а была  счастлива  слышать  его
голос.
   - Да-а.
   - Я думала, ты до следующего месяца не вернешься.
   - Я и не вернулся. Я приехал повидать своего дядю. По всей видимости,
он решил, что ему нужна моя помощь.
   - Какого дядю? - Тана была в недоумении: Гарри никогда о  нем  раньше
не говорил.
   - Мой Дядюшка Сэм. Помнишь, тот, на плакатах, в нелепом  красно-синем
костюме, с длинной седой бородой?
   Нет, он явно напился, и Тана рассмеялась было, но смех тут  же  замер
на ее губах. Он не шутил. О господи...
   - Какого дьявола, что ты имеешь в виду?
   - Меня призвали, Тэн.
   - О, черт.
   Она закрыла глаза. Да,  повсюду  только  и  было  слышно:  Вьетнам...
Вьетнам... У каждого было свое мнение по этому поводу... Задать  им  как
следует... Держаться от этого подальше...  Вспомните,  что  произошло  с
французами... Давай, вперед!.. Сиди  дома...  Жесткие  меры...  Война...
Невозможно было разобраться в том, что происходит, но,  что  бы  это  ни
было, ничего хорошего оно не сулило.
   - На кой черт ты приехал сюда? Почему ты не остался у себя?
   - Не хотел. Отец даже предложил отмазать меня, если сможет, в  чем  я
сомневаюсь: есть все-таки что-то, чего даже его деньги не купят. Но  это
не в моем духе, Тэн. Не знаю, может быть, втайне я хотел попасть туда  и
быть хоть чуточку полезным.
   - Придурок. Господи, да ты даже хуже. Тебя могут убить. Хоть  это  ты
понимаешь? Гарри, возвращайся во Францию, - она  уже  кричала  на  него,
кричала на Гарри в Нью-Йорке, стоя в коридоре. -  Почему,  черт  побери,
тебе не поехать  в  Канаду  или  не  прострелить  себе  ногу..,  сделать
что-нибудь, не участвовать в этом. Сейчас ведь 1964-й, а не 1941 год. Не
будь таким благородным, ничего в этом  нет  благородного,  ты,  задница.
Возвращайся. - Глаза ее наполнились слезами, она боялась спросить о том,
что хотела узнать. Но надо. Она должна знать. - Куда тебя посылают?
   - В Сан-Франциско. (Сердце ее сжалось.) Сначала туда. Часов на  пять.
Хочешь встретить меня в аэропорту, Тэн?  Пообедаем  или  что-нибудь  еще
придумаем. Мне нужно в какой-то Форт-Орд к десяти вечера, а я прилетаю в
три. Мне сказали, что от Сан-Франциско туда часа два езды... - Его голос
затих, оба они думали об одном и том же.
   - И что потом? - внезапно охрипшим голосом спросила Тана.
   - Полагаю, Вьетнам. Чудненько, а?
   Она вдруг почувствовала раздражение.
   - Ничего в этом чудненького, ты, тупоумный сукин сын. Надо было  тебе
идти со мной учиться на адвоката. Но ты вместо этого захотел порезвиться
и  обнюхать  все  бордели  Франции.  А  теперь  нате  вам,   пожалуйста,
отправляешься во Вьетнам, чтобы тебе отстрелили яйца...
   По щекам ее катились слезы, и никто в  холле  не  осмеливался  пройти
мимо нее.
   - Однако у тебя это звучит завлекательно.
   - Болван.
   - Ну, и что еще новенького? Ты еще не влюбилась?
   - Как будто у меня есть время. Я только и  делаю,  что  читаю.  Когда
прилетает твой самолет?
   - Завтра в три.
   - Я приеду.
   - Спасибо.
   Его голос опять зазвучал по-юношески, а когда  Тана  увидела  его  на
следующий день, он показался ей бледным и усталым, уже не  выглядел  так
хорошо, как в июне, и этот его краткий визит прошел нервно  и  натянуто.
Она не знала, что с ним делать. Но пять часов - это  не  слишком  много.
Сначала она привезла его к себе в Беркли, потом они поехали в  Чайнатаун
 пообедать, немного  погуляли,  и  Гарри  все  время
посматривал на часы. Ему надо было успеть на автобус. Он решил не  брать
такси до Форт-Орда, но это сокращало время, которое можно было  провести
вместе. Они не смеялись так, как бывало, оба были расстроены.
   - Гарри, почему ты это делаешь? Ты мог бы откупиться.
   - Это не по мне, Тэн. Уж это ты должна понимать.  И,  может  быть,  в
глубине души я думаю, что  поступаю  правильно.  Есть,  видимо,  во  мне
какой-то патриотизм, о котором я и не подозревал.
   Сердце Таны упало.
   - Ради бога, никакой это не патриотизм.  Это  не  наша  война,  -  ее
ужаснуло, что, вероятно, был какой-то выход, а он его не использовал. Он
показал себя с той стороны, которая ей была  неведома.  Беспечный  Гарри
повзрослел, и теперь она видела в нем мужчину,  прежде  ей  незнакомого.
Упрямого и сильного. И хотя то, что он собирался сделать, страшило  его,
было ясно: он знает, чего хочет.
   - Думаю, скоро это станет нашей войной, Тэн.
   - Но почему ты?
   Они долго сидели молча, и день пролетел слишком быстро. Прощаясь, она
крепко обняла его и взяла обещание, что он  будет  звонить,  как  только
выдастся случай. Но прошло шесть недель, а  он  не  звонил,  и  к  этому
времени  начальная  подготовка  кончилась.  Он  собирался  вернуться   в
Сан-Франциско, повидать ее, но вместо поездки на Север стал готовиться к
отправке на Юг.
   Позвонил в субботу:
   - Вечером я отправляюсь в Сан-Диего, а в начале недели - в Гонолулу.
   У нее как раз был зачет, вырваться на пару  дней  в  Сан-Диего  никак
нельзя.
   - Проклятье! А в Гонолулу ты побудешь хоть немного?
   - Наверняка нет.
   Она тут же почувствовала: он что-то утаивает от нее.
   - Что это значит?
   - Это значит, что к концу следующей недели меня пошлют в Сайгон.
   Его голос звучал холодно и твердо, как сталь, - совсем не  похоже  на
Гарри. Она недоумевала, как это случилось. Именно этому удивлялся и  он,
каждый день все эти шесть недель. "Я считаю, просто повезло", -  говорил
он в шутку друзьям, но ничего шуточного в этом не  было;  когда  ожидали
вручения предписания, напряжение стало настолько ощутимым,  что  страшно
было произнести лишнее слово. Никто  не  осмеливался  говорить  о  своих
чувствах, меньше всего те, кому повезло с распределением, может,  другие
не так удачливы. А Гарри был одним из неудачников.
   - Скотство, конечно, но так уж оно есть, Тэн.
   - Твой отец знает?
   - Я звонил вчера вечером.  Никому  не  известно,  где  он.  В  Париже
думают, что он в Риме. В Риме думают, что  он  в  Нью-Йорке.  Я  пытался
позвонить в Южную Африку, но потом решил насрать на сукиного сына.  Рано
или поздно сам узнает, где я. (Почему, черт возьми, у него  такой  отец,
которого невозможно поймать? Тана попыталась бы даже разыскать его, будь
он другим, но он всегда казался ей не тем человеком, с  которым  хочется
познакомиться.) Я написал ему по лондонскому адресу и оставил записку  у
"Пьерра" в Нью-Йорке. Это все, что я мог сделать.
   - Вероятно, это даже  больше,  чем  он  заслуживает.  Гарри,  я  могу
что-нибудь сделать?
   - Молись за меня.
   Похоже, он не шутил, и Тана была потрясена. Это невозможно. Гарри, ее
лучший друг, ее брат, по сути, ее двойник, - и его посылают во  Вьетнам.
Ее охватила паника, доселе ей неизвестная,  и  абсолютно  ничего  нельзя
было поделать.
   - Позвонишь мне еще перед отъездом?.. И из Гонолулу?..
   Глаза ее наполнились слезами. "А если с ним что-нибудь случится? Нет,
- она стиснула зубы, - не надо позволять себе даже думать об этом. Гарри
Уинслоу непобедим, и он принадлежит мне, часть моего сердца отдана ему".
Но, постоянно ожидая звонков, несколько дней она ходила как  потерянная.
Он звонил дважды до отъезда из Сан-Диего. "Прости, что долго не  звонил,
был занят, совсем затрахался, триппер, наверное, подхватил, ну и черт  с
ним". Почти всегда он был пьян, а  на  Гавайях,  откуда  тоже  пару  раз
позвонил, вообще не просыхал, а потом он уехал - в безмолвие, джунгли  и
бездны  Вьетнама.  Ее  воображение  рисовало   опасности,   которым   он
подвергался, а позже стали приходить веселые разухабистые письма о жизни
в  Сайгоне,  о  проститутках,  наркотиках,  уютных  некогда  гостиницах,
изящных девушках, о том, что ему пригодился его  французский,  -  и  она
стала успокаиваться. Старина Гарри, он  нисколько  не  меняется:  что  в
Кембридже, что в Сайгоне -  один  и  тот  же.  Тана  успешно  сдала  все
экзамены, прошел День  Благодарения  и  первые  два  дня  рождественских
каникул, которые она провела у себя в комнате в окружении груды книг,  и
вот около семи вечера кто-то заколотил в ее дверь:
   - Вас к телефону.
   Мать часто звонила ей, и Тана знала почему, хотя они не  говорили  об
этом. Праздники  были  трудным  временем  для  Джин.  Артур  никогда  не
проводил с нею много времени, и все-таки она надеялась на лучшее. Всегда
находились оправдания и причины, он посещал вечеринки, на которые не мог
пригласить ее. Тана даже подозревала, что у него есть и другие  женщины,
а теперь еще Энн с мужем и ребенком, и, может быть, Билли тоже с ними, а
Джин просто не была членом семьи, несмотря на то, что уже много лет  она
все время рядом.
   - Сейчас приду, - отозвалась Тана,  натягивая  халат  и  спускаясь  к
телефону.
   В холле было холодно, а  на  улице  туманно.  Туманы  так  далеко  на
Востоке - редкое явление, но иногда случались такие ненастные ночи.
   - Алло?
   Она ожидала услышать мать, и то, что это был Гарри, ее ошеломило. Его
голос был хриплым и очень усталым, будто он провел на ногах всю ночь,  и
неудивительно, если он сейчас в городе. Казалось, что он очень близко.
   - Гарри?.. - Ее глаза наполнились слезами. - Гарри! Это ты?
   - Ну да, кто же еще? - Он почти зарычал, и  она  ясно  представила  -
почти почувствовала - прикосновение его заросшего подбородка.
   - Ты где?
   Мимолетная пауза.
   - Здесь. В Сан-Франциско.
   - Когда ты прилетел? Боже, если бы я знала, я встретила бы тебя.
   Гарри вернулся, какой чудесный рождественский подарок!
   - Да только что.
   Это не правда, но легче сказать так, чем объяснять, почему  сразу  не
позвонил.
   - Слава богу, что ты там не задержался. -  Тана  была  так  счастлива
слышать его голос, что и  не  пыталась  сдержать  слез.  Она  плакала  и
улыбалась, и Гарри на том  конце  тоже.  Он  уже  и  не  надеялся  снова
услышать ее, и любил ее еще больше, чем раньше. Сейчас он  даже  не  был
уверен, что ему удастся скрыть свое  чувство.  Но  придется  постараться
ради нее да и ради себя самого. - Почему тебя так скоро отпустили?
   - Думаю, я устроил им там  веселенькую  жизнь.  И  жратва  тухлая,  и
девчонки вшивые. Черт, я дважды  подцепил  мандавошек  и  самый  гнусный
триппер за всю свою  жизнь...  -  Он  попробовал  рассмеяться,  но  было
слишком больно.
   - Кретин. Ты что, вообще не можешь вести себя как следует?
   - Нет, если есть выбор.
   - И где ты сейчас? Опять пауза.
   - Да вот, меня ремонтируют у Леттермана.
   - В больнице?
   - Ага.
   - Из-за триппера? - Она произнесла это так громко, что две девушки  в
холле оглянулись, и она рассмеялась. - Слушай, ты  невыносим.  Ты  самый
гадкий человек из всех, кого я знаю, Гарри  Уинслоу  Четвертый  или  как
тебя там. Тебя можно навестить или мне тоже грозит подцепить это? -  Она
все еще смеялась, а его голос звучал все так же хрипло и устало:
   - Да, только не садись на мой стульчик.
   - Не волнуйся, не буду. Я даже не подам тебе руки, пока  ты  свою  не
прокипятишь. Одному богу известно, где она только не побывала.
   Он улыбнулся. Было чертовски здорово слышать опять ее голос.
   Тана взглянула на часы:
   - Можно приехать прямо сейчас?
   - Тебе что, нечего больше делать в воскресный вечер?
   - Я собиралась заняться любовью со стопкой книг по юриспруденции.
   - Вижу, ты осталась такой же забавницей, как прежде.
   - Да, но я гораздо умнее тебя, болван, и меня  никто  не  посылал  во
Вьетнам.
   Опять какое-то странное молчание, и когда Гарри  заговорил  снова,  в
его голосе не было улыбки.
   - И слава богу, Тэн. - Слушая его, она  ощутила  неприятный  холодок,
пробежавший по позвоночнику. - Ты правда хочешь приехать ко мне сейчас?
   - Черт возьми, конечно. Ты что, думаешь, я не  приеду?  Я  просто  не
хочу подхватить триппер, и только.
   Он улыбнулся:
   - Я буду пай-мальчиком.
   Но надо было что-то ей сказать.., сейчас,  пока  она  не  приехала..,
иначе будет несправедливо.
   - Тэн...
   Он осекся. Пока он никому ничего не  сказал.  Даже  с  отцом  еще  не
говорил: того нигде не могли найти, хотя Гарри знал, что в конце  недели
он должен быть в Гстааде, где всегда проводил Рождество, - с  Гарри  или
без него. Для него Швейцария была неотделима от Рождества.
   - Тэн... У меня кое-что похуже триппера... Странный  холод  заледенил
ее спину, она закрыла глаза.
   - Да-а? И что же?
   Она хотела, чтобы он этого не  говорил,  хотела,  чтобы  он  смеялся,
чтобы был здоров, если с ним  что-то  случилось,  но  поздно..,  уже  не
вернешь слов, не закроешься от правды...
   - Меня немножко подстрелили...
   Голос его надломился, и она почувствовала  внезапную  боль  в  груди,
борясь с подступившими рыданиями.
   - Да ну? Значит,  ты  поперся  туда  именно  для  этого?  -  Она  еле
сдерживала слезы, да и он тоже.
   - Да как-то ничего лучшего не нашлось. Девчонки там,  честно  говоря,
смотреть не на что... - его голос стал печальным и мягким, - не сравнить
с тобой, Тэн.
   - Господи, тебе, должно быть, все мозги продырявили.
   Они немного посмеялись, но, казалось, холод от ее босых ног превратил
всю ее в ледышку.
   - Значит, Леттерман, так?
   - Ага.
   - Я буду через полчаса.
   - Не спеши. Я никуда не ухожу.
   И долго еще не сможет никуда пойти. Но Тана ни о чем не догадывалась,
натягивая джинсы, всовывая ноги в туфли, не замечая какие, выныривая  из
черного свитера с высоким  воротом,  продираясь  расческой  через  гриву
волос, хватая с изножья кровати гороховую  куртку.  Сейчас  же  к  нему,
посмотреть, что с ним... "Меня немножко подстрелили..." Только эти слова
звучали в ее голове, когда она ехала в автобусе в город и когда  поймала
такси до больницы Леттермана в Президио. Дорога заняла  около  часа,  но
она мчалась изо всех сил, и уже через пятьдесят пять минут  после  того,
как повесила трубку, входила в больницу.
   У женщины в регистратуре она спросила, где палата Гарри,  на  что  та
попросила уточнить, в каком он отделении, и Тане очень хотелось ответить
"в трипперном", но сейчас ей было не до шуток и  уж  совсем  расхотелось
шутить, когда она подошла к дверям с табличкой  "Нейрохирургия",  молясь
про себя, чтобы все было хорошо.  Она  вошла  в  палату  бледная,  почти
серая, но и он выглядел  не  лучше.  Он  лежал  на  спине,  над  головой
зеркало, рядом - респиратор. Кругом были разные держатели  и  трубки,  и
медсестра  присматривала  за  ним.  Сначала  Тана  решила,   что   Гарри
парализован:  абсолютная  неподвижность,  -  и  только  потом   заметила
движение руки, и глаза ее наполнились слезами. Но  ошиблась  она  только
наполовину: от пояса и ниже он действительно был парализован.
   - Пуля попала в позвоночник,  -  объяснил  ей  Гарри  со  слезами  на
глазах.
   Наконец-то он говорит с ней, плачет вместе с ней, рассказывает о том,
как себя чувствует. А чувствовал он себя дерьмово. Хотел умереть. С того
самого момента, как его принесли.
   - Вот такие дела... - Слова давались ему с трудом, а слезы бежали  по
щекам, по шее, на простыню. - Теперь я буду прикован к коляске...  -  Он
плакал навзрыд.
   Ему казалось, что он никогда больше ее не увидит, и  вот  она  здесь,
такая прекрасная, такая хорошая,  такая  светловолосая...  Точно  такая,
какой была всегда. Все здесь казалось таким же, как всегда. Никто ничего
не знал ни о Вьетнаме, ни о Сайгоне, ни о Дананге, ни о вьетконговцах...
Ты даже не видел ни одного из них. Он просто прострелил твою задницу  из
укрытия на дереве, и, может быть, это был  девятилетний  мальчишка,  или
просто он выглядит как мальчишка. Но здесь никому до этого нет  никакого
дела.
   Тана смотрела на него, сдерживая рыдания. "Как хорошо, что он остался
жив. Это просто чудо, что он выжил", - думала она, слушая его рассказ  о
том, как он пять суток лежал в джунглях, уткнувшись лицом в  грязь,  под
проливным дождем. "Ну и пусть он не сможет никогда ходить. Он ведь  жив,
не так ли?" И сейчас в характере Таны проявилось то, что давным-давно  в
ней разглядела Мириам Блейк.
   - И поделом тебе, болван, за то, что ты путался с  дешевыми  шлюхами.
Ну что ж, пока полежи тут, если угодно, но вот что я тебе  скажу:  я  не
собираюсь слишком долго все это терпеть. Понял?
   У них не было сил сдерживать слезы. Тана встала, крепко  схватив  его
за руку.
   - Ты поднимешь свою задницу и будешь что-то делать для себя. Ясно?  -
произнесла она дрожащим голосом. Сердце  ее  болело  и  не  умещалось  в
груди.
   - Слушай, ты просто сумасшедшая. Ты знаешь это, Тэн?
   - А ты - ленивый сукин сын,  но  ты  не  слишком  радуйся  тому,  что
отлеживаешь задницу, потому что это ненадолго. Ты понял, придурок?
   - Да, мадам.
   Он отдал честь, а через пару минут пришла  медсестра  и  сделала  ему
обезболивающий укол. Тана, держа его за руку, смотрела, как он засыпает,
слезы  катились  по  ее  щекам,  она  молча  плакала  и  шептала   слова
благодарности. Несколько часов просидела она так, глядя на  него,  держа
его руку, и наконец, поцеловав в щеки и  в  глаза,  ушла.  Было  уже  за
полночь, и в автобусе  до  Беркли  она  думала,  что  эта  ночь  -  Ночь
Благодарения. Слава богу, что он выжил. Слава богу, что он не  сгинул  в
этих богом забытых джунглях, у черта на рогах. Сейчас  Вьетнам  приобрел
для нее особое значение. Место, куда люди уходят,  чтобы  быть  убитыми.
Это не просто место, о  котором  можно  прочесть,  поговорить  о  нем  с
друзьями или преподавателями между уроками. Для нее сейчас Вьетнам  стал
реальным. Она точно знала, что это значит. Это значит, что Гарри Уинслоу
никогда больше не будет ходить. И, выбираясь этой ночью  из  автобуса  в
Беркли с мокрыми от слез щеками, стиснув в карманах кулаки, входя в свою
комнату, она знала, что ни она, ни он уже никогда не будут прежними.

Глава 9

   Следующие два дня Тана провела рядом с ним, отлучаясь лишь для  того,
чтобы немного поспать, принять душ, переодеться, и  возвращалась  опять,
держала его за руку, разговаривала  с  ним,  когда  он  просыпался.  Они
говорили о том, как  учились  -  он  в  Гарварде,  а  она  в  Бостонском
университете, вспоминали  велосипед-тандем,  на  котором  они  катались,
каникулы на  Кэйп-Код.  Почти  все  время  он  находился  под  действием
наркотиков, но иногда бывал таким ясным, что  больно  было  смотреть  на
него и сознавать, какие мысли роятся в его голове. Он не  хотел  остаток
жизни провести парализованным, желал смерти и не  раз  говорил  Тане  об
этом. А она вопила на него  и  обзывала  сукиным  сыном.  Но  еще  очень
боялась оставлять его одного  на  ночь:  вдруг  он  что-нибудь  с  собой
сделает. Она предупредила медсестер о его состоянии, но такое им было не
в  диковинку  и  не  слишком  их  обеспокоило.   Они   хорошо   за   ним
присматривали, но у них были и другие, более тяжелые  больные,  например
парнишка внизу, которому оторвало обе руки  и  изуродовало  лицо  ручной
гранатой, которую ему дал шестилетний мальчик.
   Как-то утром в Сочельник,  когда  Тана  уже  собиралась  в  больницу,
позвонила ее мать. В Нью-Йорке было десять утра, она пришла в контору на
несколько часов и решила, что неплохо бы позвонить Тане и  справиться  о
ее делах. До последней минуты  она  надеялась,  что  дочь  передумает  и
приедет на Рождество домой, но все эти месяцы Тана настойчиво повторяла,
что нет никакой возможности, что у нее куча работы,  и  добавляла  даже,
что не видит смысла в приезде матери к ней. Но Джин казалось,  что  Тане
предстоят унылые рождественские каникулы, почти такие же  унылые,  какие
всегда бывают  у  нее  самой.  Артур  проводит  Рождество  с  семьей  на
Палм-Бич, там будут Энн  с  мужем  и  ребенком  и  Билли.  Конечно,  она
понимала, что ему было бы очень неудобно пригласить ее.
   - Ну что, милая, чем занимаешься? - Джин уже две  недели  не  звонила
ей. Слишком подавлена была и не хотела, чтобы Тана это услышала. Раньше,
когда Артур бывал в Нью-Йорке  после  каникул,  она,  по  крайней  мере,
надеялась, что он заедет хотя бы на несколько часов, но в  этом