е
никак не отпускало его. Он не мог сложить с себя сан и не мог оставить меня.
Душа его металась, ища выхода. В конце концов он нашел третий путь и.., убил
себя, оставив мне записку, в которой, как сумел, объяснил свой поступок.
   - А ребенок? - Сам того не замечая, Питер  сильнее  сжал  ее  пальцы,  но
Габриэла не отняла их у него.
   - Ребенка я потеряла.  -  Как  именно  это  произошло,  Габриэла  помнила
смутно; вся последовательность событий представала перед  ней  как  вереница
неясных, полуразмытых, почти сюрреалистических  образов  и  картин,  которые
никак не были связаны между собой. Это, однако, не мешало  ей  почувствовать
себя так, словно чья-то невидимая, холодная рука сдавила ей сердце.
   -  Потом  мне  сказали,  что   это   был   резус-конфликт,   но   выкидыш
спровоцировали кое-какие обстоятельства, - добавила она.
   Питер кивнул.  Он  знал,  что  у  Габриэлы  -  как  и  у  него  самого  -
отрицательный  резус,  и  был  прекрасно  осведомлен  о   том,   что   такое
резус-конфликт и чем он может грозить молодой женщине.
   - Бедная, бедная Габи! - тихо произнес Питер. - Для тебя это был  тяжелый
год.
   А у нее вообще была нелегкая жизнь. Питеру оставалось только гадать,  как
Габриэле удалось не озлобиться, не сойти с ума и  не  отправиться  вслед  за
Джо, как поступил бы на ее месте кто-то более слабый.
   - Если ты имеешь в виду Стива, - сказала она, -  то  это  совсем  другое.
Быть может, тебе это  покажется  странным,  но  наши  отношения  были  почти
честными и, если хочешь, примитивными. Не скрою, когда он предал  меня,  мне
было очень больно, но в глубине души  я  всегда  знала,  что  не  люблю  его
по-настоящему. С самого начала я попала в ловушку, из  которой  мне  нелегко
было выбраться, но Стива я не любила. Никогда. Даже вначале.
   - Для него ты была легкой добычей, - согласился Питер,  глядя  на  нее  и
пытаясь представить, какой была Габриэла год назад и какой она стала сейчас.
- Надеюсь, он получит чертовски долгий срок и просидит  в  тюрьме  до  самой
старости. - Полицейский инспектор сказал ему, что  это  весьма  вероятно,  и
Питер был искренне этому рад. - А ты? Что ты собираешься делать дальше?
   - Я? - Габриэла, казалось, даже растерялась. - Не знаю.  Наверное,  начну
все сначала. Буду писать, работать.  Теперь  я  стала  умнее...  -  тут  она
рассмеялась, но сразу снова стала серьезной. - С тех  пор  как  я  вышла  из
монастыря, я многому научилась. В обители я не  знала,  что  такое  реальный
мир, -  там  я  была  защищена  от  всего  и  привыкла  чувствовать  себя  в
безопасности. Должно быть, страх потерять такую защиту  и  погубил  Джо.  Он
просто не знал, как жить без этого. И как выжить...
   Но Питер только покачал головой. Джо  дезертировал  в  самый  решительный
момент, оставив Габриэлу совершенно одну. Накидывая на шею петлю,  он  думал
только о себе. Его не остановило даже то, что Габриэла будет  винить  в  его
смерти себя. Нет, этот Джо определенно ему не нравился, - судя по всему,  он
был слабым, эгоистичным человеком, а эгоистов Питер не переносил.
   Впрочем, Габриэле он ничего об этом не сказал.
   - Тебе нужно время, - негромко проговорил он. - Время, чтобы  успокоиться
и залечить свои раны. Того, что  ты  уже  пережила,  хватило  бы  на  десять
жизней, и, прежде чем начинать жить сначала, тебе  просто  необходимо  найти
ответы на свои вопросы и расставить все точки над "и".
   - Я надеюсь, что мне в этом поможет работа  над  рассказами,  -  ответила
Габриэла. - Когда пишешь - легче разобраться в своих  собственных  чувствах.
Мне трудно  сейчас  все  объяснить,  но...  Профессор  Томас,  о  котором  я
рассказывала, открыл мне новый путь, о существовании которого я прежде  даже
не подозревала. Этот путь.., он ведет в мою собственную память и в мою  душу
- туда, где осталось что-то  недовысказанное,  недорешенное.  Именно  так  я
сумею в конце концов разобраться и с собой, и со всем,  что  со  мной  было.
Только потом я смогу говорить со  всем  миром  как  настоящая  писательница,
которая не выдумывает сюжеты, а живет ими.
   - Я, конечно, не писатель и ничего в этом не понимаю, - усмехнулся Питер,
- но  мне  кажется,  что  ты  всегда  знала,  где  находится  этот  путь,  и
интуитивно, ощупью уже шла по нему. Профессор только ярче  осветил  его  для
тебя и, возможно, предсказал самые крутые участки и самые опасные  повороты.
В одном ты права: никто не сможет пройти этот путь за тебя...
   Габриэла хотела что-то сказать, но  в  этот  момент  в  палату  заглянула
дежурная сестра, которая разыскивала Питера. В больницу только что  привезли
подростка, которого сбила неизвестная машина.
   - О господи!.. - воскликнул Питер и вскочил. Он готов был разговаривать с
Габриэлой хоть до утра, но в данном  случае  ничего  поделать  было  нельзя.
Питер был врачом, и его работа состояла в том, чтобы спасать чужие жизни. И,
попрощавшись с Габриэлой, он бегом выбежал из палаты.
   После того как дверь за ним закрылась, Габриэла еще долго лежала без сна,
думая о Питере и удивляясь себе. Она еще  ни  с  кем  не  разговаривала  так
откровенно, и теперь он знал всю ее историю. И,  как  ни  странно,  Габриэла
нисколько об этом не жалела.
   Через три часа Питер вернулся. Он тихо зашел в палату, но Габриэла крепко
спала, и Питер только молча постоял рядом с ней несколько  минут.  Потом  он
ушел в свой чуланчик и улегся там на походную кровать. Питер очень устал, но
заснуть долго не мог: он вспоминал  все,  что  рассказала  ему  Габриэла,  и
удивлялся,  как  человек  может  перенести  столько  боли  и  разочарований.
Главное, чего Питер никак не мог понять, это  почему  в  мире  никак  нельзя
обойтись без страданий. Он не знал, что тот же самый вопрос задавала себе  и
Габриэла, но ответа на него не знал, наверное, никто на земле.

Глава 12

   Недели, которые  потребовались  Габриэле  для  того,  чтобы  окончательно
оправиться, показались и ей, и Питеру невыносимо долгими. Особенно  медленно
время  потянулось,  когда  Габриэлу  перевели  из  травматологии   в   общее
отделение. К счастью, оно находилось  всего  лишь  этажом  выше.  Питер  мог
заходить к Габриэле поболтать каждый раз, когда у него выдавалась  свободная
минутка. Когда Габриэла начала уверенно ходить, она сама стала спускаться, и
они подолгу разговаривали друг с другом. Наконец настал день, когда Габриэла
закончила последний курс физиотерапии и лечащий врач сказал, что через  день
она может отправляться домой.
   В день выписки Питер специально приехал в больницу за час до начала своей
смены, чтобы подарить Габриэле букет цветов и поздравить с выздоровлением.
   - Мне будет очень  не  хватать  тебя,  -  пошутил  он  и  как-то  странно
замолчал, и Габриэла поняла, что он хотел добавить что-то еще.
   Питер и в самом деле давно хотел сказать ей одну важную вещь, однако  ему
потребовалось довольно много времени, чтобы набраться смелости.
   Он еще никогда не делал ничего подобного, к тому  же  ему  было  неудобно
говорить подобные вещи, пока Габриэла  оставалась  пациенткой  больницы.  Но
теперь, когда ее выписали,  соображения  врачебной  этики  больше  не  могли
служить Питеру оправданием несвойственной ему робости.
   - Знаешь, мне тут пришло в голову... - смущенно начал он,  чувствуя  себя
смешным и глупым, как новорожденный щенок. - Как ты посмотришь,  если  мы  с
тобой как-нибудь поужинаем вместе? Или пообедаем.., или просто выпьем  кофе?
- поспешно добавил он, вдруг испугавшись, что слишком поторопился.
   - Я не против, - осторожно ответила Габриэла. Она тоже много думала о нем
и хотела поддерживать с Питером дружеские отношения, однако  ее  ждало  одно
очень важное дело, с которым она должна была покончить, прежде чем двигаться
дальше.
   И, увидев, как огорчился Питер, заметивший ее  колебания,  она  поспешила
объяснить ему все.
   - Я хочу разыскать своих родителей. Пит...
   - Зачем тебе это? - удивился Питер. Из их долгих разговоров он понял, что
Габриэла не хочет никогда больше встречаться ни с отцом, ни - в  особенности
- с матерью. Поэтому ее слова  оказались  для  него  полной  неожиданностью.
Кроме  того,  физические  силы  ее  были  подорваны  болезнью   и   еще   не
восстановились до конца. Питер просто боялся за Габриэлу, хотя и не  мог  не
видеть, что  за  прошедшие  недели  запас  ее  душевных  сил  не  только  не
пострадал,  но  даже,  пожалуй,  умножился.  -  Ты  уверена,  что  это  тебе
действительно необходимо? - спросил он с беспокойством.
   - Может быть, и нет, - улыбнулась Габриэла.
   В последние дни перед выпиской она испытывала небывалый душевный подъем и
чувствовала себя бесконечно храброй. И именно это нравилось  в  ней  Питеру.
Габриэла была из тех людей, которые могли заставить считаться с  собой  кого
угодно, и хотя до сих пор подобное  поведение  оборачивалось  для  нее  лишь
новыми бедами и неприятностями, не уважать такой характер было невозможно.
   И вместе с тем Питер был  уверен,  что  именно  из-за  этой  своей  черты
Габриэла больше других нуждается в помощи и защите.  Он  был  старше  ее  на
одиннадцать лет и неплохо знал, как устроен  этот  мир,  который  во  многих
отношениях продолжал оставаться для Габриэлы незнакомым  и  новым.  Понимая,
что именно ей нужно, Питер готов был дать  ей  это,  поскольку  его  многому
научили ошибки, которые он совершал в своей жизни. Ради нее, ради  Габи,  он
тоже готов был начать все сначала и  попробовать  быть  немножечко  лучше  и
умнее, чем тот Питер Мейсон, которого он оставлял в своей прошлой жизни.
   - Я просто знаю, что должна это сделать, - попыталась объяснить Габриэла,
когда увидела, что Питер как-то странно молчит. - Если я не найду  их  и  не
получу ответа на все мои вопросы,  мне  всегда  будет  чего-то  не  хватать,
словно какая-то частичка моей души осталась где-то в прошлом.
   - А мне кажется, ты давно знаешь все ответы,  -  возразил  Питер.  -  Они
всегда были с тобой, внутри тебя, и если ты не сумеешь извлечь их оттуда, то
ни отец, ни мать тебе не помогут.
   Тайны, которые не давали Габриэле  покоя,  принадлежали  прошлому,  в  то
время как перед ней расстилалось будущее, ради которого ей предстояло жить и
работать. Но Габриэла чувствовала, что Питер уже значит для нее очень  много
- больше, чем врач, и больше, чем друг. И именно ради него ей хотелось  быть
человеком с цельной душой,  который  может  смело  глядеть  в  будущее,  ибо
перестал бояться прошлого.
   - Я должна, - повторила Габриэла. Она уже решила, каким будет  ее  первый
шаг. От матушки Григории Габриэла надеялась узнать адрес матери или отца, но
она понимала, что рассчитывать на это можно лишь до  известной  степени.  Не
исключено  было,  что  старая   настоятельница   вовсе   откажется   с   ней
разговаривать. За весь год,  прошедший  с  тех  пор,  когда  ворота  обители
навсегда закрылись за ней,  Габриэла  ни  разу  не  встречалась  с  матушкой
Григорией, не звонила ей и не писала, понимая, что настоятельница  не  имеет
права отвечать ей. Но сейчас она надеялась, что настоятельница поймет  ее  и
не откажется сообщить то, что ей известно.
   Ответ Габриэлы  нисколько  не  успокоил  Питера,  но  он  ничего  не  мог
поделать: ее решимость была чересчур велика, а  он  через  час  заступал  на
дежурство. Тогда он попытался взять с нее обещание ничего  не  предпринимать
хотя бы сегодня, но Габриэла отвечала уклончиво.
   Вечером Питер позвонил ей в пансион, и Габриэла  была  рада  слышать  его
голос. Успокаивая его,  она  призналась,  что  чувствует  себя  еще  слишком
усталой и что даже подниматься пешком на четвертый этаж ей  пока  достаточно
трудно.  Собственная  комната  ей  решительно   разонравилась.   Все   здесь
напоминало ей о Стиве, однако деться ей было некуда. Мадам Босличкова успела
сдать квартиру профессора (книги, которые принадлежали теперь Габриэле, были
аккуратно уложены в коробки и перенесены в подвал), и теперь все  комнаты  -
включая прежнюю комнату Стива - были заняты. В остальном же в пансионе  мало
что изменилось.
   Питер представил себе, как Габриэла сидит одна в комнате, с которой у нее
было  связано  столько  неприятных  воспоминаний,  и  ему  вдруг  захотелось
оказаться рядом с ней. В больнице  Питер  привык  часто  навещать  Габриэлу.
Теперь ему было странно, что он не может увидеть ее. Заметил он и то, что  в
телефонном разговоре Габриэла держалась с ним отчужденнее,  чем  раньше,  но
как раз это было ему более или менее понятно: очевидно, она считала, что  не
будет готова к будущему, пока окончательно не разберется со своим прошлым.
   Но, вопреки его опасениям, Габриэла в эту ночь спала  крепко.  Утром  она
встала, испытывая прилив сил и  новой  уверенности,  и  сразу  же  позвонила
матушке Григории. Назвав себя, она попросила к телефону мать-настоятельницу.
Послушница, ответившая на звонок, попросила  ее  подождать.  Габриэла  очень
боялась, что ей в конце концов будет сказано, что настоятельница не может  с
ней говорить, однако минуты через полторы  она  услышала  знакомый  голос  и
почувствовала, как на глаза у нее наворачиваются слезы. Это  была  та  самая
женщина, которую Габриэла не переставала любить и по которой сильно  скучала
все это время.
   - Как дела, Габи? С тобой все в порядке? - Матушка Григория  тоже  прочла
статью в "Нью-Йорк тайме", в которой говорилось о Стиве  и  Габриэле,  и  ей
потребовалось  все  ее  смирение  и  душевные  силы,   чтобы   не   нарушить
монастырский устав и не поехать к ней. Все время,  пока  Габриэла  лежала  в
больнице, настоятельница звонила туда и,  не  называя  себя,  справлялась  у
медперсонала о ее состоянии.
   - Все в порядке, матушка. - Габриэла  сразу  поняла,  что  имеет  в  виду
настоятельница.  После  той  злосчастной  статьи  она  стала   своего   рода
знаменитостью. - Все уже прошло.
   Потом она объяснила, зачем звонит. Ей нужны были адреса  родителей,  и  в
первую очередь - адрес матери.  Габриэла  знала,  что  Элоиза  каждый  месяц
присылала чеки на ее  содержание,  и  в  монастырских  бухгалтерских  книгах
должен был быть ее почтовый адрес. Но когда она попросила  матушку  Григорию
дать ей его, настоятельница заколебалась. Она знала,  что  не  должна  этого
делать - таково было требование самой Элоизы Харрисон, однако вот уже больше
пяти лет в монастыре о ней ничего не  слышали.  Кроме  того,  настоятельница
считала, что большого вреда в этом не будет. Она прекрасно понимала,  почему
Габи решила разыскать мать после стольких лет  разлуки,  и  в  глубине  души
поддерживала  это  решение.  Матушке  Григории  было  совершенно  ясно,  что
Габриэла явится к матери не с упреками,  а  с  одним-единственным  вопросом.
Когда-то ей самой хотелось задать Элоизе Харрисон этот вопрос.
   Матушка  Григория  сообщила  Габриэле  последний  адрес   ее   матери   в
Сан-Франциско, предупредив, что это  сведения  пятилетней  давности.  Потом,
после недолгих сомнений, она продиктовала ей адрес отца.
   Джон Харрисон жил в Нью-Йорке, на Ист-Сайде, в районе Семидесятых улиц.
   - Как?! - удивленно  воскликнула  Габриэла.  -  Он..,  здесь?  А  как  же
Бостон?.. Ведь он...
   - Насколько  мне  известно,  Габи,  в  Бостоне  твой  отец  прожил  всего
несколько месяцев. Потом он вернулся в Нью-Йорк и жил здесь все время,  пока
ты...
   - Но почему он ни разу не навестил меня? Почему?!
   - Этого я не знаю, Габи, - негромко ответила старая настоятельница,  хотя
она догадывалась, почему Джон Харрисон не давал о себе знать.
   - Он.., он звонил вам? - спросила Габриэла неожиданно дрогнувшим голосом.
   - Нет, никогда. Его адрес дала мне твоя мать. На всякий случай,  как  она
выразилась. Но этот случай так и не наступил. Мы так никогда и не обращались
к нему.
   - Наверное, он не знал, где я и что со  мной!  -  с  надеждой  произнесла
Габриэла. Даже теперь эта ситуация представлялась ей ужасной. Она-то думала,
что ее отец в Бостоне, а он, оказывается, все это время жил совсем близко, в
нескольких кварталах от монастыря.
   - Об этом тебе лучше спросить у него. - Матушка  Григория  дала  Габриэле
домашний и служебный адрес отца и оба телефона, хотя эти сведения  были  еще
более древними, чем адрес Элоизы. Возможно, Джон Харрисон уже давно  куда-то
переехал со своей новой семьей, однако в любом случае для Габриэлы это  была
вполне конкретная отправная точка для дальнейших поисков.
   Габриэла тоже подумала об этом. Она  собиралась  сразу  же  позвонить  по
обоим телефонам и выяснить, что сталось с ее отцом.
   -  Спасибо,  матушка,  -  негромко  сказала  Габриэла,   потом   добавила
осторожно:
   - Мне очень вас не хватало. За это время произошло так много всего...
   - Мы все молились за тебя, Габи, - ответила настоятельница. -  Кстати,  я
читала твой рассказ в "Нью-йоркере". Это отличная вещь, Габи, и я..,  и  все
мы очень гордимся тобой.
   Габриэла была тронута этими словами  до  глубины  души  и,  чтобы  скрыть
смущение, принялась рассказывать настоятельнице о профессоре, о том, сколько
он  для  нее  всего  сделал,  о  деньгах,  которые  он  ей  оставил.  Старая
настоятельница слушала ее закрыв глаза, и из-под ее плотно сомкнутых  ресниц
катились на черное платье горячие слезы. Она  буквально  упивалась  голосом,
который всегда любила,  и  вспоминала  маленькую,  робкую  девочку,  которую
вырастила и воспитала. Настоятельница была очень  рада,  что  вне  монастыря
Габриэле встретился хотя бы один порядочный и честный человек,  который  был
добр к ней. Сама она ничего не могла сделать  для  той,  которую  продолжала
считать своей дочерью, поскольку в монастыре по-прежнему было запрещено даже
упоминать имя Габриэлы.
   - Можно, я напишу вам, когда узнаю, что сталось  с  моими  родителями?  -
спросила Габриэла в конце разговора, и матушка Григория надолго замолчала.
   - Нет, дитя мое,  -  сказала  она  наконец,  и  в  ее  голосе  неожиданно
прозвучала глубокая  материнская  печаль.  -  Никто  из  нас  не  должен  ни
видеться, ни говорить с тобой. Этот наш разговор - последний. Да благословит
тебя Господь, Габриэла...
   - Я люблю вас, матушка.., мама. И всегда буду любить... - С губ  Габриэлы
сорвалось короткое сдавленное рыдание, но она тут же постаралась взять  себя
в руки, чтобы не расстраивать настоятельницу еще больше.  Но  та  уже  давно
плакала не стыдясь.
   - Будь осторожна, Габи, береги себя. И - прощай...
   Слезы помешали ей договорить. Если бы Габриэла могла  видеть  ее  сейчас,
она поразилась бы тому, какой старой выглядит ее приемная мать. За прошедшие
десять месяцев матушка  Григория  постарела  на  десять  лет  -  так  дорого
обошлась ей потеря Габриэлы.
   Габриэле  хотелось  рассказать  настоятельнице  про  Питера,  но  она  не
решилась. Да и рассказывать, собственно, было нечего. Возможно, Питер  скоро
забудет ее, поскольку теперь у него были  другие  пациенты,  другие  заботы.
Быть может, он и внимание-то на нее обратил только потому, что  она  была  у
него, так сказать, под рукой, и флиртовать с нею ему было проще простого. О,
Габриэла больше не будет такой доверчивой, иначе  кто-то  снова  сделает  ей
больно.
   - Прощайте,  матушка,  -  ответила  она  тихо,  но  в  трубке  уже  давно
раздавались короткие гудки отбоя, и Габриэла поняла, что  скорее  всего  она
никогда больше не увидит  мать-настоятельницу,  не  услышит  ее  голоса,  не
ощутит тепла ее ласковых рук. Сознавать это было так горько и  страшно,  что
Габриэла заплакала от отчаяния и острого чувства безвозвратной потери.
   Прошло  несколько  минут,  прежде  чем  Габриэла  успокоилась  и   смогла
перевести дух. Только потом она набрала один из  номеров,  которые  дала  ей
матушка Григория. Это был рабочий телефон  Джона  Харрисона  -  Габриэла  не
хотела ждать вечера, пока отец вернется к себе домой. Она знала,  что  номер
старый, но, может быть, там все еще помнят его и могут подсказать,  как  его
найти. Но когда она попросила к