сенные свертки на пол.
   Остальные покупки втащил в номер шофер.  Только  сейчас  она  поняла,
какая уйма вещей нужна, чтобы экипировать пятерых детей. Себе она купила
пять черных платьев. Она знала, что ей  долго  придется  их  носить,  и,
примеряя платья в магазине, Эдвина с болью в сердце  заметила,  как  она
похожа на свою маму.
   Оглядев номер, она не увидела никого из малышей. Только два ее  брата
резались в свои излюбленные карточные игры.
   - Где они?
   Филип усмехнулся и молча показал на спальню. Эдвина быстро  пересекла
комнату и с открытым от удивления ртом застыла в дверях. Обе  девочки  и
двухлетний Тедди играли с горничной, а вокруг было разбросано по крайней
мере две дюжины новых кукол, и лошадь-качалка, и игрушечный поезд.
   - Вот это да! - Эдвина удивленно оглядывала комнату. В ней чуть не до
потолка громоздились запечатанные коробки. - Откуда все это?
   Джордж пожал плечами и шлепнул  карту  на  стол.  Филип  взглянул  на
Эдвину, в изумлении взиравшую на коробки.
   - Я точно не знаю, там есть карточки. Думаю, это в основном от  людей
из отеля.., что-то из "Нью-Йорк тайме"... "Уайт стар"  прислал  какие-то
вещи. Не знаю, просто подарки, наверное.
   Дети радостно возились с новыми  игрушками.  Даже  Алексис  выглядела
довольной и улыбалась сестре.  Это  был  как  будто  день  рождения,  не
состоявшийся тогда, и даже больше: это было как десять дней  рождения  и
плюс Рождество.
   Эдвина смотрела на Тедди, который, заливаясь смехом, раскачивался  на
новой лошадке.
   - Что же мы со всем этим будем делать?
   - Конечно, возьмем домой, - ответил Джордж, как будто это само  собой
разумелось.
   - Ты все купила, что  хотела?  -  спросил  Филип  у  Эдвины,  которая
пыталась найти свободное место в комнате, где  она  могла  бы  разложить
свои покупки. Он посмотрел на нее и нахмурился:
   - Мне совсем не нравится это платье, оно какое-то старушечье.
   -  Наверное,  -  равнодушно  сказала  она.  Платье  подходило  к   ее
состоянию. Эдвина больше не чувствовала себя молодой и не  знала,  будут
ли интересовать ее когда-нибудь наряды. - В магазинах не  такой  большой
выбор черных платьев.
   Она была высокая и худенькая, поэтому  ей  нелегко  удавалось  что-то
подобрать из готовой одежды. У мамы была та же проблема,  и  они  иногда
менялись нарядами. Но больше уже не будут. Они никогда больше  не  будут
ничем делиться.., ни радостью, ни печалями.  Все  хорошее  кончилось,  и
юность Эдвины тоже кончилась.
   Филип еще раз посмотрел на сестру и понял, почему она  в  черном.  Он
сначала не подумал об этом и не знал теперь, надевать ли ему  и  Джорджу
черные галстуки и траурные повязки. Они так делали, когда умерли дедушка
с бабушкой. Мама тогда сказала, что это дань уважения,  а  папа  заявил,
что это глупости.
   Филип вспомнил, что не сообщил Эдвине о телеграмме от дяди Руперта  и
тети Лиз.
   - О господи, - нахмурилась Эдвина, - я хотела им  послать  телеграмму
утром да позабыла из-за всех этих треволнений с врачом. Где она?
   Филип показал на стол, Эдвина взяла ее, прочла  и  тяжело  вздохнула.
Содержание телеграммы удивило и растрогало ее, и она оценила  их  добрые
намерения. Дядя Руперт через два дня отправлял тетю Лиз на "Олимпике"  в
Нью-Йорк; они ее должны встретить и вернуться с  ней  в  Англию.  Эдвине
было ужасно жалко тетушку: она ведь так  страдала  от  морской  болезни.
Сама мысль о путешествии через океан заставила Эдвину содрогнуться,  она
никогда в  жизни  больше  не  поплывет  на  пароходе.  Гигантская  корма
"Титаника", упиравшаяся в ночное небо, будет вечно стоять  у  нее  перед
глазами.
   Она послала вечером ответ, умоляя тетю не приезжать, и сообщила,  что
они возвращаются в Сан-Франциско. Но утром пришло еще одно послание:

   "Никаких возражений. Вы вернетесь в Англию с тетей Элизабет.  Сожалею
о постигшем вас несчастье. Постарайтесь перенести испытания мужественно.
До скорой встречи.
   Руперт Хикэм".

   Эдвину бросило в дрожь от перспективы вернуться в Хавермур Мэнор.
   - Мы должны туда ехать? - Джордж смотрел на нее  с  плохо  скрываемым
ужасом, а Фанни начала хныкать и жаловаться, что там  всегда  холодно  и
противная еда.
   - И я там тоже постоянно мерзла, так что  перестань  плакать,  глупый
гусенок. Мы поедем к себе домой, ясно?
   Пять голов кивнули, и пять пар серьезных глаз с  надеждой  посмотрели
на Эдвину. Но как же убедить дядю Руперта?
   Эдвина тут же отправила  ответ.  Последовала  двухдневная  борьба,  и
добиться своего им помогло то, что тетя Лиз слегла с жестоким гриппом  и
ей пришлось  отложить  поездку.  Тем  временем  Эдвина  более  чем  ясно
написала дяде Руперту:

   "Не  нужно  приезжать  за  нами  в  Нью-Йорк.   Мы   возвращаемся   в
Сан-Франциско. Много дел, работы. С нами будет все хорошо. Приезжайте  в
гости. Будем дома к 1 мая.
   С любовью, Эдвина".

   Меньше всего на свете им хотелось ехать в Англию, Эдвина даже  ни  на
минуту не допускала такой мысли.
   - А ты уверена, что  они  не  заявятся  в  Сан-Франциско,  чтобы  нас
забрать? -  Джордж  не  спускал  с  нее  встревоженных  глаз,  и  Эдвина
успокаивающе улыбнулась.
   - Конечно, не приедут. Они же не похитители детей, наши дядя  и  тетя
желают нам добра. Я думаю, мы сами справимся со своими трудностями.
   Это было смелое заявление, но Эдвина твердо решила,  что  сможет  все
сделать сама. В  газете  работали  отличные  сотрудники,  которыми  отец
руководил долгие годы. И нет  никаких  причин  все  менять,  пусть  даже
теперь нет Берта Уинфилда. Он  сам  часто  повторял,  что,  если  с  ним
что-нибудь случится, никто этого  не  заметит.  Теперь  его  утверждение
предстояло проверить на деле, потому что Эдвина не собиралась  продавать
газету. Им нужны деньги, и пусть  это  не  такая  доходная  газета,  как
"Нью-Йорк тайме", но вполне процветающая. И она всеми силами постарается
сохранить газету, дом или  любое  другое  имущество,  принадлежавшее  ее
родителям. Эдвина хотела поскорее приехать домой и  убедиться,  что  там
все в порядке.
   Она приняла решение и не намерена была от него отступать.  Но  Эдвина
не знала, что дядя Руперт строит планы,  как  их  вернуть  в  Англию,  а
газету и недвижимость продать. Он считал, что дети Уинфилдов  не  должны
возвращаться в Сан-Франциско и жить в опустевшем родительском  доме  без
присмотра взрослых. Он не хотел принимать во  внимание  твердое  желание
Эдвины вернуться всей семьей в родные места.

***

   Следующую неделю Уинфилды провели в Нью-Йорке. Они  гуляли  в  парке,
снова  посетили  врача,  который  обрадовал  их,  что  Тедди   и   Фанни
окончательно поправились. Обедали в ресторане  отеля  "Плаза",  а  потом
ходили по магазинам, потому что Джордж заявил, что в куртке, которую ему
купила Эдвина, он замерзнет до смерти.
   Днем  они  могли  расслабиться,  чем-то   отвлечься,   хоть   немного
восстановить силы, но вечерами их преследовали ужасные  воспоминания,  и
они тихо сидели в гостиной, погруженные в свои мысли. Алексис все  время
мучили кошмары, и она спала  с  Эдвиной,  а  Фанни  рядом,  на  соседней
кроватке.
   В последний вечер их пребывания в Нью-Йорке обед подали  в  номер,  и
они больше не выходили, тихо коротая время  за  картами  и  разговорами.
Джордж всех ужасно смешил, поразительно точно изображая дядю Руперта.
   - Это не так уж и красиво, - пыталась протестовать Эдвина, хотя  сама
смеялась тоже. - У  бедняги  много  странностей  и  недостатков,  но  он
хороший человек.
   Их дядя Руперт действительно  был  смешон,  Джордж  этим  пользовался
вовсю. Только Алексис не смеялась со всеми, она вообще  не  улыбалась  и
по-прежнему держалась очень замкнуто.
   - Я не хочу  ехать  домой,  -  прошептала  она  Эдвине  ночью,  тесно
прижимаясь к ней.
   - Почему? - спросила та, но Алексис  только  покачала  головой  и  со
слезами на глазах уткнулась Эдвине в плечо. - Чего ты боишься, маленькая
моя? Там с тобой ничего не случится плохого...
   Ничего хуже того, что они пережили, уже действительно не может  быть.
Иногда Эдвина жалела, что не умерла сама, ей не хотелось жить дальше без
Чарльза, без  родителей.  У  нее  не  было  времени,  чтобы  посидеть  в
одиночестве, подумать о Чарльзе, вспомнить счастливые минуты, когда  они
были вместе, но  эти  мысли  так  больно  ранили  ее,  что  Эдвина  даже
испытывала облегчение от того, что голова ее занята заботами о братьях и
сестрах. Она стала теперь опорой для младших и  должна  держать  себя  в
руках.
   - Ты будешь опять спать в своей комнате, - шептала Эдвина Алексис,  -
и пойдешь в школу со своими подружками...
   Но Алексис упрямо помотала головой и жалобно посмотрела на Эдвину.
   - Там не будет мамы.
   Это правда, и все  они  это  знали,  однако  Эдвина  в  глубине  души
по-детски надеялась на чудо, что родители дома и Чарльз с ними,  а  все,
что случилось недавно, -  только  жестокая  шутка.  Но  Алексис,  крепко
связанная с матерью неведомыми узами, не желала убеждаться в этом, когда
они приедут в Сан-Франциско.
   -  Ее  не  будет  там.  Но  она  всегда  будет   в   наших   сердцах,
всегда-всегда. Все:  мама,  папа  и  Чарльз.  А  дома  мы,  может  быть,
почувствуем себя ближе к маме.
   В доме на Калифорния-стрит так сильно ощущалось присутствие Кэт,  она
столько вложила труда, чтобы дом стал красивым и уютным, а сад цветущим.
   - Разве ты не хочешь посмотреть, расцвели ли розовые кусты в  мамином
садике?
   Алексис только качала головой, в тихом отчаянии  обвивая  руками  шею
Эдвины.
   - Не бойся, моя сладенькая.., не бойся.., я здесь.., я всегда буду  с
тобой...
   И она знала, что никогда не покинет их. Она вспоминала,  как  мама  в
последний раз сказала, что всех их очень любит. Эдвина укачивала Алексис
и сама потихоньку засыпала...  Это  правда,  она  помнит,  как  мама  их
любила.., и большей любви не бывает на  свете.  Погружаясь  в  сон,  она
думала о Чарльзе и о маме, вспоминала родное мамино лицо, и слезы капали
на ее подушку, рядом с головкой Алексис.

Глава 8

   В пятницу,  26  апреля,  через  одиннадцать  дней  после  катастрофы,
Уинфилды уехали из Нью-Йорка. Машина из "Ритц-Карлтона" доставила их  на
станцию, и шофер помог им зарегистрировать  багаж.  Они  везли  с  собой
только то, что купила Эдвина в  Нью-Йорке,  а  игрушки  и  подарки  были
заранее отправлены багажом.
   Итак, детям Кэт и Бертрама теперь ничего  не  оставалось,  как  ехать
домой и начинать самостоятельную жизнь  без  родителей.  Малыши  не  так
тяжело переживали потерю, а вот Филип почувствовал, что он  отвечает  за
всех, - для мальчика, которому нет еще семнадцати, это  нелегкое  бремя.
Джордж тоже переменился. При Эдвине он не  осмеливался  озорничать,  как
раньше, не только потому, что она была строже  мамы,  но  Джордж  еще  и
жалел ее - ведь ей приходится столько возиться с малышами, кто-нибудь из
них, казалось, постоянно сидел у нее  на  руках.  Фанни  часто  плакала.
Тедди надо было то и дело переодевать и носить на руках, а Алексис  если
не цеплялась за юбку Эдвины,  то  пряталась  в  каком-нибудь  уголке  за
шторами. Чтобы со всем справиться, Эдвине, наверное,  нужно  было  иметь
десять рук, и Джордж старался поменьше шалить, чтобы не огорчать сестру.
   Вообще оба мальчика  вели  себя  идеально:  помогли  Эдвине  устроить
малышей и позаботились о багаже Они занимали два смежных купе,  и  после
ночевок на матрасах на полу "Карпатии"  это  путешествие  представлялось
приятным и комфортабельным.
   Когда поезд медленно тронулся, Эдвину  охватило  чувство  облегчения.
Они возвращаются в родные места, и  больше  ничего  плохого  с  ними  не
случится, по крайней мере она надеется  на  это.  Временами,  когда  она
бывала  ужасно  занята   с   детьми,   ей   некогда   было   предаваться
воспоминаниям. Но по ночам, лежа рядом с Фанни и Алексис, Эдвина  думала
только о Чарльзе, о его поцелуях, нежных словах и страстных  объятиях..,
их последнем танце..,  о  том,  какой  он  был  веселый  в  ту  ночь  на
"Титанике". Он так любил ее и стал бы прекрасным мужем. Если  бы  ничего
не случилось...
   Эдвина мучила себя этими воспоминаниями и  в  поезде  снова  и  снова
повторяла под  перестук  колес:  Чарльз...  Чарльз...  Чарльз,  я  люблю
тебя.., люблю тебя.., люблю тебя... Хотелось кричать, когда ей мерещился
его голос, зовущий ее.
   Наконец она закрыла  глаза,  чтобы  не  видеть  его  лица,  так  ясно
запечатлевшегося в памяти. Она знала, что  никогда  не  забудет  его,  и
завидовала родителям, оставшимся вместе  до  самого  конца.  Иногда  она
жалела, что не погибла вместе с Чарльзом, но, вспоминая о детях,  Эдвина
гнала подобные мысли прочь.
   Все газеты были полны сообщениями о  крушении  "Титаника".  Следствие
подкомиссии сената еще продолжалось. Эдвина несколько раз присутствовала
на заседаниях подкомиссии, хотя это вызывало  болезненные  воспоминания.
Пока там пришли к  выводу,  что  корабль  затонул  из-за  трехсотфутовой
пробоины в правом борту. Казалось бы, какое это теперь  имеет  значение,
ведь выяснение  причины  трагедии  не  могло  совершить  невозможного  и
оживить погибших в ту страшную ночь. Эдвина слишком  хорошо  знала,  что
исправить ничего нельзя. Важно то, что люди были обречены на смерть, что
шлюпок было в два раза меньше, чем нужно.
   На заседании  Эдвину  спрашивали,  как,  по  ее  мнению,  действовала
команда и как вели себя люди  в  шлюпках.  Всеобщее  негодование  вызвал
факт, что даже матросы  не  знали  своих  обязанностей,  когда  спускали
шлюпки, так как у них  не  было  соответствующей  подготовки.  Самым  же
вопиющим было то, что шлюпки спускали на воду полупустыми, а потом в них
отказывались  подбирать  тонущих  людей  из  страха  перевернуться.  Это
происшествие войдет в историю как трагедия гигантского масштаба.
   Дача показаний совершенно измучила Эдвину,  а  главное,  казалась  ей
бессмысленной. Людей, которых она любила, больше нет, и ничто не  вернет
их назад. А все разговоры на эту тему только усугубляли боль утраты. Еще
тяжелее было читать в газетах, что тела трехсот двадцати восьми погибших
найдены, но Эдвина уже  знала,  что  среди  них  нет  ни  родителей,  ни
Чарльза.
   Она получила трогательную телеграмму  от  Фицджеральдов  из  Лондона,
которые выражали  свое  соболезнование  и  заверяли,  что  всегда  будут
считать ее своей дочерью. Почему-то Эдвина  подумала  о  красивой  фате,
которую леди Фицджеральд должна была  привезти  в  августе.  Что  с  ней
теперь? Кто ее наденет? Хотя какое ей  теперь  до  этого  дело?  Она  не
должна думать о пустяках, убеждала себя Эдвина,  и  совершенно  неважно,
где эта фата.
   Ночью, лежа без сна в купе, она глядела в окно,  стараясь  не  думать
обо всем этом. Перчатки Чарльза, которые он бросил ей в шлюпку, все  еще
лежали в чемодане, и она не могла на них смотреть - слишком  больно.  Но
даже просто знать, что они здесь, было утешением.
   Она еще не спала, когда в утреннем небе возникли очертания  Скалистых
гор, окрашенные нежными лучами утренней зари, и первый раз почти за  две
недели Эдвина почувствовала  себя  чуточку  лучше.  Она  разбудила  всех
остальных и стала показывать им горные вершины.
   - Мы уже дома? - спросила Фанни, широко раскрыв глаза.
   Она не могла дождаться, когда же они приедут,  и  сто  раз  повторяла
Эдвине, что никогда больше не уедет из дома, а первое, что она  сделает,
когда вернется, это  испечет  большой  шоколадный  торт,  который  часто
готовила мама.  Эдвина  пообещала  ей  помочь.  Джордж  заявил,  что  не
собирается идти в школу. Он пытался убедить Эдвину, что пережил  слишком
большое потрясение и должен отдохнуть  дома,  прежде  чем  приступать  к
занятиям. Эдвина, естественно, не  собиралась  ему  потакать.  А  бедный
Филип переживал из-за пропущенных занятий,  ведь  через  год  он  должен
ехать в Гарвард, как его отец. Вернее, должен был бы поехать, но  теперь
трудно что-то планировать. Возможно, думал про себя Филип,  он  даже  не
сможет ходить в колледж, но он чувствовал себя виноватым за такие мысли,
ведь это мелочи по сравнению с тем, что они потеряли.
   - Винни, - позвала Фанни. Это имя всегда смешило Эдвину.
   - Да, Фрэнсис. - Эдвина еще не  знала,  как  ей  теперь  держаться  с
детьми, и иногда пыталась выглядеть взрослой и строгой.
   - Не называй меня так, пожалуйста. - Фанни укоризненно посмотрела  на
нее и потом спросила:
   - А ты теперь будешь спать в маминой комнате?
   Эдвина даже вздрогнула.
   - Нет, не думаю. - Она не смогла бы спать в  этой  комнате.  Там  все
папино и мамино, и она там чужая. - Я останусь в своей.
   - Но разве ты теперь не наша мама? -  озадаченно  спросила  Фанни,  и
Эдвина заметила, как Филип отвернулся к окну, чтобы скрыть слезы.
   - Нет, - печально покачала головой Эдвина, - я все  еще  Винни,  твоя
старшая сестра. Фанни недоверчиво улыбнулась.
   - А кто же будет нашей мамой?
   Что же ей ответить?  Как  объяснить?  Даже  Джордж  опустил  глаза  -
слишком болезненная для всех тема.
   - Мама навсегда останется нашей мамой. - Ничего другого она не  могла
придумать в ответ, и все ее поняли, кроме Фанни.
   - Но ее же с нами нет. А ты сказала, что будешь о нас  заботиться.  -
Фанни готова была заплакать, и Эдвина поспешила ее утешить:
   - Конечно, я буду о вас заботиться. - Она посадила малышку на  колени
и взглянула на Алексис, которая съежилась в уголке  и  смотрела  в  пол,
стараясь не слушать их разговора. - Я попробую делать все, как мама.  Но
она все равно останется нашей мамой, несмотря ни на что.  Я  никогда  не
смогу ее заменить, как бы я ни старалась. - Да  она  и  не  захотела  бы
занять мамино место.
   - А-а, - закивала Фанни, наконец удовлетворенная  ответом,  и  решила
выяснить еще одну очень важную вещь:
   - А ты будешь спать со мной рядом каждую ночь?
   Эдвина только улыбнулась.
   - Твоя кроватка сломается. Тебе не кажется, что я для нее великовата?
- Фанни спала в красивой маленькой кроватке,  которую  папа  сам  сделал
много лет назад для Эдвины. - Вот что я тебе скажу: ты можешь  приходить
ко мне в постель, когда захочешь. Согласна? - Эдвина увидела, что на нее
печально смотрит Алексис: она каждый раз болезненно реагировала на слова
о том, что мамы больше нет. - И ты тоже, Алексис, можешь иногда спать  у
меня.
   - А я? - шутливо протянул Джордж, дернув за  нос  Фанни,  и  протянул
Алексис леденец. Эдвина опять удивилась, как он изменился за две недели.
   Чем ближе они подъезжали к  Сан-Франциско,  тем  больше  волновались.
Очень тяжело входить в дом, где их никто не встретит. Они все думали  об
этом ночью в поезде, но никто не произнес ни слова.
   Эдвина встала в шесть утра, не проспав и двух часов, умылась и надела
одно из самых изящных черных платьев. Они должны приехать около  восьми,
за окнами уже проплывал знакомый пейзаж. Она подняла малышей и постучала
в дверь соседнего купе, где спали Филип и Джордж.
   В семь они уже завтракали в вагоне-ресторане.  Мальчики  с  аппетитом
уплетали все, что им предложили, а Алексис  неохотно  ковыряла  яичницу,
пока Эдвина помогала справиться с завтраком Фанни и Тедди.
   Когда они вернулись в купе, помыли руки и  привели  себя  в  порядок,
поезд медленно подъехал к станции. Эдвина проверила, как выглядят братья
и сестры, поправила бантики у Фанни и Алексис. Она не знала,  придут  ли
их встречать, но понимала, что они могут  стать  объектом  внимания  для
любопытных и  репортеров.  Их  фотографии  наверняка  попадут  в  папину
газету. Эдвина глубоко вздохнула и посмотрела на детей. Ни слова не было
сказано, но все ощущали острую боль оттого,  что  они  опять  дома.  Они
вернулись сильно изменившиеся, но по-прежнему близкие друг другу.

Глава 9

   Весна была в разгаре, все кругом цвело, когда они сошли  с  поезда  в
родном городе. Почему-то Эдвине казалось, что город будет таким же,  как
в день отъезда, но все изменилось. Изменилось, как