тавленный  хирургом,
который когда-то вырезал ей аппендикс, нимало не заботясь о том,  что  может
подпортить внешность будущей вокзальной шлюхи.  Зойка  перестала  стонать  и
открыла глаза, но тут  же  снова  закатила  их,  продолжая  совершать  некие
телодвижения, долженствующие означать неукротимую страсть - что  ни  говори,
она была профессионалкой. Телефон продолжал пищать.
   - Хрена ли ты на меня вылупился! --вызверился  Ковалев  на  напарника.  -
Трубку возьми, звездюк, это же сверху!
   Губин, вздохнув, отвернулся и взял трубку. Пока он бестолково вертел ее в
руках, ища, на что нажать, телефон замолчал.
   - Вздрючат теперь, - сказал Ковалев. - Сам разъеб...ться  будешь,  дубина
лимитная.
   Соскучившаяся  Зойка  засунула  его  указательный  палец  в  рот,  плотно
обхватив полными, как у куклы Барби, густо намазанными рубами.  Другую  руку
сержанта она настойчиво потащила туда, где та пребывала до звонка.
   И телефон, конечно же, зазвонил снова.
   - Да погоди ты, шалава, - сказал Ковалев, отталкивая проститутку и  тряся
головой, чтобы немного прийти в себя. - Дай мне трубку, - сказал он Губину.
   Губин с  готовностью  протянул  ему  телефон.  Стараясь  не  смотреть  на
торчавшие прямо перед носом голые Зойкины ноги, Ковалев ответил на вызов.
   - Опять баб топчете, мудозвоны? - грозно спросила трубка голосом капитана
Рябцева. - Почему не отвечаете, раздолбай?
   - Извини, Сергеич, - показывая Губину кулак,  сказал  Ковалев.  -  Я  тут
отлить отлучился, а Губин, блин, не знает, как этой хренотенью пользоваться.
   Зойкины  пальцы  зашарили  по  ширинке  его  форменных  брюк,  и  Ковалев
почувствовал,  что  его  увядший  от  начальственного  рыка  цветочек  снова
поднимает голову.
   - Набрали лимиты на мою голову, - уже смягчаясь, проворчал капитан. -  Не
отделение, а стадо баранов. Сено-солома... Где вы?
   - Возле Казанского, - соврал Ковалев. Машина стояла на пустыре, где никто
не мог помешать им развлекаться, а до Казанского было минимум двадцать минут
езды на приличной скорости. Соврал он, впрочем, неудачно, потому что  Рябцев
мигом сообразил, что к чему.
   - А какого  хрена  вы  там  делаете?  -  спросил  он.  -  Вы  где  должны
патрулировать,  мать  вашу?  Опять  весь  салон  изгадите  с  Зойкой   своей
трипперной!
   - Обижаешь, Сергеич, - загундел в трубку Ковалев, в то же время  невольно
подвигаясь так, чтобы Зойке было удобнее делать то, что она делала. - Мы тут
службу несем, а ты про Зойку какую-то...
   Зойка, услышав свое имя, потянулась к трубке свободной рукой, явно  желая
пообщаться с Сергеичем, да не как-нибудь, а по сотовому телефону. Но Ковалев
отпихнул ее локтем и плотнее прижал трубку к уху, прикрывая микрофон ладонью
на тот случай, если пьяная шалава вздумает передать капитану  привет.  Зойка
обиделась и убрала руку.
   - Ладно, - сказал капитан, - я с вами потом разберусь. Запомни адрес... -
он продиктовал адрес магазина Герщковича. - Дуйте туда прямо сейчас,  хозяин
должен  быть  на  месте.  Припугните  хорошенько,   придумайте   что-нибудь:
нарушение  правил  торговли,  санитарное  состояние...  ну,  это   вы   сами
как-нибудь сообразите, не впервой.  Помнете  маленько,  только  аккуратно  -
старый он, не откинул бы копыта.
   - Опасно, Сергеич, - сказал Ковалев, сразу забыв про Зойку. - Как  бы  не
накапал.
   - Попросите хорошенько, чтоб не капал. Что ты, в  самом  деле,  как  дите
малое? Накапает... Ну и накапает, так дело-то все равно ко мне придет.
   Схлопочете, в крайнем случае,  по  строгачу,  так,  по-моему,  дело  того
стоит.
   - Оплата обычная? - оживился сержант.
   - Даже с надбавкой, - успокоил  его  Рябцев.  -  За  срочность.  И  самое
главное.
   В конце  скажешь:  пусть  передаст  Забродову,  чтобы  не  выкобенивался.
Забродову, запомнишь?
   - Уже запомнил. Чтобы не выкобенивался.
   -  Вот  именно.  Привет,  мол,  от  Петра  Владимировича,  и   пусть   не
выкобенивается.
   - Ага. А Петр Владимирович - это кто?
   - Конь в пальто. Не твое собачье дело. Ты  делай,  что  тебе  сказано,  и
поменьше спрашивай - дольше проживешь.
   В трубке раздались  короткие  гудки.  Ковалев  деловито  передал  телефон
Губину и,  перегнувшись  через  надувшуюся  Зойку,  распахнул  дверцу  с  ее
стороны.
   - Давай отсюда, - скомандовал он, - ясиво!
   - Ты чего это? - не поняла та. - Вы же обещали обратно подбросить.  Дождь
же на дворе, ты что, охренел? У меня же денег нету!
   - Давай, давай, - торопил сержант. - Да вали ты отсюда,  сука!  -  заорал
вдруг он, видя, что Зойка не трогается с места, и вытолкнул ее из машины.
   Зойка потеряла равновесие и  боком  упала  в  раскисшее  от  многодневных
дождей глинистое месиво, из которого тут и  там  уныло  торчали  почерневшие
прошлогодние стебли бурьяна. Рядом шлепнулась в грязь ее сумочка. Падая, она
открылась,  и  по  вязкой  глине  рассыпались  какие-то  ключи,  пакетики  с
презервативами, пара  сменных  сережек  и  ампула  со  снотворным.  Она  еще
возилась, дрожащими  от  ярости  руками  собирая  свое  имущество,  а  дверь
"девятки" уже с треском захлопнулась, и  машина,  пробуксовав,  сорвалась  с
места и умчалась, обдав ее густой вонью отработанного бензина.
   - Суки легавые! Козлы! Мусора паршивые, менты! - бессильно закричала  она
вслед удаляющимся габаритным огням.
   На  мгновение  вспыхнули  рубиновые  глаза  стоп-сигналов,  когда  машина
притормозила перед перекрестком, а потом вокруг не  осталось  ничего,  кроме
дождя, грязи  и  бурьяна.  Зойка  вздохнула,  поднялась  на  ноги,  оправила
задранную юбку и попыталась ладонью стереть налипшую  на  платье  глину,  но
только размазала грязь и испачкала ладонь. Тогда она вздохнула и пошла в  ту
сторону, откуда временами  доносился  характерный  вой  набирающих  скорость
троллейбусов,  поминутно  оступаясь  на  высоких  каблуках,  зябко  ежась  и
испуганно оглядываясь по сторонам.
   Следуя  указанию  Ковалева,  Губин  остановил  машину  перед   громоздким
трейлером, позади которого стоял зеленый "москвич". Судя по всему,  на  этой
машине Петр I инспектировал свои войска перед началом Полтавской битвы.  Все
это хозяйство стояло на левой стороне дороги, что, впрочем, не возбранялось,
поскольку движение здесь было одностороннее.
   - Ты все понял? - спросил своего младшего напарника Ковалев,  укрепляя  в
специальной петле на поясе резиновую дубинку.
   - Что ж тут непонятного, - ответил Губин, доставая с заднего сиденья свой
"демократизатор" и тоже прицепляя его к поясу. - Мне почудилось  или  в  том
"броневике" кто-то есть?
   - Есть на ж... шерсть, вот что есть, - ответствовал Ковалев. - Обмочился,
салабон? Ничего, привыкнешь. Это тебе не баб в служебное время тискать.  Нет
там никого.
   - На нет и суда нет, - не стал спорить Губин.
   Они вышли из машины и перебежали тротуар, ежась от  падавших  за  шиворот
капель. Над дверью, слава  богу,  был  бетонный  козырек.  Губин  решительно
схватился за ручку и потянул дверь на себя.
   - Да не туда, придурок, - сказал наблюдавший за ним Ковалев. -  От  себя,
от себя ее толкай. Да там, наверное, закрыто, стучать надо.
   Губин толкнул дверь от себя, и та неожиданно легко открылась.
   - Ни хрена не закрыто, - удивился он. - Заходи.
   В магазине было темно, тихо, и пахло чем-то незнакомым. Запах был сухой и
немного  пыльный.  Пахло  книгами,   но   сержанты   этого   не   знали.   В
противоположном конце помещения из открытой двери падал на пол прямоугольник
тусклого электрического света.
   - Хозяин! - зычно, с привычной властной интонацией позвал Ковалев. - Есть
тут кто живой? Отзовись! Милиция!
   - Спит он, что ли? - немного обескураженно спросил Губин, когда  Ковалеву
никто не ответил.
   - Разбудим, - пообещал Ковалев и, уверенно стуча сапогами,  направился  в
подсобку.
   На пороге подсобки он остановился так  резко,  что  шедший  следом  Губин
ткнулся носом в его портупею.
   - Трах-тарарах, - сказал Ковалев. -И трах, и тарарах.
   - Чего там, Паш, а? - полюбопытствовал Губин, выглядывая из-за его плеча.
   Он служил в столичной милиции недавно и еще  никогда  не  видел  "живого"
трупа,  поэтому  представшая  перед  ним  картина   произвела   неизгладимое
впечатление.
   Хозяин лавки,  которого  они  с  Ковалевым  должны  были  слегка  поучить
уму-разуму, лежал на полу подсобки в луже  воды,  вытекшей  из  опрокинутого
электрического  самовара,  а  лицо  его  наполовину   залила   темно-красная
жидкость, которую легко можно было принять за кровь.
   Губин издал неопределенный звук. Ковалев, не оборачиваясь, сказал:
   - Заблюешь пол - языком заставлю вылизывать. Осмотри помещение.
   Угроза  возымела  благотворное  действие.  С  трудом  загнав   на   место
подкатившее к горлу содержимое  желудка,  Губин  зажег  карманный  фонарь  и
обошел темный торговый зал. Спрятаться здесь было  негде,  и  сержант  очень
быстро убедился, что в магазине, кроме них и трупа, никого нет.
   После этого он заставил себя снова подойти к дверям подсобки. Стараясь не
смотреть на труп, Губин сказал:
   - Никого. Кровищи-то, а? Как из кабана.
   - Хренищи, - ответил Ковалев, сидевший на корточках над трупом. - Варенье
это. Вишневое вроде. Чай он  тут  пил.  Н-да.  Через  этого  привет  уже  не
передашь.
   -  Чего  же  делать-то  теперь?  Теплый  еще  совсем,   -   сообщил   он.
прикоснувшись к руке покойника, и брезгливо отер пальцы о штанину. - И  вода
еще не остыла. Пяти минут, наверное, не прошло, как он копыта отбросил.
   - Кто ж его так, интересно?
   - Погоди... Ты говоришь, видел кого-то?
   - Где?
   - В Караганде! В машине, в "москвиче". Пошли, посмотрим.
   Он первым бросился к выходу, на ходу вынимая из  кобуры  пистолет.  Губин
поспешил за ним, напоследок окинув труп испуганным взглядом.
   В "москвиче", конечно же, никого не оказалось.
   - Дерьмо, - сплюнул под ноги Ковалев, пряча фонарик в карман. - Станет он
тебя дожидаться...
   - Что же он - машину бросил?
   - Да не было тут никого, - отмахнулся Ковалев, -  показалось  тебе.  Ушел
он, педрила, перед самым нашим приездом ушел. Если бы  он  в  машине  сидел,
когда мы подъехали, он бы, пока мы там  топтались,  сто  раз  успел  уехать.
Какой ему интерес машину свою здесь бросать? Машина - она  как  паспорт,  по
ней человека в два счета найти можно. Что он. больной?
   Они подошли к своей машине,  и  Ковалев  взял  из  салона  телефон.  Тихо
матерясь, когда палец попадал не на те кнопки, набрал номер Рябцева. Капитан
ответил сразу.
   - Ты, Ковалев? Ну, что там у вас?
   - Старик-то задницу прищурил, Сергеич.
   - То есть как... Да что ж вы, волки, делаете! Я же просил аккуратно!
   - Ты не понял, Сергеич. Его без нас кто-то замочил. Не поспели мы чуток.
   Еще тепленький.
   - А это точно мокруха? Может, у него просто сердце отказало? Старый  ведь
он был.
   - Я, конечно, не доктор, Сергеич, да и дырок в нем вроде нету, но я  этих
жмуров столько перевидал - и старых, и всяких... По-моему, шею ему свернули.
   Голова так повернута, как у людей не бывает. Чистая работа, между прочим.
   Наверное, и пикнуть не успел.
   - Поня-а-атно, - протянул капитан. - Вы  вот  что,  ребята.  Запритесь-ка
внутри и ждите моего звонка. Мне тут посоветоваться надо,  что  нам  с  этим
жмуриком делать. Да не трогайте там ничего, обломы тамбовские!
   Заперевшись  в  магазине,  они  перекурили,  стряхивая  пепел  в   пустой
спичечный коробок, обнаружившийся в  кармане  предусмотрительного  Ковалева.
Держа сигарету по-солдатски, огоньком в ладонь, чтобы не заметили  с  улицы,
Ковалев поучал все еще дрожавшего мелкой дрожью Губина:
   - Ты запомни, Колян, на них нельзя, как на людей,  смотреть.  Не  человек
это уже, понял, а кусок мяса - говядины там или, скажем, свинины. Ты  курицу
дохлую, ощипанную, в кулинарии покупаешь - на пол  ведь  не  блюешь?  Вот  и
здесь то же самое. Мясо на прилавке - это тоже труп,  причем  расчлененный,
да так, как ни одному Джеку-Потрошителю не снилось. Коровий только. А тут  -
человеческий. Ну и какая разница? Жмурик - он и есть жмурик. Ты это,  Колян,
прочувствуй, без этого в нашей работе нельзя.
   Его разглагольствования прервал писк телефона. Торопливо раздавив бычок в
спичечном коробке, Ковалев прижал трубку  к  уху.  Выслушав  инструкции,  он
ухмыльнулся.
   - Понял, Сергеич, все понял. Нет, не перепутаю. Вот так, значит,  наверху
решили... Знаю, что не мое дело. Все, понял, приступаем, да. Отбой.
   Ковалев посмотрел на часы. Было без чего-то одиннадцать - время  детское,
Впереди ждала куча работы, но часов до двух вполне можно было  управиться  и
снова махнуть на Казанский - помириться с Зойкой, а если та  все  еще  не  в
настроении или ее вообще не окажется на месте, то можно будет  поговорить  с
кем-нибудь из ее коллег, кто почище. В общем, все понемногу входило в колею,
надо было только разделаться с поручением Рябцева.
   Осторожно, стараясь как можно меньше наследить, сержанты взяли, что  было
велено, после чего многоопытный Ковалев  выключил  свет  в  подсобке  концом
дубинки, и, светя себе фонариком, вышли  из  магазина.  Сев  в  машину,  они
покинули тихую улочку с односторонним  движением  и  через  несколько  минут
милицейская  "девятка"  уже  пересекала  Крымский  мост  в  сплошном  потоке
автомобилей, лаково блестевших в свете  уличных  фонарей.  Съехав  с  моста,
Губин лихо развернулся посреди проезжей  части  и  остановил  машину  позади
припаркованного рядом с подземным переходом красного "ситроена".
   Ковалев вышел из машины и подошел к "ситроену". Дверца справа от водителя
открылась, и сержант поспешно нырнул в салон. Губин закурил, выбросив спичку
в  приоткрытое  окошко,  и  стал  лениво  глазеть  по  сторонам,   дожидаясь
возвращения напарника. Смотреть  было  особенно  не  на  что:  слева,  через
дорогу, темнел за высокой  чугунной  оградой  какой-то  парк,  а  справа,  в
отдалении,  громоздилась   застекленная   глыба   выставочного   зала,   все
пространство перед которым занимали решетчатые  конструкции,  на  которых  в
дневное время художники развешивали свою мазню. Губин никогда не бывал здесь
раньше, но понаслышке знал, что это место принято называть  вернисажем.  "На
вернисаже как-то раз случайно встретила я вас..." Это здесь, что ли, она его
встретила? Что-то непохоже...
   Сержант поудобнее устроился на сиденье, от нечего делать немного  поиграл
педалями. Ковалев все не шел. Губин вдруг представил, как старик лежит там в
темноте со сломанной  шеей  и  вишневое  варенье  густеет  вокруг  открытого
глаза...
   Его передернуло, и пепел с сигареты упал на колени. Вот ведь дрянь какая.
А Ковалеву хоть бы что. Железный мужик!
   К своему опытному напарнику Губин относился с большим уважением. Как  же,
десять лет в милиции, от одних его рассказов в  дрожь  бросает,  а  ему  все
трын-трава. И при этом не  задается,  не  корчит  из  себя  начальника,  как
некоторые.
   И заработать дает, между прочим. Ну, за это, положим,  спасибо  капитану,
но и капитан не про все знает. Да и незачем ему про все знать, он сам всегда
говорит: меньше знаешь - дольше проживешь. Он свой процент с  навара  имеет,
вот ему и хорошо. И ему  хорошо,  и  всем  хорошо.  Нет,  за  Ковалева  надо
держаться, за ним не пропадешь. Взять хотя бы Зойку. Да сам он, Губин, к ней
и подойти бы побоялся, уж больно красивая, ноги прямо от  зубов,  да  и  все
прочее... Он-то, дурак, решил  сперва,  что  это  актриса  какая-нибудь  или
фотомодель, а Паша без лишних разговоров: садись, мол, Зойка, покатаемся.
   В тот первый раз покатались они очень  даже  неплохо,  Коле  Губину  тоже
перепало, да и потом Ковалев его не забывал.
   Думать про Зойку было приятнее, чем про мертвого старика,  и  Губин  даже
заерзал от  удовольствия,  но  тут  дверца  "ситроена"  снова  открылась,  и
появился Ковалев. На ходу засовывая что-то  в  карман  галифе,  перебежал  к
своей машине и плюхнулся на сиденье рядом с напарником. "Ситроен"  оторвался
от бровки и укатил.
   - Ну, Колян,  поехали,  -  скомандовал  Ковалев,  усаживаясь  поглубже  и
забрасывая мокрую фуражку на заднее сиденье. - Давай пока прямо, а  потом  я
покажу. Рули, рули. Знакомься с географией.
   Ехать пришлось довольно долго. Губин совершенно запутался в  поворотах  и
проездах и вскоре уже не пытался сообразить,  где  они  находятся,  во  всем
положившись  на  напарника,  который  командовал,  куда   свернуть   и   где
притормозить.
   Наконец Ковалев велел остановить машину.
   Они оказались во дворе старого, сталинской постройки  дома.  Когда  Губин
выключил фары, во дворе стало темно, как у негра под мышкой.
   - Пошли, Колян, - сказал Ковалев.  -  Познакомишься  с  одним  интересным
человечком.
   Вслед за напарником Губин вышел из машины и,  не  сделав  и  двух  шагов,
оступился, угодив правым сапогом в глубокую, по самую щиколотку,  выбоину  в
асфальте, до краев наполненную грязной водой.
   - Блин, - сказал он в  сердцах,  -  как  они  тут  живут?  Шею  же  можно
свернуть.
   Сказавши про шею, он немедленно вспомнил убитого букиниста. Ему стало  не
по себе в этой кромешной темноте, и он ускорил шаг, догоняя напарника.
   Они вошли в тускло освещенный, насквозь  провонявший  кошками  подъезд  и
поднялись на третий этаж. На площадке между вторым и третьим этажами  из-под
ног заполошно метнулся облезлый серый в полосочку кот, до  этого  грызший  в
углу селедочную голову.
   - Пошел на хрен, срань вонючая, - Дружески напутствовал  кота  Ковалев  и
попытался поддеть его сапогом, но промахнулся. Добравшись до третьего этажа,
они долго трезвонили в дверь. Наконец из недр квартиры  донеслись  шаркающие
шаги, и дребезжащий старушечий голос спросил:
   - Кто там?
   - Открывай, Максимовна, - сказал Ковалев. - Милиция.
   Залязгали древние замки, и в приоткрытую щель выглянуло сморщенное личико
в венчике растрепанных седых волос. Увидев форму, старуха откинула цепочку и
посторонилась, пропуская сержантов в квартиру.
   - Носит вас... - бормотала она, запирая дверь. - Чего  он  опять  учудил,
аспид этот?
   - А может, это не он, - осклабился Ковалев. - Может, это ты  учудила.  А,
Максимовна?  Ты  как,  сразу  колоться  будешь  или  в   отделение   поедем?
Самогоночку-то гонишь помаленьку, а, старая? Может, нацедишь по стопарику?
   Продолжая недовольно бормотать и поминать разными словами и отделение,  и
Ковалева с Губиным, и какого-то незнакомого Губину  аспида,  из-за  которого
нормальным  людям  не  дают  спать  по  ночам,  старуха,  шаркая  войлочными
шлепанцами,  исчезла  в  глубине  квартиры,  и   оттуда   вскоре   донеслось
приглушенное звяканье стекла о стекло и аппетитное бульканье.  Потом  старая
карга возникла вновь,  неся  две  щербатые  чашки,  распространявшие  весьма
недвусмысленный запах.
   -  Из  чего  гонишь-то,  Максимовна?  -  подозрительно   принюхиваясь   к
содержимому своей чашки, спросил Ковалев.
   - Из чего, из чего, - передразнила его старуха. - Из кефира, вот из чего.
   - Ну да? - поразился сержант. - Ну-ка, ну-ка...
   Губин опасливо заглянул в свою чашку.  Самогон,  вопреки  его  ожиданиям,
оказался прозрачным, как слеза, и пах вполне терпимо.
   Ковалев между тем уже опрокинул свою порцию, крякнул, занюхал рукавом и с
шумом выдохнул воздух.
   - Спасибо, старая, не дала засохнуть. Вилька у себя?
   - У себя, где ему быть, аспиду несытому. Нажрался  с  вечерами  спит  без
задних ног с шалавой своей.
   - Это с которой же?
   - Да кто их, б...й, разберет, они у  него  все  на  одно  лицо  -  синие,
опухшие, как покойники, прости ты меня,  господи.  Лизка  вроде  бы  у  него
сегодня.
   - Ладно, это нам без разницы. Ты, Максимовна, спать ложись, мы  тут  сами
разберемся, что к чему.
   Продолжая недовольно  бормотать  и  шаркать,  старуха  удалилась  в  свою
комнату и закрыла за собой дверь.
   Ковалев направился к комнате напротив и толкнул дверь.
   - Надо же, - удивился он, - заперто. Значит, не