за подготовку  к  путешествию.  Они  готовили
подарки для Красной Куртки и других индейцев, покупали в Шелбурне  бусы,
ножи, ярды разноцветной тесьмы и  прочие  ценимые  краснокожими  мелочи,
чтобы обменять на изделия индейских мастериц. Наконец они отправились  в
путь, оставив ферму на попечении Патрика и Джона, и уже через  несколько
дней прибыли к становищу индейцев-сенека.
   Франсуа был откровенно рад встрече со своими краснокожими братьями, и
Сара поняла, что жизнь с индейцами была его собственной жизнью.
   Ей тоже нравилась их прямодушная честность, неизменное достоинство  и
гордость,  которые  они  сумели   сохранить,   несмотря   на   нашествие
бледнолицых. Не без удивления Сара узнала, что  в  своей  среде  индейцы
любят пошутить и посмеяться, хотя прежде ей казалось,  что  сдержанность
является едва ли не самой характерной чертой этой расы.
   Их  удивительные  легенды  и  сказания,  их  разукрашенные   вышивкой
изделия,  их  мудрость  и  познания  коренных  жителей  лесов  и  равнин
притягивали Сару, словно магнитом, и она мечтала если не  приобщиться  к
этой удивительной культуре, то хотя бы познакомиться с ней поближе.
   Как того требовали обычаи сенека, Франсуа много времени  проводил  на
мужской половине  Длинного  дома,  и  Сара  волей-неволей  оставалась  с
женщинами. С любопытством и  легкой  завистью  она  следила  за  ловкими
руками индейских мастериц, которые долгими зимними вечерами собирались у
костра и, сплетничая и пересмеиваясь, тачали мокасины, украшали вышивкой
колчаны и рубашки, нанизывали на нити просверленные раковины и бусы.  Ей
тоже хотелось научиться изготавливать эти изящные и красивые вещи, и она
старалась перенять некоторые приемы, которыми пользовались индианки.
   Однажды вечером к Саре подошла одна пожилая индианка и, сев у  костра
и взяв ее за руку, долго-долго с ней говорила.  Старуха  плохо  говорила
по-английски,  и  Сара,  разбиравшая  только  отдельные  слова,   слегка
встревожилась. Впрочем, по глазам старой женщины она видела, что старуха
не желает ей зла.
   К счастью, в это время вернулся Франсуа. Эту старую женщину он  знал:
она приходилась сестрой верховному шаману рода, и женщины племени  часто
обращались к ней за толкованием снов и  примет.  Кроме  того.  Сломанная
Лиственница славилась как искусная врачевательница.
   Сара попросила Франсуа перевести, что говорит ему старая  женщина,  и
он обратился к ней  на  индейском  наречии.  Но,  выслушав  речь  старой
индианки,  Франсуа  вдруг  нахмурился  и  посмотрел   на   Сару   долгим
пристальным взглядом.
   - В чем дело? - немедленно  спросила  Сара,  которую  взгляд  Франсуа
напугал еще больше, чем бормотание старой предсказательницы.
   - Она говорит, что ты  пребываешь  в  великом  страхе  и  тревоге,  -
негромко сказал Франсуа. - Это правда? Чего ты боишься?
   Возможно, подумал он, Сара боится  своего  бывшего  мужа,  но  Эдвард
Бальфор действительно мало что мог сделать, пока она оставалась в  Новом
Свете. Возвращаться же в Англию Сара не собиралась, и оба знали,  что  с
этой стороны ей ничто не угрожает. Быть  может,  это  был  один  из  тех
женских иррациональных страхов, которые не поддаются объяснению, однако,
насколько Франсуа успел узнать Сару, она не  была  подвержена  подобного
рода слабостям.
   - Сломанная Лиственница говорит, что ты приехала издалека  и  что  ты
пережила много горя, - продолжал он, и  Сара  невольно  вздрогнула.  Это
соответствовало действительности, но откуда могла знать об  этом  старая
женщина, которая видела ее впервые в жизни?
   - Ты  действительно  чего-то  боишься,  любимая?  -  ласково  спросил
Франсуа, и она, улыбнувшись, покачала головой.
   Но старая ирокезка отличалась редкой проницательностью  и,  возможно,
действительно обладала какими-то мистическими  способностями.  Казалось,
она поняла, о чем говорят Франсуа и Сара.
   В ее глазах сверкнул какой-то непонятный огонек, и она  снова  что-то
сказала.
   - Она говорит, что скоро тебе предстоит  пересечь  реку...  Ту  самую
реку, которой ты всегда боялась. В твоей прошлой жизни ты тонула  в  ней
столько раз, сколько пальцев на руке, и еще один, но на этот раз  ты  не
умрешь, и переправа пройдет благополучно. Сломанная Лиственница говорит,
что ты поймешь ее слова, если как следует подумаешь над ними.
   Тут Сара побледнела, а прорицательница, не сказав  больше  ни  слова,
поднялась и ушла к себе.
   Некоторое время спустя Сара  и  Франсуа  вышли  из  Длинного  дома  и
отправились побродить по лагерю, чтобы спокойно  поговорить.  Когда  они
отошли от Длинного дома  на  порядочное  расстояние,  Франсуа  осторожно
поинтересовался у Сары, что могла иметь в виду  старая  прорицательница.
Он лучше чем кто бы то ни было знал,  что  Сломанная  Лиственница  редко
ошибалась, хотя верно истолковать ее речи было подчас нелегко.
   - Чего ты боишься? - спросил Франсуа и привлек Сару к себе. В меховой
парке,  оленьих  штанах  и  вышитых   мокасинах   она   выглядела,   как
очаровательная маленькая скво, и ему  захотелось  поскорее  вернуться  в
Длинный дом, чтобы заняться с нею любовью, но он  чувствовал,  что  Сара
действительно что-то от него скрывает.
   - Ничего я  не  боюсь!  -  с  вызовом  ответила  Сара,  но  ее  слова
прозвучали неубедительно. Она лгала, и Франсуа во что  бы  то  ни  стало
решил узнать, в чем дело.
   - Ты  что-то  скрываешь  от  меня,  -  удрученно  сказал  он.  -  Что
случилось, Сара? Тебе здесь не нравится?
   Они собирались тронуться в обратный путь через  несколько  дней,  но,
если бы Сара захотела, Франсуа готов был выехать в Шелбурн хоть завтра.
   Впрочем, он был почти уверен, что дело в чем-то другом. Они прожили в
Длинном доме сенека уже несколько недель, и до сих пор  Сара  была  всем
довольна и казалась счастливой.
   - Я люблю тебя, ты же знаешь... - промолвила  Сара,  думая  о  чем-то
своем.
   - Может быть, это я чем-то тебя  огорчил?  -  продолжал  допытываться
Франсуа, понимая, что жизнь, которую они вели  в  индейской  общине,  не
могла не показаться Саре непривычной, странной.
   Он допускал, что, очутившись здесь, Сара начала  больше  тосковать  о
той, другой жизни, которую она  когда-то  вела  в  Бостоне  или  даже  в
Англии.
   И все же его не оставляло чувство, что дело в чем-то другом,  гораздо
более важном и значительном.
   Подумав об этом, он еще крепче прижал ее  к  себе  и,  поглядев  Саре
прямо в глаза, увидел, что она улыбается.
   -  Я  не  выпущу  тебя,  пока   ты   не   ответишь,   -   сказал   он
полушутя-полусерьезно. - Я не допущу, чтобы у тебя были от меня какие-то
секреты.
   - Я давно собиралась сказать тебе...  -  начала  Сара  неуверенно,  и
Франсуа в страхе замер, боясь, что это  может  быть  что-то  такое,  что
навсегда отнимет их друг у друга. Он чувствовал, что не  вынесет  этого.
Что, если она захочет оставить его? Что будет с нею тогда? И что будет с
ним самим?!
   - Кое-что случилось, - промолвила она тихо.
   Значит, понял Франсуа, старуха не ошиблась.
   - Что, что  случилось?!  -  воскликнул  Франсуа  с  испугом.  Вернее,
попытался воскликнуть, поскольку слова, вырвавшиеся из его рта вместе  с
парком дыхания, прозвучали не громче шепота. От страха и тревоги  сердце
едва не выскакивало из  груди  Франсуа,  а  по  спине  побежала  струйка
холодного пота.
   - Я.., я не знаю, что тебе сказать, - ответила Сара, и ее  прекрасные
глаза наполнились слезами. - Я не могу.., не могу...
   Она  всхлипнула  и  не  смогла  продолжать.  Перехватившая  ее  горло
судорога была такой сильной, что Сара с трудом могла  дышать.  Плечи  ее
затряслись от беззвучных рыданий, но Франсуа продолжал  нежно  прижимать
ее к своей широкой груди, и в конце концов Сара рассказала ему все.
   - Я.., я не могу иметь от тебя детей. Мне их просто не выносить! А ты
должен, должен иметь сыновей, но я не в состоянии дать тебе  того,  чего
бы мне хотелось...
   Ее слова тронули Франсуа чуть ли не до слез, но он вовремя  вспомнил,
что он - мужчина.
   - Для меня это совсем не важно, любимая, ты же знаешь!.. -  попытался
утешить он Сару. - Пожалуйста, не надо плакать.
   Но все его усилия были напрасны - Сара продолжала горько рыдать в его
объятиях.
   - Все мои дети умерли, - всхлипывала  она,  прижимаясь  лицом  к  его
теплой кожаной куртке. - У меня было шестеро - шестеро! -  детей,  и  ни
один из них не выжил.
   И она рассказала ему всю свою  историю,  рассказала  обо  всех  своих
неудачах, о горе, которое она  испытала,  рыдая  над  трупиками  умерших
мальчиков и девочек,  а  под  конец  оглушила  Франсуа  фразой,  которая
прозвучала для него подобно удару грома, хотя и была произнесена  тихим,
прерывистым шепотом.
   - И я знаю,  что  этот  ребенок  тоже  умрет!  -  заливаясь  слезами,
произнесла она, и Франсуа наконец понял, что могло тревожить и пугать ее
в последние недели.
   Отстранив ее от себя, он поглядел на Сару, и на лице его сменяли друг
друга недоверие, удивление и страх.
   - Ты беременна? - спросил он  шепотом,  и  Сара  с  несчастным  видом
кивнула.
   - О боже! Милая моя, бедная моя Сара! - вырвалось у него. - Не бойся,
в этот раз все будет хорошо, вот увидишь! Я не позволю случиться  ничему
плохому!
   Это последнее замечание было довольно глупым, поскольку он  мало  что
мог сделать, и, осознав это, Франсуа снова прижал Сару к себе. Теперь он
знал,  чего  она  боялась,  и  от  сознания  собственного  бессилия  ему
захотелось заплакать. Потом он вспомнил слова старухи прорицательницы  и
ухватился за них, как за свою единственную надежду.
   - Помнишь, что сказала Сломанная Лиственница? - спросил  он,  обнимая
Сару за плечи и слегка встряхивая. - Помнишь? Она сказала, что ты тонула
столько раз, сколько пальцев на руке, и еще один - шесть раз! А  сколько
твоих детей умерло?
   Тоже шесть! Но она сказала, что на  этот  раз  переправа  через  реку
пройдет  благополучно.  Ты  не  должна   бояться,   любимая!   Сломанная
Лиственница никогда не ошибается! С тобой этого больше  не  случится.  У
тебя.., у нас будет сын или дочь!
   - Она сказала только, что я не умру, - напомнила  ему  Сара,  в  душе
которой, впрочем, снова проснулась надежда. - А  ребенок?  Что  будет  с
моим ребенком? С нашим ребенком? Почему  в  этот  раз  все  должно  быть
иначе, чем раньше?
   - Потому что я буду с тобой, - мягко ответил ей Франсуа.  -  Я  стану
заботиться о тебе. Я буду делать для тебя отвары и  настои  из  целебных
трав, которые используют индианки, и ты станешь  круглой  и  толстой.  А
потом ты родишь здоровенького, пухленького мальчика или девочку, похожую
на тебя.
   Говоря это, он  улыбнулся,  и  Сара  прильнула  к  нему  всем  телом,
чувствуя его тепло и черпая в нем уверенность и силу.
   - Твоя жизнь изменилась, Сара, - продолжал Франсуа негромко. - Теперь
все будет по-другому и у тебя, и у меня тоже. И мы, и наш ребенок  -  мы
все начинаем новую жизнь!
   Она поверила ему, поверила, что теперь  все  изменилось,  а  Франсуа,
неожиданно спохватившись, спросил ее строго:
   - Когда это случится?
   - Думаю, в конце лета, - смущенно ответила Сара и потупилась. -  Быть
может, в начале сентября.
   Первые признаки беременности она заметила после Рождества. С тех  пор
прошло уже почти три месяца, но она все не решалась  открыться  Франсуа,
нося в себе свое беспокойство. И теперь,  когда  она  поделилась  с  ним
своими тревогами, ей сразу стало легче. К  тому  же..,  к  тому  же  она
почему-то верила старой, мудрой предсказательнице.
   После этого они вернулись в Длинный  дом,  где  индейцы  выделили  им
спальню. Ложась рядом с Сарой, Франсуа нежно  обнял  ее,  и  она  быстро
заснула. Он же еще долго не спал,  вглядываясь  в  лицо  Сары,  все  еще
хранившее следы слез, и его сердце полнилось нежностью и любовью. Прежде
чем уснуть, Франсуа долго просил христианских и  индейских  богов  явить
милосердие и благословить Сару и их дитя.
 
Глава 8 
 
   Чарли отложил дневники  Сары  только  тогда,  когда  часы  на  камине
пробили четыре раза. Сегодня он должен был отвезти Франческу и  Моник  в
пиццерию, как обещал, а до этого ему еще  нужно  было  привести  себя  в
порядок.
   Принимая душ и  одеваясь,  он  продолжал  думать  о  ребенке  Сары  и
Франсуа, и его  душа  переполнялась  умилением  и  радостью.  Ему  очень
хотелось узнать, что стало потом с этим ребенком, каким он был человеком
и как сложилась его судьба; об этом,  возможно,  говорилось  в  дневнике
дальше, и Чарли не раз испытывал острое  желание  заглянуть  в  одну  из
последних тетрадей, однако  он  каждый  раз  сдерживался.  Дневник  Сары
наполнил его жизнь тайной, которую Чарли  понемногу  открывал  для  себя
каждый день, а узнав заранее ответы на все вопросы,  он  лишил  бы  себя
этого предвкушения узнавания. События двухсотлетней давности и  особенно
люди, с которыми он  встретился  на  страницах  дневника,  казались  ему
совершенно реальными; должно быть,  поэтому  Чарли  считал,  что  с  его
стороны будет не совсем честно узнать о событиях жизни героев раньше  их
самих.
   Он даже не  мог  набраться  смелости  и  поделиться  своей  тайной  с
Франческой, хотя сейчас ему хотелось этого больше, чем когда-либо.
   Когда ровно в шесть Чарли заехал за Франческой и Моник,  он  все  еще
чувствовал себя виноватым. Впрочем, Моник была по обыкновению оживлена и
не заметила его задумчивости, да и Франческа, похоже, тоже не придала ей
значения. Она была в хорошем настроении, к  тому  же  вчера  ей  удалось
наконец закончить главу своей диссертации и начать новую.
   Ужин прошел весело, и,  когда  с  пиццей  было  покопчено,  Франческа
пригласила Чарли к ним домой на кофе с мороженым.
   Чарли был весьма польщен таким проявлением доверия, поэтому  даже  не
подумал отказываться.
   Моник пришла в восторг  -  ей  давно  хотелось  показать  Чарли  свою
коллекцию бабочек и жуков, которую она собирала все лето,  однако  Чарли
подозревал, что дело здесь не только в этом.  Очевидно,  ей  не  хватало
"мужского влияния",  как  выражаются  психологи,  и  она  подсознательно
стремилась найти замену отсутствующему отцу. Что касалось самого  Чарли,
то чем больше он общался с девочкой, тем сильнее жалел о том, что у него
нет  собственных  детей.  Впрочем,  его  сожаления   носили   совершенно
абстрактный, умозрительный характер.
   В десять вечера девочка отправилась спать, но Франческа  и  Чарли  не
спешили прощаться. Принимая из рук  Франчески  очередную  чашку  кофе  и
печенье, которое она испекла, пока он рассматривал наколотых на  булавки
кузнечиков и жуков, Чарли не удержался и сказал:
   - Твоя дочь - совершенно замечательный ребенок! Я, конечно, совсем не
знаю детей, но, по-моему, она просто чудо.
   От его похвалы Франческа буквально расцвела.
   Она обожала свою дочь, хотя порой ей бывало очень непросто с Моник.
   - Ты никогда не хотела родить еще одного ребенка?  -  спросил  Чарли,
вспоминая Сару и пытаясь представить себе, что это такое  -  быть  отцом
или матерью.
   Франческа смутилась.
   - Очень давно, - ответила она наконец. - Но я.., не успела. Пьер в то
время увлекся этой своей лыжницей и перестал обращать на меня внимание.
   Наша семейная жизнь начала разваливаться, а когда Мари-Лиз родила ему
двойню, он и вовсе  забыл  про  меня.  Ну  а  теперь  говорить  об  этом
бессмысленно, так что я смирилась...
   Она произнесла  эти  слова  с  полной  покорностью  судьбе,  и  Чарли
почувствовал, что не может не возразить ей.
   - В  тридцать  один  год  еще  ничего  не  поздно!  -  с  горячностью
воскликнул он. - Саре Фергюссон было двадцать четыре, когда она приехала
в эту страну, и по меркам того времени она была почти  что  старуха.  Но
она  сумела  начать  все  сначала  с  человеком,  которого  любила.  Она
забеременела от него, хотя все ее предыдущие дети умерли!
   - В таком случае, - заметила Франческа самым саркастическим тоном,  -
передо мной стоит задача гораздо более сложная, потому что  у  меня  нет
любимого мужчины, от которого я могла бы забеременеть. Кроме  того,  мне
начинает казаться, что эта женщина превратилась для  тебя  в  навязчивую
идею. Я только и слышу: Сара то, Сара се... Ты что, влюбился  в  нее?  В
этот призрак?
   Очевидно, его слова больно ее задели, и Чарли тут же пожалел о  своей
несдержанности. Впрочем, отступать было все равно поздно, и он решился.
   - Я бы хотел дать тебе кое-что почитать, -  сказал  он,  и  Франческа
рассмеялась.
   - Знаю, знаю, - сказала она. - В мой первый после развода год я  тоже
этим баловалась. Я прочла все  книги  по  психологии,  все  пособия  для
брошенных женщин, все рекомендации по смягчению  последствий  развода  и
все наставления на тему "Как перестать ненавидеть своего бывшего мужа  и
начать жить заново". Все это чушь собачья! В этих книгах  нет  рецептов,
которые научили бы меня снова верить мужчинам и помогли найти  человека,
которого бы я могла  без  боязни  впустить  в  свою  жизнь.  Нет  такого
учебника, Чарли, который помог бы мне стать сильной и мужественной.
   - Я думаю, есть, - загадочно ответил Чарли, надеясь пробудить  в  ней
любопытство. Он с самого начала собирался пригласить Франческу и Моник к
себе в шале, но теперь у него появилась достаточно веская причина, чтобы
сделать это.
   - Приезжайте ко мне хотя бы для  того,  чтобы  взглянуть  на  дом,  -
сказал он.  -  Ей-богу,  дело  того  стоит.  Я  уверен,  что  Моник  там
понравится.
   В первое мгновение Франческа растерялась, но в конце концов,  видимо,
решила, что этот визит не таит в себе никакой опасности. Они  приедут  в
четверг, сказала она, если Чарли не имеет ничего против, и Чарли  кивнул
- у него оставался еще целый день, чтобы привести шале в порядок.
   Всю среду он  только  тем  и  занимался,  что  мыл,  чистил,  убирал,
пылесосил и носился по всему дому с аэрозольным баллончиком полировочной
жидкости и куском мягкого фетра. Половики  и  коврики  он  расстелил  на
снегу за домом и несколько раз прошелся по  ним  сплетенной  из  прутьев
колотушкой, изгоняя из них остатки пыли и легкий запах затхлости. Вернув
благоухающие свежестью ковры на место,  он  помчался  в  Дирфилд,  чтобы
купить продукты, легкое вино и сладости для Моник. Из-за  этого  у  него
почти не осталось времени для чтения, но Чарли хотелось, чтобы к приходу
гостей все было безупречно.
   Его усилия не пропали даром. Когда в четверг вечером он привез  их  в
шале, Франческа сразу заметила, что Чарли постарался на славу. Но  самое
сильное впечатление  произвело  на  нее  не  столько  убранство  комнат,
которое, собственно говоря,  было  более  чем  скромным,  хотя  Чарли  и
подкупил кое-что из мебели для своей спальни, сколько сам дом.  Каким-то
образом дом нес на себе печать уюта и тепла, которые чувствовались  даже
в гостевых спальнях, в которых давно никто не ночевал и  которые  стояли
пустыми, наверное, с тех  пор,  как  здесь  ненадолго  поселился  Джимми
Палмер с семьей. И, как и Чарли, Франческа ощутила здесь чье-то незримое
дружелюбное присутствие, которое встречало здесь каждого  -  даже  того,
кто не знал, кто такая Сара Фергюссон.
   - Чей это дом? - спросила Моник, с интересом оглядываясь по сторонам,
и Чарли ни минуты не сомневался, что она  тоже  почувствовала  волшебную
ауру бывшей хозяйки шале.
   Чарли объяснил девочке, что сейчас этот дом  принадлежит  его  доброй
знакомой, которая живет в Шелбурн-Фоллс,  но  когда-то  много  лет  тому
назад здесь жила другая женщина, которая приехала в Америку из Англии.
   - Это которая потом стала призраком? -  деловито  уточнила  Моник,  и
Чарли со смехом покачал головой. Ему очень не  хотелось,  чтобы  девочка
чего-то боялась здесь, хотя он и признавал,  что  напугать  ее  было  бы
трудновато. Впрочем, он с самого начала знал, что Моник, наверное, будет
скучно сидеть с ними весь вечер, поэтому он заранее приобрел для  нее  в
Дирфилде несколько альбомов-раскрасок и набо