лари и мальчика.
   - Поужинаешь со мной, папа? Гувернантка как раз звала Джона ужинать, и он
с надеждой поднял глаза на Ника.
   - Думаю, мне надо подняться к маме.
   - Ну, ладно.
   - Я приду, когда ты поешь, и мы немного поболтаем. Идет?
   - Хорошо. - Джон снова улыбнулся отцу и вышел с гувернанткой,  а  Ник  на
минуту задержался в комнате, глядя на свой старый письменный стол. Этот стол
отец подарил Нику, когда  ему  было  двенадцать  лет,  перед  тем,  как  его
отправили в частную школу. Он с отвращением вспоминал проведенные там годы -
ему постоянно казалось, что его просто выгнали из дома. Ник решил ни за  что
не отправлять сына в закрытую школу. Пусть  Джон  никогда  не  узнает  этого
ужаса.
   Ник закрыл за собой дверь и по  длинному  бежевому  коридору  вернулся  в
большую гостиную, где стоял рояль; оттуда  устланная  ковром  лестница  вела
наверх, в комнаты Ника и Хиллари.
   Дойдя до площадки, он заметил, что дверь в комнату Хиллари приоткрыта,  и
тут же услышал ее пронзительный голос. Она  кричала  на  горничную,  которая
выбежала из туалетной комнаты с охапкой меховых пальто и жакетов в руках.
   - Не эти, черт бы тебя побрал! О Господи...
   Он видел только спину  жены,  ее  блестящие,  как  шелк,  черные  волосы,
спадающие на белый атласный халат, но уже по тому, как она стоит, понял, что
Хиллари не в духе.
   - Идиотка, я же тебе сказала -  соболь,  норковое  пальто  и  черно-бурую
лису... - Она повернулась и увидела Ника, их глаза встретились.  Последовала
пауза.
   Он не раз просил жену не кричать на прислугу, но она  поступала  так  всю
жизнь, и  ей  трудно  было  изменить  привычки.  Хиллари  исполнилось  всего
двадцать восемь, но она  уже  была  до  кончиков  ногтей  светской  дамой  с
тщательно  причесанными  волосами,  ухоженным  лицом  и  длинными   красными
ногтями. Даже в халате она выглядела шикарно.
   - Привет, Ник. - И глаза и слова были холодными; она подставила мужу щеку
для поцелуя и снова повернулась к горничной. На этот  раз  она  не  повышала
голос, но тон оставался столь  же  резким.  -  Будьте  любезны  вернуться  и
принести мне то, что я просила.
   - Слишком уж ты сурова с бедняжкой, - сказал Ник с мягким укором.
   Хиллари слышала это тысячи раз, и ей было  совершенно  наплевать.  Он  со
всеми добрый, кроме нее. Он разбил ей жизнь, но получил  то,  что  заслужил.
Ник Бернхам всегда добивается своего, но только не с  ней.  "Не  выйдет!"  -
говорила она себе снова и снова. Хватит одного раза. Все эти девять лет  она
заставляла его расплачиваться за то, что случилось тогда. Ведь  если  бы  не
Ник, жила бы она сейчас в Бостоне возможно, даже  вышла  бы  замуж  за  того
испанского графа, что был от нее без ума, когда она начала выезжать в  свет.
Графиня... Как звучит! Графиня...
   - Ты, наверное, устала, Хил. -  Ник  ласково  погладил  ее  по  голове  и
заглянул в глаза, но не нашел там ответного тепла.
   - Конечно. Кто, как ты думаешь, укладывает вещи?
   "Служанки", - едва не ответил он, но  вовремя  прикусил  язык.  Она  ведь
наверняка считает, что все делает сама.
   - Боже, я уже упаковала твои вещи, одежду Джона,  потом  столовое  белье,
простыни,  одеяла,  тарелки...  -  Ее  голос   становился   все   громче   и
пронзительнее. Ник отошел и опустился в кресло в стиле Людовика XV.
   - Ты же знаешь, я могу уложить свои вещи сам. И я уже говорил тебе, что в
Париже есть все необходимое. Совсем не нужно тащить  туда  наши  простыни  и
тарелки.
   - Не будь ослом. Один Бог знает, кто там спал в этих постелях.
   Он едва не сказал, что те, кто там спал, ничуть не хуже тех, с  кем  спит
она, но решил проявить благоразумие. Он  молча  наблюдал,  как  снова  вошла
маленькая горничная, притащив на этот раз то, что требовалось:  две  собольи
шубы, одну норковую и жакет из черно-бурой лисы, который Хиллари получила  в
подарок на Рождество Бог знает от кого. Известно только,  что  не  от  него.
Соболь и норка - это его подарки, а вот происхождение лисы -  загадка.  Хотя
он предполагал, что это подарок одного сукина сына по имени Райан Хэллоуэй.
   - На что это ты уставился? - Он не мог отвести  глаз  от  этой  проклятой
лисы. Они уже много раз ссорились из-за нее, но сейчас он не собирался снова
поднимать этот вопрос. - Не заводись. И потом, ты прекрасно  знаешь,  что  я
могу и остаться. Что я забыла в этом Париже?
   "О Боже, - подумал он, - только не это". День и так  был  тяжелым,  такая
жара. Вовсе не хотелось сегодня ссориться.
   - Не стоит начинать все сначала.
   - Нет, стоит. Мы прекрасно можем остаться.
   - Нет, не можем. Я должен руководить работой парижской  конторы,  у  меня
там важные контракты, и тебе это отлично  известно.  И  потом  я  как-то  не
предполагал, что Париж - такое неприятное место. Насколько я знаю, тебе  там
всегда нравилось.
   - Конечно, нравилось, но не целый же год.  Почему,  черт  возьми,  ты  не
можешь летать туда время от времени один?
   - Потому что, если я стану мотаться взад-вперед, я совсем не буду  видеть
тебя и Джона! - Неожиданно он вскочил, и горничная поспешила выскользнуть из
комнаты. Она хорошо знала, чем кончаются их ссоры. Обычно  он  взрывается  и
начинает кричать, и тогда она обязательно швырнет в него чем-нибудь. - Разве
нельзя прекратить эти пустые разговоры? Пойми, наконец, мы уезжаем - корабль
отплывает через два дня!
   - Ну и пусть себе отплывает, и ты вместе с ним, - сухо заметила она, сидя
на кровати и поглаживая лисий мех. Она снизу вверх взглянула на мужа.  -  Ты
прекрасно обойдешься и без меня.
   - Вот как? А может, ты просто хочешь избавиться от  меня  на  целый  год,
чтобы я не мешал тебе мотаться в Бостон к этому сукину сыну?
   Он уже давно узнал, что она спит  с  кем  попало,  но  считал,  что  надо
сохранить брак ради Джона. Ник  слишком  хорошо  помнил,  какой  одинокой  и
несчастной стала его жизнь в детстве после  развода  родителей,  и  поклялся
себе, что никогда не сделает такой же жизнь своего сына. Все, чего он сейчас
хотел - это сохранить  семью,  и  он  добьется  этого,  что  бы  Хиллари  ни
вытворяла. Однако в последнее время подобные  сцены  происходили  чаще,  чем
хотелось бы.
   - Неужели ты не боишься забеременеть, Хил? - Они оба понимали, о  чем  он
говорит, - она может забеременеть не от него.
   - Ты что, никогда не слышал об абортах... Если, конечно, ты прав  и  я  в
самом деле гуляю направо и налево, что, кстати, совсем не так. Но дети - это
не мое увлечение, дорогой Ник, разве  ты  этого  не  знаешь?  -  Они  всегда
старались ударить друг друга ниже пояса.
   - Отчего же, прекрасно знаю.
   Ник сжал кулаки, при этом голос по-прежнему звучал мягко. Хил  так  и  не
простила ему того, что случилось девять лет назад. Она была  самой  красивой
дебютанткой  Бостона.   Он   хорошо   помнил   ее   черные   волосы,   резко
контрастирующие с белым платьем, которое ее  родители  выписали  из  Парижа.
Многие мужчины смотрели на нее с вожделением.  Когда  Хиллари  родилась,  ее
отцу было уже пятьдесят, матери - тридцать  девять,  и  они  давно  потеряли
надежду иметь детей. Поэтому девочку баловали с самого рождения, ее  обожали
все - отец, мать, бабушки и дедушки. Любое ее желание мгновенно исполнялось,
она имела все, что хотела, и полагала, что так будет продолжаться всегда, но
вдруг на первом в своей  жизни  большом  балу  она  увидела  Ника.  Высокий,
статный, светловолосый, он  танцевал  с  одной  из  самых  красивых  девушек
Бостона. Как  только  он  вошел,  со  всех  сторон  послышался  шепот:  "Ник
Бернхам... Ник Бернхам... единственный  наследник  своего  отца..."  В  свои
двадцать девять он стал  одним  из  самых  богатых  молодых  бизнесменов  на
Уолл-стрит и при этом оказался чертовски  красив  и  к  тому  же  не  женат.
Хиллари практически вырвалась из рук своего кавалера и устремилась  к  Нику.
Их представил друг другу один из друзей ее отца, и она приложила все усилия,
чтобы завоевать его. Ник стал часто заезжать в Бостон, а летом - в  Ньюпорт,
где и случилось то, что случилось.  Хиллари  очень  хотелось  завладеть  им,
стать для него чем-то большим, чем все остальные  женщины;  кроме  того,  ей
казалось, что она любит его, поэтому-то она ему  отдалась.  Он  стал  первым
мужчиной в ее жизни.
   Но случилось то, на что Хиллари никак не  рассчитывала  -  она  сразу  же
забеременела. В первый момент Ник немного  испугался,  Хиллари  же  впала  в
истерику. Ей  вовсе  не  хотелось  становиться  толстой  и  безобразной,  не
хотелось возиться с ребенком. И  в  то  же  время  она  была  так  по-детски
трогательна, когда плакала в его объятиях, что он невольно  рассмеялся.  Она
что-то говорила - надо, мол, найти врача и сделать аборт, но Ник не хотел  и
слышать об этом. Когда первый испуг прошел, мысль о ребенке  стала  казаться
ему все более и более  привлекательной,  и  потом,  он  любил  Хиллари,  эту
прелестную женщину-дитя. Он переговорил  с  отцом  Хиллари,  не  упоминая  о
беременности, и скоро сообщил ей, что они женятся в Ньюпорте  еще  до  конца
лета. Состоялась пышная  свадьба,  и  Хиллари,  в  белом  кружевном  платье,
которое надевала на свою свадьбу еще  ее  мать,  походила  на  принцессу  из
сказки. Однако за счастливой улыбкой скрывались обида и  разочарование.  Для
Хил была непереносима даже сама мысль о ребенке. Никакие ласки и заботы Ника
не могли заставить ее забыть, что он женился на  ней  из-за  того,  что  она
"залетела".
   Приближалось время родов, и Ник превзошел  самого  себя  -  он  делал  ей
сногсшибательные подарки, помогал устраивать детскую, обещал ни на минуту не
отходить от нее во время родов. Однако на девятом месяце она впала в ужасную
депрессию, которая, по мнению врача, грозила тяжелыми  осложнениями.  Так  и
случилось. Роды были настолько трудными, что едва не стоили жизни и  Хиллари
и мальчику; она так и не простила Нику тот кошмар, через который ей пришлось
пройти. Депрессия продолжалась и после рождения ребенка, и целых полгода Ник
думал, что он единственный человек, который любит Джонни. Но  через  полгода
Хиллари начала понемногу приходить в себя.
   Зимой она уехала  на  Рождество  в  Бостон,  оставив  сына  в  Нью-Йорке.
Оказавшись в привычной обстановке родного дома, Хиллари вдруг  почувствовала
себя  так,  как  будто  вернулась  домой  навсегда.  Она  навещала   друзей,
веселилась на вечерах, как будто старалась убедить себя и  других,  что  она
по-прежнему дебютантка, а не замужняя дама. Через месяц Ник приехал за ней и
настойчиво попросил ее вернуться домой.  Между  ними  произошла  грандиозная
ссора, и Хиллари даже умоляла отца позволить ей  остаться  в  Бостоне.  Этот
брак был ей совершенно не нужен, она не хотела жить в Нью-Йорке,  а  ребенок
мало интересовал ее. Отец  был  потрясен.  Хиллари  не  принуждали  выходить
замуж, она сама выбрала  Ника,  и  он  стал  ей  хорошим  мужем.  Теперь  ей
следовало вернуться к нему и  хотя  бы  сделать  попытку  наладить  семейную
жизнь, кроме того, у нее есть и материнские обязанности.
   Хиллари  вернулась  в  Нью-Йорк,  чувствуя   себя   узницей,   отбывающей
наказание, преданной даже собственным  отцом.  Она  возненавидела  Ника:  он
олицетворял все, что мешало ей в жизни. Перед ее  отъездом  отец  говорил  с
зятем. В поведении дочери он винил прежде всего себя. Ее  слишком  баловали,
когда она была ребенком, но он никак не мог предположить, что  она  вырастет
такой эгоисткой, не желающей знать никаких обязанностей, равнодушной даже  к
собственному ребенку Ник пытался убедить его, что с Хил нужно терпение -  со
временем она повзрослеет и войдет в свою  новую  роль.  Однако,  как  он  ни
старался, все было напрасно. Ребенок ее по-прежнему интересовал  мало,  хотя
следующим летом она  забрала  с  собой  в  Ньюпорт  Джонни,  чтобы  избежать
пересудов. Они жили там все лето.
   Когда Ник приехал ее навестить, он понял, что жена времени не  теряла.  В
то лето ей исполнился двадцать один, и у нее начался бурный роман  с  братом
одной из  подруг.  Этот  молодой  хлыщ,  выпускник  Йельского  университета,
находил очень пикантным тот факт, что переспал с Хиллари Бернхам, о чем он и
поспешил оповестить полгорода. После визита, который нанес ему  Ник,  парень
вернулся в Бостон поджав хвост; в его ушах все еще стоял  звон  от  оплеухи,
полученной от Ника. Но все-таки самой главной проблемой при этом  оставалась
сама Хиллари. Ник снова привез ее в Нью-Йорк,  попытался  еще  раз  серьезно
поговорить с ней, но все напрасно - следующие пять лет  она  металась  между
Ньюпортом, Бостоном и Нью-Йорком, заводя интрижки везде, где могла,  включая
и эту последнюю.
   Пока Ник был в Париже, она связалась с Райаном Хэллоуэем. Ник  знал,  что
этот Райан для нее ровным счетом ничего не значит, просто таким способом она
постоянно напоминала ему, что она свободна и от него, и от сына, и от своего
отца, умершего через три года после их свадьбы. Мать Хил уже давно  потеряла
надежду повлиять на дочь, да и сам Ник, кажется, тоже.  Она  была  тем,  чем
была - яркой, красивой женщиной с  острым  умом,  который  она  растрачивала
понапрасну, с чувством юмора, делавшим такими приятными  те  редкие  случаи,
когда они о чем-то разговаривали. Теперь большую часть времени они ссорились
или просто не замечали  друг  друга.  Несколько  раз  он  думал  о  разводе,
которого при желании было нетрудно добиться, но тогда  Хиллари  получила  бы
все права на Джонни. Судьи  почти  всегда  решают  подобные  дела  в  пользу
матери, если только она не профессиональная проститутка или наркоманка  Ради
сына Ник решил терпеть сколько сможет жизнь под одной крышей с Хиллари, хотя
последнее время ему все чаще казалось, что терпению приходит конец.
   И все же у него теплилась слабая надежда, что  поездка  в  Париж  немного
развлечет ее и она какое-то время станет  вести  себя  прилично.  Но  начало
путешествия не обещало ничего хорошего. Он знал,  что  ее  связь  с  Райаном
закончилась после Рождества, но подозревал, что  начинается  какое-то  новое
увлечение. Когда  на  горизонте  появлялся  кто-то  новый,  Хил  становилась
особенно резкой и беспокойной, как скаковая лошадь, запертая в  стойле.  Ник
знал,  что  пытаться  остановить  ее  бесполезно.  До  тех  пор   пока   она
благоразумно старается скрывать свои связи, он будет жить с ней; к тому же в
последнее время она стала теплее относиться к сыну. Конечно, Ник позаботился
о том, чтобы у Джонни  появились  добрые,  любящие  гувернантки,  он  и  сам
обожает сына, и никогда не согласится  на  развод,  на  жизнь  без  ребенка,
которого так любит. Джонни для Ника - центр вселенной, и,  если  ради  того,
чтобы жить вместе с ним, приходится мириться с  Хиллари,  с  ее  изменами  и
дурным характером, что ж, он готов платить и такую цену.
   Ник взглянул на жену, сидевшую у туалетного столика. Она водила расческой
по своим блестящим волосам и одновременно потягивала виски  с  содовой,  как
будто дразнила его. Вдруг он заметил, что  из-под  белого  атласного  халата
выглядывает черное шелковое платье.
   - Куда-нибудь собираешься, Хил? - Он говорил спокойно,  только  в  глазах
вспыхнули зеленые огоньки.
   Она  колебалась  только  одно  мгновение.  Ее  ноздри  раздулись,  как  у
породистой лошади, приготовившейся к скачкам.
   - Собственно говоря, да. Сегодня вечер у Бойнтонов.
   - Это любопытно, - иронически улыбнулся он, слишком  хорошо  ее  зная,  -
что-то я не видел приглашения.
   - Забыла показать.
   - Неважно.
   Он пошел к двери, она повернулась на стуле и тихо спросила:
   - Ты хочешь пойти, Ник?
   Он обернулся и внимательно посмотрел на нее. Очень  может  быть,  сегодня
действительно вечер у Бойнтонов. Но он так редко ходит на вечера. Когда  они
идут куда-то вместе, Хил обычно в укромном уголке флиртует с  кем-нибудь  из
своих старых или новых знакомых.
   - Нет, спасибо, я принес домой работу. Она повернулась к нему спиной.
   - Тогда не говори, что я тебе не сообщала.
   - Не скажу.
   Он остановился в дверях, глядя, как она потягивает виски.
   - Передай им мои наилучшие пожелания и постарайся  вернуться  пораньше  -
Она кивнула. - И потом, Хил... - Он колебался.
   - Да, Ник?
   Он решил идти напролом.
   - Постарайся не оставлять после себя пепелище. Что бы там  ни  замышляла,
детка, помни, через два дня мы сядем на пароход. Так или, иначе, но ты едешь
со мной.
   - Что это значит? - Она встала и повернулась к нему.
   - Это значит, что сколько бы разбитых сердец ты  ни  оставила  здесь,  ты
поедешь. Ты моя жена, как бы тебе ни хотелось забыть об этом.
   - Я помню, - с горечью сказала она. Больше всего ее раздражало то, что он
такой добрый. Это заставляло ее чувствовать себя виноватой перед ним, а  она
не хотела быть виноватой. Она хотела стать свободной.
   - Желаю хорошо провести время.
   Он тихо закрыл за собой дверь и спустился к сыну. Как только он вышел  из
комнаты, Хиллари сбросила халат и осталась  в  открытом  платье  из  черного
шелка, купленном у Бергдорфа Гудмена.  Она  надела  бриллиантовые  серьги  и
посмотрелась в зеркало.  Хиллари  знала,  что  встретит  на  вечере  Филиппа
Маркхама. Допивая виски, она размышляла о том, как это Ник всегда  узнает  о
ее похождениях. У нее с Филом еще ничего  не  произошло,  но  в  августе  он
приедет в Париж, и кто знает, что может тогда случиться... Кто знает...

Глава четвертая

   Корабль - огромный, суперсовременный, безупречный по красоте и  плавности
линий - бросил якорь у 88-го пирса на Гудзоне. Выйдя из автомобиля, Арман на
миг засмотрелся на изящный силуэт трех его труб,  вырисовывающихся  на  фоне
неба. Несмотря на свой солидный вес - более восьмидесяти тысяч тонн,  -  это
было самое быстроходное и технически совершенное судно в мире.  При  взгляде
на него перехватывало дыхание, хотелось застыть  в  благоговейном  молчании.
Еще прекраснее он казался в открытом море, когда шел на  всех  парах,  но  и
сейчас, у причала, это было само совершенство.
   - Папа! Папа! Я тоже хочу посмотреть. -  Элизабет  первой  выпрыгнула  из
"ситроена" и  остановилась  рядом  с  отцом,  крепко  сжавшим  ее  маленькую
ручонку. - Так это он?
   - Нет.  -  Арман  улыбнулся.  -  Это  она.  Прекрасная  "Нормандия",  мое
сокровище. Такого корабля больше нигде не увидишь, малышка. -  Неважно,  что
там еще построят в будущем, другой "Нормандии" больше не  будет.  Многие  из
тех, кто плавал на "Нормандии" за семь лет ее существования, согласились  бы
с ним, а ведь это были в основном  знаменитые  и  богатые  л  люди,  мировая
элита. Ибо это действительно было необыкновенное судно, единственное в своем
роде, превосходящее все другие  по  красоте,  элегантности,  быстроходности.
Настоящий плавучий остров всевозможной роскоши.
   Арман обернулся, почувствовав, что жена рядом. На миг он забыл и о ней, и
о детях. Он, возможно, даже прослезился бы, если бы мог себе это  позволить.
В этом корабле было нечто такое,  что  наполняло  его  сердце  гордостью  за
Францию. Сколько души и труда вложено в него; это само совершенство.
   Лиана  понимала,  что  сейчас  чувствует  Арман.  Она  молча   любовалась
просветленным лицом мужа и, когда он обернулся к ней, улыбнулась.
   - Ты стоишь, как гордый папаша, - ласково пошутила она.
   Арман кивнул в знак согласия - он нисколько не стыдился своих чувств.
   Меж тем Мари-Анж подбежала к сестре, и девочки  весело  запрыгали  вокруг
родителей.
   - Можно нам подняться на корабль, папа? Можно? Можно?
   Лиана  взяла  дочерей  за  руки,  Арман  отдал  распоряжение   шоферу   и
носильщику, и пять минут спустя,  пройдя  под  огромной  аркой  с  надписью:
COMPAGNIE GENERALE TRANSAT-LANTIQUE, они  вошли  в  лифт,  поднявший  их  на
посадочную площадку пирса.  Для  пассажиров  имелись  три  отдельных  входа:
PREMIERE  CLAS-SE,  TOURTSTE  и  CABINE.  Первый  класс  принимал  восемьсот
шестьдесят четыре пассажира. Когда  Арман,  Лиана  и  девочки  поднялис