ть не только новое лицо,  но
и совершенно новую личность, однако  Марион  эта  перспектива  нисколько  не
взволновала. Напротив, рассудила  она,  так  будет  даже  лучше.  Измененная
внешность девчонки сводила на нет опасность ее случайной встречи с Майклом в
аэропорту, в магазине или где-нибудь еще, а Марион  твердо  знала,  что  это
было практически единственным, что угрожало ее замыслам.
   Подумав об этом теперь,  Марион  мысленно  припомнила  свой  разговор  со
знаменитым хирургом, который состоялся всего пару часов  назад  -  в  четыре
утра по местному и в час ночи по Тихоокеанскому  времени.  Они  с  Грегсоном
подробно обсудили все, что может понадобиться, и Марион была  в  душе  очень
довольна, слыша бодрый и жизнерадостный  баритон  энергичного  сорокалетнего
человека, который сумел добиться выдающихся успехов в своей области.
   Викфилд  был  совершенно  прав,  когда  сказал,  что  девчонке  чертовски
повезло. Питер  Грегсон  был  настоящим  светилом  пластической  хирургии  и
деловым человеком вдобавок. Стоимость восемнадцати месяцев восстановительной
хирургии  плюс  кое-какие  добавочные  издержки,   включавшие   консультации
психоаналитика, услуги сиделок, проживание, питание и гардероб, он определил
в четыреста пятьдесят  тысяч  долларов.  Эта  сумма  совпадала  с  расчетами
Марион, и она пообещала, что в девять часов, когда откроется банк, она сразу
же позвонит туда и попросит перевести все деньги в банк в Сан-Франциско, так
что на счет Грегсона  они  будут  зачислены,  когда  на  побережье  начнется
рабочий день. Хирург ответил, что вовсе не обязательно так  торопиться,  что
он вполне доверяет ей и что он сейчас же даст указание  секретарю  подыскать
для мисс Макаллистер  подходящую  квартиру.  В  том,  что  он  нисколько  не
сомневался в ее слове, не было ничего удивительного. Грегсон прекрасно знал,
кто такая Марион Хиллард.
   Да и кто этого не знал?..
   - Не хочешь подняться ко мне в кабинет и перекусить? - предложил Викфилд,
утративший последнюю надежду как-то повлиять на свою упрямую пациентку.
   Каллоуэй, которого он надеялся использовать как союзника, сказал, что его
задерживают неотложные дела и что он вряд ли сумеет  вылететь  из  Нью-Йорка
раньше сегодняшнего утра. Викфилд не знал, что Марион сама позвонила Джорджу
и велела оставаться в  офисе,  чтобы  решать  неотложные  дела.  Но  главная
причина заключалась в другом: Марион просто не хотела,  чтобы  Каллоуэй  был
рядом, когда она будет решать свои вопросы. И, похоже, пока все складывалось
удачно.
   - Марион?
   - Что?
   - Как все-таки насчет завтрака?
   - Позже, Вик, позже. Сейчас я хочу видеть Майкла.
   Викфилд вздохнул:
   - Ну что ж, идем. Я как раз собирался проведать его.
   По дороге Марион все же зашла в дамскую комнату, и врач  пошел  в  палату
Майкла один. Впрочем, никаких перемен Вик не  ожидал:  в  последний  раз  он
побывал там всего час назад, и все было по-прежнему.
   Однако когда пять минут спустя Марион вошла в палату сына, в  ней  царила
странная тишина. Викфилд только что встал с краешка койки, куда он  садился,
чтобы осмотреть пациента, и выражение его лица было каким-то торжественным и
сосредоточенным. Косые лучи бьющего в окно утреннего солнца медленно  ползли
по крахмальным простыням на кровати Майкла; в углу монотонно капала из крана
вода, и раковина из нержавеющей стали отзывалась  на  падение  каждой  капли
чуть слышным басовитым гулом; с зудением билась в стекло случайная муха.
   "Тихо, как в могиле..." - машинально подумала  Марион,  и  тотчас  же  ее
сердце отчаянно подпрыгнуло в груди. О господи, нет!!! Ее  руки  взлетели  к
губам. Точно такая тишина была в палате, когда Фредерик...
   Марион застыла на пороге, не в силах сделать ни шага, и только беспомощно
переводила взгляд с кровати сына на врача и обратно.
   И вдруг она увидела его - своего мальчика.  Слава  богу,  он  был  жив  и
смотрел на нее широко  открытыми  глазами.  Слава  богу!..  Марион  подавила
рыдание  и,  протягивая  к  сыну  руки,  неверным  шагом  двинулась  вперед.
Оказавшись у самой койки, она  наклонилась  и  бережно  коснулась  кончиками
пальцев его лица.
   - Привет, мам... - Голос Майкла был совсем слабым,  незнакомым,  хриплым,
но все равно это были самые прекрасные слова, какие Марион слышала  в  своей
жизни. Она улыбнулась в ответ, и слезы облегчения потекли по ее щекам.
   - Дорогой мой...
   - Мама... Я очень люблю тебя, мама! Глядя на них, Викфилд расчувствовался
настолько, что в глазах у него защипало. Подозрительно шмыгнув  носом,  врач
выскользнул за дверь, но ни Майкл, ни Марион даже  не  заметили  его  ухода.
Прижимая к груди голову сына, Марион гладила его по волосам и думала о  том,
как он дорог ей. Что бы она делала, если бы потеряла его?
   - Ну, мама, успокойся, не надо плакать! Я хочу есть, мама, -  пробормотал
Майкл, и Марион рассмеялась сквозь слезы. Он жив, жив,  пело  ее  сердце.  И
целиком принадлежит ей одной!
   - Сейчас мы организуем для тебя самый  большой,  самый  вкусный  и  самый
питательный завтрак, какого ты еще никогда не ел, - пообещала она и  тут  же
спохватилась:
   - Конечно, если Вик разрешит...
   - К черту Вика, ма, я умираю с голода.
   - Майкл! - Марион нахмурилась, но сразу же поняла, что не может  на  него
сердиться.
   Она могла только любить его и.., оберегать - оберегать от всего, чего  бы
это ни стоило. Бросив  взгляд  на  лицо  сына,  Марион  увидела,  что  Майкл
неожиданно помрачнел, по-видимому, вспомнив о том, где он  находится  и  что
привело его сюда. До этого он вел себя точно так  же,  как  в  один  далекий
день, когда  ему  удаляли  миндалины.  Когда  Майкл  очнулся  после  легкого
наркоза, ему нужны были только мама и мороженое, которое он очень любил,  но
сейчас его лицо выражало слишком многое...
   - Мама... - Майкл попытался  сесть,  но  тотчас  же  снова  откинулся  на
подушку. Было видно, что он отчаянно хочет что-то спросить, но не знает как.
Глаза Майкла лихорадочно шарили по лицу Марион, а  пальцы  слабо  стискивали
руку.
   - Успокойся, родной, тебе нельзя волноваться.
   - Скажи, мама.., другие... Те, кто  был  со  мной  прошлым  вечером?..  Я
помню, мы...
   - Бен уже вернулся в Бостон. Отец забрал его. У него несколько переломов,
но он скоро поправится. Бен легко отделался... - Марион вздохнула и  в  свою
очередь сжала пальцы сына. Она знала, о чем он  сейчас  спросит,  и  заранее
приготовила ответ.
   - А... Нэнси? - Лицо  Майкла  напряглось,  напоминая  гипсовую  маску.  -
Нэнси, мам? Она...
   Глаза его наполнились слезами. Ответ на свой вопрос Майкл прочел на  лице
матери - прочел, но все еще не верил.
   Марион опустилась в кресло в изголовье его кровати и нежно погладила сына
по щеке.
   - Мужайся, мальчик. Твоя  Нэнси...  Она  не  пережила  этой  ночи.  Врачи
сделали все, что могли, но травма была слишком серьезной. -  Марион  сделала
паузу. - Она умерла сегодня утром.
   - Ты.., видела ее? - Он по-прежнему пристально  вглядывался  в  ее  лицо,
словно все еще надеясь, что это просто неудачная шутка.
   - Прошлым вечером я сидела с ней.., полчаса или около того.
   - О господи!.. Как же так, ма? Она умирала, а меня не  было  рядом!..  О,
Нэнси!..
   Майкл уткнулся лицом в подушку и зарыдал, как  ребенок,  и  Марион  нежно
обняла сына за плечи. Он без устали твердил дорогое имя, и каждый раз Марион
чуть заметно вздрагивала, словно от удара бича. К счастью, Майкл был слишком
слаб. Рыдания вскоре стихли, но когда он повернулся к матери, она заметила в
его лице новое, пугающее выражение, какого никогда прежде не  видела.  Можно
было подумать, что вместе с Нэнси от Майкла ушла частица его  души,  частица
сердца. Что-то умерло в нем, чтобы никогда не воскреснуть, и виновата в этом
была она - Марион.

Глава 6

   Нэнси  почувствовала,  как   содрогнулся   фюзеляж   выпускающего   шасси
авиалайнера, и, наверное, в тысячный с начала полета раз,  вслепую  зашарила
по одеялу своими  забинтованными  культями,  ища  руки,  которые  дарили  ей
успокоение и надежду. Прикасаться к рукам сиделок было на удивление приятно,
и Нэнси с удовольствием отметила, что уже научилась различать  их.  У  одной
женщины были тонкие, изящные кисти с длинными прохладными пальцами, но в них
была заключена надежная сила, способная удержать человека на краю и не  дать
ему свалиться в пучину отчаяния. От  одного  их  прикосновения  Нэнси  сразу
начинала чувствовать себя храбрее. У другой сиделки пальцы  были  теплые,  и
мягкие; от этих рук веяло почти домашним уютом и безопасностью.  Эта  сестра
часто трепала Нэнси по плечу, и именно  она  сделала  ей  два  болеутоляющих
укола. Голос у нее был мягкий, негромкий, баюкающий, в то время  как  первая
сестра говорила с  легким  иностранным  акцентом,  который  делал  ее  голос
холодноватым, строгим. Как бы там ни было, Нэнси  успела  полюбить  обеих  и
жалела только о том, что не может увидеть их лиц.
   - Теперь уже скоро, милая, потерпи еще немножко. В окно уже видно  залив.
Ты и  оглянуться  не  успеешь,  как  мы  будем  на  месте...  -  по  очереди
приговаривали сиделки.
   На самом деле самолет должен был приземлиться через добрых двадцать  пять
минут, и Питер Грегсон, мчавшийся  по  шоссе  в  новеньком  черном  "Порше",
прекрасно знал, что именно столько времени у  него  есть  в  запасе.  Машина
"Скорой помощи" должна была встретить  его  в  аэропорту,  с  нею  же  он  и
рассчитывал вернуться, а что касалось "Порше", то  за  ним  Питер  собирался
послать одну из своих секретарш.
   Новая пациентка весьма занимала его. Должно быть, рассуждал он, эта Нэнси
Макаллистер много значит для Марион Хиллард, если она так о  ней  заботится.
Четыреста пятьдесят тысяч долларов, из которых на  долю  Питера  приходилось
около трехсот, были для  него  весьма  значительной  суммой.  Все  остальное
должно было быть истрачено на то, чтобы, находясь на лечении, девушка  ни  в
чем не нуждалась. Питер обещал это Марион Хиллард.
   Впрочем, он все равно  проследил  бы  за  тем,  чтобы  устроить  Нэнси  с
максимальным комфортом, даже если бы ему пришлось  потратить  на  это  часть
собственных денег. Питер Грегсон как никто другой знал, насколько успех  при
сложных пластических операциях зависит от  душевного  спокойствия  пациента.
Кроме того, он должен будет поближе познакомиться с этой девушкой, заглянуть
к ней в самую душу, чтобы  она  научилась  доверять  ему.  Это  было  важно,
поскольку им предстояло стать не просто друзьями: в ближайший год  он  будет
для Нэнси Макаллистер всем, как, впрочем, и она для него.
   А иначе просто не могло быть, потому что  к  тому  моменту,  когда  Питер
завершит работу над ее лицом, Нэнси должна  психологически  приготовиться  к
своему второму рождению. И именно Грегсону суждено было  стать  тем,  кто  -
после долгих восемнадцати месяцев кропотливого  труда  -  даст  жизнь  новой
Нэнси Макаллистер. Разумеется, не все зависело только от  него;  сама  Нэнси
должна была собрать все  свои  силы  и  мужество,  чтобы  вынести  множество
сложных операций, но Питер уже решил, что обязательно проследит за  этим.  С
какими бы трудностями они ни столкнулись, они  будут  встречать  их  вместе,
помогая друг другу в меру сил и возможностей.
   Мысль об этом привела Питера в отличное настроение.  Впрочем,  он  всегда
любил свою работу и отдавал ей всю душу. И в какой-то мере Питер  уже  любил
эту незнакомую девушку, которую  судьба  вручала  ему  для  того,  чтобы  он
исправил ее ошибку. Ему уже нравилось то, что он из нее сделает;  нравилось,
какой будет Нэнси после того, как он заново вылепит ее  из  сырой  глины,  в
которую она превратилась после катастрофы.
   Подобные тщеславные мысли приходили в голову Питеру  нечасто,  однако  он
прекрасно знал себе цену и не был склонен к ложной скромности. Он знал,  что
сделает все, что от него требуется, даст этой бедной девочке все, что должен
дать.
   И тогда она сможет начать новую, быть может, более счастливую жизнь.
   Бросив взгляд на часы, Питер прибавил газ, и "Порше" стрелой  понесся  по
шоссе. После хирургии вождение автомобиля было его вторым любимым  занятием.
Кроме различных марок машин, Грегсон сам пилотировал свой личный самолет,  а
когда у  него  было  свободное  время  -  занимался  подводным  плаванием  с
аквалангом или ездил в Европу, чтобы подниматься в горы. По характеру он был
человеком, которому нравится покорять  самые  недоступные  вершины,  бросать
вызов невозможному и побеждать.
   Именно за это Питер так любил свою работу. Порой его обвиняли в том,  что
он изображает из себя господа бога, но дело было не  в  этом  -  просто  чем
меньше были шансы на успех, тем с  большей  охотой  Питер  брался  за  самые
сложные операции. Для него это был могучий стимул, и Питер не  знал  неудач.
Ни неприступные горы, ни морские глубины, ни женщины, ни пациенты не  смогли
нанести ему поражения; в свои сорок семь он все еще оставался победителем  и
собирался побеждать и побеждать вновь.
   И он ни секунды не сомневался, что в случае с Нэнси его тоже ждет успех.
   Слегка  улыбаясь  своим  мыслям,  Питер  поудобнее  откинулся  на  спинку
водительского сиденья. Врывавшийся в приоткрытое окошко тугой  ветер  трепал
его тронутые сединой волосы,  но  голубые  глаза  поблескивали  и  искрились
жизнью,  а  губы  были  упрямо  сжаты.  Неделю  назад   Питер   вернулся   в
Сан-Франциско после  отдыха  на  Таити,  и  ровный  загар,  покрывавший  его
по-молодому упругую, гладкую кожу, еще не  успел  сойти.  Знаменитый  хирург
знал толк в одежде. - мягкие серые  брюки  и  голубой  кашемировый  джемпер,
прекрасно сочетавшийся с цветом глаз, довершали его образ.
   Впрочем,  Питер  всегда  одевался   со   вкусом   и   был   исключительно
привлекательным мужчиной, однако не это было главным  в  нем.  Главным  была
жизненная сила, кипучая, бьющая через край энергия и  внутренний  магнетизм,
которые привлекали к нему гораздо больше внимания, чем внешность.
   Питер затормозил у здания аэропорта в  ту  самую  минуту,  когда  самолет
Нэнси коснулся бетона  посадочной  полосы.  Выйдя  из  машины,  он  протянул
дежурному полисмену специальный пропуск, и коп, кивнув, пообещал присмотреть
за "Порше". И в этом не было ничего удивительного: Питер был из тех людей, к
которым просто  нельзя  относиться  равнодушно.  Разговаривая  с  ним,  даже
полисмены начинали улыбаться  -  такими  действенными  были  его  обаяние  и
внутренняя энергия, которые сквозили в каждом  слове,  в  каждом  жесте,  и,
чувствуя их, даже посторонние люди начинали тянуться к Питеру.
   Войдя в  главный  зал  терминала,  Питер  быстро  разыскал  дежурного  по
аэропорту  и  объяснил  ситуацию.   Дежурный   переговорил   с   кем-то   по
радиотелефону, и через минуту Питера уже провели  через  служебный  вход  на
летное поле и, усадив в электрокар, доставили  к  самолету,  возле  которого
стояла машина "Скорой помощи".
   Поблагодарив водителя, Питер поспешил к "Скорой", в  которой  сидели  два
санитара и служащий аэропорта, ожидавшие, пока откроется  дверь  и  пациента
можно будет выгрузить из самолета.
   Первым делом Питер заглянул внутрь санитарной  машины,  чтобы  убедиться,
что все его указания выполнены в точности. Все было в порядке. В машине было
все необходимое и даже чуть больше,  поскольку  никто  не  знал,  как  Нэнси
перенесет полет. В том, чтобы транспортировать ее сразу после  аварии,  была
известная доля риска, но Питер хотел, чтобы пациентку  доставили  к  нему  в
Сан-Франциско как можно скорее. Работы  предстояло  много,  и  он  собирался
начать уже через несколько дней. В данном случае время работало против них.
   Выход остальных пассажиров был задержан на несколько минут, пока санитары
спускали по трапу носилки, на которых лежала Нэнси.  Стюардессы  с  жалостью
косились на ее бинты и на  прикрепленные  к  носилкам  капельницы  и  гибкие
шланги, некоторые даже отворачивались.  Питер  отметил,  что  сиделки  умело
обращаются со своей пациенткой. Сиделки ему сразу  понравились  -  они  были
достаточно молоды, однако в их уверенных движениях чувствовался большой опыт
и хорошая подготовка. Кроме того, они,  похоже,  умели  работать  вдвоем,  а
именно этого он хотел больше всего. На ближайшие  восемь-десять  месяцев  им
всем предстояло стать членами  одной  команды,  и  характер  взаимоотношений
внутри  этого  маленького  коллектива  мог  иметь  решающее  значение.   Для
успешного лечения не было врага  хуже,  чем  некомпетентность,  небрежность,
психологическая несовместимость. Здесь каждый должен был стараться изо  всех
сил - каждый, и в особенности сама Нэнси, но Питер знал,  что  сумеет  этого
добиться. Именно ей предстояло стать главной звездой его шоу.
   Дождавшись, пока носилки снесут вниз и поставят в салоне "Скорой помощи",
Питер улыбнулся сиделкам, но ничего не сказал. Сделав им знак подождать,  он
забрался в машину и сел на сиденье рядом с Нэнси. Взяв ее руку в свою, Питер
заговорил:
   - Здравствуй, Нэнси, меня зовут Питер. Как долетела? - Он разговаривал  с
ней спокойно и уверенно, как будто она все еще была нормальным человеком,  а
не безликим,  замотанным  бинтами  манекеном,  и  это  подействовало.  Питер
буквально физически почувствовал, как при звуке его  голоса  по  телу  Нэнси
прокатилась волна облегчения и радости.
   - Прекрасно... А вы доктор Грегсон? - Голос ее  был  усталым,  но  в  нем
сквозили любопытство и интерес.
   - Да, я доктор Грегсон, но ты лучше называй меня по имени.  Во-первых,  я
не такой уж старый, а во-вторых, "Питер" звучит не так официально. Ведь  нам
с тобой предстоит работать бок о бок целых полтора года, так что...
   Нэнси очень понравилось, как он это сказал,  и  если  бы  она  могла,  то
непременно улыбнулась бы в ответ на эти слова.
   - Я не говорила, что вы старый, - возразила она.
   Питер рассмеялся.
   - Доктор Грегсон, мистер Грегсон... - проговорил он. - Так и видишь перед
собой этакого старикашку с брюшком, седенькой бородкой и  в  золотых  очках.
Можешь мне поверить - я совсем не такой. Ты скоро сама в этом убедишься.
   - И вы... Ты приехал сюда, чтобы встретить меня?
   - Почему бы нет? И потом, разве на моем месте ты не приехала бы встретить
меня?
   - Да. - Нэнси захотелось кивнуть, но она не смогла. - Спасибо...
   - И я рад,  что  сделал  это,  -  решительно  сказал  Питер.  -  Ты  была
когда-нибудь в Сан-Франциско, Нэнси?
   - Нет.
   - Ну, я уверен, что тебе здесь понравится. Мы  подберем  такую  квартиру,
что тебе самой не захочется  никуда  уезжать..  Большинство  людей,  которые
приезжают в Сан-Франциско, так и остаются здесь навсегда  -  они  как  будто
корни пускают, так что через год-два их уже не заставишь тронуться с  места,
хоть озолоти. Я тоже приехал в Сан-Франциско из Чикаго, и, поверишь  ли,  за
все это время мне ни разу не пришло в голову поискать местечка получше.
   Нэнси сразу понравился голос этого человека, его манера говорить. Доверие
к нему, надежда, что у них все получится, поселились в ее душе.
   - А ты из Бостона?
   Питер обращался к ней спокойно и очень дружелюбно, словно их  познакомили
на вечеринке близкие друзья. Он очень  хотел,  чтобы  Нэнси  расслабилась  и
передохнула после долгого и трудного перелета через всю страну, и  намеренно
задерживал отъезд в госпиталь. Ей нужно было просто полежать  спокойно  хотя
бы несколько минут, да и сиделки, оживленно  болтавшие  с  санитарами,  были
рады возможности  слегка  размяться  после  полета.  Время  от  времени  они
посматривали на Грегсона, который  продолжал  доброжелательно  беседовать  с
Нэнси. Знаменитый хирург буквально излучал участие и теплоту, а они обе были
уже достаточно опытными сиделками, чтобы знать, как  много  это  значит  для
больного.
   - Нет, - ответила Нэнси. - Я из  Нью-Гемпшира.  Там,  во  всяком  случае,
находился сиротский приют, в котором я воспитывалась. В Бостон я