?..
   Шинкарев перечислил гостей.  Слушая,  майор  сверялся  со  списком  и
пришел к выводу, что супруги Шинкаревы не врут. Впрочем, какой им  смысл
врать? Не они же, в конце концов, зарезали несчастную скрипачку...
   - Хорошо, - сказал он. - Расскажите, как прошел вечер.
   - Что значит - как? Обыкновенно... Выпили, закусили, пошли танцевать,
снова выпили... Честно говоря, у  меня  все  немножечко  в  тумане...  -
Шинкарев смущенно улыбнулся.  -  Я,  знаете  ли,  пью  мало,  а  тут  не
удержался. Ну, меня и развезло с  непривычки,  так  что  помню  я  очень
немного. Вы уж извините, - зачем-то добавил он.
   - Что ж тут извиняться. -  Гранкин  понимающе  усмехнулся.  -  Вполне
понятное явление. В конце концов, вы были  у  себя  дома.  Ну,  а  ссоры
какой-нибудь между гостями не было? Спора  какого-нибудь..,  к  примеру,
из-за женщины?
   Шинкарев  приостановился,  пропуская   нагруженный   железным   ломом
самосвал, и пожал плечами, отворачиваясь от поднятой пыли.
   - Не припоминаю, - сказал он. - Насколько помню, все  было  в  высшей
степени мирно. Правда, я уже говорил  вам,  что  помню  далеко  не  все.
Послушайте, в чем все-таки дело?
   - Дело... - Гранкин неопределенно  повертел  пальцами.  -  А  что  вы
можете сказать о Жанне Токаревой?
   - - О Жанне? - Шинкарев снова, на этот раз почти неуловимо, изменился
в лице. - А что - Жанна? Знаю, что работает в казино, в этом.., струнном
квартете. Играет на скрипке. Хорошо играет, я слышал. Симпатичная такая,
молодая, темноволосая... Я за ней, признаться,  вчера  слегка  ухаживал.
Ну, вы меня понимаете...
   - Странно, - удивился Гранкин. - Ваша жена об этом не сказала. Неужто
не заметила?
   - А вы уже с ней поговорили? Заметила, конечно...
   Сегодня утром намекала. То есть, не намекала, а прямо сказала. Но все
было, как говорится, в рамках, иначе она мне голову отвинтила...
   - А когда она ушла?
   - Жанна? Не помню. Хоть бейте меня, хоть режьте - не помню. Не  помню
даже, как до кровати добрался, а вы про Токареву спрашиваете. Почему она
вас так интересует? Я мало ее  знаю,  но  у  меня  сложилось  совершенно
определенное ощущение, что она мухи не обидит... Нет,  не  помню,  когда
она ушла.
   - Ну, неважно, - вздохнул  Гранкин.  -  В  конце  концов,  жена  ваша
помнит. Токарева помогала ей мыть посуду и ушла позже остальных.
   - Посуду? - Шинкарев, казалось, был несказанно удивлен. - Ах, ну  да,
конечно... Надо же было так нализаться. Обычно посуду  в  таких  случаях
мою я, а тут, видите, какая история... Так что же случилось?
   Гранкин неторопливо закурил и выпустил дым в небо, медля с ответом.
   - По дороге от вас Жанна Токарева была убита, - сказал он наконец.  -
Ей нанесли сорок три удара отверткой в шею и спину.
   Сергей Дмитриевич Шинкарев смертельно  побледнел,  и  майору  на  миг
показалось, что он вот-вот потеряет сознание.
   - Какой ужас, - едва шевеля бескровными губами, прошептал он. - Какое
зверство...
   - А ваш сосед, - продолжал Гранкин, убедившись, что собеседнику ничто
не угрожает. - Что вы можете сказать о нем?
   -  Какой  сосед?  -   прошелестел   Шинкарев,   глядя   мимо   майора
остановившимся взглядом.
   - Сосед по лестничной площадке, - пояснил Гранкин. - Забродов.
   - Забродов? А что - Забродов? Сосед как сосед...
   Мы с женой заходили к  нему,  звали  на  новоселье.  Он  отказался  -
правда, очень вежливо, но причина отказа была какая-то вздорная,  что-то
вроде головной боли, и мы поняли  это  так,  что  он  просто  сторонится
компании. А вообще-то очень приятный человек, хоть  и  старый  холостяк.
Знаете, говорят, что старые холостяки все немного того.., с  прибабахом,
как говорится. Но я ничего такого не заметил. Вот разве  что  на  книгах
помешан. Их у него, наверное, тысяча, но книги -  не  водка,  не  героин
какой-нибудь...
   - Помешан, - задумчиво повторил Гранкин. Он сам  не  понимал,  почему
спросил о Забродове, но ответ Шинкарева странным образом звучал в унисон
с его собственными мыслями по этому поводу. - Помешан...  Это  вы  верно
заметили, мне это тоже бросилось в глаза.
   А как  вам  кажется,  не  мог  этот  ваш  Забродов  каким-то  образом
оказаться замешанным в это дело?
   - Забродов? - выходя из  своего  сомнамбулического  транса,  удивился
Шинкарев. - Нет... Не думаю... Не знаю! Честное слово, я  так  потрясен,
что вообще не знаю, что думать. Он не похож на сексуального маньяка...
   - А почему вы решили, что Токареву убил сексуальный маньяк? -  бросив
на мастера острый взгляд, спросил Гранкин.  В  свое  время  он  потратил
немало времени, отрабатывая этот внезапный пронзительный  взгляд,  но  в
данном  случае,  как  и  давеча  с  Забродовым,  его   умение   осталось
незамеченным.
   - Ну.., как почему? - смешался Шинкарев. - А разве нет?
   - Нет, - ответил  Гранкин.  -  В  том-то  и  дело,  что  нет.  Ее  не
изнасиловали, даже не ограбили - просто убили и оставили лежать в  луже,
под дождем.
   - Под дождем, - эхом повторил Сергей Дмитриевич, которому  пришла  на
ум его мокрая куртка и грязные ботинки. - Под дождем...
   Провожая взглядом удалявшегося милиционера,  казавшегося  удивительно
маленьким и безобидным на фоне закопченных громадин заводских  корпусов,
Сергей Дмитриевич вынул из кармана брюк носовой  платок,  снял  каску  и
промокнул выступившую на лысине испарину. Она была холодной и липкой, и,
случайно дотронувшись до нее рукой, Шинкарев содрогнулся  от  внезапного
отвращения к самому себе.

***

   За  час  до  окончания  рабочего  дня  Сергей  Дмитриевич  отправился
посмотреть, как обстоят дела  в  районе  нового  лабораторного  корпуса,
который  недавно  возвели  на  отшибе,  неподалеку  от   железнодорожной
проходной, Путь туда был неблизкий, оттоптанные за день ноги гудели,  но
идти было надо - он не появлялся там уже два дня и  подозревал,  что  за
это время подчиненные успели порядком разболтаться.
   На "лабораторке"  работало  две  временных  бригады:  внутри  корпуса
трудились штукатуры, а снаружи, возле самого  забора,  копался  каменщик
Стась Яремский с подручным Мишаней,  придурковатым  недорослем,  который
числился в  табеле  плотником  второго  разряда  и  стал  для  Шинкарева
настоящей головной болью; выгнать этого социально незащищенного недоумка
было нельзя, да и не за что, а находить для него работу,  с  которой  он
мог бы справиться, не причинив при этом ущерба ни  себе,  ни  заводу,  с
каждым днем становилось все труднее. Именно  эта  парочка  и  беспокоила
Сергея Дмитриевича: Яремский был неплохим каменщиком, но  совершенно  не
понимал, как можно быть  трезвым,  если  есть  возможность  заложить  за
воротник. Вот его-то по всем правилам давно полагалось уволить, но найти
толкового строителя с  каждым  годом  становилось  вся  труднее.  Будучи
уволенным, Стась ни в коем случае не пропал бы, моментально найдя работу
в какой-нибудь частной лавочке, а  вот  Сергей  Дмитриевич  потом  долго
кусал бы себе локти, лишившись единственного толкового каменщика.  Кроме
того, нечистая совесть  не  позволяла  Яремскому  вертеть  носом,  и  он
безропотно брался за любую работу. Вот и теперь второй  день  подряд  он
торчал в глинистой яме, выкладывая из кирпича канализационный колодец, и
лишь обреченно вздыхал, когда  губастый  Мишаня  по  команде  "Раствор!"
обрушивал полную лопату цементной жижи прямо ему на руки.
   Шинкарев углядел их издалека: Стась сидел  на  краю  своего  колодца,
неторопливо покуривая обслюненную беломорину, а низкорослый, похожий  на
сломанное пугало Мишаня бестолково топтался  рядом  в  огромной,  не  по
размеру  робе,  стоптанных  рыжих  кирзачах  и   низко   надвинутом   на
микроскопический лоб подшлемнике с оборванными  шнурками.  Под  сапогами
чавкала мокрая глина, и, подойдя поближе, Сергей Дмитриевич разглядел на
рыжем фоне предательские  серые  пятна  цемента:  ушлые  работяги  опять
похоронили раствор, чтобы растянуть работу еще  и  на  завтрашний  день.
Положить оставалось никак не более двух рядов, и такой  тактический  ход
был вполне понятен Шинкареву: с утра они отправятся на свой  объект,  до
обеда будут ждать машину с раствором, потом Стась  за  полчаса  закончит
работу,  а  еще  через  полчаса  уже  не  будет  отличать  мастерок   от
собственной ладони, а Мишаню - от совковой лопаты... Забор-то - вон  он,
рядышком, да и дежурные на железнодорожной  проходной  склонны  смотреть
сквозь пальцы на шастающих взад-вперед строителей.
   А от проходной до  ближайшего  гастронома  десять  минут  прогулочным
шагом...
   Стась  сидел  лицом  к  забору  и  не  видел   подошедшего   мастера.
Приблизившись, Сергей Дмитриевич поймал обрывок  его  монолога  -  вести
полноценную беседу с Мишаней было трудновато, но  Стась  не  нуждался  в
собеседнике, вполне довольствуясь внимательным слушателем.
   - Маньяки херовы, - говорил он, оживленно  жестикулируя  короткопалой
рукой с зажатой в пальцах  папиросой.  -  Житья  от  них  нету,  честное
слово...
   Сергей Дмитриевич вздрогнул, замер  и  прислушался.  Слово  "маньяки"
резануло слух, как опасная бритва, - это слово уже давно не шло  у  него
из головы, бесконечно повторяясь, как рефрен прилипчивой песенки.
   - Изуродовали мне  руку,  -  продолжал  Стась,  поддергивая  рукав  и
демонстрируя почтительно внимавшему  Мишане  обмотанное  грязным  бинтом
предплечье. - Пошел в поликлинику, а мне говорят: бытовая травма.
   Хочешь, говорят, справку выпишем? Без оплаты... А  на  хера  она  мне
нужна без оплаты?
   - Ух ты,  -  сказал  Мишаня,  еще  больше  отвешивая  нижнюю  губу  и
благоговейно притрагиваясь корявым пальцем к повязке. - А чего?
   - Что - чего? - не понял Стась.
   - Чего изуродовали?
   - А... Так общага же... Иду я это вечером с кухни, в  руке  чайник  с
кипятком, а эти козлы на пол наблевали. Ну, я и поскользнулся...
   - Ушибся? - сочувственно спросил Мишаня.
   - Вот дурак, - восхитился Стась. - Какой  хрен  ушибся  -  обварился,
е-н-ть, как свинья...
   Сергей Дмитриевич вздохнул. В этом был весь Стась.
   Только он мог безропотно терпеть рядом  с  собой  Мишаню,  все  время
норовившего уронить напарнику на пальцы кирпич или  вывалить  на  голову
лопату раствора, и только он,  Стась  Яремский,  мог  поскользнуться  на
чужой блевотине и вывернуть на себя чайник кипятка...
   Зато он не бродит по ночам, подумал Сергей  Дмитриевич  и  совсем  уж
было собрался  повернуться  и  тихо  уйти  восвояси,  но  тут  проклятый
недоумок Мишаня заметил начальника и шарахнулся, как испуганная  лошадь,
бросив затравленный взгляд под ноги - туда, где под тонким  слоем  глины
покоилось добрых полкубометра цементного раствора. Заметив его  маневры,
Яремский обернулся и нехотя встал, зажав в углу рта потухшую беломорину.
   - Привет, Митрич, - сказал он. - Что ты, понимаешь,  подкрадываешься,
как маньяк...
   Сергей  Дмитриевич  неожиданно  для  себя  самого  скрипнул   зубами.
Внезапно оказалось, что его кротость и сговорчивость имеют предел, и ему
вдруг захотелось выхватить у Мишани лопату и колотить обоих  по  головам
до тех пор, пока они не вобьются в землю по самые ноздри. Надо  же,  что
придумали: раствор хоронить! Маньяки, е-н-ть...
   - Почему сидим? - скрипучим начальственным тоном спросил он.
   -  Дак,  Митрич,  чего  же  делать,  если  раствор  весь   вышел?   -
рассудительно ответил Стась. - Не заказывать же его в  конце  дня.  Сами
переживаем - делов-то осталось с воробьиный нос... Скажи, Мишаня?
   Недоумок ожесточенно закивал головой и утвердительно фыркнул,  отчего
из левой ноздри у него вылетела длинная зеленоватая сопля и  повисла  на
верхней губе, поросшей редкой, отвратительной  на  вид  щетиной.  Сергей
Дмитриевич почувствовал, что теряет  над  собой  власть.  Ситуация  была
самая что ни на есть будничная - ему было плевать и  на  раствор,  и  на
колодец, и на Стася с Мишаней, - но в последнее время на него  свалилось
столько неприятностей, что рассудок временно помутился. Странно, подумал
он с холодным удивлением стороннего наблюдателя. Очень  странно.  Раньше
это  случалось  только  по  ночам,  а   вот   теперь   днем...   Болезнь
прогрессирует, решил он, хищным движением выдирая из рук Мишани лопату и
еще не зная, что будет с ней делать.
   - Кончился? - надтреснутым, дрожащим от  ярости  голосом  переспросил
он. - Кончился?!
   Он взмахнул лопатой и вогнал штык в  податливую  глину.  Наступил  на
него, загоняя  лопату  поглубже,  налег  всем  телом  на  отполированный
ладонями черенок и с натугой вывернул  на  поверхность  зеленовато-серый
рассыпчатый ком - хоть сейчас в работу.
   - Ну?! - яростно прорычал Сергей Дмитриевич и швырнул лопату под ноги
пугливо отскочившему каменщику. - Сколько  здесь  -  полкуба,  куб?  Это
уголовщина, тебе понятно?! При Сталине тебя бы шлепнули за это  дело,  а
при Андропове загнали туда, куда Макар телят не гонял...
   -  Не  при  Сталине  живем,  -  осторожно  огрызнулся  Стась.  Сергей
Дмитриевич шагнул к нему, и каменщик резво отпрыгнул назад, зацепился за
край колодца и чуть было не нырнул в него головой вперед. - Ну, ты чего,
Митрич, - примирительно заныл он. - Чего ты, в самом деле? Мы тут  целый
день по пояс в глине, как эти.., а ты, блин, как этот...
   - Вот что, - холодно  сказал  Сергей  Дмитриевич,  брезгливо  вытирая
испачканные о черенок лопаты пальцы краем халата.  -  Сейчас  раскопаете
эту могилу, - он кивнул на смешанную с цементом глину у себя под ногами,
- и закончите колодец, а завтра пойдете на  сборочный,  бетон  кидать...
Учтите, я проверю.
   - Ты на часы-то смотрел? - медленно закипая  спросил  Стась.  -  Ишь,
раскомандовался...
   - Повторять не буду, - отчеканил Сергей Дмитриевич. - Хочешь работать
-  работай,  а  не  хочешь  -  пойдешь  за  ворота.  И  не  надейся,  по
собственному желанию я тебе уволиться не  дам.  Пойдешь  по  статье,  за
пьянку на рабочем месте... С такой записью  тебя  уборщиком  в  морг  не
примут.
   - Какая пьянка? - вскинулся Стась. - Ты мне наливал?
   - Экспертиза? - с холодной улыбкой предложил Шинка рев.
   Стась увял.
   - Бери лопату, калека, - сказал он Мишане.
   - А? - не понял тот.
   - X., на! - рявкнул Стась. - Лопату, говорю, бери, раствор откапывай,
кирпич подавай, баран ты долбанный... Работать надо! Зря ты так, Митрич,
- закончил он, повернувшись к Шинкареву.
   Сергей Дмитриевич резко  повернулся  на  каблуках  и  широко  зашагал
прочь, сильно отмахивая рукой. Другая рука судорожно шарила по  карманам
- он опять забыл, что давным-давно бросил курить.
   Вернувшись в цех, он обнаружил, что забыл еще кое о  чем:  сегодня  в
цеху выдавали зарплату, и первые ласточки уже  возбужденно  переминались
возле закрытого окошка табельной, выходившего  на  лестничную  площадку.
Лестница вела на второй этаж,  к  раздевалкам  и  душевым,  и  это  было
удобно: по дороге на работу рабочие опускали пропуска  в  прорезанную  в
окошке  щель,  а  на  обратном  пути  табельщица  Вера   возвращала   их
владельцам, В дни получки  вместе  с  пропуском  работяга  получал  свои
кровные,  и  тогда  во  всех  окрестных  гастрономах  случался   аншлаг,
переходивший в народное гуляние.
   Сергей Дмитриевич внезапно понял, что сегодня он впервые за много лет
с удовольствием примет участие в этом гуляний, и нетерпеливо постучал  в
дверь табельной.
   - На часы погляди! - раздраженно отозвалась из-за двери табельщица.
   Сергей Дмитриевич поморщился; и эта туда же!
   "Посмотри на часы..." Посмотрела бы ты на мои часы,  сучка...  Нет  у
меня часов!
   - Верунчик, это я, Шинкарев. Открой, золотце.
   - Какие вы все ласковые, когда получкой пахнет,  -  проворчала  Вера,
впуская Сергея Дмитриевича в  тесную  каморку,  где  круглый  год  стоял
неприятный запах -  у  табельщицы  было  собственное  понятие  о  личной
гигиене, и Сергей Дмитриевич, попадая сюда, старался дышать через раз.
   Сунув ком разноцветных бумажек в карман брюк, он вышел  из  табельной
и, спустившись на первый этаж,  в  комнату  мастеров,  повесил  каску  в
шкафчик и сменил халат на кожанку. Куртка почти высохла и только у пояса
неприятно холодила ладонь. Шинкарев рывком задернул "молнию"  до  самого
верха, нахлобучил на голову шляпу и двинулся к выходу, но тут  на  столе
зазвонил телефон.
   Чисто автоматически он снял трубку и, услышав голос начальника  цеха,
проклял все на свете: черт его дернул схватить эту трубку!
   - Шинкарев? - спросил начальник. - Вот так удача! Как  говорится,  на
ловца и зверь бежит. Зайди-ка ко мне, поговорить надо.
   - Иду, - покорно сказал Сергей Дмитриевич и, положив трубку,  впервые
за много лет длинно и витиевато выматерился.
   Разговор у начальника был вполне деловой: со следующей  недели  нужно
было начинать капитальный ремонт столовой третьего механического. Работы
предстояло невпроворот, и множество деталей  требовало  предварительного
уточнения и согласования, но Сергей Дмитриевич никак не  мог  избавиться
от мысли, что начальник затеял эту тягомотину в самом конце рабочего дня
специально. Издевается, скотина, подумал  Шинкаpев,  слушая  начальника.
Власть свою показывает. Дня ему, видите ли,  не  хватает,  горит  он  на
работе.., мать его за ногу и об колено, как говорит Саша.
   Разговор затянулся почти на час, и, когда Сергей  Дмитриевич  миновал
проходную, пересменка уже закончилась.  Внутри  у  него,  казалось,  все
спеклось и потрескалось, как в пустыне, и  он,  мысленно  показав  кукиш
всему свету и в первую  очередь  жене,  зашагал  напрямик  к  ближайшему
гастроному.
   В вино-водочном, как  водится,  стояла  длинная,  весело-возбужденная
очередь, почти сплошь из мужчин.
   Сергей  Дмитриевич  пристроился  в  хвост,   с   трудом   преодолевая
нетерпение и изо всех сил стараясь не вспоминать о  визите  милицейского
майора. Сделать это оказалось непросто: переодетый в штатское мент никак
не шел у него из головы, так же, как и страшная смерть Жанны  Токаревой.
Сергей Дмитриевич слегка кривил душой, утверждая, что совсем  не  помнит
вчерашний вечер. Он отлично запомнил веселый хмель, бродивший  по  всему
телу и попеременно ударявший то в ноги, то в голову, и то, как он раз за
разом приглашал  танцевать  симпатичную  скрипачку  Жанну.  У  нее  была
чудесная, очень волнующая улыбка и  мягкие  теплые  бока  под  скользкой
тканью блузки. Они были упругие и нежные, и не  только  они  -  грудь  у
скрипачки  тоже  была  выше  всяческих  похвал,  и  перебравший   Сергей
Дмитриевич, помнится, весь вечер мучился вопросом, какова она на ощупь.
   Ему помнилось еще кое-что,  и,  как  ни  старался  Сергей  Дмитриевич
отвлечься, воспоминание назойливо жужжало в голове,  как  осенняя  муха.
Ссора на вечеринке все-таки имела место.., точнее, не  ссора,  а  мелкий
инцидент, которыми во все времена изобиловали подобные  мероприятия.  На
него можно было бы смело закрыть  глаза,  не  имей  это  самого  прямого
отношения к скрипачке Жанне и  к  нему,  Сергею  Дмитриевичу  Шинкареву,
лично.
   Вся беда была в том, что он-таки  выпил  лишнего,  и  как  это  часто
бывает с подвыпившими людьми, зациклился на одном-единственном предмете.
Этим предметом как раз, и оказалась грудь  Жанны  Токаревой  -  молодая,
выпуклая, задорно вздернутая. Весь  вечер,  танцуя  с  девушкой,  Сергей
Дмитриевич ощущал мимолетные прикосновения волнующих выпуклостей  сквозь
тонкую ткань рубашки и в конце концов взвинтился до такой  степени,  что
совершенно потерял контроль. У него и в мыслях не было затащить  девушку
в постель - какая, к черту,  может  быть  постель,  когда  вокруг  полно
народа, а жена не спускает с тебя внимательных глаз! - но  он  буквально
сходил с ума, представляя, как положит ладонь на  упругую  округлость  и
легонько сожмет, лаская, отыскивая большим пальцем  твердый  сосок...  В
результате он так и поступил. Финал был плачевный, но все-таки не такой,
каким мог бы быть, по крайней мере, по физиономии он  не  схлопотал,  но
ем