чарли обернулся, чтобы посмотреть, кому это она машет, однако  в
толпе лыжников, которые оживленно беседовали, жестикулировали, топали по
полу своими тяжелыми ботинками, торопясь  поскорее  вернуться  на  гору,
было почти невозможно определить, кто привлек к себе  внимание  девочки.
Только когда высокая, статная женщина в  элегантной,  отороченной  мехом
бежевой парке и обтягивающих бежевых рейтузах оказалась возле самого  их
стола, он понял, что видит перед собой мать Моник.
   Сняв черные очки, молодая женщина строго посмотрела  на  дочь.  В  ее
лице было что-то знакомое, и Чарли показалось, что он уже видел  ее,  но
никак не мог припомнить  где.  Возможно,  они  когда-то  сталкивались  в
Европе, а может, она была телеведущей или моделью - этого Чарли  не  мог
сказать. Зато он сразу  отметил,  что  она  держится  очень  уверенно  и
грациозно и что ее одежда - включая шапку из меха норки  -  подобрана  с
большим вкусом. Лицо ее, однако, не предвещало ничего хорошего ни Моник,
ни ему самому.
   - Где ты была? - требовательно спросила молодая женщина у Моник. -  Я
велела тебе ждать меня в ресторане в двенадцать часов.
   В ее голосе зазвучал металл, и Моник испуганно подняла глаза на мать.
Чарли  поразился,  как  у  такой  суровой  женщины  может   быть   такая
приветливая и раскованная дочь. Впрочем, он тут же подумал  о  том,  что
женщина беспокоилась за дочь, и ее волнение было вполне понятно  -  ведь
на часах было без малого два.
   - Прошу прощения, - вступился он за девочку. -  Должно  быть,  это  я
виноват. Мы с вашей дочерью познакомились, когда  поднимались  вверх  на
подъемнике. Моник показывала мне, как здорово она умеет кататься, и  мы,
гм-м.., немножечко увлеклись.
   Женщина обожгла его возмущенным взглядом.
   - Я вас не спрашивала, - отрезала она, и  Чарли  показалось,  что  он
встречал эту женщину совсем недавно, только никак не мог припомнить, при
каких обстоятельствах. Это было странно, поскольку в последнее время  он
не так уж часто общался с незнакомыми людьми. Потом взгляд его  упал  на
Моник, и Чарли увидел, что девочка готова разрыдаться.
   - Кто заплатил за  твой  обед?  -  продолжала  женщина  металлическим
голосом, и Моник опустила голову еще ниже.
   - Я заплатил, - снова вмешался Чарли,  которому  от  души  было  жаль
Моник.
   - А где деньги, которые я дала тебе сегодня утром? - Молодая  женщина
сняла  шапку,  и  Чарли  увидел  длинные  золотисто-каштановые   волосы,
непокорной волной упавшие ей на плечи. Глаза у нее были  темно-зелеными,
а черты лица лишь отдаленно напоминали озорное личико Моник.
   - Я их  потеряла,  -  жалобно  проговорила  Моник,  и  две  слезинки,
выкатившись из ее глаз, побежали по щекам к подбородку. -  Прости  меня,
пожалуйста...
   И, закрыв лицо руками, девочка отвернулась, чтобы Чарли не видел, как
она плачет.
   - Да ничего страшного, честное  слово!..  -  поспешно  сказал  Чарли,
желая успокоить обеих. Он чувствовал  себя  виноватым  из-за  того,  что
сначала задержал девочку, а потом заплатил за ее хот-дог. И он вовсе  не
имел в виду ничего дурного. Чарли прекрасно понимал, что  имеет  дело  с
ребенком,  но  мать  Моник  явно  подозревала  его  в  каких-то  грязных
намерениях. Сухо  поблагодарив  Чарли,  она  схватила  дочь  за  руку  и
повлекла ее прочь, не дав ей даже закончить с едой.
   Глядя  им  вслед,  Чарли  неожиданно  почувствовал  гнев.  Совершенно
необязательно было здесь устраивать скандал и доводить девочку до  слез.
Конечно, мать совершенно  справедливо  не  разрешала  Моник  общаться  с
незнакомыми мужчинами, но ведь Чарли выглядел вполне  прилично!  Неужели
он похож на  совратителя  малолетних?!  В  любом  случае  она  могла  бы
подождать со своими криками и не унижать девочку при посторонних. Да и с
ним она могла бы обойтись полюбезнее. Но тут  уж  ничего  не  поделаешь,
видно, у женщины не самый лучший характер.
   Приканчивая гамбургер, Чарли думал о них обеих - о девочке, с которой
было так приятно поговорить, и о  ее  взвинченной,  наэлектризованной  и
даже, кажется, напуганной матери. И  тут  вдруг  он  вспомнил,  где  эту
женщину видел! Это была та самая сердитая библиотекарша,  с  которой  он
столкнулся в Историческом обществе в Шелбурне. Она  тогда  поразила  его
своей резкостью, да и сейчас вела себя не лучше. А может, подумал Чарли,
это он выводит ее из равновесия одним своим видом? Хотя вряд ли она  его
сейчас узнала.
   Потом он вспомнил, как Моник сказала, что ее мать постоянно  плакала,
пока они жили в Париже, и Чарли захотелось узнать  о  них  побольше.  От
чего они бежали на другой континент? Почему  хотели  скрыться?  Была  ли
мать Моник действительно такой, какой она выглядела, или  ее  ожесточили
свалившиеся несчастья?
   Чарли продолжал раздумывать об этом и тогда,  когда  подъемник  тащил
его наверх - на сей раз одного. Но на вершине горы он снова столкнулся с
Моник. Глаза у нее все  еще  были  припухшими,  и  она  некоторое  время
колебалась, прежде чем вступить с ним в разговор, однако  общительная  и
жизнерадостная натура девочки  взяла  верх  над  недавними  огорчениями.
Моник сообщила Чарли, что ей очень хотелось снова увидеть его,  что  она
терпеть не может, когда мама так себя ведет, и что в последнее время она
стала совершенно невозможной.
   Чарли примерно так и предполагал и ответил в том смысле, что, как это
ни печально, Моник, видимо, придется с этим смириться.
   - Ты извини, мама была нелюбезна с тобой, - серьезно сказала девочка,
глядя на него снизу вверх своими большими голубыми глазами. - Она  очень
устает, и у нее, наверное, нервы не выдерживают... То есть нервы...  Она
правда очень много работает; иногда я уже сплю, а она все сидит и пишет,
пишет...
   Но усталость вряд ли могла извинить поведение ее матери, и сама Моник
это понимала. Ей было неловко за мать, которая  ни  с  того  ни  с  сего
напала на Чарли, и она боялась, что теперь этого никак уже не исправить.
   - Хочешь, пойдем еще немного  покатаемся  вместе?  -  без  энтузиазма
предложила девочка, и Чарли, поглядев на нее, подумал, что она  выглядит
очень  одинокой.  По  тому,  как  Моник  смотрела  на  него,  как  часто
вспоминала об отце, Чарли понял, что девочка очень скучает по нему,  что
при такой матери было вовсе не удивительно. Но что он мог  сделать,  чем
ей помочь? Ему оставалось только надеяться, что отец  девочки  не  такой
желчный и озлобленный тип, как ее мать.
   - Ты уверена, что твоя мама не будет возражать? -  осторожно  спросил
Чарли.  Ему  не  хотелось,  чтобы  у  Моник  снова   были   из-за   него
неприятности, как не хотелось бы, чтобы  мать  девочки  приняла  его  за
извращенца