но тут же открыл их снова и издал  какой-то  низкий  гортанный
звук. Он ужасно хотел что-то ей сказать, но не мог, и это приводило обоих  в
отчаяние.
   - Молчите, прошу вас, - снова шепнула Габриэла. - Отдыхайте,  набирайтесь
сил... Я люблю вас, - неожиданно добавила она после небольшой паузы.
   Для нее сейчас действительно не существовало в мире человека, который был
ей ближе и дороже, чем этот  седой  старик,  глядевший  на  нее  с  какой-то
непонятной мольбою.
   Всю дорогу до пансиона Габриэла проплакала.  Денег  на  такси  у  нее  не
осталось, и она  твердо  решила  поговорить  со  Стивом,  когда  вернется  в
пансион. Но в доме мадам Босличковой царила атмосфера такой глубокой  печали
и тревоги, что Габриэла сразу забыла об этом своем намерении. Сама  хозяйка,
миссис Розенштейн и другие обитатели пансиона собрались в  гостиной,  ожидая
ее возвращения. Стив снова и снова  рассказывал,  как  он  нашел  профессора
лежащим на полу и как, по его мнению, случилось это несчастье.
   - Ну, как он? - чуть ли не хором спросили все, когда  Габриэла  появилась
на пороге гостиной.
   - Не знаю, - честно ответила она. - У мистера Томаса инсульт, к  тому  же
он сильно ударился головой, когда падал. Он не может говорить, и вся  правая
сторона у него парализована. Но когда он пришел в себя, он сразу меня узнал.
Профессор пытается говорить, но у него ничего не получается, и от  этого  он
очень расстраивается... - Тут Габриэла снова заплакала. Ей было очень больно
вспоминать, каким слабым и беспомощным выглядел  профессор,  когда  она  его
оставила; она даже не хотела об этом  рассказывать,  но  выражение  ее  лица
говорило яснее всяких слов.
   Мрачную тишину, на короткое время  установившуюся  в  гостиной,  нарушили
сдавленные рыдания миссис Розенштейн. Мадам Босличкова обняла ее за плечи  и
стала утешать. По лицам всех собравшихся было заметно, что никто  уже  почти
не верит в то, что профессор сумеет поправиться.
   - Как это могло случиться! -  воскликнул  Стив.  -  Не  понимаю...  Такой
замечательный человек, и вдруг!.. Как же это несправедливо!
   Он казался таким расстроенным, что все принялись наперебой  уверять  его,
что если бы он не нашел профессора и не вызвал бы к нему  врача,  то  сейчас
мистер Томас был бы, без сомнения, мертв. Стив  с  некоторой  долей  цинизма
заметил, что "в том, чтобы быть безработным, есть свои плюсы".
   Но  никто  не  упрекнул  его,  и  даже  Габриэла  посмотрела  на  него  с
сочувствием. Она  считала,  что  знает  лучше  других,  как  неудобно  Стиву
чувствовать себя тунеядцем и бездельником. Ему просто хронически не везло, и
Габриэла считала своим долгом поддерживать в нем веру в  скорые  перемены  к
лучшему. Она даже начинала раскаиваться в том, что порой  упрекала  Стива  в
бездействии и вынуждала предпринять хоть что-нибудь, чтобы  заработать  себе
на жизнь. Несчастье, случившееся с  профессором,  сразу  напомнило  ей,  как
неожиданно и быстро жизнь может измениться к худшему и  как  легко  потерять
дорогого тебе человека. И одной только мысли об этом было вполне достаточно,
чтобы все ссоры и разногласия между ней и  Стивом  стали  казаться  Габриэле
мелкими и ненужными.
   - Мне очень жаль, Габи, - сказал Стив, подходя к ней. Ему  казалось,  что
он понимает, какую роль профессор Томас играл в ее жизни, но он ошибался.  В
старом профессоре воплотились для нее все ее представления и все несбывшиеся
мечтания о семье, которой у Габриэлы никогда не было. Профессор для Габриэлы
был одновременно и дедом, и отцом, и наставником, и близким  другом.  Именно
он и никто другой хвалил или доброжелательно критиковал ее рассказы,  именно
он вдохнул в нее настоящую уверенность в том, что она может и  должна  стать
писательницей, и именно он любил  ее  крепкой  и  бескорыстной  любовью,  не
требуя ничего взамен. Профессор, которого  она  узнала  меньше  года  назад,
значил для нее теперь едва ли не больше, чем когда-то  -  матушка  Григория.
Габриэла очень боялась потерять и  его.  В  своей  жизни  она  уже  стольких
теряла, что одна мысль об уходе профессора приводила ее в отчаяние. Для  нее
это было бы катастрофой, и Габриэла твердо решила про себя, что не даст  ему
умереть.
   После того как Габриэла позвонила в  больницу  и  узнала,  что  состояние
профессора не ухудшилось, мадам Босличкова и миссис Розенштейн усадили ее за
стол. Есть ей совершенно не хотелось, но, чтобы не расстраивать этих  добрых
женщин, она заставила себя проглотить несколько ложек овощного рагу и съесть
запеченное в тесте яблоко, готовить которые мадам  Босличкова  была  большая
мастерица. Запив обед чашкой крепкого кофе, Габриэла сразу схватила  в  руки
сумочку и выскочила из-за стола.
   - Я хочу вернуться в больницу как можно скорее, - заявила  она  и  только
тут вспомнила, что у нее совсем не  осталось  денег.  Стив  некоторое  время
назад поднялся наверх, сославшись на  какое-то  дело,  и  Габриэла  искренне
надеялась, что он еще не  добрался  до  той  небольшой  суммы,  которую  она
хранила под чулками в ящике шифоньера. Но когда она поднялась в свою комнату
и достала заветный конверт, он оказался пуст, в то время как еще вчера в нем
лежало двести пятьдесят долларов.
   Габриэле не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться, кто  взял
деньги. Конечно же, это был Стив... Габриэле ужасно не хотелось ссориться  с
ним сейчас, но она чувствовала себя слишком взвинченной, чтобы добираться до
больницы на метро.  Да  и  возвращаться  ей  пришлось  бы  поздно,  а  ночью
нью-йоркская подземка отнюдь не безопасна.
   Почти бегом Габриэла спустилась на третий этаж и без  стука  ворвалась  в
комнату Стива. Тот сидел за столом и перечитывал только  что  написанные  им
письма.
   - Мне нужны деньги на такси, - без  предисловий  заявила  Габриэла.  -  И
сейчас же.
   - У меня нет денег, крошка, извини. Как раз сегодня я купил  новую  пачку
бумаги и конверты. Это обошлось мне в кругленькую сумму, не  говоря  о  том,
что за ксерокс диплома и прочих документов с меня содрали безбожно дорого.
   Он извинялся, казалось, совершенно искренне, но Габриэла не  обратила  на
это никакого внимания.
   - Не надо вешать мне лапшу на уши, Стив, - жестко сказала она. - Ты  взял
из конверта двести пятьдесят долларов и выгреб почти все, что было у меня  в
кошельке.
   Им обоим было хорошо  известно,  что,  кроме  него,  никто  другой  этого
сделать не мог, однако Стив продолжал упорствовать.
   - Честное слово, дорогая, вчера вечером я взял у тебя только  сорок  пять
долларов на ксерокс и бумагу. Кстати, извини, что забыл  тебе  сказать...  У
меня осталось только два доллара. - Он достал бумажник,  достал  оттуда  две
банкноты и, повертев перед носом Габриэлы, спрятал деньги обратно. - Никаких
двухсот пятидесяти долларов я и в глаза не видел.
   Он, разумеется, лгал. Габриэла полагала, что Стив стыдится  брать  у  нее
деньги и поэтому часто обманывает ее, однако сейчас она была не  расположена
выслушивать его сказки. Ей нужны были деньги на такси - и точка.
   - Стив, прошу тебя!.. - сделала она последнюю попытку. - Мне очень  нужны
деньги. У меня ни осталось ни цента даже на метро, а в магазине мне заплатят
не раньше пятницы. Верни мне мои деньги, и я поеду в больницу... И вообще, -
добавила она, подумав, - перестань таскать деньги из моего кошелька. Мне это
надоело!
   Только тревога за профессора могла подвигнуть  ее  на  столь  решительные
заявления.
   -  Говорю  тебе,  не  брал  я  твоих  денег!  -  возразил  Стив  с  видом
оскорбленной добродетели. - Вечно ты лезешь ко мне с  какими-то  глупостями!
Неужели ты не видишь, что мне и так тяжело?! Думаешь,  мне  самому  нравится
ходить без работы?
   - Думаю, тебе нравится сидеть у меня на шее, - процедила Габриэла  сквозь
зубы. - Впрочем, сейчас я не хочу с тобой об этом разговаривать...
   Действительно, единственным ее желанием было как можно скорее вернуться в
больницу.
   - Перестань попрекать меня каждым куском! - вскипел Стив. - Это, в  конце
концов, просто нечестно! Я...
   - Извини, - перебила его Габриэла. Она всегда старалась быть справедливой
к  нему,  однако  частые  недоразумения  между  ними  сделали  обоих  крайне
чувствительными и ранимыми. - Извини, я  не  хотела  тебя  обидеть.  Я  знаю
только, что кто-то берет мои деньги, и знаю, что это - не миссис Розенштейн.
Но я вовсе не имела в виду, что это ты. Быть может, я что-то напутала.
   Стив все еще был дорог ей, и Габриэла часто шла на большие жертвы,  чтобы
лишний раз с ним не ссориться.
   - Извиняю, - охотно ответил Стив  и  поднялся,  чтобы  поцеловать  ее.  -
Хочешь, я поеду с тобой?
   После того, как она извинилась, он сразу  заговорил  с  ней  мягче,  хотя
выражение обиды еще не исчезло с его лица. Габриэла опять почувствовала себя
виноватой. Быть может, это и вправду не он. Габриэла  редко  запирала  дверь
своей комнаты, и любой мог зайти внутрь и украсть все, что  угодно.  Правда,
она по-прежнему считала, что никто из постоянных обитателей пансиона на  это
не способен,  но  ведь  могла  же  мадам  Босличкова  пригласить  электрика,
сантехника, плотника...
   Глядя на честное лицо Стива, Габриэла уговорила себя поверить, что деньги
взял кто-то другой.
   - Нет, не надо, со мной все будет в порядке.  Если  что-то  изменится,  я
позвоню. - И, чмокнув его в щеку, Габриэла  сбежала  вниз.  Там,  краснея  и
заикаясь от смущения, она попросила у мадам Босличковой несколько  долларов,
чтобы доехать до больницы на такси.
   Хозяйка без колебаний достала из своего кошелька три двадцатки и  вручила
их Габриэле. Просьба девушки ее не  удивила,  хотя  Габриэла  в  первый  раз
просила у нее в долг; всем обитателям пансиона было хорошо известно, что она
снабжает деньгами - фактически содержит - Стива. Мадам Босличкова в  глубине
души давно считала этого жильца проходимцем и бездельником.
   И дело было даже  не  в  странном  телефонном  звонке  из  кентуккийского
департамента исполнения наказаний,  о  котором  она  рассказала  профессору.
Просто за те несколько месяцев, что Стив прожил в пансионе, все жильцы мадам
Босличковой успели изрядно подустать от его бесконечных рассказов о том, как
он учился в Йеле и Стэнфорде. Но больше всего мадам Босличковой не нравились
жалобы Стива на то, что в наши дни, дескать,  все  решает  протекция  и  что
образованному молодому человеку хорошее место  найти  гораздо  труднее,  чем
какому-нибудь полуграмотному выскочке со связями.  Насколько  было  известно
хозяйке, кто хотел найти работу, тот ее находил. Значит,  загвоздка  была  в
самом Стиве, который либо просто  отказывался  от  предлагаемых  должностей,
слишком много о себе понимая, либо вовсе и не искал никакой работы, а просто
занимался какими-то темными делишками. Правда, он по-прежнему получал  много
писем, и звонили ему  часто,  но  теперь  мадам  Босличкова  вовсе  не  была
уверена, что это связано с поисками работы. Она искренне сожалела о том, что
прилагала такие усилия, чтобы поближе познакомить Стива и  Габриэлу.  На  ее
нынешний взгляд, девушка была достойна лучшей партии.
   - Позвони, если будут  какие-нибудь  новости,  -  напутствовала  Габриэлу
мадам Босличкова, и та, кивнув, выбежала на улицу.
   Она сразу нашла такси и домчалась до больницы за несколько минут. Но едва
Габриэла вошла в палату, ей сразу стало ясно, что дела у профессора идут  не
блестяще. Наоборот, налицо было явное ухудшение. Профессор пребывал в  явном
беспокойстве, и каждый  раз,  когда  его  взгляд,  падал  на  Габриэлу,  он,
казалось, приходил в еще большее волнение. Он смотрел на нее так  пристально
и с такой мольбой, что Габриэла встревожилась. В конце концов сиделки  снова
попросили ее удалиться, но она решила остаться и переночевать на диванчике в
коридоре.
   На рассвете она снова вернулась в палату. Дежурная сиделка  сказала,  что
ночь прошла нормально, профессор успокоился и даже немного поспал.
   - Доброе утро, профессор, - негромко сказала Габриэла, садясь на  стул  и
беря его за руку. -  Все  наши  передают  вам  привет  и  желают  скорейшего
выздоровления. А миссис Розенштейн велела вам принимать все лекарства  и  не
ссориться с сестрами из-за лишнего  укола  или  таблетки.  -  Старая  миссис
действительно сказала ей это, вытирая глаза белоснежным носовым  платком.  -
Мы все вас любим...
   В эти слова она вложила все свое чувство, и профессор это понял -  он  на
мгновение прикрыл глаза и чуть сильнее сжал пальцы Габриэлы.
   По пути в больницу она раздумывала о том, чтобы взять в магазине отпуск и
ухаживать за профессором, когда его выпишут. Габриэла  не  сомневалась,  что
Иан пойдет ей навстречу и даст, по крайней мере, неделю с сохранением места.
Габриэла чувствовала себя виноватой за то, что в  последние  месяцы  нередко
была к нему невнимательна, мало разговаривала и  совершенно  забросила  свою
писательскую работу. Теперь она  заговорила  с  профессором  о  своем  новом
рассказе, который начала совсем недавно. Она упомянула о  том,  что  рассказ
очень понравился Стиву. Профессор снова нахмурился и вдруг, с трудом  подняв
левую руку, погрозил ей своим "знаменитым" пальцем. Он  был  так  слаб,  что
почти сразу же уронил руку обратно на одеяло. Габриэла едва не  разрыдалась,
почувствовав, как жалость стиснула ее сердце. "Должно быть, - подумала  она,
- он бранит меня за то, что я так долго не работала".
   - Я буду, буду писать! - пообещала она, искренне радуясь тому, что -  как
ей казалось - сумела правильно разгадать его мысль. - В  последнее  время  я
была очень занята на работе - мне надо помогать Стиву, ведь ему  так  тяжело
приходится без работы...
   И снова левая рука со "знаменитым" пальцем дрогнула и стала  подниматься,
но тут же упала. В глазах профессора показались слезы.
   -  Не  шевелитесь,  прошу  вас!  -   воскликнула   Габриэла.   -   И   не
разговаривайте, а то сиделки опять меня выгонят. Вот выздоровеете, вернетесь
домой, тогда и побеседуем всласть обо всем.
   За исключением того первого рассказа, который  профессор  без  ее  ведома
отослал в "Нью-йоркер", ей так и не удалось  ничего  опубликовать.  Габриэла
знала, что сама в этом виновата. Она не работала над текстами, как должно, и
рассказы получились сыроватыми. Частые ссоры со Стивом  из-за  денег  сильно
отвлекали  ее,  а  теперь  еще  это  несчастье  с  профессором!..   Габриэла
чувствовала, что, пока он не поправится, она вряд ли  сумеет  написать  хоть
строчку. Болезнь профессора полностью занимала ее мысли, и Габриэла  мечтала
только  об  одном  -  чтобы  он  скорее  выздоровел.  Если  бы   существовал
какой-нибудь волшебный  способ  поделиться  с  ним  своими  силами  и  своим
здоровьем, она бы  с  радостью  сделала  это,  пусть  даже  ей  пришлось  бы
поменяться с профессором местами.
   Примерно через час профессор  снова  закрыл  глаза  и  заснул,  но  часто
просыпался, в тревоге ища глазами Габриэлу. Тогда она брала его  за  руку  и
утешала. Взгляд профессора  Томаса  был  очень  пристальным;  он  как  будто
старался внушить Габриэле какую-то мысль, однако это усилие быстро  утомляло
его, и профессор снова ненадолго засыпал. В эти минуты Габриэла  принималась
молиться так горячо, как она не молилась, даже когда была  в  монастыре.  Ей
никто не мешал - сестра, заступившая на дежурство нынешним  утром,  была  не
таких строгих правил, как предыдущая, и просила  Габриэлу  выйти  из  палаты
только тогда, когда профессору надо было делать укол.  Все  остальное  время
Габриэла сидела рядом с ним и, шепча молитвы, вспоминала монастырь,  сестер,
матушку  Григорию  и  раздумывала  об  их  тихой  силе,   которая   питалась
неколебимой уверенностью в том, что Бог будет всегда любить и  защищать  их,
что бы ни случилось. Сейчас Габриэле не хватало именно веры,  которая  могла
бы провести через все испытания - и ее, и профессора Томаса.
   Профессор все еще дремал, когда, ближе к вечеру, Габриэла наконец  уехала
домой,  чтобы  принять  душ,  переодеться  и   рассказать   остальным,   что
происходит. Собственно  говоря,  никаких  особых  новостей  не  было:  врач,
совершавший  обход,   сказал   ей,   что   состояние   больного   вроде   бы
стабилизировалось и что в ближайшее время ухудшение вряд ли возможно.
   Уходя, Габриэла поцеловала профессора в щеку, но он даже не  пошевелился.
Она решила, что мистер Томас наконец-то крепко заснул. Это  слегка  ободрило
ее,  и  по  дороге  домой  она  твердила  себе,  что  профессор   непременно
поправится. Он сильный человек и будет бороться за  жизнь,  помогая  врачам.
Именно эти свои чувства  она  постаралась  передать  остальным  пансионерам,
которые с нетерпением ждали ее возвращения.
   Услышав эти новости, миссис Розенштейн тотчас же засобиралась в больницу,
чтобы  тоже  навестить  профессора.  Мадам   Босличкова   с   воодушевлением
заговорила о том, какой пищей следует кормить профессора, когда он вернется,
и не пора ли уже сейчас  закупать  яблоки  и  другие  свежие  фрукты,  чтобы
отжимать из них сок и готовить протертое пюре. Каждый спешил высказать  свое
мнение по этому поводу, и в поднявшейся суматохе Габриэла не сразу  заметила
отсутствие Стива. Никто не знал, куда он ушел и когда вернется. Поднявшись к
себе, Габриэла обнаружила на столе записку. Стив сообщал ей о том, что  идет
в Центральный парк - сыграть партию  в  теннис  с  одним  знакомым,  который
обещал ему похлопотать насчет места.  Эта  записка  еще  больше  подняла  ей
настроение. Габриэла  как-то  уверилась,  что  и  у  Стива  дела  наконец-то
сдвинутся с мертвой  точки,  хотя,  строго  говоря,  никаких  оснований  для
подобного оптимизма у нее не было. Уже  несколько  раз  Стив  уезжал,  чтобы
посидеть в ресторане с "нужными людьми", но из этого так ничего и не  вышло.
Но сейчас Габриэла просто не хотела вспоминать об этом.
   Войдя в ванную комнату, Габриэла включила душ и, стоя под  его  упругими,
горячими струйками, снова задумалась  о  самом  дорогом  для  нее  человеке,
который в это время боролся за жизнь в палате интенсивной терапии. Профессор
был для Габриэлы больше чем другом,  и  она  старательно  отгоняла  от  себя
мысль, что будет с ней, если она его потеряет.  Вместо  этого  она  рисовала
себе радостные и счастливые картины, во всех деталях представляя возвращение
профессора, раздумывала о том, что следует предпринять  для  его  скорейшего
выздоровления. Габриэла готова была сделать  для  него  все,  что  только  в
человеческих  силах,  отдать  до  последней  капли  всю  свою  кровь,   если
понадобится.  Бог  послал  ей  этого  удивительного  человека,  и   Габриэла
поклялась не допустить, чтобы Он забрал его теперь. Она считала себя в своем
праве: Бог и так лишил ее всего, что было у  всех  обычных  людей.  Если  бы
профессор вдруг умер, она перестала бы верить в высшую справедливость.
   Когда ближе к вечеру Габриэла снова приехала в больницу, мадам Босличкова
и миссис Розенштейн как раз собирались уходить. Обе женщины были  в  слезах.
Габриэла  спросила,  что  случилось,  и  они  рассказали,   что   профессору
неожиданно стало хуже. Паралич правой стороны тела начал распространяться  и
на левую сторону, и профессор задыхается. Врачам снова  пришлось  подключить
аппарат искусственного дыхания.
   Это были тревожные вести. Когда Габриэла  вбежала  в  палату,  она  сразу
увидела,  что  профессору  действительно  стало  хуже.  Он  выглядел  крайне
изможденным и очень усталым; черты его лица заострились, а лежащие на одеяле
руки были совершенно неподвижны.
   - Состояние профессора ужаснуло Габриэлу, но она постаралась собрать  все
свое мужество и заговорила с ним преувеличенно бодрым тоном.
   - Мне сказали, что вы сегодня плохо себя вели, - промолвила  она,  садясь
на знакомый желтый стул в изголовье его кровати. -  Говорят,  вы  все  время
щиплете  молоденьких  сиделок  за..,  мягкие  места  и  не   даете   прохода
медсестрам. Я от вас этого не ожидала, профе