ел остыть, но  был,  несомненно,
мертв - "мертвее не бывает", как любил говорить когда-то давно  один  их
общий знакомый. Иллариону захотелось вытереть пальцы о штанину, но он не
стал этого делать, как будто Балашихин мог его видеть.
   Илларион наклонился и зачем-то поднял одну из гильз, поймав  себя  на
том, что тихо насвистывает сквозь зубы. Извини, майор,  мысленно  сказал
он, задумчиво вертя в пальцах медный цилиндрик. Никаких истерик.  С  кем
не бывает?
   "Привыкнуть к смерти нельзя, - думал он, разглядывая гильзу. -  Можно
только научиться делать вид, что ты к ней притерпелся.  Можно  научиться
не  отворачиваться,  когда  видишь,  как  твой  товарищ   в   один   миг
превращается в кусок мяса, но по-настоящему привыкнуть к этому нельзя.
   А гильза интересная. У меня дома таких целая коробка - точь-в-точь. У
нас такие не выпускают. Выходит, не один я тут  такой  умный,  есть  еще
люди в Москве, которым нравятся бельгийские револьверы..."
   Он перестал насвистывать. Вот эта  треугольная  насечка  на  капсюле,
сделанная бойком.., ему кажется, или она действительно немного  смещена,
словно  кто-то  повернул  боек  вдоль  продольной  оси?  Очень  знакомое
смещение... Помнится, он взволновался было, обнаружив  этот  дефект,  но
револьвер работал как часы, и он успокоился...
   - Ну, знаешь, - сказал Илларион Балашихину, смотревшему куда-то  мимо
него широко открытыми удивленными глазами, - тебе не кажется, что это уж
слишком? Я что вам, нанялся лбом орехи щелкать?
   Он бросил гильзу на пол. Собирать гильзы бессмысленно: есть ведь  еще
и пули, выковыривать которые нет ни времени, ни желания. И раз уж на  то
пошло, то обязательно найдется парочка свидетелей, которые своими  ушами
слышали,  как  покойный  договаривался  со  своим  знакомым   Илларионом
Забродовым о встрече как раз на это время...
   Через открытую балконную дверь со дна двенадцатиэтажной  пропасти  до
него донеслось пронзительное мяуканье сирены.  Забродов  выпятил  нижнюю
губу и задумчиво огляделся.  Пытаться  уйти  через  дверь,  пожалуй,  не
стоило: на лестнице его загнали бы, как оленя, и пришлось бы выходить из
окружения прямо по головам.
   Не то чтобы ему было очень жаль этих голов, но усугублять ситуацию не
хотелось.. Пока что, уточнил про себя Илларион. До  выяснения  некоторых
обстоятельств.
   Он вышел в лоджию, осторожно подошел  к  перилам  и  посмотрел  вниз,
готовый в любую секунду отпрянуть назад. "Лунохода" внизу видно не было:
подъезды располагались с другой стороны здания, но высота впечатляла.
   - Чому я нэ сокил? - сказал Забродов, перекидывая ногу через  перила,
- чому нэ литаю?
   Он чуть не погиб тут же, не успев преодолеть разделявшее  две  лоджии
кирпичное ребро. Из соседней  лоджии  вдруг  рывком  высунулась  черная,
страшная, как ночной кошмар, и огромная, как дорожный чемодан,  морда  и
басисто гавкнула на Забродова,  продемонстрировав  острые  белые  клыки,
которые могли бы быть и поменьше.
   От неожиданности Илларион вздрогнул, пальцы  скользнули  по  гладкому
облицовочному  кирпичу,  и  в  течение  какого-то,   показавшегося   ему
бесконечным, мгновения он был уверен, что падает..,  уже  упал  и  летит
спиной вперед в двенадцатиэтажную голубую пустоту, но  в  следующий  миг
пальцы мертвой хваткой  вцепились  в  швы  между  кирпичами,  равновесие
восстановилось, и Илларион тихо, но  очень  убедительно  сказал  мастифу
Лелику:
   - Уйди, дурак!
   Лелик, который на самом деле вовсе не был дураком,  каким-то  образом
понял, что с этим типом лучше не  связываться,  нервно  зевнул,  понурил
голову и тихо пошел из лоджии в квартиру.
   Миновав владения Лелика, Илларион пересек еще три лоджии  и  оказался
перед пятнадцатиметровым участком голой кирпичной стены, отделявшим  его
от лоджий соседнего подъезда. Лезть вверх или  вниз  было  бессмысленно:
пришлось бы отсиживаться в чужой лоджии с  риском  быть  обнаруженным  и
сданным на руки шарящим по всем этажам ментам, что вовсе  не  входило  в
планы бывшего инструктора спецназа.
   Нужно было как-то добираться до следующей секции лоджий, чтобы  выйти
из  дома  через   другой   подъезд.   Илларион   мысленно   поблагодарил
архитекторов, постаравшихся максимально разнообразить скучный  кирпичный
фасад  жилого  дома.  Вдоль  стены   тянулся   узкий,   на   полкирпича,
декоративный выступ, который должен  был  что-то  там  подчеркнуть  или,
наоборот, скрыть, - Забродову сейчас было не до этих тонкостей. Главное,
что на этот выступ можно было поставить ногу.
   Илларион в последний раз мысленно провел ревизию  выступа.  На  такую
прогулку решился бы далеко  не  каждый  альпинист.  Но  выступ  выглядел
вполне надежным:  хоть  и  узкий,  но  прямой  и  ровный,  не  чета  тем
своенравным  покатым,  а  порой  и  обледеневшим  уступам,  по   которым
Иллариону приходилось хаживать с полной солдатской выкладкой,  когда  он
был моложе.
   "Старый дурак, - сказал себе Забродов, - когда ты угомонишься?"
   Труднее всего оказалось перебраться с лоджии  на  карниз  и  оторвать
правую руку от спасительного выступа стены. Дальше дело  пошло  веселее,
поскольку отступать было некуда и оставалось только осторожно  двигаться
на носочках приставными шагами влево, прижимаясь щекой и  всем  телом  к
шероховатой поверхности стены, цепляясь раскинутыми в стороны руками  за
швы между кирпичами и стараясь не смотреть вниз. Добравшись до первой из
трех расположенных у него на пути оконных ниш, Илларион немного постоял,
отдыхая и раздумывая, не отказаться ли ему от своей затеи. Форточка была
открыта, словно приглашая его забраться  в  квартиру,  но  он  преодолел
искушение и двинулся дальше. Расслабляться было некогда.
   По пути Илларион с удивлением обнаружил, что стена,  оказывается,  не
такая уж и ровная - на ней были волнообразные вздутия и впадины. Вздутия
осложняли жизнь, впадины облегчали, но в целом все шло без  приключений,
за исключением эпизода с открытым окном.
   Окно было распахнуто настежь,  и  Забродов  снова  вознамерился  было
прервать свой смертельно опасный вояж,  но  оказалось,  что  комната  не
пуста. Лежавший на кровати мужчина не заметил Иллариона (он был  слишком
занят, чтобы отвлекаться на что бы то ни было), зато  женщина  округлила
глаза и широко открыла рот, явно собираясь  завизжать.  Илларион  придал
лицу умоляющее выражение и приложил палец к губам,  едва  не  сорвавшись
при этом с карниза, после чего поспешно двинулся дальше.
   Третье окно оказалось запертым наглухо, и через пару минут Забродов с
шумом перевалился через перила лоджии  и  плюхнулся  на  цементный  пол,
переводя дыхание и чувствуя противную мелкую дрожь во всем теле.
   Вот еще, подумал он, вставая. Это  что  же  у  нас  -  страх  высоты?
Интересно, откуда?
   Внезапно  его  осенило,  и  он  с  тоской  посмотрел  на  только  что
пройденный путь. "Мать твою,  -  в  несвойственной  ему  манере  подумал
Илларион. - Пиво-то!.."
   Четыре бутылки пива, на которых было полным-полно его отпечатков, так
и остались стоять под дверью балашихинской квартиры.
   Не делает погоды, криво улыбаясь, подумал  Забродов.  Уликой  больше,
уликой меньше - какая теперь разница? Там везде мои отпечатки - на  всех
дверных ручках, на звонке, на выключателях... И гильзы. Вот о  чем  надо
думать - откуда там эти гильзы?
   То есть гильзы, конечно, из револьвера, думал он, толкая  приоткрытую
балконную дверь. Из того самого, из которого застрелили  Балашихина.  Из
того самого, который, по идее, должен сейчас лежать у меня дома, в тумбе
письменного стола...
   Сидевшая в кресле перед телевизором сухонькая  старушенция  взглянула
на него безо всякого испуга и замахнулась тяжелой черной тростью.
   - Извините, - сказал Илларион,  -  я,  кажется,  не  туда  попал.  Вы
позволите мне выйти через дверь?
   - Ке дьябль? - неожиданным басом сказала старуха, опустила  трость  и
извлекла из-под клетчатого пледа, в который куталась, сразу два предмета
- папиросу с длинным мундштуком и огромный  газовый  пистолет.  Папиросу
она вставила в уголок своих морщинистых синеватых губ, а пистолет навела
точно в лоб Забродову. Илларион заметил, что дуло ни капельки не дрожит,
и восхитился. - Это вы там палили несколько минут назад?
   - Нет, - сказал Илларион, - не я. Но гонятся все равно за  мной,  так
что я, пожалуй, все-таки пойду.
   - А если я выстрелю? - спросила старуха. Длинная папироса двигалась в
такт ее словам, и Иллариона разобрал совершенно неуместный смех.
   - Задохнемся оба,  -  улыбаясь,  ответил  он.  -  Газовое  оружие  не
рекомендуется использовать в закрытых помещениях, особенно когда на  вас
нет противогаза.
   - То же самое я говорила  своему  бестолковому  внуку,  -  с  горечью
произнесла старуха, опуская пистолет.  -  Когда-нибудь  меня  ограбят  и
зарежут в собственной квартире только потому, что этому балбесу,  видите
ли, пистолет нужнее, чем мне...  Послушайте,  дайте  прикурить,  у  меня
спички кончились. Или вы некурящий?
   - Курящий, - с улыбкой ответил Илларион, давая  старухе  прикурить  и
кладя зажигалку рядом с ней на  заставленный  пузырьками  с  лекарствами
столик. - А можно спросить, кем вы были в молодости?
   - Институткой, - окутываясь  непрозрачным  дымным  облаком,  невнятно
ответила старуха. -  Закончила  Смольный  перед  самой  революцией.  Еще
вопросы есть?
   - Масса, - сказал Илларион. - Но, увы, я должен спешить.
   -  Жаль,  -  откликнулась  из  глубины  дымного  облака  старуха.   -
Совершенно не с кем поболтать.
   - Мне тоже жаль, - искренне  сказал  Илларион,  откланялся  -  именно
откланялся - и вышел из квартиры через дверь.
   "Потрясающая бабка, -  думал  он,  спускаясь  в  лифте.  -  Будь  она
помоложе или я постарше... Но наследил я, как корова в валенках."
   Он вышел на улицу как раз вовремя, чтобы увидеть,  как  из  соседнего
подъезда  выносят  накрытые  простыней  носилки.  На  простыне   местами
проступили красные пятна, на которые жадно глазела  немногочисленная  по
случаю разгара рабочего дня толпа. Чуть поодаль стоял  "луноход",  возле
которого люди в погонах  внимательно  слушали  какую-то  полную  даму  в
домашнем халате. Дама  что-то  говорила  высоким  неприятным  голосом  и
размахивала руками, как флотский сигнальщик, - видимо, давала показания.
Илларион  придал  лицу  индифферентное  выражение,  вразвалочку  миновал
сборище, удостоив его  скучающим  взглядом,  не  спеша  уселся  за  руль
"Лендровера" и медленно вырулил со стоянки.
   На него так никто  и  не  обратил  внимания,  и,  выезжая  на  шумный
проспект,  Илларион  подумал,  что  профессиональным  киллерам  все-таки
незаслуженно много платят: на поверку труд их  оказывался  не  таким  уж
тяжелым и опасным.

Глава 12

   Дома он первым делом полез в правую тумбу стола.
   Простая деревянная коробка, покрытая светлым лаком и оснащенная двумя
латунными крючочками - точь-в-точь как шахматная доска, - была на месте.
На  крышке  красовалась  сделанная  строгим   шрифтом   черная   надпись
по-французски, ниже стояло фабричное клеймо. Все было  в  точности  так,
как в последний раз, когда он, вычистив  револьвер,  положил  коробку  в
стол. У коробки был такой солидный и  уверенный  вид,  что  у  Забродова
немного отлегло от сердца - до тех пор, пока он не взял коробку в руки.
   Коробка весила ровно столько, сколько должна весить пустая деревянная
коробка, - не больше и не меньше,  Он  все-таки  открыл  ее  и  заглянул
внутрь, в  пустое,  выстеленное  красным  бархатом  гнездо,  в  точности
повторявшее форму револьвера. У него возникло острое желание  с  размаха
швырнуть коробку через всю комнату - так, чтобы во все стороны  брызнули
лакированные дощечки, но  он  поборол  свой  порыв,  аккуратно  поставил
коробку на пол и снова полез в стол.
   Патроны  были  на  месте  -  обе  картонные  коробки,  небольшие,  но
увесистые, как кирпичи. Ясное дело, подумал Илларион.  Револьвер-то  был
заряжен... Зачем таскать  на  себе  лишние  тяжести?  Балашихину  вполне
хватило бы одной пули, но в него выпустили все шесть. Это, между прочим,
говорит о том, что револьвер взяли для одноразового использования -  для
Балашихина персонально. Практично и удобно: замочили, кого надо, и козел
отпущения тут как тут.  Чисто  сработано,  на  высоком  профессиональном
уровне.
   Он спрятал пустую коробку в стол, закрыл дверцу, запер ее на  ключ  и
пошел в  кухню.  Пока  в  медной  джезве  закипал  кофе,  он  сноровисто
переоделся в свой выгоревший камуфляжный  костюм  и  зашнуровал  высокие
армейские ботинки. Делал он это, как всегда, быстро, так что у него  еще
осталось время на то, чтобы вернуться в комнату и проверить другие ящики
стола.
   Деньги были на месте, так же как и его метательные  ножи.  Деньги  он
рассовал по карманам, а ножи оставил - ему было не до игр в индейцев.
   Искать револьвер в квартире было бессмысленно: он  не  имел  привычки
разбрасывать вещи по углам и не страдал забывчивостью.
   Илларион выключил газ под джезвой и перелил кофе  в  кружку,  добавив
туда чайную ложку коньяку. Он хмурился: вся эта история ему  активно  не
нравилась. Как человек военный, он всегда предпочитал открытую схватку.
   Как все было просто когда-то! Ночной прыжок на  невидимые  в  темноте
скалы, изматывающий марш-бросок по горным тропам и огненный ад  в  конце
пути...
   "Размечтался, старый осел, - сказал он себе. - Здесь  тебе  не  горы,
или, как выражался прапорщик Агеев, здесь вам не тут."
   Не спеши, подумал он. Почему это обязательно должна быть  она?  Давай
рассуждать логически.
   Ну давай, с легкой иронией сказал он себе, скупыми  глотками  отпивая
кофе из кружки. Давай порассуждаем, если тебе не лень. Только помни, что
времени в обрез.
   Домработница приходила в среду. Револьвер я чистил в четверг и с  тех
пор в стол не заглядывал. Кто успел побывать в квартире с четверга?  Два
человека. Конечно, теоретически револьвер  мог  взять  и  Балашихин,  но
только я ведь с него глаз не спускал, мы все время  были  вместе.  Тогда
что же?
   А вот то самое, сказал он себе. То самое и получается, что старый  ты
ишак. Купился на голосок... Колечко приобрел, что характерно.  Позвонить
Пигулевскому? Что-то он там говорил про знакомого ветеринара...
   Итак, подумал он,  закуривая,  что  мы  имеем?  Кто-то  хотел  убрать
Балашихина, а заодно и меня - кто-то, кто знает нас обоих. Кто-то,  кому
было известно о том, что у  меня  есть  оружие,  и  о  нашей  встрече  с
майором. Слишком много кому-то известно, с неудовольствием подумал он  и
недоверчиво покосился на трубку  сотового  телефона,  с  самым  невинным
видом лежавшую на столе. Н-да... Современная аппаратура прослушивания не
каждому по карману, между прочим.  Особенно  если  слушаешь  ты  сотовую
связь. Интересно, можно ли вклиниться в разговор? Черт его знает, честно
говоря. Никогда не интересовался всем этим шпионским  добром  -  не  мой
профиль.
   Мы  люди  простые,  нам  бы  только  морды  ломать  да  стрелять   из
чего-нибудь посолиднее...
   Перестань кривляться, одернул он себя. Время уходит.
   Давай-ка подытожим. Что  у  нас  в  активе?  Телефонный  номерок,  по
которому мне никто уже, конечно, не ответит. Номер темно-серого "гольфа"
- ну-ка, ну-ка, где он у нас? Номер послушно всплыл из памяти  и  словно
наяву завис перед внутренним взором. Ага, это есть, хотя, боюсь, толку с
этого мало. Что  еще?  Номер  красного  джипа.  Не  так  уж  мало,  если
разобраться.
   Илларион поймал себя на странной  уверенности  в  том,  что  все  это
организовано сотрудниками того самого охранного агентства, в которое так
стремился сосватать его Балашихин. Встречное предположение  о  том,  что
все это - месть мафии,  которой  Балашихин  как-то  наступил  на  хвост,
почему-то не вызывало у Забродова энтузиазма.
   Слишком сложно это было для мафии,  и  потом,  какое  дело  мафии  до
Иллариона Забродова? И наоборот.
   К черту, решил он. К черту гадание на  кофейной  гуще.  У  тебя  есть
цифры. Разберись с ними, и все станет ясно.., или почти все.
   Он одним глотком допил кофе и встал. Сполоснув чашку, поставил  ее  в
сушилку и с сомнением посмотрел на  сотовую  трубку.  Такая  компактная,
удобная во всех отношениях штуковина... Взяв телефон  в  руку,  Илларион
взвесил его на ладони. Потяжелела трубка или это ему  кажется?  Вот  уж,
действительно,  паранойя...  Сколько  может  весить  "жучок"?  Несколько
миллиграммов, от силы - грамм. Вскрыть трубку? Илларион не  был  уверен,
что от этого будет какой-нибудь толк: в электронике он не был силен,  да
вдобавок к этому подозревал, что для того, чтобы перехватить разговор  с
сотового аппарата и принять в нем  участие,  нужен  "жучок"  размером  с
автобус. Ну его к дьяволу, решил он. В горах я прекрасно  обходился  без
этой хреновины, и ничего - жив и здоров.
   Одеваясь, он тщательно прощупал  все  швы  одежды  -  нигде  не  было
ничего,  кроме  честного  и  бесхитростного  х/б,  пуговиц,  "молний"  и
"липучек", но перед уходом еще раз огладил себя со всех сторон, невесело
усмехнувшись  при  мысли,  что  ведет  себя  как  человек,  только   что
миновавший  участок  леса,  зараженный  энцефалитным  клещом.  В  одежде
"жучков" не было. Оставалась еще машина, но с ней и так пришлось  бы  на
время расстаться: она была  слишком  заметной.  Илларион  надеялся,  что
разлука не будет слишком продолжительной. Надеялся он также и на то, что
после того, как эта история завершится,  будет  совершенно  безразлично,
сколько "левой" электронной начинки таскает  на  себе  его  "Лендровер":
слушать трансляции из забродовской машины тогда будет некому...
   - Ну все, - сказал он вслух, стоя на  пороге  и  окидывая  прощальным
взглядом квартиру, казавшуюся ему сейчас  какой-то  разом  почужевшей  и
холодной: его твердыня пала и больше не могла  его  защитить.  -  Хватит
тянуть время. Если меня сейчас кто-нибудь слушает, я советую ему пойти и
застрелиться.
   Спускаясь по лестнице, он закурил еще одну сигарету,  чувствуя  себя,
вопреки  ожиданиям,  помолодевшим  лет  на  десять.  На  ум  ему  пришло
услышанное где-то выражение "экстремальный тип" -  похоже,  что  сказано
это было про него.
   Он сел в машину, отъехал  от  дома  на  три  квартала  и  остановился
напротив телефона-автомата. Перейдя улицу, он вошел в кабинку и уже снял
с рычага трубку, когда раздавшийся позади  визг  тормозов  заставил  его
резко обернуться.
   Перед его машиной наискосок, наглухо заблокировав "Лендроверу"  выезд
с места парковки, остановился черно-белый  милицейский  "уазик".  Сирена
молчала, но казавшиеся бледными в дневном свете  красно-сине-белые  огни
на его крыше ритмично мигали, словно блюстители порядка  возвращались  с
дискотеки или с карнавала. Два  автоматчика  в  бронежилетах,  осторожно
вытягивая шеи, заглядывали в окна "Лендровера", держа оружие наготове.
   - Ла палома, адье, - тихо сказал Илларион Забродов, повесил трубку на
рычаг и неторопливо,  но  и  без  лишней  медлительности  покинул  место
событий.
   Он  позвонил  из  автомата,  расположенного  в  вестибюле  нового,  с
иголочки, торгового центра, расположенного на параллельной улице. Честно
говоря, он предпочел бы местечко поуединеннее, но все встречавшиеся  ему
по   пути   уличные   таксофоны   были,    как    принято    выражаться,
разукомплектованы, то есть выглядели примерно так же, как рейхстаг после
победного штурма Красной Армии.
   Отгородившись  спиной  от  сновавшей  вокруг   публики,   наполнявшей
просторный вестибюль похожим на морской прибой гулом  голосов,  Илларион
набрал  номер,  не  значившийся  ни  в  одном  телефонном   справочнике,
доступном широким народным массам. Ждать ответа пришлось долго. Илларион
уже решил, что ему не повезло, и собрался повесить трубку, когда на  том
конце провода раздался щелчок, и знакомый голос отрывисто произнес:
   - Да?
   Ох, подумал Забродов, плохи мои дела... Друг Андрюша,  п