телефону  мистера  Харрисона,  добавив,  что
звонит его дочь, ее сразу же соединили с кабинетом отца.
   - Габриэла? Это  действительно  ты?..  -  В  голосе  отца,  который  она,
оказывается,   хорошо   помнила,   смешались   удивление,   настороженность,
недоверие, но отнюдь не радость, и его образ -  знакомый  образ  Прекрасного
Принца, который Габриэла вызвала в памяти,  пока  набирала  номер,  -  сразу
потускнел, растаял. Она невольно подумала, что Джон Харрисон,  должно  быть,
очень изменился.
   И все же, отвечая ему, Габриэла снова почувствовала себя девятилетней.
   - Папа?..
   - Где ты? - спросил Джон с еще большей тревогой.
   - Здесь, в Нью-Йорке. Я только что узнала твой номер - все  это  время  я
думала, что ты живешь в Бостоне.
   - Я переехал обратно лет двенадцать  назад,  -  ровным  голосом  объяснил
Джон, и Габриэла снова задумалась о  том,  что  он  сейчас  чувствует.  Быть
может, то же, что и она, решила наконец Габриэла.  В  ее  представлении,  во
всяком случае, иначе и быть не могло.
   - Мама оставила меня в монастыре,  когда  мне  было  десять,  -  выпалила
Габриэла, горя желанием объяснить ему, где она была и почему он  не  мог  ее
найти. Это было совершенно  детское  наивное  желание,  но  ничего  с  собой
поделать она не могла.
   - Я знаю, - ответил  он  все  тем  же  ровным  механическим  голосом,  из
которого были тщательно изгнаны любые намеки  на  владевшие  им  чувства,  и
Габриэле показалось, что, за исключением первых  двух  фраз,  их  дальнейший
разговор пройдет в том же ключе. - Она написала мне из Сан-Франциско.
   - Когда? Когда она тебе написала?
   Теперь пришел черед Габриэлы  удивляться.  Значит,  он  все  знал?  Тогда
почему он не позвонил, не зашел, чтобы хотя бы повидаться  с  ней?  Что  ему
помешало?
   - Она написала мне сразу после развода, - ответил Джон. -  С  тех  пор  я
ничего о ней не слышал. Я даже не знаю, вышла ли она второй раз  замуж,  как
собиралась.
   - Так ты знал? Знал все эти тринадцать лет? - потрясение спросила она, но
отец не ответил. Вместо этого он сказал:
   - Жизнь не стоит на месте, Габриэла.  Меняются  времена,  меняются  люди,
обстоятельства. Мне тогда было очень тяжело...
   Он что, ждал от нее сочувствия или понимания? Габриэла знала только одно:
как бы тяжело ни пришлось Джону Харрисону пятнадцать лет назад,  его  дочери
было еще тяжелее. Гораздо тяжелее, чем он знал,  чем  хотел  знать.  В  этом
отношении Джон, похоже, нисколько не переменился.
   - Когда мы сможем увидеться? - спросила она напрямик.
   - Я... - Джон не  ожидал  такой  просьбы  и  решил,  что  Габриэла  хочет
попросить денег. Между тем его карьера в банке не была блестящей  -  за  все
эти годы он так и не сумел пробиться наверх.
   - Ты уверена, что это необходимо? - спросил он,  и  в  его  голосе  снова
прозвучала настороженность.
   - Мне бы очень этого хотелось, - ответила Габриэла,  начиная  нервничать.
Отец, похоже, не очень обрадовался ее звонку. - Можно, я приеду  сегодня?  -
Воспоминания детства  были  все  еще  сильны  в  ней,  и  сейчас  она  снова
чувствовала себя  девятилетней  просто  от  того,  что  слышала  его  голос.
Габриэла почти забыла о том, что ей уже исполнилось двадцать четыре  года  и
что она давно стала взрослой.
   И снова Джон заколебался. Он просто  не  знал,  что  ей  сказать.  Прошло
несколько томительно долгих секунд, прежде чем он заметил  лазейку,  которую
оставила ему Габриэла.
   - Ты хочешь приехать сейчас? В офис?  -  уточнил  он,  и  когда  Габриэла
ответила "да", она услышала  вздох  облегчения.  Отец  явно  хотел  поскорее
покончить с этой неловкой для обоих проблемой. Что ж, раз так, то и Габриэла
не станет откладывать встречу.
   - Как насчет трех часов? - торопливо предложил  Джон,  и  снова  Габриэла
ответила согласием.
   - Хорошо, я приеду, - сказала она и положила трубку.
   Но когда она поднялась из вестибюля к себе в комнату, на  лице  ее  сияла
радостная улыбка.
   У нее в запасе было еще несколько часов,  и  все  ,  это  время  Габриэла
ничего не могла делать. Она так нервничала, что у нее все буквально валилось
из рук. В мозгу ее роились тысячи вопросов:  как  он  выглядит,  что  он  ей
скажет, как объяснит все, что произошло с их семьей много  лет  назад.  Этот
последний вопрос она непременно должна была задать отцу и добиться ответа. В
глубине души она была почти уверена, что во всем была виновата ее  мать,  но
ей хотелось узнать, что думает по этому поводу Джон. И, главное, как он  это
допустил.
   В половине третьего она переоделась в свой лучший темно-синий  полотняный
костюм и взяла такси, которое доставило ее на Пятьдесят третью улицу.
   Инвестиционная  фирма,  в  которой  работал  Джон  Харрисон,  была  очень
небольшой, но пользовалась безупречной репутацией и  была  широко  известна.
Кто бы мог подумать, что ее отец все это время работал именно здесь?
   Секретарша, к которой обратилась Габриэла, сказала, что ее ждут, и  сразу
же повела ее к кабинету мистера  Харрисона.  Идти  нужно  было  по  длинному
коридору, и все это время с лица Габриэлы  не  сходила  широкая,  счастливая
улыбка. Вопреки всем своим страхам и сомнениям сейчас  она  была  совершенно
уверена, что стоит ей только увидеть отца, и все сразу разрешится  наилучшим
образом.
   Ровно в одну минуту четвертого  (время  Габриэла  определила  по  большим
электронным часам на стене, циферблат которых горел ярким  изумрудно-зеленым
светом)  секретарша  распахнула  перед  Габриэлой  двери  кабинета   мистера
Харрисона и почтительно отступила в сторону, пропуская  ее  внутрь.  Кабинет
оказался просторной, светлой комнатой с панорамным окном на задней стене. Из
него открывался потрясающий вид на город, но Габриэла едва обратила внимание
на эту красоту. Стоило ей только переступить  порог,  как  взгляд  ее  нашел
человека, сидевшего за длинным полированным столом, - нашел и остановился на
нем.
   Это был он, ее отец, и в первое мгновение  Габриэле  показалось,  что  за
пятнадцать лет он совершенно не изменился. Джон  Харрисон  был  все  так  же
красив, но когда  она  пригляделась  получше,  то  различила  седину  в  его
волосах, опущенные вниз уголки рта и несколько  морщин,  которых  раньше  не
было. Впрочем, удивляться тут не  приходилось:  произведя  в  уме  несложный
подсчет, Габриэла сообразила, что ее отцу пятьдесят один год.
   - Здравствуй, Габриэла, - сказал Джон,  пристально  глядя  на  нее  из-за
стола.  Он  был  удивлен  тем,  какой  она  стала:   красивой,   грациозной,
женственной. От него Габриэла унаследовала светлые  мягкие  волосы  и  яркие
голубые глаза, которые делали ее  красоту  особенно  изысканной.  Ничего  от
Элоизы в ней не было, и Джон невольно обрадовался этому.
   - Садись. - Он взмахнул рукой, указывая ей на кресло напротив, и Габриэла
поневоле подчинилась. Ей очень хотелось обнять отца, поцеловать, прижаться к
нему, как в детстве, но он не сделал ни  малейшей  попытки  даже  встать  ей
навстречу. Нет, не так она представляла себе все это...
   Впрочем, она тут же  решила,  что  он,  наверное,  чувствует  себя  очень
неловко, и что он поцелует ее потом - когда они  немного  привыкнут  друг  к
другу.
   Потом Габриэла увидела у него на столе фотографии в рамках: на  них  были
изображены две очень похожие друг на друга девушки  примерно  одного  с  ней
возраста, и два мальчика лет десяти-двенадцати. На стене слева висел большой
фотопортрет черноволосой женщины в красном платье. Она  пыталась  улыбаться,
но брови ее были нахмурены, и улыбка выглядела неестественно. Габриэла сразу
подумала, что счастье, должно быть, досталось ей дорогой ценой.
   То, что на столе отца не было ее детских фотографий, было вполне понятно.
Их просто не существовало в природе, и все же  Габриэла  почувствовала  себя
разочарованной.
   - Ну, как ты поживала все это  время?  -  спросил  Джон,  смущенно  пряча
глаза, и Габриэла подумала, что он, наверное, чувствует себя виноватым перед
ней. Ведь с какой стороны ни посмотри, он первый бросил ее и ушел из  семьи,
хотя, возможно, ему действительно нелегко было принять такое  решение.  Так,
во всяком случае, ей хотелось считать.
   - Это твои дети, папа? - не удержалась от вопроса Габриэла,  указывая  на
фотографии на столе.
   Джон кивнул.
   - Девочки - дочери Барбары от первого брака, а мальчишки -  мои.  Наши...
Их  зовут  Джеффри  и  Уинстон.  Младшему  сейчас  девять,  а   старшему   -
двенадцать... - И, торопясь поскорее покончить с этим щекотливым вопросом  и
выяснить, зачем она пришла к нему, он спросил:
   - Так зачем ты хотела видеть меня, Габриэла?
   - Я давно хотела разыскать тебя, - ответила Габриэла, машинально отметив,
что даже сейчас он не назвал ее Габи. - Все  это  время  я  думала,  что  ты
живешь в Бостоне. Никто не сказал мне, что ты вернулся в Нью-Йорк...
   Да, тринадцать лет он жил совсем рядом с ней, жил своей жизнью  со  своей
новой семьей, и за все это время он ни разу не вспомнил о ней, не  попытался
разыскать. Почему?..
   Габриэла никак не могла этого понять.
   - Барбаре не понравилось в Бостоне, - сказал Джон с таким  видом,  словно
это все объясняло.
   - Если ты знал, что я.., что мама оставила меня в монастыре, почему ты не
забрал меня к себе? Почему ты даже ни разу не навестил меня там? -  напрямик
спросила она и увидела, как на лице  Джона  медленно  проступает  выражение,
которое было хорошо ей знакомо. Это было  выражение  туповатой,  болезненной
беспомощности,  которое  означало,  что  Джону  не  по  плечу  справиться  с
ситуацией. Именно с таким лицом он наблюдал от дверей  за  тем,  как  Элоиза
избивает ее.
   - А какой смысл?.. - Джон пожал плечами. - От брака  с  твоей  матерью  у
меня остались самые неприятные воспоминания. Думаю, и у тебя тоже... В конце
концов мне начало казаться, что для тебя и для  меня  будет  гораздо  лучше,
если мы оба закроем эту страницу и попробуем забыть все, что  с  нами  было.
Наша семья, если ее можно назвать семьей, прекратила свое  существование,  и
мне не хотелось лишний раз напоминать тебе обо всем...
   "Напоминать о чем? - удивилась Габриэла. - О том, что у меня есть или был
отец?"
   - ..Элоиза была очень плохой женщиной, - продолжал между тем  Джон.  -  Я
был совершенно уверен, что в конце концов она тебя убьет.
   Эти слова так поразили Габриэлу, что она не сумела  удержаться  и  задала
ему тот самый вопрос, который задавала себе тысячи раз  на  протяжении  всей
своей жизни:
   - - Почему же ты не остановил ее? Почему хотя бы не попытался вмешаться?
   Ожидая ответа, она даже затаила дыхание.  Для  нее  это  было  бесконечно
важно.
   - Я не смог бы ее остановить. Как?! - Он, казалось, был искренне  удивлен
тем, что Габриэла не понимает таких простых вещей. Но  она  больше  не  была
маленькой девочкой и знала, что отец мог пригрозить  Элоизе,  мог  применить
силу, развестись с ней, оставив ребенка себе, обратиться в суд и так далее и
так далее. О, сколько он мог сделать - большой и сильный Джон Харрисон,  так
и не заметивший маленькую Габриэлу.
   Она с недоумением посмотрела на отца, но тот не заметил ее выразительного
взгляда.
   - Что я  мог  сделать?  -  продолжал  разглагольствовать  Джон  Харрисон,
по-прежнему глядя в сторону. - Если я начинал выговаривать ей за то, что она
наказывает  тебя  слишком  жестоко,  Элоиза  только  больше  злилась,  и   в
результате тебе  доставалось  еще  больше.  Мне  оставалось  только  уйти  и
попробовать начать  все  сначала  в  другом  месте.  И  надеяться,  что  она
образумится... Для меня это был единственный выход.
   "А как же я? - захотелось крикнуть Габриэле. - Ты подумал, что  будет  со
мной? Какую "новую жизнь" означает для меня твой уход?!" Но Джон ответил  на
этот невысказанный вопрос так:
   - ..Что касается тебя, то мне казалось, что тебе будет лучше в монастыре.
К тому же твоя мать никогда бы не позволила мне забрать тебя к себе.
   - А ты спрашивал у нее? Когда ты хотел забрать меня к себе - до того, как
мама оставила меня в монастыре, или после? - спросила Габриэла. Мысль о том,
что она, быть может, причиняет отцу страдания, пришла ей в голову только  на
мгновение и тут же исчезла. Теперь ее ничто не могло остановить. Она  хотела
знать все. Ответов именно на эти вопросы она от него ждала.
   - Нет, я никогда не спрашивал об этом у Элоизы, - честно признался  Джон.
- Какой смысл - ведь я заранее знал, что она скажет. Да и  Барбара  была  бы
против того, чтобы ты жила с нами. Ты была частью другой, прежней  жизни,  о
которой нам всем хотелось поскорее забыть... - Он немного помолчал  и  нанес
последний, сокрушительный удар. - Мы стали чужими друг  другу,  Габриэла,  -
проговорил он. - Столько лет наши жизни никак не пересекались, и  этого  уже
не сбросишь со счетов. Если Барбара  узнает,  что  я  сегодня  встречался  с
тобой, она ужасно разозлится на меня, потому что ей будет  казаться,  что  я
предал наших с нею детей. И я ее понимаю...
   Габриэлу его слова повергли в ужас. Она поняла, что совершенно  не  нужна
отцу. И никогда не была нужна. Когда Элоиза допекла  его,  он  просто  ушел,
предоставив ей выпутываться самой. По его  собственному  признанию,  он  был
уверен, что мать непременно ее убьет. И это его нисколько не волновало.
   - А ее собственные дочери? - прошептала Габриэла похолодевшими губами.  -
Разве они не жили с вами?
   - Разумеется, они жили с нами, но это совсем другое дело.
   - Почему? Почему они - другое дело?
   - Мардж и Нора были для меня просто ее дочерьми, а ты...ты была  кусочком
кошмара, напоминанием о жизни,  от  которой  я  стремился  уйти.  Теперь  ты
понимаешь, почему я не мог взять тебя к себе? Я и сейчас не  могу...  Пойми,
Габриэла, нас разделяет пропасть, через которую уже не перейти. У  тебя  нет
отца, Габриэла, ау меня - нет дочери...
   Да, но у него были жена и четверо других детей - родных и приемных. У нее
же не было никого.
   - Как ты можешь говорить такие ужасные вещи?  -  Габриэла  почувствовала,
как к глазам подступили слезы, но она изо всех сил старалась не заплакать. -
Как?!
   - Поверь, Габриэла, мне тоже очень тяжело, но это - правда. Подумай сама,
каково тебе будет, если мы будем.., каждый день видеться? Каждый раз я  буду
напоминать тебе всю боль, которую мать..,  мы  тебе  причинили,  и  в  конце
концов ты возненавидишь меня за то, что я не пришел тебе на помощь тогда...
   Но он немного ошибся. Габриэла начинала его  ненавидеть  уже  сейчас.  Ее
отец оказался совсем не таким, каким  она  его  себе  представляла.  Он  был
слабым, бессильным и никчемным. Он был таким всегда, но  только  теперь  она
увидела это со всей ясностью.
   - Неужели ты не мог мне даже позвонить? -  спросила  Габриэла,  чувствуя,
что еще немного, и она все-таки заплачет. Джон Харрисон никогда не любил  ее
и, как она теперь подозревала, не любил даже  своих  новых  детей.  Когда-то
Элоиза правила им железной рукой,  а  когда  он  ушел  от  нее,  то  Барбаре
пришлось сделать то же самое. Должно быть, именно этим и объяснялось суровое
выражение лица Барбары на портрете. В конце концов он разочаровал и ее.
   - Что я мог тебе сказать, Габриэла? - Джон  вздохнул  и,  бросив  на  нее
быстрый взгляд через стол, снова отвел глаза. - Я... Мне очень не хотелось с
тобой встречаться.
   Вот так - ни больше и  ни  меньше...  Все  было  очень  просто:  ему  "не
хотелось" видеть ее тогда и не  хотелось  видеть  сейчас.  У  ее  отца  было
пустое, холодное сердце. Он не мог дать ничего ни ей, ни  своим  собственным
детям, которые улыбались ему с фотографий. Габриэле было очень жаль и их,  и
Барбару, но в первую очередь - его самого,  потому  что  Джон  Харрисон  был
ничем. Его нельзя было даже назвать личностью  -  он  был  просто  картонным
человечком.
   Между тем Джон Харрисон буквально ерзал от  нетерпения  в  своем  кожаном
кресле, ожидая, когда же она наконец уйдет.
   - Еще один вопрос... - тихо сказала Габриэла.  -  Вы..,  вы  когда-нибудь
любили меня? Хотя бы один из вас?
   Сдавленное рыдание на мгновение прервало ее, и Джон  Харрисон  нашел  это
проявление чувств неуместным и демонстративным. Его  буквально  передернуло,
но Габриэле было все равно, ибо она оплакивала не его, а  себя.  Она  готова
была уйти, но сначала она хотела выслушать ответ на свой вопрос.
   Джон не отвечал, и Габриэла посмотрела на него в упор.
   - Я задала тебе вопрос... Он неловко пошевелился.
   - Я.., не помню точно, что я тогда  чувствовал.  Ты  была  очаровательным
ребенком. Должно быть, я все-таки любил тебя. Но мой брак с Элоизой оказался
неудачным. Больше того,  это  была  катастрофа.  И  ты  была  символом  этой
катастрофы.
   - Скорее уж жертвой...
   - Мы все были в той или иной степени жертвами, - печально сказал Джон.
   - Но, в отличие от меня,  ты  ни  разу  не  оказывался  в  больнице...  -
Габриэле уже расхотелось плакать. Наоборот, она стремилась уязвить его, хотя
и понимала, что это не правильно. Но  сейчас  она  добивалась  правды,  всей
правды.
   - Я знаю, - согласился он. - Теперь ты, наверное, ненавидишь нас за  это.
Я говорил ей, но... В гневе Элоиза уже не могла сдержать себя.
   - Но почему она ненавидела меня так сильно? Что я ей  сделала?  -  Вот  и
прозвучали эти слова, мучившие Габриэлу столько лет. Вот она и произнесла их
вслух.
   Джон Харрисон вздохнул и откинулся на спинку кресла. Лицо  его  выглядело
усталым, словно он вдруг разом постарел на все те полтора десятка  лет,  что
они не виделись.
   - Элоиза ревновала меня к тебе,  ревновала  с  самого  начала,  когда  ты
только родилась. Наверное, в ней было что-то, что мешало ей стать нормальной
матерью. А может, напротив, чего-то не хватало... Когда я женился на ней,  я
этого не заметил, хотя, наверное, должен был...
   И в нем самом недоставало главного, чтобы быть отцом, чтобы  быть  просто
человеком.
   - Ну что, Габриэла, я ответил на все твои вопросы?  -  неожиданно  сказал
Джон, спеша поскорее отделаться от нее.
   - Да, на все, - произнесла Габриэла грустно, ибо ей  было  ясно,  что  на
главные вопросы она, наверное, уже  никогда  не  найдет  ответов.  Прав  был
Питер, который предсказал, что все ответы на вопросы были внутри  ее  самой.
Просто прежде Габриэла бежала этого знания, и только  сейчас  она  набралась
мужества, чтобы посмотреть истине в лицо.
   Джон Харрисон встал и посмотрел на Габриэлу. Он  так  и  не  вышел  из-за
стола, не потянулся к ней навстречу, чтобы обнять или хотя бы прикоснуться к
собственной дочери. Наоборот, Джон старался держаться как  можно  дальше  от
нее, и Габриэла мельком удивилась тому, что ей от этого по-прежнему больно.
   - Спасибо, что зашла, - сказал Джон Харрисон, давая понять, что аудиенция
закончена. С этими словами он нажал на столе какую-то  кнопку,  и  в  дверях
бесшумно возникла секретарша. Габриэла поняла,  что  пора  уходить,  и  тоже
встала.
   - Спасибо, - сказала и она. Ей не хотелось ни  назвать  его  "папой",  ни
целовать. Человек, которого она помнила  как  своего  отца,  был  достаточно
плохим, но тот, который стоял сейчас перед нею,  был  тенью  человека.  Джон
Харрисон перестал быть ее отцом. Он отрекся от нее четырнадцать  лет  назад,
но Габриэла помнила его. Теперь отец, которого она когда-то любила, перестал
существовать.
   И все же, выходя из кабинета, Габриэла на мгновение задержалась на пороге
и оглянулась, стараясь получше запомнить его лицо. Потом, так и не сказав ни
слова, она решительно шагнула вперед и исчезла  за  поворотом  коридора.  Ей
действительно больше нечего было ему сказать.
   Как только секретарша закрыла за Габриэлой дверь, Джон Харрисон снова сел
и сморщился так, словно у него  вдруг  мучительно  разболелись  зубы.  Визит
дочери живо напомнил ему  прошлое  со  всеми  его  кошмарами.  Да,  Габриэла
выросла очень красивой, но Джон не чувствовал к ней ровным счетом ничего. Он
уже давно решил, что Габриэла