рез очки глаза  на  Викторию,  которая  решительными  движениями
набрасывала на листе новый эскиз стены, увитой  виноградными  лозами,  он  в
который раз оценил ее  благородный  аристократический  профиль  и  попытался
найти подходящие слова для ее описания.
   "Смелая, - решил он, понимая, что она рисует потому, что старается занять
себя делом, вместо того чтобы все время думать о  печальных  событиях.  -  И
умеющая сострадать", - подумал он, вспомнив о ее усилиях утешить и  ободрить
пациентов отца.
   В отчаянии доктор Морисон покачал головой. Будучи пожилым  человеком,  он
наслаждался ее умом и чувством юмора; он  обожал  ее  мужество,  бодрость  и
способность к сопереживанию. Но если бы он подчеркнул эти ее черты в  письме
к их английским родичам, они наверняка  сочли  бы,  что  такая  независимая,
самостоятельная девица совершенно непригодна для семейной жизни и им никогда
не удастся сбыть ее с рук.
   Правда, еще была вероятность, что когда  через  несколько  месяцев  Эндрю
Бэйнбридж вернется из Европы, то официально попросит ее руки, но  абсолютной
уверенности на этот счет у доктора Морисона не было. Отец  Виктории  и  мать
Эндрю договорились, что перед помолвкой молодой пары  следует  проверить  их
чувства по отношению друг к  другу.  Для  этого  представилась  возможность,
когда Эндрю был отправлен в шестимесячную поездку по Европе.
   Доктор Морисон знал, что привязанность Виктории к Эндрю остается  сильной
и  постоянной,  зато  чувства  Эндрю  по  отношению  к   ней,   по-видимому,
неопределенны. Судя по словам миссис Бэйнбридж, Эндрю сильно  увлекся  своей
кузиной, в семье которой он в данное время гостил в Швейцарии.
   Доктор Морисон  горестно  вздохнул,  продолжая  наблюдать  за  девушками,
одетыми в простые черные платья; одна блистала золотом волос, локоны  другой
переливались всеми оттенками меди.
   "Несмотря на темные  одежды,  они  являют  собой  весьма  привлекательную
картину, - любовно подумал он. - Картина!" Воодушевившись, доктор решил, что
лучше всего будет просто приложить к  каждому  письму  миниатюрные  портреты
девушек.
   Затем он закончил первое письмо, добавив просьбу посовещаться с  герцогом
Атертоном,  который  получит  идентичное  послание,  и  сообщить,  как   ему
поступить в плане попечения над  девушками.  Затем  он  написал  аналогичное
письмо герцогу и краткую записку своему поверенному в Нью-Йорке с  просьбой,
чтобы этот досточтимый  джентльмен  поручил  надежному  человеку  в  Лондоне
отыскать герцога и герцогиню и вручить им  письма.  Помолившись  Всевышнему,
чтобы родственники девушек возместили ему расходы, доктор  Морисон  поднялся
из-за стола и расправил плечи.
   А тем временем  в  саду  Дороти,  отталкиваясь  от  земли  носком  туфли,
заставляла качели бесшумно раскачиваться.
   - Я все еще не могу поверить в это, - сказала она; в ее голосе  слышались
одновременно отчаяние и возбуждение. - Мама  -  внучка  герцогини!  Что  это
означает для нас, Тори? Значит ли это, что у нас есть титулы?
   Виктория искоса взглянула на нее.
   - Да. Это значит, что мы - бедные родственники.
   И это было правдой, ибо, несмотря на то что благодарные сельские  жители,
которых в течение многих лет лечил Патрик Ситон, любили и  ценили  его,  они
редко имели возможность расплачиваться деньгами, и он никогда  не  настаивал
на этом.
   Вместо этого они платили теми товарами и услугами, которые  были  им  под
силу, - мясом, рыбой, дичью для его стола,  ремонтом  его  дома  и  коляски,
свежими булочками и корзинками, полными сочных ягод.
   В результате семейство Ситон никогда не  испытывало  нужды  в  продуктах,
зато денег всегда не хватало, что было  заметно  хотя  бы  по  тому,  что  и
Дороти, и Виктория носили не единожды штопанные платья нефабричной покраски.
   Даже дом, в котором они жили, был предоставлен им местной общиной, так же
как дом досточтимого Милби, местного пастора.  Жилье  предоставлялось  им  в
обмен на медицинские и пасторские услуги.
   Дороти проигнорировала резонное замечание Виктории по поводу их статуса и
мечтательно продолжала:
   - Наш кузен - герцог, а прабабушка - герцогиня! Я все еще не могу  в  это
поверить, а ты?
   - Я всегда считала, что  с  мамой  связана  какая-то  тайна,  -  отвечала
Виктория, удерживая слезы одиночества и отчаяния, туманившие ее синие глаза.
- Теперь тайна раскрыта.
   - Какая тайна?
   Виктория заколебалась; ее карандаш застыл над альбомом.
   - Я просто имела в виду, что мама решительно отличалась  от  всех  других
женщин, которых я знала.
   - Пожалуй, так, - согласилась Дороти  и  примолкла.  Виктория  обозревала
рисунок в альбоме, лежавшем у нее на коленях, и перед ее затуманенным взором
сливались воедино тонкие линии изящно изогнутых роз, которые  она  рисовала,
вспоминая прошедшее лето.
   Тайна  раскрыта.  Теперь  объяснялись   многие   вещи,   которые   раньше
озадачивали и беспокоили ее. Теперь она поняла, почему мать всегда держалась
несколько неестественно при встречах с другими женщинами деревни, почему она
всегда разговаривала тоном  английской  аристократки  и  упорно  настаивала,
чтобы Виктория и Дороти делали, хотя бы в ее присутствии, то же самое.
   Ее генеалогия объясняет, почему девочки должны были  выучиться  читать  и
говорить по-французски. Получила объяснение и ее несовместимая с  их  жизнью
утонченность.  Отчасти  стало  понятно  и  странное,  задумчивое  выражение,
появлявшееся на ее лице в тех редких случаях, когда Кэтрин  Ситон  упоминала
Англию.
   Возможно, происхождением объяснялась и  странная  сдержанность  матери  в
отношениях с собственным мужем: она относилась к нему с мягкой  любезностью,
не более того. При этом для постороннего глаза она была примерной  супругой.
Она никогда не скандалила с мужем, никогда не жаловалась на нужду.  Виктория
давным-давно простила мать за то, что она не любила отца.  А  теперь,  когда
Виктория узнала, что мать, должно быть, росла в  роскоши,  она  даже  скорее
восхищалась ее безропотностью и силой духа.
   Доктор Морисон прошел в сад и одарил девушек обезоруживающей улыбкой.
   - Я подготовил письма и отошлю их завтра. Если  нам  повезет,  то  месяца
через три, а возможно, и раньше, мы получим ответ от ваших родных.  -  И  он
снова улыбнулся сестрам, довольный той ролью, которую был призван сыграть  в
воссоединении их с благородными английскими родственниками.
   - Ну и что они могут предпринять,  когда  получат  ваши  письма,  как  вы
думаете, доктор? - поинтересовалась Дороти.
   Доктор Морисон погладил ее по головке и, прищурив глаза от яркого солнца,
напряг свое воображение.
   - Полагаю, они будут поражены, но не подадут вида. Я слышал, что в высших
слоях английского общества не любят проявлять  свои  эмоции  на  людях.  Как
только они прочитают  письма,  то,  вероятно,  пошлют  друг  другу  вежливые
весточки, а затем один из них нанесет визит другому, чтобы обсудить вопрос о
вашем будущем. Дворецкий принесет чай...
   Разрабатывая этот великолепный сценарий, доктор не переставал  улыбаться.
Мысленно  он  уже  представлял   себе   двух   благовоспитанных   английских
аристократов - состоятельных добрых людей, которые встретятся  в  элегантной
гостиной, чтобы выпить чаю, принесенного им  на  серебряном  подносе.  А  уж
после займутся обсуждением будущего до той поры неизвестных им, но все равно
нежно любимых молоденьких родственниц.
   Поскольку  герцог  Атертон  и  герцогиня   Клермонт   являются   дальними
родственниками Кэтрин, они, безусловно, должны быть друзьями, союзниками...

Глава 3

   - Ее светлость вдовствующая герцогиня Клермонт, -  величаво  провозгласил
дворецкий, стоявший у входа в гостиную, где восседал Чарльз Филдинг,  герцог
Атертон. Дворецкий отступил в сторону и пропустил  представительную  пожилую
особу, за которой следовал обеспокоенного вида  поверенный.  Чарльз  Филдинг
посмотрел на гостью, и его проницательные карие глаза зажглись ненавистью.
   - Не трудитесь вставать, Атертон, - иронически бросила герцогиня, пронзив
его  столь  же  "доброжелательным"  взглядом,  когда  он   преднамеренно   с
вызывающим видом остался сидеть.
   Не пошевельнувшись, в мертвой тишине, он продолжал  смотреть  на  нее.  В
свои пятьдесят с лишком Чарльз  Филдинг  все  еще  выглядел  привлекательным
мужчиной с густой шевелюрой с проседью и карими глазами, однако  болезнь  не
прошла для него бесследно. Для своего роста он  казался  чересчур  худым,  а
лицо его избороздили глубокие морщины, свидетельствовавшие  о  напряжении  и
усталости. Не  дождавшись  на  свое  появление  никакой  реакции,  герцогиня
повернулась к дворецкому.
   - Здесь слишком  жарко!  -  заявила  она,  постучав  тростью,  отделанной
драгоценными камнями, по полу. - Раздвиньте шторы и проветрите комнату.
   - Не трогайте! - рявкнул Чарльз; в его голосе кипело отвращение.
   Герцогиня бросила в его сторону испепеляющий взгляд.
   - Я приехала сюда вовсе  не  для  того,  чтобы  задохнуться  от  нехватки
воздуха, - зловеще предупредила она.
   - Тогда уходите.
   Ее тонкая фигура застыла воплощением ярости, вся будто  бы  состоящая  из
прямых линий.
   - Я прибыла сюда не для того, чтобы задохнуться, - повторила  она  сквозь
плотно стиснутые зубы. - Я приехала,  чтобы  проинформировать  вас  о  своем
решении насчет девочек Кэтрин.
   - Вот и сделайте это, - резко сказал Чарльз, - а затем уходите!
   Ее глаза от бешеной злобы сузились  в  щелки,  и  казалось,  даже  воздух
пропитался ненавистью,  но  вместо  того,  чтобы  уйти,  герцогиня  неспешно
опустилась на стул.
   Несмотря на преклонный возраст, она сидела с абсолютно  прямой  спиной  и
имела вид королевы, только вместо короны ее седую голову  украшал  пурпурный
тюрбан, а в руке вместо скипетра она держала трость.
   Чарльз недоумевал и настороженно ждал ее дальнейших действий, так как был
уверен, что герцогиня настояла на этой встрече лишь  затем,  чтобы  получить
удовлетворение, заявив ему прямо в лицо: устройство дочерей Кэтрин абсолютно
его не касается! Но раз она удосужилась присесть, следовательно,  собирается
сказать что-то еще.
   - Вы видели портреты девочек?
   Взгляд Чарльза упал на миниатюру,  лежавшую  у  него  на  ладони,  и  его
длинные пальцы конвульсивно сжались, как если бы он хотел защитить  портрет.
От невыносимой горечи его глаза  потемнели,  когда  он  смотрел  на  портрет
Виктории. Девочка была копией своей матери  -  его  прекрасной  возлюбленной
Кэтрин.
   - Виктория - абсолютная копия своей  матери,  -  неожиданно  обронила  ее
светлость.
   Чарльз посмотрел на нее, и лицо его мгновенно ожесточилось.
   - Я отдаю себе в этом отчет.
   - Хорошо. В таком случае вы поймете, почему я не  возьму  эту  девушку  к
себе. Я возьму вторую. - Поднявшись со стула, как если бы вопрос был  решен,
она взглянула на своего поверенного.  -  Проследите,  чтобы  доктор  Морисон
получил банковский чек для возмещения его расходов и еще один чек для оплаты
билета на пароход для младшей дочери моей внучки.
   - Да, ваша светлость, - поклонился поверенный. - Что-нибудь еще?
   - Еще будет масса дел, -  отчеканила  она  напряженно.  -  Мне  предстоит
вывести девушку в свет, обеспечить ее приданым. Мне предстоит найти ей мужа,
мне...
   - А  как  насчет  Виктории?  -  свирепо  прервал  ее  Чарльз.  -  Что  вы
собираетесь предпринять в отношении старшей дочери Кэтрин?
   Герцогиня бросила на него сердитый взгляд.
   - Я уже сказала - она напоминает мне свою мать, и я не приму ее  у  себя.
Как мне помнится, вам крайне нужна была ее мать. А Кэтрин явно  нуждалась  в
вас - даже будучи при смерти, она произнесла ваше имя.
   Так что можете приютить  у  себя  хотя  бы  ее  "копию".  И  если  судьба
уготовила вам возможность любоваться ее девчонкой, то так вам и надо.
   В мозгу Чарльза  все  еще  боролись  радость  и  сомнение,  когда  старая
герцогиня высокомерно добавила:
   - Выдайте ее за кого угодно, но только не за своего племянника.  Двадцать
два года назад я не одобряла союза между моей и вашей семьями,  я  и  теперь
против. Я...
   Тут она неожиданно замолкла, как будто что-то пришло ей в  голову.  Глаза
герцогини засветились зловещим триумфом.
   - Я выдам Дороти за сына Уинстона! - ликуя, объявила она. - Мне хотелось,
чтобы Кэтрин вышла за его отца, но она отвергла  его  из-за  вас.  Теперь  я
выдам Дороти за сына - таким образом я добьюсь наконец союза с Уинстонами! -
Недобрая  улыбка  мелькнула  на  ее  морщинистом  лице,  когда  она  увидела
страдание, появившееся в глазах Чарльза. - После всех этих  лет  я  все  еще
собираюсь добиться самой великолепной партии для нашего семейства  за  целое
десятилетие! - С этими словами герцогиня покинула  комнату  в  сопровождении
своего поверенного.
   Филдинг смотрел  ей  вслед  и  испытывал  нечто  среднее  между  горечью,
ненавистью и ликованием. Старая карга только что нечаянно  вручила  ему  то,
что ему хотелось заполучить больше  всего  на  свете,  -  Викторию,  ребенка
Кэтрин. И ее точный портрет.
   Невыносимая радость переполняла Чарльза, но вместе  с  тем  почти  тотчас
забурлил  гнев.  Эта  коварная,  бессердечная  старуха  собиралась  устроить
брачный союз с Уинстонами - в точности так, как  ей  всегда  хотелось.  Ради
этого несусветного союза в свое время она намеревалась пожертвовать счастьем
Кэтрин и теперь наконец собиралась добиться своего.
   Гнев, овладевший  Чарльзом  из-за  того,  что  герцогиня  была  близка  к
осуществлению давно задуманного плана,  чуть  не  затмил  его  ликование  по
поводу Виктории. Затем неожиданно ему в голову пришла мысль...
   Прищурив глаза, он обдумывал ее, рассматривал со всех  сторон  и  наконец
улыбнулся.
   - Добсон, - громко сказал он дворецкому, - принеси перо  и  пергамент.  Я
хочу  написать  объявление  о  помолвке.  Проследи,  чтобы  его   немедленно
доставили в "Тайме".
   - Да, ваша светлость.
   Чарльз поднял глаза на старого  слугу,  его  лицо  отражало  лихорадочное
ликование.
   - Она ошиблась, Добсон. Старая карга ошиблась!
   - Ошиблась, ваша светлость?
   - Да, ошиблась! Ей не удастся заключить самый великолепный  брачный  союз
за последнее десятилетие, потому что это сделаю я!

***

   Это было ритуалом. Каждое утро приблизительно в  девять  часов  дворецкий
Нортроп открывал массивную  парадную  дверь  роскошного  загородного  дворца
маркиза Уэйкфилда и получал экземпляр "Тайме" от лакея, доставлявшего газету
из Лондона. Так было и на этот раз.
   Затем, как обычно, Нортроп пересек отделанную мрамором  приемную  залу  и
передал газету другому лакею, стоявшему перед широкой лестницей.
   - "Тайме" для его милости, - торжественно провозгласил он.
   Лакей понес газету через залу в столовую, где,  по  обыкновению,  Джейсон
Филдинг, маркиз Уэйкфилд, завершал завтрак и читал почту.
   - "Тайме" для вашей милости, - робко пробормотал  лакей,  положив  газету
рядом с кофейной чашкой маркиза и забрав пустую тарелку. Не говоря ни слова,
маркиз взял газету и открыл ее.
   Все эти действия  исполнялись  с  прекрасно  отработанной  и  безупречной
точностью,  ибо  лорд  Филдинг  был  апологетом  неукоснительного   порядка,
требовавшим, Чтобы в его поместьях и особняках все действовало, как в хорошо
отлаженном механизме. Его слуги испытывали перед  ним  благоговейный  страх,
относясь к нему как к пугающе недоступному божеству,  которое  они  отчаянно
стремились ублажить.
   Страстные лондонские красавицы, которых Джейсон таскал с собой на балы, в
оперу, на спектакли - и в постель, относились к нему так  же,  поскольку  он
третировал их, как и своих слуг. И тем не  менее  женщины  взирали  на  него
откровенно  тоскующими  глазами,  ибо,   несмотря   на   цинизм,   Джейсона,
несомненно, окружал ореол мужественности, что  приводило  женские  сердца  в
трепет. У него были черные как смоль волосы, проницательные  глаза  отдавали
зеленью  индийского  гагата,  губы   одновременно   выражали   твердость   и
чувственность.
   Все черты его загорелого, цвета бронзы, лица носили отпечаток жесткости и
силы, начиная с  прямых  темных  бровей  и  кончая  высокомерно  выступающим
подбородком. Таким же потрясающе мужественным  было  и  его  телосложение  -
шестифутовый рост, широкие плечи, узкие бедра и мускулистые ноги.
   Ехал ли он верхом или танцевал  на  балу,  Джейсон  Филдинг  был  так  же
привлекателен, как грех, - и, без сомнения, так  же  порочен.  Это  суждение
разделяли многие, ибо каждый, кому довелось заглянуть в его циничные зеленые
глаза, мог без колебаний сказать, что в  характере  этого  человека  нет  ни
капли невинности или наивности.
   Несмотря на это - или скорее благодаря этому, - женщины тянулись к  нему,
как прелестные  мотыльки  тянутся  к  убийственному  пламени,  в  неодолимом
стремлении испытать  жар  его  страсти  или  насладиться  головокружительным
теплом его ленивой улыбки, какой бы редкой она ни была.
   Искушенные замужние дамы были готовы на все,  лишь  бы  разделить  с  ним
ложе; молодые леди брачного возраста мечтали растопить его ледяное сердце  и
увидеть его перед собой на коленях.
   Некоторые более рассудительные представители светского общества отмечали,
что у лорда  Филдинга  имеются  все  основания  быть  циничным,  когда  дело
касается женского пола. Всем было  известно,  что  его  жена,  приехавшая  в
Лондон четыре года назад, отличалась весьма скандальным поведением.
   С того времени прекрасная маркиза Уэйкфилд успела скомпрометировать  себя
не одной любовной интрижкой. Она многократно наставляла рога своему мужу;  и
все знали об этом - включая самого Джейсона Филдинга, который делал вид, что
его это не трогает...
   Лакей стоял возле стула лорда Филдинга, держа в руках затейливый кофейник
из чистого серебра.
   - Еще кофе, ваша милость?
   Его милость отрицательно мотнул  головой  и  обратил  взор  на  следующую
страницу "Тайме". Лакей поклонился и отступил. Он и не ожидал иной  реакции,
ибо хозяин редко удостаивал слуг ответом.
   Он даже не знал имен большинства из них, как вообще ничего о них не  знал
и знать не собирался. Но по крайней мере ему не было свойственно  устраивать
слугам разносы и шумные скандалы, чем отличались многие аристократы.
   В  случае  недовольства  в  зеленых  глазах  маркиза,   устремленных   на
виновника, появлялось замораживающее выражение,  отчего  тот  превращался  в
камень. Еще не было случая, чтобы лорд Филдинг повысил голос, даже если  его
явно провоцировали на это.
   Вот почему пораженный лакей чуть не выронил из рук  серебряный  кофейник,
когда Джейсон Филдинг с размаху ударил кулаком по столу так, что зазвенели и
запрыгали тарелки, и рявкнул:
   - Ах, сукин сын! - Вскочив на ноги, он снова уткнулся в открытую  газету,
и на его  лице  появилось  выражение  гнева  и  сомнения.  -  Этот  коварный
интриган... Только он мог осмелиться на такое! - Бросив убийственный  взгляд
на остолбеневшего лакея, маркиз вышел  из  комнаты,  выхватил  свой  плащ  у
дворецкого, бурей вылетел из дома и направился прямиком к конюшне.
   Нортроп закрыл за ним парадное и бросился  через  залу  так  быстро,  что
фалды его черной ливреи захлопали по спине.
   - Что случилось с его милостью? - крикнул он, ворвавшись в столовую.
   Лакей с забытым  кофейником  в  руке  все  еще  стоял  возле  только  что
покинутого лордом Филдингом стула, углубившись взглядом в открытую газету.
   - Думаю, его милость что-то вычитал в "Тайме", - выдохнул  он  и  тут  же
указал на объявление о помолвке Джейсона Филдинга, маркиза Уэйкфилда, с мисс
Викторией Ситон. - Я  не  знал,  что  его  милость  собирается  жениться,  -
озадаченно добавил лакей.
   - Вряд ли об этом было известно и его милости, - выразил вслух свою мысль
Нортроп, поражение перечитывая объявление. И вдруг, сообразив,  что  забылся
настолько, что снизошел до сплетничанья с младшим по рангу, Нортроп  схватил
газету со стола и сложил ее. - Вас не