тобы в поместьях был идеальный порядок.
   "А может, все-таки из жалости?" - терзался сомнениями Ходжкин, не в силах
избавиться от чувства унижения. Но тут он вспомнил,  как  граф  сказал,  что
всегда нуждается в людях компетентных, имея в виду его,  Ходжкина.  Да,  да,
так он и сказал:  "компетентных".  Сердце  старика  наполнилось  радостью  и
гордостью.
   "Компетентный!"
   Ходжкин медленно повернулся к висевшему в холле зеркалу  и,  опершись  на
черную трость, взглянул на свое отражение. Компетентный...
   Он приосанился, что далось ему нелегко, даже  причинило  боль,  распрямил
свои узкие плечи, тщательно расправил борта далеко не нового черного сюртука
и внимательно посмотрел на себя. Не такой уж он дряхлый,  больше  семидесяти
трех не дашь! Лорду Уэстморленду, во всяком случае, не показался развалиной.
Уж это точно! Стивен Дэвид Эллиот Уэстморленд, граф Лэнгфорд считает Элберта
Ходжкина достойным приобретением! Лорд Уэстморленд, обладатель  поместий  по
всей Европе, с его  дворянскими  титулами,  полученными  от  матери  и  двух
предков, сделавших его своим наследником,  считает  Элберта  Ходжкина  также
достойным дополнением к одному из своих великолепных поместий!
   Ходжкин склонил чуть набок голову, пытаясь представить себе, как он будет
выглядеть в элегантной лэнгфордской ливрее, зеленой  с  золотым  шитьем,  но
что-то мешало ему, как будто туман. Тогда  он  поднес  свои  тонкие  длинные
пальцы к краешку глаза и ощутил доселе неведомую ему влагу.
   Смахнув слезу, старик едва сдержался, чтобы  не  помахать  тростью  и  не
сплясать джигу, однако тотчас же спохватился. Нет, такое безумие не  к  лицу
будущему слуге лорда Стивена Уэстморленда, в  любой  ситуации  ему  надлежит
сохранять достоинство.

Глава 3

   Похожее на огромный огненный шар  солнце  уже  скользнуло  за  окрашенный
багрянцем горизонт, когда к  стоявшей  с  самого  утра  на  пристани  карете
подошел матрос.
   - Вон она - "Утренняя звезда", - сказал  он  Стивену,  прислонившемуся  к
дверце кареты и от нечего делать наблюдавшему за пьяной сварой  у  соседнего
трактира.
   Указывая  на  судно,  матрос  озадаченно  посмотрел  на   двух   кучеров,
демонстративно сжимавших в руках пистолеты и, видимо, не столь безразличных,
как их хозяин, к опасностям, таившимся в этом злачном месте на каждом шагу.
   - Вон она! - повторил матрос, указывая на неясные  очертания  в  сумерках
небольшого суденышка под парусами, входившего в порт. - И запоздала-то всего
на чуть-чуть.
   Выпрямившись, Стивен сделал знак одному из кучеров, чтобы  кинул  матросу
монетку за труды, а сам медленно побрел вдоль пристани. Как было бы  хорошо,
думал Стивен, если бы  рядом  с  ним  сейчас  оказалась  мать  или  хотя  бы
невестка!
   Женщины умеют и пожалеть, и утешить, и их присутствие смягчило  бы  удар,
который он вынужден будет нанести девушке,  сообщив  трагическую  новость  и
разбив ее заветные мечты.

***

   - Это сущий кошмар! - воскликнула Шеридан Бромлей, когда сбитый  с  толку
мальчик-слуга уже во второй раз пришел сообщить, что на пирсе ее  дожидается
"джентльмен".
   "Ну, конечно же, это лорд  Берлтон",  -  подумала  девушка  вне  себя  от
волнения и выпалила:
   - Скажи ему, чтобы подождал. Нет, что я умерла. Нет, лучше скажи, что  мы
никак не можем прийти в себя от морской качки. - Она  захлопнула  перед  его
носом дверь и, прежде чем прислониться  к  ней  спиной,  задвинула  щеколду,
после чего  уставилась  на  перепуганную  горничную,  которая,  насупившись,
сидела на краешке узкой койки одной на двоих, теребя пухлыми ручками носовой
платок. - Скажи, что все это ночной  кошмар,  Мэг,  что  я  проснусь,  и  он
рассеется как дым!
   Мэг  так  энергично  замотала  головой,  что  ленты  ее  белого   чепчика
затрепыхались.
   - Нет, это не сон. Придется вам все объяснить барону, но  так,  чтобы  он
поверил и не обиделся.
   - В таком случае я должна буду его  обмануть,  -  в  отчаянии  произнесла
Шеридан. - Не могу же я сказать, что умудрилась потерять его невесту  где-то
на побережье Англии. Именно потерять. Ведь это убьет его!
   - Но вы не теряли ее, она просто-напросто  сбежала!  Сбежала  с  мистером
Морисоном на последней остановке в одном из портов.
   - Не в этом дело! Главное, что я  обманула  доверие  ее  отца  и  барона.
Недосмотрела. И теперь нет иного выхода,  как  пойти  к  барону  и  во  всем
признаться.
   - Боже упаси! - воскликнула Мэг. - Он тут же  посадит  нас  в  тюрьму!  И
потом, надо как-то уладить это дело, ведь нам некуда деваться, одна  надежда
на него. Мисс Чариз не оставила ни пенса, нам даже не на что купить обратный
билет.
   - Найду себе какую-нибудь работу, - заявила Шерри, хотя голос ее  дрожал,
а сама она готова была провалиться сквозь землю.
   - Кто вас возьмет без рекомендательного письма! - воскликнула  Мэг,  чуть
не плача. - И ночевать нас без денег никто не пустит. Так что придется спать
в сточной канаве или каком-нибудь еще более ужасном месте.
   - Что может быть ужаснее сточной канавы? - спросила  Шеридан.  Но  только
было Мэг открыла рот, чтобы ответить, как Шеридан жестом руки остановила  ее
и, немного приободрившись, не без юмора сказала:
   - Нет, нет! Умоляю! Только не это. Не говори, что нас превратят  в  белых
рабынь.
   Мэг побелела как мел, так и оставшись  с  разинутым  ртом,  а  потом  еле
слышно произнесла:
   - Белых.., рабынь?
   - Мэг! Ради Бога, я просто неудачно пошутила.
   - Не надо говорить ему правду, не  то  нас  бросят  в  каталажку.  -  Мэг
казалась очень испуганной.
   - Но почему, - взорвалась Шерри, впервые в жизни близкая к истерике, - ты
без конца твердишь о тюрьме?
   - Потому что у них здесь такие законы, мисс, и вы.., то есть мы.., мы  их
нарушили. А случайно или нарочно, им это безразлично. Они даже  слушать  нас
не станут, засадят за  решетку,  и  дело  с  концом.  Здесь  уважают  только
аристократов, а остальных и за людей не считают. Мало ли что может  взбрести
барону в голову! Что мы убили ее и ограбили или же продали. И поверят ему, а
не нам, потому что мы здесь  никто,  и  закон,  само  собой,  будет  на  его
стороне.
   Шеридан хотела сказать  что-нибудь  утешительное  или  смешное,  но  была
просто не в состоянии после всех физических и моральных мучений, которые  ей
пришлось пережить, не говоря уже о морской качке и исчезновении Чариз за два
дня до их прибытия на место. И зачем только она взялась за это гиблое  дело?
Просто переоценила свои  способности,  решив,  что  справится  с  недалекой,
испорченной  семнадцатилетней  девчонкой  и  что  любые  трудности  морского
путешествия  ей  нипочем.  В  общем,  понадеялась  на  свой  острый   ум   и
практичность, а также опыт, приобретенный  в  школе  мисс  Тэлбот,  где  она
обучала хорошим манерам юных леди, среди которых была и Чариз.
   Введенный в заблуждение самоуверенностью  Шеридан,  отец  Чариз,  человек
строгий, вынужденный из-за болезни сердца отказаться от поездки в  Англию  с
дочерью, предпочел Шеридан в качестве ее компаньонки  другим  более  опытным
претенденткам на эту роль, хотя она была всего на три года старше Чариз.
   Не обошлось тут, разумеется, и без самой  Чариз,  которая  то  обхаживала
отца, то дулась на него, требуя, чтобы ее сопровождала именно мисс  Бромлей,
и отцу ничего не оставалось, как  согласиться.  Аргументировала  Чариз  свой
каприз тем, что именно мисс Бромлей помогала ей писать  письма  барону,  что
она не похожа на тех кандидаток с  кислыми  физиономиями,  с  которыми  отец
беседовал.
   С мисс Бромлей будет весело, умасливала Шеридан  отца,  мисс  Бромлей  не
даст ей затосковать по дому и вместо того,  чтобы  выйти  замуж  за  барона,
вернуться в Америку, к своему папочке.
   Все это чистая правда, в смятении размышляла Шеридан. В какой-то мере она
виновата в побеге девушки с малознакомым человеком. Не исключено,  что  этот
поступок Чариз совершила под влиянием романа, который Шеридан пересказала ей
во время их путешествия, душещипательной романтической истории.
   Ее тетушка Корнелия была  категорически  против  любовных  романов  с  их
"глупой романтичностью", как она  говорила,  и  Шеридан  приходилось  читать
тайком,  задернув  занавески  вокруг  кровати.  Уединившись  таким  образом,
девушка вживалась в образ героини романа, с  упоением  принимала  ухаживания
лихих красавцев аристократов, позволяя им завоевывать ее  сердце  с  первого
взгляда.
   Потом она закрывала глаза и предавалась мечтам. Вот она танцует с ним  на
балу, в роскошном  платье,  с  уложенными  в  какую-то  немыслимую  прическу
золотистыми волосами. Вот гуляет по парку, опираясь своей изящной  рукой  на
его сильную  руку,  а  из-под  модной  шляпки  выбиваются  непокорные  пряди
золотистых кудрей. Она  переживала  каждый  роман  столько  раз,  что  самые
любимые сцены помнила наизусть и часто  их  про  себя  повторяла,  неизменно
ставя на место героини себя...
   "Барон схватил руку Шеридан и прижал  к  губам,  клянясь  в  верности  до
гроба.
   - Ты - моя единственная любовь..."
   Графа так потрясла красавица  Шеридан,  что  он,  потеряв  самообладание,
поцеловал ее в щеку.
   - Прости, но это выше моих сил. Я обожаю тебя!" Но  одну,  самую  любимую
сцену воображение рисовало ей особенно часто.
   "Принц заключил ее в объятия и прижал к сердцу:
   - Будь у меня сотни царств, я все до единого бросил бы к твоим ногам, моя
ненаглядная. Что я без тебя?"
   Лежа в постели, Шеридан меняла по собственному вкусу сюжет, диалоги, даже
ситуации и место действия, неизменным оставался только он, герой ее  романа.
Она знала о  нем  все  до  мельчайших  подробностей,  потому  что  сама  его
придумала. Сильный, мужественный, волевой и в то же  время  добрый,  мудрый,
терпеливый. Высокий и красивый - с темными  волосами  и  чудесными  голубыми
глазами, то обольстительными, то проницательными, то искрившимися юмором. Он
любит посмеяться вместе с ней, и она рассказывает ему смешные  анекдоты.  Он
обожает  читать  и  образованнее  ее,  а  возможно,  и  практичнее.  Шеридан
ненавидит высокомерие и напыщенность. И  если  вынуждена  мириться  с  этими
качествами как  с  неотъемлемой  частью  отцов  ее  учениц  в  школе,  то  в
собственной семье ничего подобного не потерпит.
   И конечно  же,  ее  роман  имеет  счастливый  конец.  Воображаемый  герой
становится воображаемым мужем. Опустившись на одно колено, он предлагает  ей
руку и сердце и произносит:
   "До тебя я не знал счастья... До тебя я не знал, что такое  любовь...  До
тебя я искал свою половинку и вот наконец нашел".  Или  что-то  еще  в  этом
роде.
   Ее избранник ценит в ней не только  красоту  лица,  но  и  красоту  души.
Покоренная его нежностью и  неоспоримыми  аргументами  в  пользу  их  брака,
Шеридан отвечает  ему  согласием,  и,  ко  всеобщему  изумлению  и  всеобщей
зависти, они сочетаются браком в Ричмонде, штат Вирджиния. Он  увозит  ее  и
тетушку Корнелию в свой роскошный особняк на холме, где всего себя отдает их
супружескому счастью и где  единственной  ее  заботой  будет,  какое  надеть
платье. В довершение ко всему он помогает ей разыскать отца и  убеждает  его
переехать к ним, после чего жизнь их становится еще счастливее.  У  Шеридан,
разумеется, не было  ни  малейшего  шанса  встретить  в  лице  мужчины  само
совершенство, но даже случись такое, "само совершенство" и не взглянуло бы в
ее сторону. Однако в теплой постели и ночной темноте все казалось возможным.
Каждое утро Шеридан Бромлей  зачесывала  назад  свои  густые  рыжие  волосы,
собирая их в пучок на затылке, и отправлялась на работу. Никому и  в  голову
не пришло бы, что эта весьма строгого вида особа, которую и персонал  школы,
и ученики, и их родители прозвали старой девой, глубоко романтична.
   Однако она сумела внушить всем, в том числе и самой  себе,  что  является
воплощением практичности и рациональности.
   И вот теперь, из-за того что она не оправдала оказанного ей безграничного
доверия, Чариз придется выйти замуж  не  за  блистательного  милорда,  а  за
самого заурядного мистера, с которым она,  возможно,  будет  влачить  жалкое
существование. И если даже  ее  папашу  от  гнева  не  хватит  удар,  то  уж
наверняка он сделает все, чтобы превратить жизнь  Шеридан  и  ее  тетушки  в
сущий ад.
   А бедняжку Мэг, такую  застенчивую  и  робкую,  прослужившую  в  качестве
горничной Чариз пять лет не за страх, а за совесть,  наверняка  выставят  за
дверь и рекомендательного письма не дадут. А без него о  приличном  месте  и
мечтать нечего.
   Но все это лишь  в  лучшем  случае!  Если  им  удастся  каким-то  образом
вернуться домой.
   А в худшем, если права Мэг, а Шеридан уверена, что она  права,  им  обеим
придется провести остаток жизни в тюрьме - и бедняжке Мэг,  и  практичной  и
рациональной Шеридан Бром-лей.
   Терзаемая страхом и чувством вины, Шерри едва сдерживала готовые  хлынуть
горячим потоком слезы. Сколько несчастий обрушилось  на  их  головы,  и  все
из-за ее дурацкой доверчивости и не менее дурацкого желания хотя бы краешком
глаза взглянуть на блистательный Лондонский Сити и изысканных  аристократов,
о которых она начиталась в романах. И почему только она  не  прислушалась  к
тетушке, постоянно твердившей, что за  всеми  этими  достопримечательностями
можно не разглядеть простого женского счастья, что Бог не  прощает  гордыню,
так  же  как  жадность  и  праздность,  и  что  для  настоящего  джентльмена
скромность в женщине важнее красоты!
   Что касается женского счастья и гордыни, то тут  тетушка  была  абсолютно
права, и Шеридан, хоть и поздно, не могла в этом  себе  не  признаться.  Она
вообще готова была внять советам тетушки, но только тем, которые не касались
ее поездки в Англию. Тетушка  Корнелия  обожала  предсказания,  свято  чтила
обряды, а также раз навсегда заведенный порядок, и  Шерри  от  этого  просто
хотелось выть.

Глава 4

   Сидя в крохотной каюте и глядя пустыми глазами  на  бедняжку  Мэг,  Шерри
ничего так не желала, как снова оказаться в Ричмонде, в обществе  тетушки  в
их крохотном трехкомнатном домике, с неизменным чайником  на  столе,  и  всю
оставшуюся жизнь наслаждаться теплым чаем и скукой.
   Но если британские законы таковы, как говорит Мэг...  Шеридан  вообще  не
вернется домой и никогда не увидит тетушку. Эта мысль просто убивала ее.
   Шесть лет назад, когда Шеридан впервые приехала к  старшей  сестре  своей
матери, перспектива не встречаться больше с Корнелией Фарадей показалась  бы
ей необычайно счастливой, но отец лишил ее возможности выбора. До  того  дня
он возил ее за собой в фургоне, груженном всевозможными товарами, начиная от
мехов и косметики и кончая жестяными чайниками и вилами, предметами  роскоши
и предметами первой необходимости, которые  он  продавал  или  обменивал  на
фермах и в хижинах, встречавшихся на пути.
   А путь себе они выбирали сами. Зимой двигались по восточному побережью на
юг, а  летом  -  на  север.  Иногда,  залюбовавшись  необыкновенно  красивым
закатом, они сворачивали на запад или же вслед за журчащей  речушкой  делали
поворот на юго-запад. Зимой, когда  дороги  заносило  снегом,  они  находили
приют либо у фермера, либо у владельца лавки,  которые  обычно  нуждались  в
паре свободных рук, и тогда ее отец-ирландец отрабатывал их ночлег.
   Где только не приходилось ночевать  Шеридан  к  тому  времени,  когда  ей
исполнилось двенадцать лет: и на сеновале, и на перине  в  доме,  населенном
хохочущими дамами в ярких шелковых платьях с такими глубокими вырезами,  что
казалось, их груди вот-вот вывалятся наружу. Но кем бы ни была хозяйка дома,
где они ночевали, - женой ли фермера или же проповедника  с  постным  лицом,
или дамой в пурпурном шелковом платье, отороченном черными перьями, все  они
души не чаяли в  ее  отце,  Патрике,  и  по-матерински  заботились  о  самой
Шеридан. Да и как можно было  не  любить  ее  отца,  такого  приветливого  и
обходительного и к тому же трудолюбивого, готового за" ночлег и еду работать
от зари до зари. И благодарные женщины кормили его как на  убой  и  баловали
любимыми лакомствами.
   Шеридан они ласково поддразнивали рыженькой и хохотали  до  упаду,  когда
отец называл ее своей "маленькой морковкой". Они  подставляли  ей  под  ноги
скамеечку, когда она изъявляла желание помочь мыть посуду, а когда  уезжала,
одаривали лоскутами, иголками и нитками, чтобы она могла сшить одеяльце  или
платье для своей куклы Аманды. Шеридан обнимала их, благодаря за себя  и  за
Аманду, а они смеялись, уверенные в том, что она не шутит, и целовали ее  на
прощание, шепча ей на ушко, что она  вырастет  красавицей,  а  Шеридан  тоже
смеялась, уверенная в том, что они шутят. Потом они с грустью смотрели вслед
фургону, увозившему Шеридан и ее отца, махали им и кричали: "Бог в помощь!",
"Поскорее приезжайте опять!"
   Ему не раз предлагали остаться, взять в  жены  то  ли  хозяйскую,  то  ли
соседскую дочку.
   - Спасибо, - с улыбкой отвечал ирландец, - но это было  бы  двоеженством,
потому что мать Шеридан жива. В моем сердце. - При этом глаза его темнели.
   Они всегда темнели, когда отец вспоминал о маме,  и  Шеридан  становилось
так грустно! Но спустя некоторое время на лице его снова появлялась  улыбка.
Маму и  маленького  брата  унесла  страшная  болезнь  с  мудреным  названием
"дизентерия", и после этого папа долго не мог оправиться, целыми днями молча
сидел у очага в их крохотной хижине, потягивая виски и совершенно  забыв  об
урожае, гниющем в поле, не говоря уже о том, чтобы  что-то  посеять.  Он  не
разговаривал, не брился, почти ничего не ел, и, казалось, его  нисколько  не
волновало, подохнет или не подохнет от голода их мул.  Шестилетняя  Шеридан,
привыкшая помогать маме, теперь взвалила на себя всю ее работу.
   Но отец как будто не замечал, как ей трудно. В один поистине роковой день
девочка обожгла обе руки и вдобавок сожгла яичницу, которую жарила для отца.
Превозмогая боль и сдерживая слезы, девочка потащила к ручью белье, захватив
обмылок, встала на колени и  опустила  в  воду  фланелевую  рубаху  отца,  с
грустью вспоминая те счастливые дни, когда  они  ходили  к  ручью  вместе  с
мамой. Мама стирала и что-то тихонько напевала, а Шеридан  присматривала  за
маленьким Джейми, который, гукая, плескался в воде и шлепал  своими  пухлыми
ручонками по солнечным зайчикам. Мама очень  любила  петь,  научила  Шеридан
английским народным песням, и они вместе пели их  во  время  работы.  Иногда
мама умолкала и, наклонив голову  набок,  со  странной,  горделивой  улыбкой
слушала пение Шерри. А то вдруг обнимет ее крепко-крепко и скажет:  "Голосок
у тебя такой нежный и какой-то особенный - ну прямо как ты  сама".  Или  еще
что-нибудь в том же духе.
   Глаза Шерри затуманивались слезами от этих  воспоминаний.  Словно  живую,
видела она перед собой маму, в ушах  звучала  ее  любимая  песня.  Вот  мама
улыбнулась, глядя на маленького Джейми, потом перевела  взгляд  на  Шеридан,
насквозь промокшую, будто она  вместе  с  братишкой  плескалась  в  воде,  и
сказала: "Спой нам что-нибудь, ангел мой..."
   Под впечатлением этих воспоминаний Шеридан попробовала спеть,  "но  голос
прерывался от слез. Девочка утерла  их  тыльной  стороной  ладошек  и  вдруг
заметила, что рубаха отца плывет вниз по течению. Достать ее Шерри не  могла
и, забыв о том, что она уже большая и должна  быть  мужественной,  подтянула
колени к груди и, зарывшись лицом в мамин фартук, зарыдала от горя и страха.
Она плакала, раскачиваясь взад и вперед,  вдыхая  аромат  полевых  цветов  и
трав, пока совсем не охрипла.
   "Мама, - молила она сквозь рыдания, - ты так мне нужна,  так  нужна,  так
нужна! И маленький Джейми тоже. Пожалуйста, вернись к нам! Вернись! Вернись!
О пожалуйста! Я не могу без тебя, не могу!"
   - Я тоже не  могу,  -  услышала  она  голос  отца,  но  не  тот  чужой  и
безжизненный, который был у него много месяцев, а родной, до боли