ил  он,
кивая на наушники.
   - Процесс пошел... Сам послушай.
   Молодой взял наушники и некоторое время с интересом слушал. Лицо  его
при этом жило собственной,  весьма  интенсивной  жизнью:  казалось,  еще
немного, и он начнет облизываться как кот на сметану.
   - Это ж надо, как  она  его  обрабатывает,  -  сказал  он,  возвращая
наушники на место. - Даже завидно.
   - Нашел, чему завидовать, -  фыркнул  Балашихин.  -  Весело  веселье,
тяжело похмелье.
   - Это факт, - согласился молодой. -  Но  сейчас-то  ему  до  похмелья
далеко.
   - Не так далеко, как хотелось бы, - буркнул Балашихин, у которого при
мысли  о  предстоявшем  его  объекту  похмелье   почему-то   испортилось
настроение. - Включи-ка монитор, надо  проверить  аппаратуру.  И  вообще
пора браться за дело.
   Молодой нажал клавишу на пульте, и над их головами ожил  монитор.  На
экране появилось изображение небогато  обставленной  комнаты.  Это  была
проходная комната в двухкомнатной хрущевке, служившая,  судя  по  всему,
супружеской спальней. В обстановке  квартиры  сквозила  благопристойная,
слегка прикрытая клетчатыми пледами нищета, и Балашихин с трудом подавил
вздох: картина была знакомой до слез. Совсем недавно  он  сам  выделывал
головоломные  акробатические   трюки   на   грани   между   полуголодным
существованием и настоящим голодом. Ему стало жаль "клиента", который  в
данный момент уверенно мчался навстречу  собственной  гибели  на  заднем
сиденье такси - пьяный, счастливый и с подосланной бабой в  обнимку.  Он
решительно растоптал в себе эту  жалость:  клиента  никто  не  заставлял
заглатывать первый же брошенный крючок до самых кишок... "Орел", блин.
   Изображение было цветным и  очень  четким  -  можно  было  разглядеть
каждую деталь.
   - Говорит и показывает Москва, - тихо сказал Балашихин. - Наши камеры
установлены...
   Молодой хохотнул.
   -  Да  уж,  -  сказал  он,  -  репортажик  получится  праздничный.  А
изображение!.. А цвет!.. Умеют делать, сволочи.
   - Умеют, - согласился Балашихин.
   Он  знал,  что  оборудование  было  закуплено   совсем   недавно   на
специализированной   выставке   в   Цюрихе   и   обошлось   Агапову    в
астрономическую  сумму.  Тогда,  в  марте,  это  показалось   Балашихину
обыкновенным  пижонством  окончательно  возомнившего  себя  пупом  земли
"нового русского". Однако теперь, в свете некоторых обстоятельств, такая
громадная трата уже не представлялась ему бессмысленной... "Возможно,  -
подумал он, - эта начиненная полупроводниками и микросхемами жестянка  в
конечном итоге решит  все."  Само  собой,  Званцев  не  посвящал  его  в
подробности, но Балашихин и сам был не лыком шит и отлично понимал,  что
речь идет о жизни и смерти.
   Он взглянул на часы. От ресторана до дома этого придурка  было  рукой
подать, тем более на такси. Объект вот-вот должен был появиться  в  поле
зрения скрытой камеры. Отставной  майор  закурил  и  решительным  жестом
надел на голову наушники, разом сделавшись серьезным и  сосредоточенным.
Эмоции были отодвинуты в сторону, чтобы не мешали работе.
   Его напарник, придав  лицу  тоже  деловое  выражение,  извлек  из-под
контрольной панели вторую пару головных телефонов и  последовал  примеру
Балашихина. Они стали ждать, покуривая и не сводя глаз с монитора.
   Ожидание было  недолгим.  Вскоре  на  экране  появилась  парочка,  за
перемещениями которой они до сих пор наблюдали только с  помощью  радио:
неказистый мужчина примерно такого же возраста, что и Балашихин,  одетый
в поношенные серые брюки и защитного цвета матерчатую летнюю курточку, и
рыжеволосая   секс-бомба,   старательно   косившая    под    застенчивую
провинциалочку.
   Впрочем, эти ее старания заметно шли на убыль, уступая место  усилиям
совсем иного толка: клиент, как было точно подмечено в  одном  культовом
фильме, уже созрел, и теперь дамочка делала все, чтобы майор Балашихин и
его напарник смогли получить как можно более откровенные и  качественные
кадры. Она буквально волокла клиента за собой, ухватив за ширинку  брюк,
под  которой  угадывалось  некое  цилиндрическое  вздутие,  напоминавшее
свернутый в трубку журнал "Юный натуралист", не забывая при этом строить
из себя жертву сексуальных домогательств.
   Клиент покорно тащился за ней, как бычок на привязи, вяло  переступая
косолапыми ногами, бессмысленно тараща  совершенно  пьяные  глаза  и  не
переставая лапать своего поводыря за разные интересные места.
   - Вот это баба! - восхитился молодой. - Что она с ним вытворяет,  это
же уму непостижимо!.. Что хочет, то и делает. Вылитая  Моника  Левински,
разве что не такая коровистая....
   - Вот только он на Клинтона не тянет,  -  согласился  Балашихин,  без
особой надобности подкручивая  ручки  настройки  на  пульте.  -  Вот  же
сморчок бестолковый.
   Сам себе могилу роет!
   С трудом оторвав взгляд от экрана,  молодой  удивленно  воззрился  на
него.
   - Ты чего, Викторович? Тебе что, его жалко, что ли?
   - А почему бы и нет? - пожав плечами, ответил Балашихин. - Тоже  ведь
человек, хоть и дурак, конечно - Ну, ты даешь! -  Молодой  даже  головой
покрутил от изумления. - Ты же профессионал.., извини, конечно, но ты же
душегуб.., что же ты его жалеешь?
   - А ты не извиняйся, - невесело усмехнулся Балашихин, глядя на экран.
Руки  его  уверенно  перемещались  по  панели   управления,   задействуя
записывающую аппаратуру. - Душегуб, это  верно.  Ты  столько  народу  по
именам не знаешь, сколько я перебил. Но то все  были  солдаты,  а  то  и
такие  же,  как  я..,  профессионалы.  Они,  по  крайней   мере,   могли
защищаться.., и защищались. - Он потрогал свой  шрам.  -  А  это,  -  он
кивнул на экран, где вовсю шел процесс взаимного раздевания,  -  не  моя
специальность. Так что зря ты удивляешься. Удивляться надо мне, на  тебя
глядя. Неужели тебе не противно?
   - Работа у нас такая, Викторович,  -  примирительно  сказал  молодой,
жадно уставившись в монитор, на  экране  которого  полураздетая  парочка
повалилась наконец на постель.
   - Да, - сказал Балашихин, - работа...
   Он бросил последний  взгляд  на  показания  приборов,  с  отвращением
стащил с головы наушники, в которых раздавались страстные вздохи и скрип
старого дивана-кровати, и  вместе  с  креслом  отвернулся  от  монитора,
прикуривая новую сигарету от окурка предыдущей.

***

   Люди наживают себе неприятности очень  разными  путями  и  способами.
Можно сказать, что этих способов существует столько же, сколько живет на
земле людей.
   Одним для того, чтобы организовать себе нервотрепку, приходится долго
и тяжело трудиться: судьба бережет их от стрессов, и,  чтобы  преодолеть
гигантскую инерцию собственного благополучия,  эти  счастливчики  должны
основательно попотеть. Другим же, как, например, Константину  Андреевичу
Лопатину, достаточно  одного  неосторожного  шага,  одного-единственного
невзначай оброненного слова, одного неверно истолкованного  взгляда  или
жеста, чтобы вдруг очутиться в помойной яме.
   Путь Иллариона Забродова  к  неприятностям  в  этот  день  начался  с
совершенно невинного решения вымыть наконец потерявшую  товарный  вид  в
битве с российскими дорогами машину. Приблизительно  в  тот  час,  когда
невыспавшийся и злой Николай Викторович Балашихин, вернувшись со  своего
дежурства и тяпнув на  сон  грядущий  полстакана  коньяку,  завалился  в
постель, по обыкновению засунув под подушку заряженный браунинг,  свежий
после зарядки и продолжительного стояния  под  душем  Илларион  Забродов
легко сбежал по лестнице с пятого этажа и, дружески похлопав "Лендровер"
по забрызганной грязью корме, уселся за  руль.  Ночевка  во  дворе,  как
всегда,  прошла  без  эксцессов:  местная  шпана  отлично  знала,   кому
принадлежит старый "Лендровер" цвета хаки и избегала ссор с  чудаковатым
пенсионером в камуфляже. Такое положение вещей установилось, разумеется,
не  сразу,  но  после  нескольких  мелких   инцидентов   за   Илларионом
окончательно утвердился статус персоны грата,  что  вызывало  неизменную
зависть соседей и коллег-автолюбителей.
   - Везет же некоторым, - сказал  однажды  здоровый  детина,  на  целую
голову выше и в полтора раза шире Иллариона. -  Круглый  год  машина  во
дворе ночует, и хоть бы что. А я на одну ночь оставил,  и  пожалуйста  -
разули...
   - Так  в  чем  проблема?  -  спросил  Забродов.  -  Вы  же  наверняка
догадываетесь, кто это сделал. Пойдите и заберите свои колеса, только  и
всего.
   Это, конечно, был удар ниже пояса, но Илларион  считал,  что  мужчина
должен оставаться мужчиной, невзирая на обстоятельства.
   Мужик ушел в расстроенных чувствах и с тех пор смотрел  на  Забродова
весьма косо, вообразив себе, как видно, что  Илларион  -  крестный  отец
районного масштаба. Иллариона эти косые взгляды  всегда  забавляли:  его
нелюбовь к дуракам носила характер скорее юмористический, лишь в  минуты
крайней усталости переходя в глухое раздражение.
   Привычно миновав коварную арку, в которой постоянно били свои  машины
менее профессиональные  и  просто  менее  удачливые  водители,  Забродов
погнал "Лендровер" в мойку. Процесс омовения прошел на удивление  быстро
и без проблем: очереди на мойке по случаю выходного дня и хорошей погоды
не было. Москвичи разъехались по дачам, а те,  кому  нужно  было  помыть
автомобиль, как видно, решили сделать это бесплатно в одном из окрестных
водоемов.
   Домой  он  возвращался  не  спеша.   Теперь,   когда   машина   сияла
первозданной чистотой, не  было  необходимости  торопиться  и  объезжать
милицейские посты.
   Илларион ненадолго остановился возле магазина, вспомнив, что  в  доме
практически  не  осталось  еды.  Их  с  Балашихиным  посиделки   нанесли
непоправимый  урон  его  продовольственным  запасам,  не  говоря  уже  о
"горюче-смазочных  материалах".  Свалив  пакеты  и  бутылки  на   заднее
сиденье, он поехал дальше, предварительно водрузив на нос солнцезащитные
очки - солнце било прямо в  глаза,  а  пользоваться  защитным  козырьком
Илларион не любил: тот ограничивал видимость.
   Забродов  усмехнулся,  подумав  о  козырьке.  Ну  какую,  к  дьяволу,
видимость тот ограничивает? Небо тебе не видно? Так ведь времена,  когда
надо было смотреть не только вперед и  в  стороны,  но  и  вверх,  давно
прошли.
   Это Москва, а не горы - здесь не может быть  ни  засад  в  скалах  на
обочине, ни как гром с ясного неба вертолетных атак... Все это  осталось
там, в прошлой жизни, и возврата к этому не будет.
   Это все Балашихин, подумал он, ловко закуривая одной рукой. Явился со
своим коньяком и своими разговорами, разбередил душу, старый хрен...
   Он стал думать о предложении Балашихина. Собственно, он думал  о  нем
все время, весь вчерашний день и  начало  сегодняшнего,  но  как  бы  на
заднем  плане,  а  теперь  выдвинул  его  на  передний  и  приступил   к
скрупулезному рассмотрению имеющихся перспектив.
   Деньги. Черт с ними, с деньгами, с голоду не  пропадем..,  во  всяком
случае, об этом нужно думать в последнюю очередь. Что еще? Дело. С одной
стороны, бездельничать как будто и вправду надоело, а с другой  -  лучше
лежать на боку и обрастать мхом,  чем  хвататься  за  что  попало.  Хотя
Балашихин вроде бы казался довольным... или хотел казаться.  Не  зря  он
так ерепенился и становился таким уклончивым, стоило только приблизиться
к конкретным вещам: названию агентства,  подробностям  работы...  Да  он
вообще не назвал ни одного имени собственного! Не разговор,  а  сплошные
общие места. Значит, было что скрывать, и нечего было тыкать мне в глаза
своим газовым револьвером.., так я и поверил, что у тебя не припасено на
крайний случай кое-чего посолиднее.
   Шалишь, братец, подумал Илларион, перестраиваясь  в  правый  ряд:  на
следующем  перекрестке  ему  нужно  было  сворачивать.   Пока   ты   мне
подробненько не расскажешь, что там у вас к  чему,  никакого  серьезного
разговора не получится. Так себе и запиши, и шефу своему передай.
   Кстати, интересная личность этот его шеф. Отыскать -  целенаправленно
отыскать! - в Богом забытом Краснополянске бывшего спецназовца... Зачем?
Чтобы завербовать?
   Как будто в Москве своих мордоворотов мало...
   Забродов сбросил скорость, вглядываясь в то, что происходило впереди,
на обочине. У бровки тротуара стоял, сиротливо  и  косо  приткнувшись  к
высокому   бордюру,   похожий   на    дамский    пистолет    темно-серый
"Фольксвагенгольф" с открытой  передней  дверцей  и  задранным  капотом.
Рядом  с  ним  растерянно  переминалась  с  ноги  на  ногу  хорошенькая,
насколько мог разглядеть  Илларион,  дамочка  с  фигурой  манекенщицы  и
восточными чертами лица.
   Судя по ее виду, дела у нее были плохи, и Илларион решил остановиться
торопиться ему и вправду было некуда.
   Он аккуратно припарковал "Лендровер" впереди  серого  "Фольксвагена",
обреченно моргавшего всеми огнями, подавая сигнал аварийной остановки, и
неторопливо вылез из машины. Дамочка уже спешила ему навстречу, стуча по
асфальту высокими каблуками. Илларион  не  ошибся:  она  и  впрямь  была
хороша, хотя при ближайшем рассмотрении ему  показалось,  что  на  самом
деле она гораздо старше того возраста, который ей  можно  было  дать  на
первый взгляд.
   - Слава Богу! - воскликнула она, добежав наконец до  Иллариона.  -  Я
уже совсем отчаялась. Представляете, никто не хочет останавливаться...
   - Честно говоря, не представляю, - искренне ответил  Забродов.  -  На
мой взгляд, ваша внешность должна работать лучше знака "стоп".
   - Это что, комплимент? - с улыбкой спросила она.
   Голос у нее был необычный - высокий и переливчатый,  он  звенел,  как
хрустальный колокольчик.
   - Это факт, - с самым серьезным видом ответил Илларион. - Так что там
у вас случилось с вашей малышкой?
   - Понятия не имею, - развела руками она. - Заглохла и не заводится.
   - Безобразие, - сказал Забродов. - Что ж, давайте посмотрим.
   Неторопливой походкой  он  двинулся  к  "Фольксвагену",  не  имея  ни
малейшего понятия о том, что идет навстречу  неприятностям,  и  заглянул
под капот. Под капотом он увидел примерно то, что и ожидал увидеть, и  с
трудом сдержал смех.
   - Да, - сказал он похоронным голосом, - поломка серьезная. Боюсь, эту
машину  придется  выбросить.  Как  вы  полагаете,  в  мусоропровод   она
пролезет?
   - Как  это  -  выбросить?  -  испугалась  дамочка.  -  Что  вы  такое
говорите?
   Илларион покосился на нее через  плечо,  опираясь  обеими  руками  на
крыло автомобиля. Вид у девицы был совершенно убитый.
   - Я же ее совсем недавно купила, - словно оправдываясь, говорила она.
- Полгода не проездила...
   - Ну, успокойтесь, - виновато сказал Илларион. - Это я  так  неудачно
пошутил... Сейчас все сделаем.
   - Правда? - не поверила она.
   Он присоединил к аккумулятору свалившуюся  клемму  и  потуже  затянул
гайку.
   - Вот, собственно, и все, - сказал  он,  захлопнув  капот.  -  Можете
заводить, если сильно торопитесь.
   - А если не сильно?
   - А если не сильно, то можете задержаться еще на  минутку.  У  вас  в
машине не найдется листочка бумаги и карандаша?
   - Карандаша нет, - развела руками она. - Есть ручка.
   - На крайний случай, наверное, сойдет и ручка, - с сомнением произнес
Забродов. - Ладно, давайте.
   Она нырнула в машину и  вернулась  с  блокнотом  в  тисненом  кожаном
переплете и красивой черно-золотой ручкой.
   - Благодарю  вас,  -  сказал  Илларион.  -  А  теперь,  если  вас  не
затруднит, запишите, пожалуйста, свое имя и номер телефона. Ничего, если
я позвоню прямо сегодня вечером?
   Она рассмеялась.
   - Быстрота и натиск... Наверное, вы военный?
   - Каюсь, был такой грех, но теперь это в прошлом.
   Так я позвоню?
   - А если у меня ревнивый муж? - лукав спросила она, склонив голову  к
левому плечу.
   Илларион тоже рассмеялся.
   - Значит,  быть  мне  битым,  -  сказал  он.  -  Иногда,  знаете  ли,
приходится идти на риск ради чьих-нибудь прекрасных глаз.
   - Да, - сказала она, - перед такой самоотверженностью устоять трудно.
   Она пристроила блокнот на капоте и принялась писать.
   Почерк у нее тоже был  необычный  -  угловатый,  с  сильным  наклоном
влево.  Интересный  почерк,  подумал  Илларион,  принимая  вырванный  из
блокнота листок.
   И женщина интересная. Сколько же ей все-таки лет?
   Сначала он склонен был дать ей восемнадцать, от силы двадцать, теперь
же ему казалось, что ей никак не меньше двадцати пяти, хотя он ни за что
не смог бы определенно сказать, что навело его на такую мысль.
   Он заглянул в листок. Там было написано  именно  то,  что  он  просил
написать: имя и номер телефона.
   - Оля, - вслух прочел он. - Очень приятно. Я Илларион.
   - Илларион? - с некоторым удивление"  переспросила  она.  -  Довольно
редкое имя.
   - Да, - с улыбкой согласился Забродов, -  имя  не  простое.  -  Самое
обидное, что все окружающие всю жизнь мучаются с сокращениями.
   Оля  на  некоторое  время  задумалась,   закатив   глаза,   а   потом
рассмеялась.
   - Сдаюсь, - сказала она. - Вас действительно ужасно трудно сократить.
Имя у вас такое же солидное, как и вы сами. Честно говоря, мне в  голову
не пришло ничего, кроме булгаковского Лариосика.
   Илларион расхохотался.
   - А вы молодец, - сказал он. - Большинству моих знакомых  не  удалось
додуматься даже до этого. Так до вечера?
   -  До  вечера,  -  ответила  она.  Ответила  тепло  и  как-то   очень
беспомощно, и  Иларион  мельком  подумал,  что  эта  молодая  женщина  в
совершенстве владеет секретами обольщения. Впрочем, он не  имел  никаких
принципиальных возражений против применения к себе такого оружия  -  без
этого жизнь была бы довольно пресной.
   - Мне захватить с собой аптечку? - спросил он.
   - О чем это вы? - удивилась Оля.
   - О ревнивом муже, - с серьезным видом ответил Илларион.
   - Только не говорите, что вы поверили, -  улыбнулась  она,  садясь  в
машину.
   Илларион помахал рукой вслед удаляющемуся "Фольксвагену"  и  забрался
на водительское сиденье своего автомобиля, не сразу поймав себя на  том,
что улыбается. Балашихин с его туманным предложением  сразу  отодвинулся
на второй план: у Забродова было отличное  настроение,  и  он  не  хотел
омрачать его всякой чепухой.
   Когда он запускал двигатель,  мимо  него,  дребезжа  ржавым  кузовом,
проехал  старенький  фордовский  микроавтобус.  Проводив  его  взглядом,
Илларион сочувственно покачал головой: автобус просто  криком  кричал  о
том, что ему пора под пресс.

Глава 5

   Темно-серый "Фольксваген-гольф" нырнул в недра  микрорайона  и  пошел
колесить по  лабиринту  междворовых  проездов,  лавируя  между  детскими
площадками, чахлыми зелеными насаждениями, скамейками  со  старушками  и
стайками играющих на проезжей части детей. В воздухе стоял детский гвалт
(еще далеко не все юные москвичи покинули город на лето)  и  похожий  на
пулеметную пальбу  размеренный  стук,  доносившийся  от  перекладин,  на
которых жильцы окрестных домов выбивали ковры.
   "Фольксваген" ехал медленно.  Его  водитель  не  совсем  хорошо  знал
дорогу, и ему приходилось вглядываться  в  таблички  с  номерами  домов,
стараясь при этом никого не переехать. Наконец нужный номер был  найден,
и  автомобиль,  прижавшись  к  бордюру,  остановился  напротив  третьего
подъезда.
   Сидевшая за  рулем  "Фольксвагена"  молодая  черноволосая  женщина  с
восточными  чертами  лица  выходить  не  торопилась:  предстоящий  визит
требовал соответствующей психологической настройки.
   Она  открыла  бардачок  и,  вынув  оттуда  пачку  сигарет,  закурила.
Сигарета была дорогая, длинная и тонкая -  именно  такая,  какие  должны
курить подобные женщины, - но держала она ее  по-солдатски,  огоньком  в
ладонь. Званцевская секретарша  умела  держать  сигарету  так,  как  это
полагается даме из высшего общества, но сейчас,  наедине  с  собой,  она
курила так, как  это  нравилось  ей,  а  не  вечно  увивавшимся  за  ней
мужчинам, в которых она во