хочу растить  ребенка,  папа,  -  с  болью  в  голосе  сказала
Мэрибет,  чувствуя,  как  слезы  подступают  к  глазам.  -  Мне   только
шестнадцать, я еще не в состоянии ему ничего дать, и потом, я тоже  хочу
жить. Я не собираюсь ломать свою жизнь  из-за  рождения  этого  ребенка,
понимаешь? Мы оба заслуживаем большего, чем сможем иметь.
   - Очень благородно с твоей стороны, - проворчал отец. - Было бы очень
мило, если бы ты проявила немножко благородства до того, как  раздвигать
ноги. Посмотри на своего брата! У него была куча девочек, но ни одна  от
него не забеременела. А теперь посмотри на себя. Тебе всего шестнадцать,
и ты можешь с полным правом сказать, что твою испоганенную  жизнь  можно
спустить в унитаз.
   - Это совсем не обязательно, папа. В монастыре я смогу заниматься,  а
в декабре,  после  родов,  вернусь  в  школу.  Я  могу  вернуться  после
рождественских каникул. Мы можем сказать, что я тяжело болела.
   - Неужели ты это  серьезно?  А  как  ты  думаешь,  кто-нибудь  в  это
поверит? Ты думаешь, никто об этом не узнает? Все будут знать.
   И обсуждать. На тебя будут пальцем показывать - и на нас  заодно.  Ты
опозорила всю семью.
   - Тогда чего ты от меня хочешь, папа?  -  спросила  она  тихо.  Слезы
текли по ее щекам ручьями. Этот разговор  оказался  более  тяжелым,  чем
Мэрибет могла предположить.  Простого  решения  проблемы,  устраивающего
всех, она найти не могла. - Что я должна делать?
   Я не могу исправить свою ошибку. Я не знаю, что делать дальше.  Я  не
знаю, как выйти из этого положения.
   Она жалобно всхлипывала, но  отец  даже  не  смотрел  в  ее  сторону.
Казалось, он превратился в айсберг.
   - По крайней мере ты должна отказаться от ребенка, когда он родится.
   - Я должна буду жить в монастыре? - спросила Мэрибет, в глубине  души
надеясь на то, что отец разрешит ей оставаться дома.
   Перспектива жизни среди унылых монахинь, вдали от семьи, приводила ее
в ужас. Но если он прикажет ей уехать, она не посмеет его ослушаться.
   - Ты не можешь оставаться дома, - жестко сказал  отец,  -  и  растить
ребенка самой я тебе не  позволю.  Ты  отправишься  в  монастырь  Сестер
Милосердия, родишь, отдашь им ребенка и только тогда вернешься домой.
   И он нанес дочери последний удар:
   - Чтоб ноги твоей не было в моем доме, пока ты не избавишься от этого
ублюдка. И я не хочу, чтобы ты виделась с матерью и сестрой.
   На мгновение Мэрибет показалось, что он хочет убить ее этими словами.
Неужели родной человек может быть таким безжалостным?
   - Ты оскорбила и нас всех,  и  саму  себя.  Ты  нанесла  удар  своему
достоинству и достоинству семьи. Ты не оправдала нашего доверия.
   Ты опозорила и нас, и себя, Мэрибет. Помни об этом всегда.
   - Почему ты считаешь, что то, что я сделала, - так ужасно? Я  никогда
не лгала тебе, я никогда не причиняла тебе боли, я не предавала тебя.  Я
просто поступила очень легкомысленно. Оступилась один раз. И ты  видишь,
что теперь  со  мной  из-за  этого  происходит.  Разве  этого  наказания
недостаточно? Я не могу избавиться от  того,  что  совершила.  Теперь  я
должна как-то жить с этим. Я вынуждена буду отказаться  от  собственного
ребенка. Разве этого мало? Разве я уже не наказана?
   - Это твое дело - и Бога. Не я тебя наказываю, а он, -  отрезал  Берт
Робертсон.
   - Ты мой отец, и ты хочешь отослать меня отсюда. Ты говоришь, что  не
хочешь меня видеть до тех пор, пока я не вернусь сюда без ребенка..,  ты
запрещаешь мне видеться с мамой и Ноэль. Разве это не жестоко?
   Мэрибет знала, что мама не будет противоречить мужу. Она была  слаба,
не умела сама принимать решения и находилась полностью под его  властью.
Все они выставляли ее за дверь - как это  уже  сделал  Пол.  Теперь  она
осталась  совершенно  одна  лицом  к  лицу  с  ожидавшими  ее   тяжелыми
испытаниями.
   - Мама вольна делать то, что ей  нравится,  -  неубедительно  ответил
отец.
   - Ей нравится делать то, что устраивает  тебя,  -  вызывающе  сказала
Мэрибет, разозлив отца еще больше, -  и  тебе  это  прекрасно  известно,
папа.
   - Мне известно  только  то,  что  ты  всех  нас  опозорила,  негодная
девчонка!  И  не  думай,  что  я  позволю  тебе  поступать,   как   тебе
заблагорассудится, обесчестить всю семью и принести  в  наш  дом  своего
ублюдка. Не жди от меня ничего, Мэрибет, пока ты не расплатишься за свои
грехи и не разберешься со своим будущим сама. Если ты  не  хочешь  выйти
замуж за того, кто тебя совратил, а он не хочет на тебе жениться,  то  я
не могу ничем тебе помочь.
   Берт Робертсон вышел из гостиной, громко хлопнув дверью.
   У Мэрибет даже не было сил, чтобы подняться в свою комнату.
   В тот же вечер отец позвонил гинекологу, у которого Мэрибет  была  на
приеме, и в монастырь. На кров, еду и карманные расходы в течение  шести
месяцев, а также на помощь при  родах  требовалось  восемьсот  долларов.
Говорившая с мистером Робертсоном монахиня заверила его в  том,  что  за
его дочерью будет хороший уход, что роды будут  приняты  в  монастырском
лазарете акушеркой и врачом. Ребенка передадут в достойную семью, а  его
дочь вернется домой в целости и сохранности через  неделю  после  родов,
если не будет никаких осложнений.
   Отец дал свое согласие и с каменным лицом протянул Мэрибет конверт  с
хрустящими купюрами. Плачущая мама к тому  моменту  уже  ретировалась  в
спальню.
   - Видишь, как мать страдает из-за  тебя,  -  с  осуждением  в  голосе
сказал отец, полностью исключая  хотя  бы  малейшую  свою  роль  в  этих
страданиях. - Я запрещаю тебе говорить об этом Ноэль. Ты уезжаешь -  это
все, что она должна знать. Ты  вернешься  через  шесть  месяцев.  Завтра
утром я сам отвезу тебя в монастырь. Собирайся, Мэрибет.
   По его тону она поняла, что он не шутит, и  похолодела.  Несмотря  на
непростые отношения с отцом, это был ее дом, ее семья,  ее  родители,  а
теперь она становилась для них изгоем.
   Никто не поможет ей пережить этот невероятно трудный период.
   Мэрибет подумала о том, что она могла бы  быть  более  настойчивой  с
Полом, чтобы он хотя бы помог ей.., или даже женился на  ней,  а  не  на
Дебби. Но теперь было уже поздно. Отец приказал ей уехать, чтобы уже  на
следующее утро и ноги его дочери не было в доме.
   - А как я объясню это Ноэль? - выдавила  Мэрибет.  Тяжелее  всего  ей
было расставаться с младшей сестрой.
   - Скажи ей, что ты едешь учиться в другую школу. Придумай что угодно,
только не говори ей правду, - раздраженно бросил  отец.  -  Она  слишком
мала для этого.
   Совершенно оглушенная, Мэрибет в ответ только  кивнула,  не  в  силах
вымолвить ни слова.
   Потом она поднялась в комнату, которую делила с сестрой, и,  стараясь
не смотреть в глаза Ноэль, достала свой единственный чемодан. Она  взяла
с собой очень немного вещей - рубашки, брюки, несколько платьев, которые
еще какое-то время она сможет  носить.  Мэрибет  надеялась  на  то,  что
монахини дадут ей  какую-нибудь  одежду  -  ведь  совсем  скоро  на  нее
перестанет налезать что бы то ни было.
   - Что ты делаешь? - с явным беспокойством спросила Ноэль.
   Она пыталась подслушать разговор родителей с  сестрой,  но  никак  не
могла понять, о чем они так спорят. Когда Мэрибет  повернулась  лицом  к
своей младшей сестре, она выглядела так, будто кто-то умер.
   - Я на некоторое время уезжаю, -  печально  ответила  она,  судорожно
пытаясь придумать какую-нибудь убедительную ложь.
   Но это было так трудно. Она никак  не  ожидала,  что  ее  отправят  в
монастырь  так  внезапно.  Мэрибет  представить  себе  не  могла   сцену
прощания, и от необходимости отвечать на многочисленные вопросы Ноэль ее
охватывала нервная дрожь.
   В конце концов она сказала сестре, что уезжает учиться в  специальную
школу, потому что в этом году ее успехи были хуже,  чем  обычно.  Однако
Ноэль  с  плачем  кинулась  обнимать  свою  единственную  сестру,  боясь
расставания с ней.
   - Пожалуйста, не уезжай.., пусть они тебя никуда не отправляют.., как
бы ты ни провинилась, наказание не может быть таким ужасным...  Мэрибет,
что бы ты ни сделала, я тебя прощаю.., я так люблю тебя.., не уезжай...
   Мэрибет была единственным человеком, с которым Ноэль могла поговорить
по душам.
   Мама была  слишком  беспомощной  и  всего  боялась,  отец  -  слишком
суровым, чтобы прислушиваться  к  ней,  брат  -  слишком  эгоистичным  и
недалеким. Только с Мэрибет девочка могла  обсуждать  свои  проблемы,  а
теперь она покидала дом.
   Бедные сестры проплакали всю ночь, лежа вдвоем  на  узкой  кровати  и
прижавшись друг к Другу.
   Очень скоро - скорее, чем обычно, - рассвело, и в девять  часов  отец
положил чемодан дочери в багажник своего грузовичка.  Мэрибет  стояла  у
крыльца и смотрела на мать, страстно желая,  чтобы  у  той  достало  сил
запретить отцу прогонять дочь из дома. Но она прекрасно знала, что  мама
на это неспособна.
   Они обнялись. Господи, как Маргарет Робертсон хотелось, чтобы ее дочь
могла остаться дома, чтобы произошло чудо и оказалось, что все это  было
простым недоразумением.
   - Я люблю тебя, мама, - глухо сказала Мэрибет,  крепко  прижавшись  к
матери.
   - Я обязательно приеду к тебе, Мэрибет, я обещаю, - шепнула мать.
   Подступившие слезы мешали Мэрибет говорить,  и  она  только  кивнула.
Ноэль плакала в открытую, умоляя сестру не уезжать.
   - Ну-ну, перестань, я скоро приеду. - Мэрибет пыталась храбриться, но
в конце концов сама разрыдалась. - Я скоро вернусь.
   К Рождеству. Вот увидишь!
   - Я люблю тебя, Мэрибет! - крикнула Ноэль вслед отъезжающей машине.
   В этот момент на крыльцо вышел и Райан, но ничего не сказал, а только
помахал рукой.
   Отец повез ее к  пункту  назначения  кратчайшим  путем,  через  центр
города.
   Монастырь показался Мэрибет зловещим и угрюмым.  Отец  даже  не  стал
заходить  внутрь,  передав  дочери  ее  небольшой   чемодан   прямо   на
ступеньках.
   - Береги себя, Мэрибет.
   У нее не поворачивался язык, чтобы сказать ему что-нибудь ласковое на
прощание.
   Отец мог бы обойтись с ней помягче, он мог бы попытаться понять ее  и
простить. Он мог бы вспомнить свою молодость и  те  ошибки  -  пусть  не
таких ужасные, - которые он совершал. Но ее отец не был на это способен.
Он  не  мог  подняться  над  самим  собой   и   над   своей   чудовищной
ограниченностью.
   - Я буду писать тебе, папа, - сказала Мэрибет.
   Отец долго не отвечал ей, потом молча кивнул.
   -  Сообщай  матери  о  том,  как  ты  себя  чувствуешь.   Она   будет
волноваться.
   Мэрибет хотела спросить, будет ли он волноваться тоже, но не решалась
задавать ему подобные вопросы.
   - Я тебя люблю, - тихо сказала  она,  когда  отец  уже  спускался  по
ступенькам, но он даже не повернулся к ней.
   Когда машина тронулась, он поднял высунутую в окно руку, но не бросил
на дочь прощального взгляда.
   Мэрибет нажала на кнопку звонка.
   Дверь  долго  не  открывалась,  так  что  ей  даже  захотелось  бегом
спуститься по ступенькам я отправиться домой, но дома у  нее  теперь  не
было. Она понимала, что родители не пустят ее обратно, пока все  это  не
кончится.
   Наконец показалась молодая монахиня.
   Мэрибет назвала свое имя, монахиня кивнула, забрала  у  нее  чемодан,
впустила девочку внутрь, и тяжелая железная дверь  монастырского  приюта
захлопнулась за ней.

Глава 3

   Монастырь Сестер Милосердия был похож на темную,  мрачную  пещеру.  В
этом унылом месте Мэрибет в первый же день обнаружила еще двух подруг по
несчастью. Обе они были из маленьких соседних городков, и  истории  всех
трех девушек мало чем отличались друг от друга.
   Они были  уже  на  сносях;  одна  из  них,  нервная  семнадцатилетняя
девушка, уже на  второй  день  пребывания  Мэрибет  в  монастыре  родила
девочку,  которую  немедленно  забрали,  чтобы   отдать   сгорающим   от
нетерпения приемным родителям.
   Молодая роженица даже не увидела своего ребенка.
   Весь этот процесс показался Мэрибет варварским, как  будто  это  была
какая-то грязная тайна, которую надо было скрывать.
   Другой будущей мамаше было всего пятнадцать, и она  со  дня  на  день
ожидала начала схваток. Обе девушки ели и молились вместе с монашками, и
разговаривать им разрешалось только в определенные  часы.  Мэрибет  была
потрясена, когда узнала, что будущего  ребенка  ее  соседки  по  комнате
должен усыновить  дядя  девушки;  несчастная  выглядела  очень  жалко  и
страшно боялась родов.
   Вечером пятого дня пребывания в монастыре Мэрибет услышала  ее  дикие
крики. Это продолжалось двое суток; монахини  бегали  по  коридорам  как
угорелые, пока в конце концов юную роженицу не забрали в  больницу,  где
ей сделали кесарево сечение.  Мэрибет  сказали,  что  девочка  больше  в
монастырь не вернется, но ребенок - мальчик - родился здоровым.
   Теперь, когда обе ее сверстницы исчезли, ей стало еще более  одиноко.
Мэрибет  очень  надеялась  на  прибытие  других  грешниц,   потому   что
поговорить ей было совершенно не с кем.
   При любой возможности она читала местную газету и  через  две  недели
после приезда обнаружила там объявление  о  свадьбе  Пола  и  Дебби.  От
сознания того, что у счастливых новобрачных медовый месяц, а  она  сидит
здесь, в  этой  тюрьме,  расплачиваясь  за  один-единственный  вечер  на
переднем сиденье машины, Мэрибет чуть было не впала в отчаяние.
   То, что она должна нести это тяжкое бремя одна, казалось ей  страшной
несправедливостью,  и  чем  больше  она  об  этом  думала,   тем   яснее
осознавала, что долее оставаться в монастыре она не может.
   Хотя ей некуда и не к кому было пойти, выносить давящее  монастырское
благочестие  она  не  могла.  Монахини   обращались   с   ней   довольно
снисходительно, правда, не забывали брать с нее деньги, и она уже успела
заплатить им сто долларов. У нее оставалось еще семьсот и шесть  месяцев
до появления на свет ребенка.
   Мэрибет понятия не имела,  куда  податься,  но  это  существование  в
монастырских стенах, откуда ее не выпускали, словно  она  была  узницей,
угнетало  ее.  Еще  несколько  месяцев   беременности,   родовые   муки,
расставание  с  ребенком  и  возвращение  к  родителям  опустошенной   и
измученной - это была слишком чудовищная плата за ее глупость.
   Она хотела куда-нибудь уехать, жить своей жизнью,  работать,  завести
друзей. Да и  нужно-то  ей  было  совсем  немного  -  чуть-чуть  свежего
воздуха, шума, голосов, вообще людей. А  здесь  Мэрибет  находилась  под
постоянным гнетом и ощущала себя преступницей, чей грех неискупим.  Даже
если это действительно было так, ей все равно не должны были  отказывать
в солнечном свете и радости.
   Мэрибет не знала,  почему  это  с  ней  произошло;  возможно,  период
ожидания ребенка должен стать для нее уроком, который она усвоит на  всю
жизнь, даром судьбы,  который  нельзя  упускать,  временем,  которое  не
должно быть потеряно. Вопреки уверениям монашек, беременность  не  могла
быть таким ужасным наказанием, и вскоре Мэрибет сказала  настоятельнице,
что уезжает.
   Она соврала, что едет навестить захворавшую тетушку, в  надежде,  что
ей поверят. Но даже  если  настоятельница  и  усомнилась  в  ее  словах,
Мэрибет знала, что ничто не удержит ее в этих мрачных стенах.
   На следующий день на рассвете она покинула  монастырь  с  оставшимися
деньгами  и  чемоданом  в  руках  и  с  переполняющим  все  ее  существо
долгожданным чувством свободы. Она не могла вернуться  домой,  но  перед
ней лежал весь мир -  прекрасный  и  неизведанный.  Мэрибет  никогда  не
чувствовала себя такой свободной и сильной. Когда ей  пришлось  оставить
свой дом, она испытала непереносимую боль; сейчас же  речь  шла  лишь  о
том, чтобы найти себе кров и переждать до рождения ребенка.
   Это  будет  легче  сделать  за  пределами  городка,  поэтому  Мэрибет
отправилась на автобусную станцию и купила билет до Чикаго в один конец.
Маршрут пролегал через Омаху,  но  Чикаго  был  самым  дальним  пунктом,
который способна была вообразить шестнадцатилетняя девочка; кроме  того,
она могла высадиться в любой точке маршрута, а потом  восстановить  свой
билет. Единственное, чего ей хотелось, - это уехать куда-нибудь подальше
и найти место, где она могла бы провести следующие полгода своей жизни.
   Мэрибет заняла место у окна в первом же автобусе до Чикаго.  И  когда
она увидела, как удаляется прочь  ее  родной  городок,  то  не  испытала
никакого сожаления - лишь внезапный восторг перед безбрежным будущим.
   В прошлом, как и в городке ее детства, не осталось ничего.  Друзей  у
нее здесь не было.
   Единственные люди, по которым она  скучала,  -  это  мама  и  сестра.
Дожидаясь  автобуса,  Мэрибет  отправила  каждой  из  них  по   почтовой
карточке, пообещав дать свой адрес, как только она обоснуется.
   - В Чикаго едете, мисс? - спросил водитель,  как  только  она  заняла
свое место, непривычно взрослая и независимая.
   - Может быть, - ответила Мэрибет с улыбкой.
   Она могла поехать куда угодно и делать все, что ей заблагорассудится.
Она была свободна.
   Теперь она отвечала  за  свои  поступки  только  перед  самой  собой,
скованная лишь растущим в ее чреве ребенком.
   У нее было уже три с половиной месяца  беременности;  еще  ничего  не
было заметно, но Мэрибет чувствовала, как постепенно раздается ее  тело.
Она стала думать о том, что говорить людям в том месте,  где  она  решит
остановиться.
   Ей придется объяснять, что привело ее в этот город,  а  потом,  когда
нельзя будет скрывать беременность, - где ее муж и почему она  одна.  Ей
придется искать работу - а ведь она не так много умеет делать. Убирать в
доме, работать в библиотеке, быть  няней  или  официанткой  -  она  была
готова на любой труд.
   А до тех пор, пока она не найдет работу, она будет жить на те деньги,
которые отец дал ей для оплаты пребывания в монастыре.
   Днем автобус остановился в Гриннелле.
   Несмотря на легкий ветерок, было  жарко,  и  Мэрибет  стало  нехорошо
после длинного переезда, но съеденный сандвич улучшил  ее  самочувствие.
Ее попутчики выходили на остановках, в автобус садились  новые;  похоже,
большинство из них ехали из одного маленького города в другой.
   Когда вечером этого  дня  они  остановились  в  игрушечном  маленьком
городке, чистеньком и хорошеньком, она оставалась в салоне  единственной
пассажиркой, севшей в начальном пункте.
   Это был университетский городок; в ресторане,  куда  дружной  гурьбой
отправились пассажиры автобуса, было много молодежи. Мэрибет он  немного
напомнил вагон-ресторан, однако все было  очень  вкусно,  и  у  женщины,
обслуживавшей ее, был учтивый  и  расторопный  черный  мальчик-помощник.
Подав Мэрибет  чизбургер  и  молочный  коктейль,  официантка  широко  ей
улыбнулась. Бутерброд был огромным и очень дешевым; повсюду  раздавались
веселые голоса и раскаты хохота.
   Мэрибет показалось, что это очень хорошее место; она так расслабилась
здесь, что ей  не  хотелось  уезжать,  однако  автобус  уже  должен  был
отправляться и следовать прямым путем до Чикаго.
   Выходя из ресторана, Мэрибет  вдруг  увидела  в  его  окне  маленькое
объявление, приглашающее на работу официантов и их помощников. С  минуту
она смотрела на него,  погрузившись  в  размышления,  а  затем  медленно
отправилась назад, думая, что ее либо сочтут сумасшедшей, либо поверят в
любую историю, которую она сочинит.
   Та же официантка, которая обслуживала ее, посмотрела на нее с улыбкой
и с немым вопросом, подумав, что клиентка забыла  что-нибудь  из  вещей.
Мэрибет, колеблясь и не решаясь начать разговор, переминалась с ноги  на
ногу.
   - Скажите, а можно мне.., я видела объявление... Мне нужна работа. То
есть я...
   - То есть ты хочешь работать,  -  все  так  же  улыбаясь,  подхватила
женщина. - И нечего этого стыдиться. Два доллара в  час.  Шесть  дней  в
неделю, десять часов в день. У нас скользящий график,  так  что  удается
выкраивать время на своих детей. Ты замужем?
   - Н