и три года, как она работает в одной и той же адвокатской фирме.
Энди тоже гордится ею. Она выглядит так эффектно, когда отправляется  по
утрам на службу в красивого покроя  костюме;  она  шьет  на  себя  сама,
шляпки и  перчатки  выбирает  очень  придирчиво,  изучив  предварительно
модели на витринах магазинов и посоветовавшись с мужем.
   Джин стянула перчатки, сняла мягкую фетровую шляпу и бросила  все  на
большое зеленое кресло. Он с улыбкой наблюдал за ней.
   - Как прошел у тебя день, моя ненаглядная?
   Эндрю любил дразнить ее: то ущипнет, то  уткнется  носом  в  шею,  то
поднимет на руки, делая вид, что хочет ее украсть. Так было дома,  после
его возвращения с работы. У себя на службе она,  разумеется,  держалась,
как того требовало положение секретарши. Время от времени он  заглядывал
к ней в офис: Джин выглядела такой неприступной и строгой, что он  почти
боялся ее. Вообще говоря, такой она и была  по  натуре  и  только  после
свадьбы немного отошла, оттаяла.
   Он поцеловал ее  в  шею,  пониже  затылка,  и  она  ощутила  дрожь  в
позвоночнике.
   - Обожди, дай уберу покупки... - Она  многозначительно  улыбнулась  и
хотела взять у него пакеты, но он отвел руки и поцеловал ее в губы.
   - Зачем ждать?
   - Энди.., перестань... - шептала она, тогда как его нетерпеливые руки
уже стаскивали с нее тяжелое  пальто  и  расстегивали  блестящие  черные
пуговицы на ее пиджаке.
   Пакеты с покупками валялись на полу, а они стояли,  тесно  прижавшись
друг к другу, соединив губы в жарком поцелуе.  Наконец  Джин  оттолкнула
его голову: она чуть не задохнулась. Однако он не разжимал рук.
   - Энди.., что это на тебя нашло сегодня?
   - Лучше не спрашивай... - Он улыбнулся загадочной  улыбкой,  страшась
проговориться, и зажал ей рот новым поцелуем. Действуя одной  рукой,  он
снял с нее пиджак и блузку. Через минуту упала на  пол  и  юбка,  открыв
белый ажурный пояс с резинками и такие же панталоны, капроновые чулки со
швом и пару умопомрачительных ног.
   Он пробежал руками по ее бедрам и снова крепко прижал к себе; она  не
сопротивлялась, когда он опрокинул ее на кушетку, и сама  распахнула  на
нем рубашку. В этот момент  послышался  грохот  надземного  поезда.  Оба
засмеялись. "Черти бы его взяли!" - пробормотал  он,  расстегивая  одной
рукой ее бюстгальтер. Она улыбнулась.
   - Ты знаешь, мне эти звуки стали даже как будто нравиться.
   На этот раз она поцеловала его сама, и минуту спустя их тела  слились
так же тесно, как губы.
   Прошли, казалось, долгие часы, прежде чем  они  заговорили  снова.  У
входной двери горел свет, а в гостиной, где они лежали,  и  в  маленькой
спаленке позади нее было темно. Но и в темноте он почувствовал  на  себе
пристальный взгляд жены.
   - Мне кажется, что-то должно случиться, - сказала она.  Все  эти  дни
Джин чувствовала какую-то непонятную тяжесть в груди, она слишком хорошо
знала своего мужа. - Энди?..
   Он не мог придумать, что ей ответить. Сегодня это было не легче,  чем
два дня назад, а к концу недели будет еще тяжелее. Сказать тем не  менее
надо. Теперь он уже  желал,  чтобы  этого  не  было  вовсе:  впервые  за
минувшие три дня вдруг усомнился, что поступил правильно.
   - Я не знаю, что тебе сказать...
   Джин все поняла женским чутьем.  Сердце  ее  тревожно  забилось;  она
смотрела на него в темноте широко раскрытыми глазами, и  лицо  ее  стало
таким же печальным, каким  было  до  замужества.  Они  были  разными  по
характеру:  он  часто  смеялся,  сыпал  шутками,  остротами,   постоянно
придумывал что-то смешное. У него были веселые глаза,  открытая  улыбка.
Жизнь обходилась с ним милостиво,  не  то  что  с  Джин:  та  отличалась
нервозностью,  свойственной  людям,  которым  жилось  нелегко  с  самого
раннего возраста. Родители  ее  были  алкоголиками,  сестра,  страдавшая
припадками  эпилепсии,  умерла  в  тринадцать  лет  в  одной  постели  с
девятилетней Джин. Девочке пришлось вести борьбу за выживание чуть ли не
с самого рождения. Но,  несмотря  на  это,  в  ней  чувствовалась  некая
порода, прирожденный вкус к  жизни,  который,  правда,  еще  не  получил
развития. Энди знал, что со  временем  она  должна  раскрыться,  подобно
цветку, который любовно выращивают и холят, и  заботился  об  этом,  как
умел.
   Но сейчас он ничем не мог облегчить грусть,  стоявшую  в  ее  глазах,
столь же глубокую, какую он наблюдал при первой их встрече.
   - Ты идешь туда? Я так и знала!
   Он кивнул. Ее огромные темные глаза наполнились  слезами.  Она  легла
навзничь на той самой кушетке, где они только что любили друг друга.
   - Не смотри так, малышка, не надо...
   Энди почувствовал себя настоящим  извергом.  Не  будучи  в  состоянии
видеть ее страдания, он встал и вышел в прихожую,  чтобы  выудить  пачку
"Кэмел" из кармана пальто. Достав  сигарету,  нервно  закурил  и  сел  в
зеленое  кресло,  стоявшее  напротив  кушетки.  Джин  теперь  плакала  в
открытую, однако, вглядевшись в ее лицо, он не увидел в нем ни малейшего
намека на удивление.
   - Я знала, что ты пойдешь, - повторила она.
   - Я должен пойти, малышка.
   Она кивнула - в знак того, что понимает его. Однако от этого ей  было
не легче. Прошло, как им показалось, несколько томительных часов, прежде
чем она набралась мужества спросить:
   - Когда?
   Эндрю Роберте с трудом сдержал слезы. Ни один ответ  еще  не  давался
ему с таким трудом.
   - Через три дня.
   Он видел, как она вздрогнула и снова закрыла глаза. Ее душили слезы.
   В последующие  три  дня  нормальный  ход  их  жизни  нарушился.  Джин
отпросилась с работы, чтобы собрать его в дорогу,  и  доводила  себя  до
исступления, стирая его белье, штопая носки, выпекая пирожки, чтобы дать
их мужу с собой. Она трудилась не покладая рук с утра до самого  вечера,
надеясь, что эти хлопоты облегчат им обоим тяжесть расставания.
   Однако все было напрасно. В субботу  вечером  он  потребовал  от  нее
оставить все это: прекратить укладывать вещи, которые ему не нужны, печь
пирожки, которые  он  никогда  не  съест,  штопать  носки,  без  которых
прекрасно можно обойтись. Он обнял ее, и она залилась слезами.
   - О боже! Энди! Как я буду жить без тебя?
   Когда он заглянул в  ее  глаза  и  увидел,  что  он  ей  сделал,  ему
показалось, что внутри у него все оборвалось.
   Но  другого  выбора  не  было..,  не  было...  Мужчина  должен   идти
сражаться, когда его страна воюет. Хуже всего было то, что в те  минуты,
когда ему удавалось не думать о ее муках, им овладевало  новое,  еще  не
изведанное возбуждение: он идет на войну, другой такой возможности может
никогда больше не представиться.  Это  было  что-то  вроде  мистического
ритуала, обряда посвящения  в  мужчины.  Он  чувствовал  себя  обязанным
пройти через него.
   Понимание  этого  пришло  к  нему  в  субботу   вечером.   Мучительно
разрываясь между жалостью к Джин, цепляющейся  за  него  своими  слабыми
руками, и патриотическим долгом, Эндрю почувствовал, что хочет покончить
со всем этим поскорее и оказаться в поезде, увозящем его на  запад.  Ему
надо было явиться на центральный сборный пункт к пяти часам утра.
   Когда он вошел в спальню, чтобы переодеться в дорогу, Джин  выглядела
уже спокойнее. Она выплакала  слезы,  веки  ее  покраснели  и  распухли,
однако теперь она показалась ему  смирившейся  с  неизбежным.  Какой  бы
ужасной и пугающей ни выглядела их разлука, для нее это  было  почти  то
же, что повторная утрата родителей и сестры. Энди - единственное, что  у
нее еще оставалось, она согласилась бы скорее умереть, чем потерять его.
И вот теперь он ее покидает.
   - С тобой будет все в порядке,  правда,  малышка?  -Он  сел  на  край
кровати и посмотрел на нее в отчаянной надежде, что  она  успокоит  его,
хотя бы немного. С грустной улыбкой она взяла его руку в свои ладони.
   - Да уж куда я денусь?  -  На  этот  раз  ее  улыбка  показалась  ему
таинственной. - Знаешь, чего я хочу?
   Еще бы ему не  знать:  она  хочет,  чтобы  муж  остался  дома.  Будто
прочитав мысли, она поцеловала кончики его пальцев.
   - Помимо этого, я хотела бы... Я  надеюсь,  что  ты  оставляешь  меня
беременной...
   В волнениях последних дней они забыли  про  всегдашнюю  осторожность.
Раньше он постоянно  помнил  об  этом,  но  последняя  неделя  была  так
насыщена переживаниями! Энди надеялся, что это был не самый  опасный  ее
период, но теперь он засомневался.
   Весь минувший год они тщательно предохранялись, с самого начала решив
не иметь детей - по крайней мере  первые  несколько  лет,  пока  оба  не
подыщут  более  подходящую  работу.  Не  исключалось,  что  Энди   будет
продолжать учиться еще два года. Они были еще молоды, и  можно  было  не
спешить с детьми. Но теперь вся их жизнь перевернулась вверх дном.
   - Мне показалось, что в эти ночи у  нас  было  как-то  по-другому,  -
сказала Джин.
   - Ты думаешь, что ты могла?.. - Он с тревогой посмотрел  ей  в  лицо.
Этого он хотел меньше всего! Как было оставить ее одну в таком положении
и мчаться бог знает куда, под пули?
   Джин пожала плечами.
   - Возможно... - Она снова улыбнулась и  села  рядом.  -  Я  дам  тебе
знать.
   - Дьявольщина! Только этого нам и не  хватало!  -  Он  помрачнел  еще
больше, с беспокойством взглянул на часы, стоявшие на столике у кровати:
десять минут пятого. Ему пора уходить.
   - Это вполне могло быть, - повторила Джин и поспешно Добавила,  будто
испугавшись, что не успеет сказать главного:
   - Пойми меня правильно, Энди: я в самом деле этого хочу. Очень.
   - Именно  теперь?  -  изумленно  переспросил  он,  и  она  кивнула  в
подтверждение своих слов. В маленькой  спальне  послышалось  тихое,  как
вздох:
   - Именно теперь.

Глава 2

   Джин Роберте целыми днями сидела у  раскрытых  окон  своей  квартиры,
надеясь ощутить желанную  прохладу.  Ей  казалось,  что  все  их  здание
превратилось в адское пекло, что  августовский  зной,  поднимающийся  от
расплавленных  тротуаров,  прокаливает  насквозь  стены,  сложенные   из
песчаника. Единственное облегчение  приносил  ветерок  от  проносившихся
мимо поездов надземки.
   Иногда ей приходилось вставать по  ночам  с  постели  и  садиться  на
ступеньки крыльца, чтобы  хоть  немного  подышать  прохладным  ветерком,
который  поднимали  мчащиеся  мимо  поезда,  или  же  сидеть  в  ванной,
закутавшись в мокрую простыню. От жары было некуда деться: Джин была  на
сносях, порой ей казалось, что ее чрево может  лопнуть  от  натуги.  Чем
сильнее была жара, тем ощутимее толкался в стенки живота ребенок,  будто
знал, что творится снаружи, будто ему тоже становилось душно.
   При этой мысли Джин улыбнулась: так хочется увидеть маленького. Но до
родов еще четыре недели. Через месяц она сможет взять его на руки.  Джин
надеялась, что ребенок будет похож на отца. Тот сейчас  где-то  в  Тихом
океане, занятый своим мужским делом. "Воюю против япошек", - писал  Энди
в своих письмах. Это слово покоробило Джин: среди служащих ее фирмы была
молодая девушка-японка, которая трогательно о ней заботилась.  Она  даже
брала на себя часть работы и покрывала Джин, когда та  была  так  слаба,
что не могла двигаться. С  огромным  трудом  добравшись  до  офиса,  она
неподвижно сидела за машинкой, боясь  не  успеть  добежать  до  туалета,
когда начнется рвота.
   Ее не увольняли целых шесть месяцев - значительно дольше, чем  обычно
держат беременных. Это было благородно с их  стороны,  и  Джин  написала
мужу про их великодушие. Она посылала ему весточки  каждый  день,  а  от
него получала не чаще одного раза в месяц.  Он  слишком  уставал,  чтобы
взяться за письмо, к тому же они доходили с большим опозданием. "Это вам
не "Бьюики" в Нью-Йорке продавать", - пошутил он в одном из своих писем.
Он и теперь шутил, даже когда  писал  про  скверное  питание,  про  свое
окружение, изображая все лучше, чем это было на  самом  деле,  чтобы  не
расстраивать Джин.
   Ей было очень страшно в первые месяцы, а также в самом начале,  когда
в один прекрасный день у нее  не  осталось  никаких  сомнений,  что  она
беременна. В момент отъезда мужа Джин надеялась, что ребенок поможет  ей
перенести горе разлуки, но теперь вдруг испугалась. Это означало уход со
службы, одиночество, безденежье. На какие средства она  будет  содержать
себя и ребенка?
   Джин помнила реакцию мужа, когда  впервые  поделилась  с  ним  своими
подозрениями. Но после того, как она сообщила Энди на фронт и получила в
ответ восторженное послание, все снова представилось ей в розовом свете.
К тому  времени  истекло  уже  пять  месяцев,  и  ее  состояние  немного
стабилизировалось.
   На досуге будущая мама занялась превращением своей спальни в детскую.
Конверт для ребенка она сшила сама - белый с желтыми лентами. Она вязала
маленькие чепчики, башмачки,  кофточки.  Стены  детской  Джин  расписала
яркими картинками, а на потолке изобразила  белые  облака.  Увидав  это,
соседка по площадке отругала Джин за то, что та забралась на  стремянку.
Но как еще ей было убить свободное время? Джин не  позволяла  себе  даже
ходить в кино, не  желая  тратить  ни  одного  лишнего  пенни  из  своих
сбережений  и  из  тех  денег,  которые  получала  за  мужа.   Все   это
предназначалось ребенку,  с  которым  Джин  собиралась  оставаться  дома
несколько первых месяцев.
   Когда же деньги кончатся, придется  искать  няню  и  возвращаться  на
службу. Она надеялась, что старенькая миссис Вайсман с четвертого  этажа
согласится посидеть с ее ребенком. Эта добросердечная  женщина,  живущая
здесь уже много лет, пришла в восторг, узнав, что молодая  женщина  ждет
ребенка. Теперь она навещала ее каждый день, а иногда и поздно  вечером,
когда не могла заснуть из-за летней духоты.  Если  у  Джин  горел  свет,
старушка запросто заходила к ней на огонек.
   Но  в  тот  вечер  Джин  не  включала   электричество.   Обессиленная
нестерпимой духотой, бедняжка сидела  впотьмах,  прислушиваясь  к  стуку
колес пробегающих наверху поездов, пока те не  перестали  ходить  поздно
ночью и не возобновили свой бег уже под утро.  Наблюдая  восход  солнца,
Джин думала, будет ли она  когда-нибудь  в  состоянии  вздохнуть  полной
грудью или свалится здесь без чувств, будто ее придушили. Это  был  один
из тех особенно трудных дней, когда жара не спадала даже по ночам, когда
не помогали и поезда.
   Около восьми утра она услышала стук в дверь и решила, что это  пришла
миссис Вайсман. С тяжелым вздохом Джин накинула розовый купальный  халат
и зашлепала босыми ногами к двери. Благодарение богу, осталось  мучиться
один месяц, больше ей не выдержать.
   - Привет!..
   Ожидая увидеть перед собой свою соседку, она через силу улыбнулась  -
и вдруг покраснела, смутившись за свой вид. В дверях  стоял,  протягивая
ей желтый конверт,  незнакомый  юноша  в  коричневой  форме,  отделанной
песочного цвета галунами.
   Джин смотрела ему в лицо, будто не понимая, отказываясь  понимать,  -
она слишком хорошо знала, что это должно означать. Юноша взглянул на нее
исподлобья, и ей показалось, что лицо его перекосилось, когда она, выйдя
наконец из шока, молча схватила конверт и быстро вскрыла его.  Это  было
то, то самое...
   Она снова взглянула на вестника смерти,  сосредоточившись  на  знаках
различия, нашитых на его форме, и вдруг, не успев вскрикнуть,  свалилась
бесформенной кучей к его ногам. Он посмотрел на нее в ужасе и  закричал,
призывая кого-нибудь на помощь. Ему было шестнадцать лет, он еще никогда
не видел беременную так близко. Открылись две двери на площадке,  кто-то
побежал вверх по лестнице. Появилась миссис Вайсман с мокрым полотенцем,
которое она положила на лицо  Джин.  Юноша  оторопело  попятился  назад,
желая лишь одного - поскорее убраться из этого тесного и душного здания.
   Очнувшись, Джин  застонала.  Миссис  Вайсман  и  две  другие  женщины
подвели ее к кушетке - это была та самая кушетка, где она  зачала  дитя,
где они с Энди лежали вдвоем, предаваясь любви...
   "С прискорбием сообщаем... Ваш муж погиб за отечество.., убит  в  бою
при Гвадалканале..." Убит в бою.., в бою... У  нее  снова  помутилось  в
голове.
   - Джин!.. Джин! - Соседки старались привести ее  в  чувство,  но  она
никого не узнавала. Женщины  переглянулись  между  собой.  Элен  Вайсман
прочла телеграмму и показала соседкам. Джин медленно приходила  в  себя,
пульс еле  прослушивался.  Ей  помогли  сесть  и  дали  воды.  Она  тупо
взглянула на миссис Вайсман  -  и  вдруг  все  вспомнила.  Конвульсивные
рыдания сотрясли ее тело,  не  давая  продохнуть.  По  щекам  несчастной
катились слезы, она судорожно цеплялась за миссис  Вайсман,  которая  не
давала ей упасть.
   "Он мертв.., как все остальные, как мама и отец, как Руфь.., он ушел,
ушел навсегда.., я больше никогда его не увижу..."  Джин  рыдала,  точно
малое дитя, на сердце у  нее  была  неимоверная  тяжесть,  какую  ей  не
доводилось испытать даже на похоронах родных.
   - Успокойся, милая, все будет хорошо, -  говорили  соседки,  заведомо
зная, что не будет, ничего больше  не  будет  для  нее  без  ее  бедного
Энди...
   Немного погодя все разошлись, кроме  Элен  Вайсман:  ей  не  нравился
неподвижный взгляд молодой женщины, застывшая поза, внезапные истеричные
рыдания. Элен провела с ней весь  день  и  только  к  вечеру  отлучилась
ненадолго к  себе.  Вдруг  она  услыхала  ужасающие  стоны  и  поспешила
спуститься обратно. Войдя через незапертую дверь, она  позвонила  врачу,
наблюдающему Джин: тот уже закончил прием и  собирался  уходить.  Доктор
просил миссис Вайсман передать Джин его  соболезнования  и  предупредил,
что в результате потрясения у нее могут начаться  преждевременные  роды.
Старая женщина и сама заподозрила это, когда заметила,  что  Джин  то  и
дело давит на  поясницу  кулаками.  Она  беспокойно  металась  по  своей
квартирке, будто та вдруг сделалась мала для нее. Окружающий мир  словно
заколебался, готовый рухнуть, а  бежать  было  некуда.  От  ее  мужа  не
осталось ничего, даже  мертвого  тела,  чтобы  послать  домой...  Только
память о высоком, красивом блондине да еще дитя в ее чреве.
   - Как ты себя чувствуешь? - Элен Вайсман прожила в Америке сорок  лет
и все же не избавилась от сильного немецкого акцента.  Мудрая  и  добрая
женщина искренне сочувствовала Джин. Тридцать  лет  назад  она  потеряла
мужа и больше не вышла замуж. В Нью-Йорке у нее было трое детей, которые
навещали ее время от времени - главным образом затем, чтобы подкинуть ей
очередного ребенка, которому нужна была  нянька.  Еще  один  сын  жил  в
Чикаго, где имел приличную работу.
   - У тебя схватки? - Она испытующе  посмотрела  в  лицо  Джин,  но  та
отрицательно замотала головой. После кошмарного дня у  нее  болело  все,
однако как  раз  в  области  живота  острых  болей  не  ощущалось.  Было
непонятно, что с ней происходит: везде болит, всю жжет, она  не  находит
себе места. Когда боль сосредоточилась в пояснице, Джин изогнулась дугой
- так ей было как будто легче.
   - Со мной все в порядке, миссис Вайсман.  Идите,  ложитесь,  -  голос
Джин сел от беспрестанных рыданий. Она  взглянула  на  кухонные  часы  и
отметила, что прошло пятнадцать часов с  момента  получения  злополучной
телеграммы... Пятнадцать часов, а  ей  показалось  -  пятнадцать  лет..,
тысяча лет. Она снова заходила по комнате.
   Элен Вайсман не спускала с нее глаз.
   - Хочешь, пойдем погуляем?
   Джин отрицательно покачала головой. Даже сейчас, в одиннадцать  часов
вечера, было слишком жарко для прогулок - ее жгло как огнем.
   - Пожалуй, мне надо выпить  чего-нибудь  холодного.  Она  достала  из
холодильника кувшин с лимонадом, налила в стакан и выпила. Он  показался
вкусным, однако ее  сразу  затошнило.  Джин  кинулась  в  туалет,  и  ее
вырвало; приступы тошноты все накатывали и накатывали на нее, хотя рвать
ей было уже нечем.
   - Тебе надо прилечь, - сказала миссис Вайсман. Джин  послушалась,  но
лежать было еще хуже, чем сидеть. Она