-педофила, который преследует ее маленькую дочку  с  какими-то
грязными намерениями. Впрочем, он тут же подумал,  что  голые  склоны  и
множество людей вокруг избавляют его от подобных подозрений. Кроме того,
Моник столь явно не хватало общения, что он  все  равно  не  решился  бы
отказать ей.
   - Моей мамочке все равно,  с  кем  я  катаюсь.  Я  не  должна  только
заходить  в  чужую  комнату  или  садиться  в   незнакомую   машину,   -
рассудительно  объяснила  Моник.  -  Она  рассердилась  потому,  что   я
разрешила тебе заплатить за хот-дог. Она считает,  что  мы  в  состоянии
сами о себе позаботиться.
   Она снова поглядела на него снизу вверх, как  будто  извиняясь  перед
ним за мать.
   - А хот-дог очень дорого стоит? - спросила она с виноватым  видом,  и
Чарли не выдержал и рассмеялся.
   - Конечно, нет! - весело сказал он,  желая  успокоить  девочку.  -  Я
думаю, что все дело в том, что твоя мама очень за тебя волновалась. Мамы
иногда склонны преувеличивать... И папы, кстати, тоже. Родители,  видишь
ли, так устроены, что начинают беспокоиться о своем ребенке,  когда  они
почему-либо не могут его найти, а когда находят  -  тут  уж  берегись!..
Впрочем, это быстро проходит, так  что,  я  думаю,  к  вечеру  у  вас  с
мамочкой будет все о'кей.
   Но Моник продолжала сомневаться. Она знала свою мать  гораздо  лучше,
чем Чарли. Мать постоянно была грустна и  подавлена,  и  Моник  даже  не
помнила, когда она в последний раз видела  маму  веселой.  Почему-то  ей
казалось, что дела обстояли совсем не так плохо, когда она  была  совсем
крошечной, но это было уже очень давно. Тогда в их  жизни  были  любовь,
тепло и надежда, был папа, а сейчас жизнь стала совсем  другой,  и  мама
тоже очень изменилась.
   - Когда мы жили в Париже, мама все время  плакала,  -  снова  сказала
Моник. - А здесь она постоянно сердится, только и делает, что  сердится!
Может быть, ей не нравится ее работа, я не знаю...
   В ее голосе прозвучали совсем  взрослые  досада  и  растерянность,  и
Чарли не мог не пожалеть Моник. Ему казалось ужасно несправедливым,  что
мать вымещает на дочери все свои горести.
   Он согласно кивнул, хотя ему и было ясно, что дело вовсе не в работе.
Тем не менее объяснять это девочке он не собирался.
   - Может быть, она тоже скучает по твоему папе? - предположил он.
   - Нет, - твердо ответила Моник и  сжала  губы.  -  Она  говорит,  что
ненавидит его.
   "Вот те на! Ничего себе обстановочка для ребенка!" -  подумал  Чарли,
чувствуя, как растет его раздражение против матери Моник.
   - Мне кажется, что на самом деле она так не думает, - добавила Моник,
но ее взгляд был грустным. - Может быть, когда-нибудь  мы  снова  сможем
жить вместе. Просто у папы сейчас живет Мари-Лиз...
   Чарли понял, что ситуация, в которой оказалась Моник, на  самом  деле
намного сложнее, чем это виделось с первого взгляда, и что  все  это  не
могло не отразиться на  девочке.  В  общих  чертах  это  напоминало  его
собственную историю, но у них  с  Кэрол,  слава  богу,  не  было  детей!
Удивительно все же, как при такой матери Моник  удалось  сохранить  свой
жизнерадостный и веселый характер!
   - Это твоя мама тебе сказала? - спросил он. - Ну, что вы будете снова
жить вместе?
   Ему было наплевать на мать - он жалел только Моник и от всего  сердца
сочувствовал ей.
   - Н-нет... Мама сказала только, что нам пока придется пожить здесь.
   Ну что ж, это был не худший вариант  -  не  самый  лучший,  но  и  не
худший. Интересно, где  это  "здесь",  задумался  Чарли,  и,  когда  они
покатились вниз, он спросил об этом у девочки.
   - В Шелбурн-Фоллс, - ответила она. Чарли кивнул. Он  знал,  что  мать
Моник работает  в  библиотеке,  но  жить  она  могла  и  в  Дирфилде,  и
где-нибудь в его окрестностях.
   - Я тоже живу в Шелбурн-Фоллс, - сказал  он.  -  Я  приехал  сюда  из
Нью-Йорка.
   - Я один раз была в  Нью-Йорке,  -  оживилась  девочка.  -  Когда  мы
переехали из Парижа, мы там жили. Бабушка водила меня к Шварцу. Это было
здорово!
   - Это отличный игрушечный магазин, - согласился Чарли.
   За разговором они наконец добрались до конца трассы и снова поднялись
на вершину. Чарли решился на это, хотя  и  понимал,  что  рискует  снова
навлечь на себя гнев мадам Виронэ. Девочка с  каждой  минутой  нравилась
ему все больше и больше, и ему очень не  хотелось  с  ней  расставаться.
Несмотря на все проблемы с  родителями,  в  ней  было  столько  энергии,
столько  оптимизма,  столько  жизни,  что  он  позавидовал  ей.  Беды  и
несчастья не сломили и не ожесточили Моник, и ее матери впору было брать
с нее пример. Как, впрочем, и ему самому.
   Оказавшись  на  вершине  горы,  они  заговорили  о  Европе,  и  Моник
рассказала ему, что ей нравилось и не  нравилось  во  Франции,  а  Чарли
молча  удивлялся  взрослости   ее   суждений,   остроте   восприятия   и
необычайному оптимизму, который, несомненно,  объяснялся  тем,  что  она
смотрела  на  мир  глазами  чистого,  доверчивого  ребенка.  Так,  Моник
утверждала, что, когда она станет большой, чтобы жить с кем захочет, она
поедет во Францию и останется с  папой.  Прошлым  летом  она  провела  в
Париже два месяца, и ей очень понравилось. Слушая  ее  описания  парков,
садов,  архитектурных  памятников  и  французского  Диснейленда,   Чарли
попутно  узнал,  что  ее  отец  работает   на   телевидении   спортивным
комментатором и что он "ужасно" знаменитый.
   - Ты похожа на своего папу? - спросил Чарли, любуясь  светло-золотыми
кудрями и большими голубыми глазами девочки.
   - Мама говорит, что - да, - ответила Моник, и Чарли понял, что для ее
матери это еще один источник боли и раздражения. Впрочем, то,  что  мать
Моник плакала целыми днями в Париже, характеризовало ее бывшего мужа  не
с лучшей стороны.
   "Что люди порой делают со своими жизнями! - думал Чарли,  пока  Моник
продолжала беспечно болтать. - Они изменяют друг другу, лгут, женятся  и
выходят замуж не за тех, за кого надо, скандалят, теряют уважение друг к
другу, теряют надежду  и  в  конце  концов  губят  себя,  своими  руками
выкапывая глубокую яму,  из  которой  потом  не  могут  выбраться".  Его
собственная жизнь была тому примером.
   Но что  же  все-таки  произошло  между  родителями  Моник,  продолжал
спрашивать себя Чарли. Почему губы этой женщины  -  щедрые,  чувственные
губы - постоянно сжаты в одну строгую линию? Откуда в ней столько горечи
и сарказма? Может ли быть, что  это  Пьер  Виронэ  довел  ее  до  такого
состояния, или она с самого начала была желчной стервой и ее муж не чаял
от нее избавиться?
   Кто знает? И кому до этого вообще какое дело?
   Лично ему было наплевать.  Чарли  было  жаль  только  Моник.  Девочка
оказалась меж двух огней и страдала от этого.
   В этот раз Моник не опоздала на встречу с матерью.  Чарли  специально
проследил за этим, да и девочка, похоже,  не  хотела  лишний  раз  злить
мать. Чарли выяснил,  что  они  встречаются  в  ресторане  в  пятнадцать
ноль-ноль, поэтому без пяти три он отослал Моник, а сам в последний  раз
поднялся на гору. Оттолкнувшись палками, он понесся  вниз  и  обнаружил,
что в отсутствие девочки он едет ничуть не быстрее и не рискованнее, чем
с ней. Отец научил Моник по-настоящему хорошо кататься, и если  бы  дело
дошло до соревнования, то  Чарли  выиграл  бы,  скорее,  за  счет  своей
физической силы и большего веса, а никак не за счет смелости, опыта  или
мастерства.
   Скатившись к подножию горы, он продолжал думать о Моник. Знакомство с
ней заставило его почти пожалеть о том, что у них с Кэрол не было детей.
Конечно, это  осложнило  бы  их  расставание,  и  теперь  они  наверняка
оказались бы в такой же ситуации, что и родители Моник, и все  же  Чарли
продолжал считать, что, если бы у них были сын или дочь, они  бы  твердо
знали, что десять лет совместной жизни не были потрачены впустую. Но  их
брак оказался пустоцветом и не принес плода - ведь нельзя же считать  за
настоящее  приобретение  несколько   картин,   пару   старинных   редких
безделушек и половину фарфорового сервиза, который достался  каждому  из
них при разводе.
   Чертовски мало для десяти лет преданной и верной любви! Это было даже
меньше, чем ничто. Они могли и должны  были  приобрести  больше,  но  не
смогли или не захотели. Грустный итог!
   Чарли никак не мог  отвязаться  от  этих  невеселых  мыслей  и,  даже
вернувшись в мотель, все думал и думал о том,  как  повернулась  бы  его
жизнь, если бы у них с Кэрол  был  ребенок.  Ему  очень  хотелось  снова
увидеть Моник, однако когда на следующий день он поднялся на гору, то не
увидел среди туристов ни маленькой девочки в голубом комбинезончике,  ни
ее сердитой матери. Он решил, что они вернулись домой, в  Шелбурн-Фоллс,
хотя Моник ничего не  говорила  о  том,  планируют  ли  они  уехать  или
остаться.
   Два дня Чарли катался один, и хотя он время от времени ловил на  себе
заинтересованные взгляды привлекательных молодых женщин, ни одна из  них
не показалась ему стоящей того, чтобы начинать долгую и трудную борьбу с
собой и своей памятью. Чарли абсолютно нечего было  сказать  им,  нечего
предложить,  и  он  подозревал,  что  и  эти  беззаботные   искательницы
приключений тоже не смогут ни утешить его, ни  поддержать.  Единственной
женщине, которой это здесь удалось,  было  всего  девять  лет,  и  Чарли
понял, что пропасть, в которой  он  оказался,  намного  глубже,  чем  он
предполагал, и что выкарабкаться из нее в самое ближайшее время нечего и
надеяться.
   Но тридцать первого декабря он неожиданно снова столкнулся с Моник  у
подножия горы, где туристы обычно надевали лыжи и прочее снаряжение.
   - Привет! Где ты была? - окликнул  ее  Чарли,  не  скрывая  довольной
улыбки.  Он  уже  заметил,  что  ее  матери  нигде  не  видно,  и  сразу
почувствовал себя гораздо свободнее. Что это за мать  такая,  недоумевал
Чарли. В самом деле, сначала она отпускает дочь кататься одну,  а  потом
поднимает шум из-за того, что  кто-то  купил  ей  хот-дог  и  шоколадный
коктейль. Определенно, ее забота  о  дочери  носила  какой-то  странный,
однобокий характер.
   Впрочем, волноваться и в самом деле было не из-за чего - Клэрмонт был
тихим и совершенно безопасным местом, и девочке здесь ничто не угрожало.
Мать Моник хорошо знала это, поскольку приезжала сюда с  дочерью  еще  в
прошлую зиму - почти сразу после того, как они перебрались из Франции  в
Штаты. И хотя удовольствие от катания было с горчинкой - как, впрочем, и
от всех других занятий,  которые  напоминали  ей  о  муже,  -  Франческа
продолжала самозабвенно любить горные лыжи, предпочитая,  однако,  более
пологие склоны.
   - Мы ездили в Шелбурн, потому что маме нужно было работать, -  охотно
объяснила Моник и заулыбалась так, словно не видела Чарли сто лет. -  Но
сегодня мы останемся на ночь, а завтра уедем совсем.
   - Я тоже... - Чарли пробыл в Клэрмонте уже три дня и собирался уехать
вечером первого января. - Вы будете здесь встречать Новый год?
   - Наверное, - с надеждой сказала Моник. - Раньше папа всегда разрешал
мне попробовать шампанского, а теперь мама говорит, что от него портятся
мозги. А мне шампанское нравится, оно такое  колюченькое...  -  добавила
она снисходительно.
   - Не исключено, что твоя мама права, - улыбнулся Чарли, вспоминая все
шампанское, которое он выпил за последние двадцать пять или тридцать лет
жизни. Впрочем, он сомневался, что во всех его бедах виновато было  оно.
- Но несколько глотков едва ли тебе повредят.
   - Мама все равно не позволит, - огорченно сказала Моник и  неожиданно
добавила, уже совсем другим голосом:
   - Зато вчера мы ходили в кино. Классный фильм!
   Она действительно выглядела довольной, и Чарли, кивнув, подсадил ее в
кресло подъемника.
   Они несколько раз скатились с горы, а ровно в полдень  Чарли  отослал
ее вниз, к матери, но после обеда они встретились  снова.  На  этот  раз
Моник привела с собой своего товарища, с которым училась в одном классе.
На взгляд Чарли, он катался вполне прилично, хотя и слишком рисковал  на
виражах, однако Моник по секрету сообщила ему,  что  ее  друг  "паршивый
лыжник". Потом дети уехали вперед, а Чарли покатил следом,  стараясь  не
отставать. По правде говоря, это давалось ему с трудом, и  к  вечеру  он
устал по-настоящему. Попрощавшись с Моник и ее приятелем, он еще  дважды
скатился  с  горы,  желая  проверить  себя,  и  только   потом,   вконец
измотанный, решил вернуться к себе в номер.
   Моник и ее мать, оказалось, жили в том же мотеле, что и он. Франческа
- к этому времени Чарли уже знал, что мать девочки  зовут  Франческа,  -
сидела в холле, протянув к камину длинные стройные  ноги.  Она  как  раз
что-то говорила дочери, и Чарли впервые увидел, как она улыбается. И  он
вынужден  был  честно  признать,  что  улыбка  делает  ее   ослепительно
красивой. Правда, глаза  Франчески  оставались  при  этом  тоскующими  и
холодными, и все же она была по-настоящему прекрасна.
   В первое мгновение Чарли заколебался, но потом все же решил подойти и
поздороваться с матерью Моник. Игнорировать ее после того, как он провел
столько времени с ее дочерью, было бы невежливо, почти оскорбительно.
   Роскошные  волосы  Франчески  были  сегодня  собраны  на  затылке   в
демократичный "конский хвост", и, направляясь к ней  через  холл,  Чарли
невольно задержал взгляд на ее больших миндалевидных глазах.  При  свете
огня в камине каштановые волосы Франчески отдавали в  рыжину,  да  и  во
всем ее облике появилось что-то по-восточному экзотическое и  загадочное
- особенно когда она улыбалась. Но лишь только Франческа  узнала  Чарли,
ее  улыбка  погасла,  лицо  сделалось  холодно-замкнутым,  а  в   глазах
засверкал зеленый  лед.  Франческа  явно  готовилась  дать  врагу  самый
решительный отпор, и под ее взглядом Чарли едва не стушевался.
   - Здравствуйте еще раз! - произнес он  с  довольно-таки  принужденной
интонацией. Что говорить дальше, Чарли не знал и застыл перед Франческой
как соляной  столб.  Она  же  рассматривала  его  снизу  вверх  с  явным
неодобрением.
   - Отличная погода сегодня, - брякнул Чарли,  вконец  растерявшись.  -
Снег... Много снега...
   Он чувствовал себя совершенно по-дурацки, но Франческа  чуть  заметно
кивнула и, равнодушно отвернувшись  от  него,  снова  стала  смотреть  в
огонь.
   Чарли продолжал  стоять  перед  нею,  и  в  конце  концов  она  снова
повернулась к нему, чтобы ответить.
   - Да, снег действительно чудесный, - произнесла она наконец, но Чарли
показалось, что разговаривать с ним ей очень не хочется. - Моник сказала
мне, что она снова  вас  встретила,  -  добавила  Франческа  чуть  более
приветливым голосом, и Чарли поспешно кивнул в ответ, стремясь показать,
что ему нечего  скрывать.  Франческа  должна  была  понять,  что  в  его
отношениях с ее дочерью нет ничего особенного или странного. Они с Моник
встретились чисто случайно,  и  их  скороспелая  дружба  питалась  общей
любовью к горным лыжам и тоской девочки по отцу.
   - Вы были очень добры к ней, - тихо сказала Франческа  Виронэ,  когда
Моник отошла,  чтобы  поболтать  со  своими  сверстниками,  стоявшими  в
сторонке. Чарли тем не менее мысленно отметил,  что  сесть  она  ему  не
предложила.
   - У вас есть свои дети?
   Она считала, что они у него есть, иначе не задала бы такого  вопроса.
Очевидно, Моник  почти  ничего  не  рассказывала  матери  об  их  долгих
беседах. Умолчала она и о том, что Чарли было уже многое известно  о  ее
отце.
   - Нет, у меня нет детей,  -  просто  ответил  Чарли.  -  Просто  ваша
девочка мне очень понравилась. Она такая веселая, открытая, умная...
   Чарли не скупился на комплименты Моник, но  Франческа  кивала  как-то
равнодушно, почти невпопад, словно  продолжая  думать  о  чем-то  своем.
Чарли она напоминала раненого зверя, который  забился  в  самый  дальний
угол норы, так что в  темноте  видны  только  сверкающие  глаза,  полные
страха, боли, ужаса и готовности драться за свою  жизнь  до  последнего.
Почему-то - быть может, из простого любопытства - ему  вдруг  захотелось
вытащить этого зверька на свет божий и повнимательнее  его  рассмотреть.
Много лет назад Чарли ни за что не прошел бы мимо и попытался что-нибудь
предпринять - в молодости он очень любил подобные психологические этюды,
- однако задолго до своей женитьбы на Кэрол он охладел к  этим  жестоким
развлечениям. Чаще всего результат разочаровывал,  и  Чарли  приходилось
сожалеть о потраченных впустую  силах  и  времени,  и  лишь  изредка  он
находил что-нибудь по-настоящему интересное. Но в глазах Франчески  было
что-то совсем-совсем особенное...
   - Вам очень повезло, что у вас есть Моник, - негромко сказал Чарли, и
когда Франческа подняла голову, чтобы посмотреть на него, он  заметил  в
глубине ее холодных глаз крошечную искорку тепла и любви.
   - Да, мне вправду повезло... - словно эхо повторила  она,  но  по  ее
виду нельзя было сказать, на самом ли деле она так считает.
   -  Она  отлично  катается  на  лыжах,  -  улыбнулся  Чарли.  -  Моник
перегоняет даже меня, а ведь я катаюсь довольно сносно.
   - Она обгоняет и меня!.. - Франческа чуть не  засмеялась,  но  сумела
вовремя удержаться. Перед ней был чужой человек, которого она не  хотела
знать ни сейчас, ни потом. - Именно поэтому я  и  отпускаю  ее  кататься
одну. Для меня Моник слишком быстра - все равно  она  меня  обгоняет,  и
мне, потом приходится ее повсюду искать.
   Она улыбнулась и сразу же очень похорошела, но Чарли подумал,  что  в
ее улыбке по-прежнему  очень  мало  жизни.  Франческе  явно  недоставало
внутреннего огня.
   - Моник сказала мне, что училась кататься  во  Франции,  -  осторожно
начал он и увидел, как лицо его собеседницы мгновенно стало замкнутым  -
точь-в-точь как бронированная дверь  банковского  хранилища,  которая  с
лязгом встает на место. Один за другим срабатывают электронные и силовые
замки, и вот уже ее не возьмешь ничем, кроме хорошего заряда взрывчатки.
Очевидно, Чарли напомнил Франческе о чем-то, о  чем  она  не  хотела  ни
думать, ни даже вспоминать, и она в панике заперла калитку в разделяющей
их стене и побежала Далеко-далеко, где нет ни боли, ни воспоминаний,  ни
неловких мужчин с их идиотскими вопросами.
   На ее лице все еще сохранялось выражение недоумения и  печали,  когда
вернулась Моник. Франческа тут же встала и  объявила  дочери,  что  пора
идти спать.
   Моник заметно огорчилась. Она так хорошо проводила время,  и  вот  на
тебе!.. Ей очень хотелось встретить Новый год, как большие, но мать была
непреклонна, и Чарли знал, что в этом есть доля его вины. Франческа  уже
не чаяла, как избавиться от него; она  желала  сейчас  только  одного  -
убежать и спрятаться в своем номере, чтобы снова  почувствовать  себя  в
безопасности, но она не могла оставить дочь одну.
   Чарли все это хорошо понимал, и ему  хотелось  объясниться,  сказать,
что он не желает Франческе зла, что у него тоже есть своя боль,  которая
не дает ему покоя ни днем ни ночью, и  что  он  больше  не  представляет
никакой опасности, но он видел, что любые слова были бы бессильны. В эти
минуты  уже  оба  они  показались  ему  похожими  на  двух   израненных,
затравленных зверей, которые пришли напиться у одного ручья и  теперь  с
опаской косятся друг на друга, не смея подойти к  воде  и  боясь  нового
нападения, новой боли. Чарли не мог даже сказать ей, что они  не  должны
бояться друг друга, что нет никакой необходимости  бежать  и  прятаться,
ибо он не знал таких слов, чтобы передать ей все, что испытывал сам. Ему
не нужно было от Франчески ни дружбы, ни  поддержки,  ни  близости.  Они
встретились случайно  и  должны  были  разойтись,  как  два  корабля  на
встречных курсах, -  разойтись  навсегда,  обменявшись  лишь  протяжными
приветственными гудками, однако даже его силуэт на ее горизонте  испугал
Франческу. Одного лишь намека -  нет,  не  на  опасность,  а  просто  на
возможность п