динить его с Каннами, отелем  "Карлтон".
Пора было забирать Хиллари оттуда, захочет она или нет.
   Ему ответили, что она в бассейне, и попросили позвонить позднее.  Но  Ник
стоял на своем: раз она где-то в отеле, пусть ее найдут и  известят  о  том,
что ей звонит муж. Наконец ее удалось отыскать  (у  кого-то  в  номере,  как
понял Ник, но это ему было безразлично). Кем бы ни  была  эта  женщина,  она
мать его сына, и он хотел, чтобы она вернулась в Париж на тот  случай,  если
во Франции начнутся неприятные события.
   - Извини, что побеспокоил тебя, Хил.
   - Что-то случилось?
   Она сразу же подумала, что что-то случилось с Джонни.  Как  была,  нагая,
она пересекла комнату Филиппа Маркхама с  телефонной  трубкой  у  уха,  лицо
стало напряженным и озабоченным. Она с виноватым видом обернулась к Филиппу,
а затем снова отвернулась, ожидая, что ей скажет Ник.
   - Ты читала газеты вчера или сегодня?
   - Ты говоришь про эту ерунду с русскими и немцами?
   - Именно об этой ерунде я и говорю.
   - Ради Бога, Ник. Я думала, с Джонни что-то случилось. - Она вздохнула  с
облегчением и уселась в кресло. Филипп сел рядом, поглаживая ее ноги.
   - С ним все в порядке. Но ты должна вернуться.
   - Что, прямо сейчас?
   - Да, сейчас.
   - Но почему? Я и так собиралась вернуться на следующей неделе.
   "Идиот, нервозный дурак", - подумала она  и  засмеялась,  увидев  смешную
гримасу, которую ей состроил Филипп, а потом и непристойный жест, с  которым
тот рухнул в их измятую постель.
   - Возможно, начнется война. Французская армия проводит  мобилизацию,  все
может взлететь на воздух в любую минуту.
   - Ну, это не начнется же так скоро. - Мысль о  войне  волновала  Хиллари,
когда они уезжали из Нью-Йорка, но здесь, в Каннах, у нее  появились  другие
заботы, и возможность войны казалась преувеличенной.
   - Я не собираюсь пререкаться, Хиллари. Я требую,  чтобы  ты  вернулась  в
Париж. Немедленно! - крикнул Ник и стукнул кулаком по  столу.  Он  попытался
взять себя в руки и только теперь понял, что очень боится - и за сына, и  за
нее. Раньше он думал, что до начала войны в Европе остается по крайней  мере
год. Он ведь вовсе не хотел подвергать опасности собственную семью и  сейчас
очень жалел о том, что решил взять  жену  и  сына  с  собой  во  Францию.  -
Хиллари, пожалуйста... Я только что вернулся из Берлина. Поверь, я  знаю,  о
чем говорю. Я хочу, чтобы ты вернулась в Париж, потому что в любой миг может
случиться все, что угодно.
   - Ради Бога, не надо так нервничать. Я вернусь на следующей неделе.  -  В
этот момент она принимала из рук Филиппа бокал с шампанским.
   - Мне что - приехать и увезти тебя силой?
   - А ты это сделаешь? - В телефонной трубке звучало удивление. Он  кивнул,
глядя из окна на играющего во дворе Джона.
   - Да, сделаю.
   - Хорошо. Я подумаю, как это организовать. Сегодня я устраиваю  вечеринку
для друзей, а...
   - К черту вечеринку. Я сказал, что ты должна первым же поездом выехать  в
Париж.
   - А я тебе сказала, что сегодня вечером устраиваю вечеринку...
   Ник не дал ей договорить:
   - Слушай меня внимательно. Если до тебя не дошло то, что я сказал,  пусть
тебя привезет твой ублюдок Маркхам. Привози его с собой, если хочешь,  но  у
тебя есть ребенок, а страна на пороге войны. Так что поднимай свою задницу и
гони сюда, да побыстрее!
   - Какого черта! Что ты имеешь в виду? - Ее голос дрогнул. Ник еще ни разу
не упоминал в разговорах  Филиппа,  и  она  думала,  что  он  ни  о  чем  не
догадывается. Смущение только усилило ее ярость.
   - Хиллари, я объяснил тебе, почему звоню. Больше мне сказать нечего. -  В
голосе Ника звучала усталость.
   - Я хочу, чтобы ты объяснился.
   - Я не собираюсь ничего объяснять, иди  к  черту.  Ты  меня  слышала?  Ты
должна приехать немедленно. - Он бросил трубку, а  Хиллари  так  и  осталась
сидеть, вопросительно глядя на телефон.
   - Чего он хотел? - Филипп Маркхам внимательно следил за  выражением  лица
Хил и сразу же обо всем догадался. - Он знает про нас?
   - Похоже на то. - Она посмотрела на него.
   - Злится?
   - Вовсе нет. Ну, может, немного. Он сходит с ума оттого, что  и  не  хочу
ехать в Париж. Он убежден, что через несколько дней  вся  страна  полетит  к
черту. - Она пригубила шампанское и посмотрела на мужчину, который  вот  уже
два месяца был ее любовником. Он очень ей подходил.  Такой  же  испорченный,
такой же декадент и гедонист, как и она сама.
   - Знаешь, а может, он  и  прав.  Вчера  в  "Крузетт"  только  об  этом  и
говорили.
   - Черт бы побрал слабонервных  французов!  Ну  уж  если  будет  война,  я
действительно подниму задницу и помчусь домом. Только не в Париж, а в Бостон
или Нью-Йорк.
   - Если ты сможешь добраться туда, дружочек мой. А он тоже хочет вернуться
в Америку?
   - Пока не знаю. Насчет  этого  он  не  говорил.  Просто  хочет,  чтобы  я
приехала в Париж к сыну.
   - Знаешь, а здесь-то, пожалуй,  безопаснее.  Дьявольщина!  Если  немцы  и
будут что-то бомбить, так Париж в первую очередь!
   - Это успокаивает. - Но сарказм не сбавил  ее  страхов.  Она  подумала  с
минуту, а затем протянула ему пустой бокал, чтобы он налил еще  шампанского.
- Так ты считаешь, мне стоит вернуться?
   Он наклонился и поцеловал в ложбинку между грудей.
   - Да, милая девочка. Но не сейчас.
   Филипп мягко прикоснулся губами к ее груди, а она откинулась назад и вмиг
забыла  обо  всем,  что  только  что  говорил  ей  Ник.  Только  позже,  уже
растянувшись на  пляже,  она  снова  вспомнила  этот  разговор,  и  какой-то
внутренний голос подсказал ей, что действительно нужно вернуться.
   Когда они с Маркхамом одевались перед вечеринкой, она так и сказала  ему.
Он лишь расслабленно пожал плечами.
   - Я отвезу тебя через несколько дней. Не волнуйся, любовь моя.
   - А что потом? - спросила она, расчесывая волосы. Она впервые задала  ему
подобный вопрос, и он оглянулся на нее в изумлении.
   - Стоит ли об этом задумываться?
   - Я и не задумываюсь. Я просто спрашиваю. Ты побудешь со  мной  в  Париже
какое-то время? - Ее голос напоминал  воркование  голубки,  но  в  ответ  он
весело усмехнулся.
   - Думаешь Нику Беркхаму это понравится?
   - Я вовсе не имею в виду, что ты будешь жить у  меня  дома,  задница.  Ты
можешь остановиться в "Ритце" или в "Георге Пятом".  Ты  ведь  не  бросишься
домой в ту же минуту? - Филипп проживал деньги матери, и все знали,  что  он
светский ловелас. Он и не скрывал этого, как не скрывал и того, что у него и
в мыслях нет связывать себя с кем-нибудь надолго.  Четыре  развода  обошлись
ему слишком дорого, и он не собирался вешать себе на шею пятую жену. Хотя во
всех остальных отношениях Хиллари подходила ему идеально. Она была замужем и
давно сказала ему,  что  терпеть  не  может  браков.  Тем  не  менее  сейчас
выражение ее глаз неприятно его удивило.
   - Уж не влюбилась ли ты в меня?
   Хиллари  привлекало  к  Филиппу  именно  его  наплевательское  ко   всему
отношение. Приручить его не так-то легко, это не  Ник,  которого  достаточно
было поманить пальцем. Нет, этот заставлял  ее  попотеть,  если  ей  чего-то
хотелось. И ей это нравилось. Он был первым мужчиной, открыто  назвавшим  ее
маленькой сучкой.
   - В меня опасно влюбляться, милая девочка. Спроси любую женщину. Черт!  -
Он засмеялся собственной шутке. - Спроси любого мужчину. - Он  успел  увести
немало жен у своих собственных знакомых.
   - Стоит ли? Я и так прекрасно знаю, что ты такой же гадкий, как и я.
   - Вот и хорошо. - Он нежно тронул ее за волосы,  откинул  голову  Хиллари
назад и поцеловал в губы, а потом укусил. - Тогда, возможно, мы  заслуживаем
друг друга.
   Филиппу очень не  хотелось,  чтобы  Хиллари  заметила,  насколько  он  ею
увлечен. Куда больше, чем входило в его планы. В Нью-Йорке  он  предполагал,
что она будет для него приятным  летним  развлечением.  Ведь  тогда  Хиллари
почти открыто предложила ему разыскать ее во Франции. В тот период  она  еще
не была уверена, удастся ли ей его заполучить, но  теперь  обоих  любовников
невероятно поражал тот факт,  что,  проведя  вместе  с  ним  все  лето,  она
по-прежнему желала его.
   - Возможно, я действительно остановлюсь на какое-то  время  в  Париже.  -
Филиппа привлекала перспектива пожить с месяц в  "Георге  Пятом",  война  же
ничуть его не беспокоила. - Так вот, пожалуй, в начале  следующей  недели  я
сам отвезу тебя. Как ты думаешь, Ник не примчится за тобой раньше?
   - Сомневаюсь. - Она улыбнулась. -  Он  ведь  так  занят  Джонни  и  своим
бизнесом.
   - Прекрасно. Тогда отправимся, когда соберемся. Я завтра позвоню в  отель
и узнаю, смогу ли поселиться в своем обычном номере.
   Хиллари удалилась, чтобы навести последние штрихи перед вечеринкой. Когда
она вернулась, Филипп даже присвистнул. На ней было  красное  полупрозрачное
платье с очень глубоким вырезом, открывающим  грудь  почти  наполовину.  Это
платье   скорее   обнажало,   чем   прикрывало   тело,   и   держалось    на
одной-единственной бретельке. Ему  оно  понравилось.  Понравилось  до  такой
степени, что, бросив на Хиллари плотоядный взгляд, он сорвал с нее платье  и
повалил ее на постель, крепко придавив своим  телом.  Он  взял  ее  с  такой
силой, что женщина трепетала, едва дыша, и даже не  вспомнила  о  платье  от
Диора, за которое заплатила тысячу долларов и которое сейчас рваной  тряпкой
валялось рядом.

Глава четырнадцатая

   В воскресенье, двадцать шестого августа, Ник вместе с Джоном приехали  на
Восточный вокзал - посмотреть, как тысячи солдат садятся  в  поезд.  Большая
часть из них ехала к укреплениям на севере. Джонни был  потрясен  увиденным.
Когда он еще только упрашивал отца привезти его сюда, Ник очень  сомневался,
стоит ли это делать, но затем  подумал:  "Сейчас  вершится  история,  Джонни
следует это увидеть". От  Хиллари  после  памятного  разговора  по  телефону
никаких известий не было. Что ж, теперь  он  ожидал  ее  появления  в  любой
момент. Не было смысла звонить еще раз. Он ей все уже объяснил.
   В то же самое время на площади Пале-Бурбон, на  левой  стороне,  Лиана  с
дочерьми ждала  возвращения  Армана.  Для  него  последняя  неделя  выдалась
особенно напряженной, но, как это  ни  странно  на  первый  взгляд,  она  же
принесла ему спокойствие - наконец-то все  пришло  в  движение.  Улицы  были
оклеены плакатами, призывавшими мужчин записываться добровольцами. И сегодня
по дороге  из  парка  домой  девочки  увидели  множество  новых  надписей  и
лозунгов. Лиана старалась объяснить им, что происходит.  Элизабет  была  еще
слишком мала, чтобы что-нибудь по-настоящему понимать, к тому же она слишком
пугалась ружей и пистолетов, а вот Мари-Анж уже  живо  всем  интересовалась.
Она старательно прочитывала няне и сестренке все встретившиеся им по  дороге
надписи:  инструкции,  как  вести  себя   при   возможной   газовой   атаке,
предупреждения о запрете зажигать фары автомобилей по вечерам,  распоряжения
о затемнении на окнах.  Прошедшей  ночью  Париж  действительно  был  освещен
скудно.
   На улицах так много машин, объясняла дочерям  Лиана,  потому  что  многие
уезжают из Парижа. И действительно, люди везли с собой  самые  невообразимые
вещи - даже стулья и столы, привязанные к крыше автомобилей и  закутанные  в
чехлы, а  рядом  с  ними  детские  коляски,  кастрюли,  сковороды.  Началась
эвакуация. Парижан просили не  создавать  больших  запасов  продуктов  и  не
паниковать, насколько это возможно. Чтобы отвлечь дочерей  от  всего  этого,
Лиана повела их в Лувр, но он оказался закрыт. Сторож сообщил им, что многие
сокровища музея уже подготовлены к отправке в провинцию, где их  постараются
надежно укрыть. Повсюду на людных улицах в  обрывках  долетавших  разговоров
слышались слова "Nous sommes co-cus" - "Нам наставили  рога",  имея  в  виду
пакт между Москвой и Берлином. Лиана уже слышала эту фразу от Армана. Но  ей
все еще не верилось, что так действительно произошло.
   - Как ты думаешь, могут немцы напасть прямо  завтра?  -  весело  спросила
Мари-Анж за завтраком через пару дней после начала кризиса.
   Лиана только грустно покачала головой - теперь и дети думают о том же.
   - Нет, сердечко мое, это будет не так скоро. Мы все надеемся,  что  этого
вообще не случится.
   - Но я слышала, как папа говорил...
   - Не следует слушать разговоры взрослых.
   Но Лиана тут же поймала себя на мысли, а почему, собственно, не  следует?
Все вокруг последние дни жадно слушали друг  друга  -  вдруг  узнают  что-то
новое. Каждый жаждал информации.
   - Вот почему солдаты уехали на границу - они будут нас защищать.
   Мари-Анж имеет право знать о том, что  происходит,  по  крайней  мере,  в
общих чертах. Однако и пугать ее Лиана не хотела. Но ведь вокруг все боятся?
Снаружи стараются сохранить спокойствие, а в  глубине  души  боятся,  причем
боятся до такой степени, что, когда в четверг стали проверять работу сирены,
предупреждающей о нападении с воздуха,  это  проделали  как  можно  быстрее,
чтобы не пугать парижан. Так что звучала сирена  лишь  несколько  мгновений,
однако стоило ей завыть, как  город  замер  -  казалось,  все  люди  затаили
дыхание и с облегчением перевели дух, когда сирену наконец выключили.
   Первого сентября  парижанам  снова  пришлось  затаить  дыхание  -  пришло
известие: Гитлер напал на Польшу. Нечто подобное уже было год  назад,  когда
Германия заняла Чехословакию, но тогда всех успокоило Мюнхенское соглашение.
Чехословакия  сыграла  роль  жертвенного  ягненка,  предотвращающего   новые
жертвы. Но теперь, опираясь на пакт о ненападении с Россией, Германия уже не
опасалась остальных европейских стран и пустила свои полчища  в  мстительный
поход по Польше. Арман рассказывал об этом Лиане, заехав домой на ленч.  Она
слушала его не прерывая, и слезы катились по щекам.
   - Бедные люди, мы можем им как-нибудь помочь?
   - Мы слишком далеко от них, Лиана.  И  англичане  тоже.  Конечно,  мы  им
поможем, но не сейчас. А в настоящий момент... - Он не мог договорить.
   В тот же самый день Ник сидел в библиотеке дома, который снимал на  авеню
Фош, и смотрел в окно. Он снова позвонил в Канны – ему сказали, что  Хиллари
уже уехала. После предыдущего телефонного разговора прошла неделя, а ее  все
не было. Ему сказали, что она сдала номер утром, но нет, мсье, никто не  мог
сказать, как именно она собирается возвращаться в Париж. Ник  надеялся,  что
Хиллари выехала поездом и скоро будет дома. Теперь он очень сожалел  о  том,
что привез их с Джонни во Францию. Дело шло к войне.
   Следующий день прошел в напряженном ожидании. Вся Европа ждала новостей о
событиях в Польше. Вечером Арман рассказал Лиане  о  том,  что  ему  удалось
узнать по дипломатическим каналам. Варшава горит,  потери  польской  стороны
очень велики, но поляки люди храбрые и сдаваться не желают. Они будут биться
с немцами до конца, предпочитая доблестную смерть капитуляции.
   Вечером  в  комнатах  становилось  мрачно  из-за  тусклого  освещения   и
тщательно занавешенных окон. Оба долго не могли уснуть. Лиана думала о  тех,
кто сейчас сражается с нацистами в Польше, ни о чем  другом  она  просто  не
могла думать. Она думала о женщинах, таких же, как она сама, которые  сейчас
с дочерьми сидят по домам... или женщины и дети тоже вышли на поля сражений?
Перед ее глазами вставали ужасные образы.
   Но на следующий день, третьего сентября, думать пришлось уже не только  о
Польше. На этот раз новости принес не Арман - он не смог заехать домой  днем
и вернулся только поздно вечером. Незадолго до этого по радио сообщили,  что
к западу от Гебридских островов немецкая подводная лодка потопила британское
судно "Атения". Реакция последовала мгновенно.  Британия  объявила  Германии
войну.  Франция  присоединилась  к  ней,  выполняя  взятые   перед   Польшей
обязательства.  Закончилась  эпоха  предположений  и  догадок.  Европа  была
охвачена войной.
   Лиана сидела в гостиной и смотрела в парижское  небо,  глаза  были  полны
слез. Она поднялась с места и пошла к дочерям, чтобы  сообщить  им  новость.
Девочки дружно заревели, а за ними заплакала и гувернантка. Так они сидели и
плакали - две взрослые женщины и  две  маленькие  девочки.  Но  потом  Лиана
все-таки заставила дочерей умыться, а сама пошла  готовить  для  всех  обед.
Слезами горю не поможешь, сказала она.
   - Теперь мы должны делать все, чтобы помогать папе.
   - А он теперь станет солдатом? -  Элизабет  смотрела  на  мать  огромными
голубыми  глазами.  Девочка  внезапно  расплакалась,  да  так  сильно,   что
буквально зашлась в рыданиях над тарелкой. Лиана погладила дочь  и  покачала
головой:
   - Нет, дорогая. Папа служит Франции по-другому.
   - Кроме того, он слишком старый, - рассудительно добавила  Мари-Анж,  чем
удивила Лиану, которая никогда не думала об Армане как  о  старом  человеке.
Удивило ее и то, что дочь  вообще  думает  о  возрасте  отца.  Ведь  он  так
энергичен, так моложав, что его возраста как-то  и  не  замечаешь.  Элизабет
немедленно вступилась за папу.
   - И ничего он не старый!
   - Он слишком старый!
   И прежде чем Лиана успела вмешаться, девочки уже дрались. Кончилось  тем,
что она отшлепала обеих,  они  кое-как  успокоились,  и  после  ленча  Лиана
отправила их вместе с гувернанткой тихо играть в детской.  Лиана  решила  не
отпускать их во двор -  кто  знает,  что  теперь  может  случиться.  Франция
официально вступила в войну,  и  теперь  можно  ожидать  чего  угодно  -  от
воздушного налета до газовой атаки, пусть лучше посидят  дома.  Лиане  очень
хотелось поговорить с Арманом, но она не решилась  отрывать  его  от  важных
дел.

***

   - Папа, значит, теперь мы поедем обратно в Нью-Йорк?
   Джонни смотрел на отца широко раскрытыми глазами. Мальчик был потрясен  -
отец только что рассказал ему о том, что происходит в  мире.  Слово  "война"
звучало очень здорово, но папа казался настолько мрачным,  когда  произносил
его, что было ясно: речь идет не о забаве.
   - Но я еще не хочу уезжать домой. - Джонни во Франции понравилось.  Вдруг
его охватил страх. - Но если мы поедем, я смогу взять щенка?
   - Конечно, ты его возьмешь.
   Как раз о щенке-то Ник и не думал. Сидя в комнате Джонни, он думал о  его
матери. Прошло уже два дня, как  она  уехала  из  Канн,  а  дома  так  и  не
появилась. Ник встал и пошел в кабинет. Он специально  заехал  домой,  чтобы
сообщить Джонни новости, и не знал, что теперь делать - вернуться в контору?
Ник позвонил туда и предупредил - если будет что-то  срочное,  пусть  звонят
домой. Хотелось посидеть с сыном, подождать, не сообщат ли  чего-то  нового.
Но пока новостей было мало. Париж  с  тех  пор  как  объявили  войну,  вдруг
удивительным образом притих. Люди продолжали уезжать в провинцию, но в целом
Париж сохранял сдержанность, никакой паники не было.
   Хиллари объявилась вечером  того  же  дня,  третьего  сентября.  Зазвонил
звонок снаружи, из прихожей  донеслись  голоса,  а  мгновение  спустя  двери
библиотеки  распахнулись  настежь.  Вошла  Хиллари,  сильно  загоревшая,  со
свободно падающими волосами, глаза сверкали на ее лице, как  инкрустация  из
оникса  и  слоновой  кости.  На  голове  соломенная  шляпка  в  тон  бежевой
хлопчатобумажной накидке от солнца, которую она держала в руках.
   - Боже мой, Хил... - Он реагировал так, словно вдруг увидел  потерявшееся
дитя - то ли прижать к себе, то ли отшлепать?
   - Привет, Ник, - она была совершенно спокойна  и  явно  не  настроена  на
теплую встречу.
   Он сразу же заметил на  ее  запястье  большой  бриллиант,  совершенно  не
подходящий по стилю к ее наряду - об этом новом  дорогом  подарке  любовника
Ник не сказал ничего.
   - Ну, как вы тут? - жизнерадостно спросила Хиллари. Ник смотрел на нее, и
у него появилось ощущение, будто его медленно погружают в воду.
   - Франция и Англия сегодня объявили Германии войну -  ты  понимаешь,  что
это значит?
   - Я слышала об этом.