оим, фальшивым голосом сказал он, - не  повезло
Паше. А как там наш завтрак?
   - Завтрак на столе, - ответила Алла Петровна и обернулась.  Глаза  ее
лишь на мгновение задержались на лице мужа, но Сергею Дмитриевичу стоило
огромных усилий выдержать этот мимолетный взгляд: ему вдруг  показалось,
что жена видит его насквозь.
   В тот день, возвращаясь с работы, он сделал то, на что никак  не  мог
отважиться весь последний месяц: отправился к знахарю. По работе  Сергей
Дмитриевич много общался  с  самыми  разными  людьми:  он  был  мастером
ремонтно-строительного цеха на одном из московских  заводов  и  за  день
успевал переговорить с массой народа - от  вечно  пьяных  бетонщиков  до
директора предприятия.  О  знахаре  поведала  бригадир  штукатуров  Нина
Алексеевна,  женщина  тяжеловесная  и  очень   основательная   во   всех
отношениях. У нее были какие-то проблемы с ногами, в суть которых Сергей
Дмитриевич вникать не  стал,  и  она  долго  мыкалась,  меняя  врачей  и
лекарства, пока не набрела на  этого  самого  знахаря,  который,  по  ее
словам, исцелил хворь за три сеанса.
   Сергей  Дмитриевич,  едва  услышав  этот  рассказ,   выведал   адрес,
сославшись на какую-то несуществующую болячку,  которая  якобы  донимала
его тещу. Нина Алексеевна, не ломаясь, продиктовала адресок  и  от  себя
добавила, что знахарь творит чудеса и видит людей насквозь и еще на  три
метра вглубь.
   Шинкарев с трудом дождался конца рабочего дня и, выйдя из стеклянного
аквариума  главной  проходной,  смешался  с  толпой   на   троллейбусной
остановке. Дождавшись  нужного  номера,  он  втиснулся  в  переполненный
душный  салон,  и  троллейбус,  подвывая  и  погромыхивая  на  поворотах
штангами, неторопливо повез его по маршруту, которым Сергею  Дмитриевичу
ездить до сих пор не приходилось.
   Путь был долгим, и всю дорогу из головы у Сергея Дмитриевича  не  шел
Паша Иваницкий: как он радовался покупке, как зазывал  всех  покататься,
как заплатил  старой  кошелке  Веронике  Ивановне  за  ее  нестандартные
бутылки и как они сидели далеко за полночь на кухне и пели  "там  вдали,
за рекой".
   - Это никуда не годится, - вслух сказал Сергей Дмитриевич, вырвавшись
из духоты троллейбусного салона в мягкую  прохладу  майского  вечера,  и
решительно зашагал вдоль улицы.
   Ему пришлось несколько раз спросить дорогу, прежде  чем  он  разыскал
нужный номер дома. Задержка не очень опечалила:  он  был  к  ней  готов.
Впервые попадая в незнакомый микрорайон, человеку,  будь  он  хоть  семи
пядей  во  лбу,  всегда  приходится  плутать   и   донимать   аборигенов
расспросами. Микрорайоны, по твердому убеждению Сергея Дмитриевича, были
изначально изобретены с  одной-единственной  целью:  доводить  людей  до
полного  сумасшествия  своей  запутанностью,  своими  вечными   ветрами,
дующими со всех сторон одновременно, и своей неистребимой грязью.
   Наконец, какой-то юноша, обремененный роликовыми коньками, на которых
он едва стоял, и огромной собакой породы московская сторожевая,  которая
неторопливо таскала хозяина от дерева к дереву и  от  столба  к  столбу,
указал Сергею  Дмитриевичу  на  обшарпанную  девятиэтажку,  по  боковому
фасаду которой сверху донизу змеилась страшноватая  трещина,  щедро,  но
неаккуратно замазанная цементом. Юноша  был  вежлив,  чего  нельзя  было
сказать о собаке, которая облаяла Сергея Дмитриевича  хриплым  сорванным
басом и на прощание повесила ему на брюки длинную и отвратительную нитку
густой слюны. Сергей Дмитриевич испытал сильное желание дать  проклятому
барбосу  хорошего  пинка,  но  барбос  гулял  без  намордника,  а  пасть
напоминала  небольшой  чемодан,   что   заставило   Сергея   Дмитриевича
благоразумно воздержаться от выражения своих эмоций.
   "И потом, - подумал он, - собака не виновата. Где-то  я  слышал,  что
собаки разбираются в людях лучше любого экстрасенса. Видно, что-то такое
почуял во мне этот пес, и это что-то ему сильно не понравилось."
   Проводив взглядом мальчишку с удивительно невоспитанным псом,  Сергей
Дмитриевич направился к  указанному  юным  собачником  дому,  по  дороге
старательно убеждая себя в том, что ничего страшного на  самом  деле  не
происходит. В конце концов, запах бензина, исходивший утром от рук,  мог
просто почудиться. Все-таки вокруг сильно воняло гарью и  бензином...  В
это было гораздо легче поверить, чем в то, что он посреди ночи прокрался
во двор и поджег машину соседа и, можно сказать,  приятеля,  к  которому
испытывал самые добрые чувства, а к утру благополучнейшим образом  забыл
обо всем. Так бывает только в кино да в книжках. Сергей  Дмитриевич  был
уверен, что когда-то читал  что-то  такое,  и  не  только  читал,  но  и
смотрел, причем смотрел неоднократно: герой  раздваивался,  и  одна  его
половина знать не знала о том, что вытворяла вторая... Но это  все  была
фантастика, очень неумело замаскированная под психологический  детектив,
а в одном случае, как смутно  помнилось  Сергею  Дмитриевичу,  даже  под
комедию, а к фантастике  мастер  ремонтно-строительного  цеха  -Шинкарев
относился со скучливым презрением: высосать из  пальца  можно  все,  что
угодно, да только какой от этого прок?
   "Все верно, - решил Сергей  Дмитриевич,  с  неохотой  открывая  дверь
подъезда - самую обыкновенную  дверь,  очень  обшарпанную  и  с  выбитым
стеклом, - все правильно. У меня случился заскок..,  ну  ладно,  парочка
заскоков, и теперь я шарахаюсь от каждой  тени.  Вон,  в  Америке  опять
торнадо - что же, и в этом я виноват?
   К знахарю приперся.., к экстрасенсу,  мать  его  туда  и  сюда.  Чего
приперся, спрашивается? И так голова кругом идет, только  бабок-шептуний
мне теперь и не хватает...
   За деньги они даже здорового в  психа  превратят.  Нет,  зря  я  сюда
притащился..."
   Сомнения многократно усиливались тем, что  эта  типовая  девятиэтажка
очень мало напоминала обиталище  колдуна  и  знахаря.  В  подъезде,  как
водится, отвратительно воняло кошками  и  жареным  картофелем,  лифт  не
работал, а со стен пластами отходила исписанная  похабщиной  штукатурка.
Черт знает что, подумал Сергей Дмитриевич. Колдун должен жить в деревне,
а еще лучше в лесу, в бревенчатой, черной от времени избе, по самые окна
вросшей в землю и увешанной пучками сухой травы. Только  тогда  камлание
будет производить эффект - хотя бы чисто психологический... А тут  сразу
видно, что сидит шарлатан и гребет бабки лопатой.
   Шарлатан  жил  на  седьмом  этаже.  Поднявшись  до   пятого,   Сергей
Дмитриевич неожиданно для себя уперся в хвост  огромной,  но  непривычно
тихой очереди, состоявший из самых разных людей - от  восьмидесятилетних
старух до малолетних колледжеров в галстучках с прилизанными прическами.
Были здесь и вполне приличного и даже весьма зажиточного вида мужчины, и
холеные дамы с бриллиантами в ушах, выглядевшие на заплеванной  лестнице
неуместно и даже дико, и чугуннолицые тетки пролетарского  происхождения
из тех, что скандалят везде и по любому поводу, а  в  конкретном  случае
конвоировавшие  своих  худосочных,  испитых  мужей.  Толпа   стояла   на
удивление  смирно,  занимая  почти   всю   ширину   лестницы,   и   тихо
переговаривалась.
   Сергей Дмитриевич робко пристроился в хвост и стал  прислушиваться  к
разговорам. Впрочем, говорили о привычной чепухе: о политике, о ценах, о
пенсиях, о погоде и даже, черт  возьми,  о  видах  на  урожай.  О  своих
проблемах и о колдуне никто не сказал  ни  слова,  и  постепенно  Сергей
Дмитриевич понял, что вызвано это, скорее  всего,  не  отсутствием  этих
самых проблем, а их серьезностью.
   Когда тебя донимает  какая-нибудь  мелочь  наподобие  больного  зуба,
можно круглые сутки  жаловаться  направо  и  налево,  ныть  и  отравлять
окружающим существование, но  бывают  недуги,  о  которых  неловко  даже
думать, не то что говорить - это  Сергей  Дмитриевич  хорошо  усвоил  из
собственного опыта.
   Разговоры о погоде Шинкарева не интересовали.
   Присмотревшись к стоявшей впереди пожилой женщине, Сергей  Дмитриевич
совсем уже было отважился завести с ней разговор о том, что представляет
собой колдун, но тут в голове очереди возникло движение, и  по  лестнице
стал  спускаться  молодой  человек,  с  виду  больше  всего  похожий  на
обыкновенного бандита.  Широкая  бритая  физиономия  была  перекошена  и
бледна, губы шевелились, но он молчал, хотя и было заметно,  что  эмоции
так и прут из него во все стороны.  Сергей  Дмитриевич  решил  рискнуть.
Конечно,  это  был  не  тот  собеседник,  с  которым  ему  хотелось   бы
пообщаться,  но  эта  откровенно   криминальная   рожа   навела   Сергея
Дмитриевича на кое-какие тревожные мысли, и он решился.
   Когда детина с бритым затылком, шагая через две ступеньки, поравнялся
с Шинкаревым, тот осторожно тронул его за рукав и вежливо сказал:
   - Извините."
   - Че те надо, мужик? - грубо спросил  детина,  полностью  подтверждая
догадку Сергея Дмитриевича о своей профессиональной принадлежности.
   Сергей Дмитриевич рефлекторно вздрогнул, но не отступил.
   - Простите, - повторил он, - но мне очень надо знать...  Как  там?  Я
имею в виду.., ну, вообще...
   - Да пошел ты, - буркнул детина и дернул плечом,  высвобождая  рукав,
но  Сергей   Дмитриевич   вцепился   в   него,   как   клещ,   игнорируя
неодобрительные  взгляды  соседей  по  очереди  и  реальную  возможность
схлопотать по ушам.
   - Очень надо, - настойчиво сказал он и,  понизив  голос,  значительно
спросил:
   - Понимаете?
   - А, - немного смягчаясь, проворчал амбал, - ясно... Мой тебе  совет,
мужик: не трать ты время на этого клоуна.  Свечек  понаставил,  падла...
Иди, говорит, отсюда, тебе не ко мне, тебе в  милицию  надо...  Прямо  с
порога завернул, блин,  а  я  полдня  тут  на  лестнице  промаялся,  как
последний лох.
   - Поделом, - тихо, но очень внятно сказал кто-то из очереди.
   Детина яростно  обернулся  на  голос  и  зашарил  по  толпе  бешеными
глазами.
   - Расхрабрились, козлы, - процедил он. - Все вы храбрые,  когда  есть
за кого спрятаться. Суки...
   Он повернулся и широко зашагал вниз по лестнице.
   - Бараны, - бормотал он, - твари позорные, - Представляешь, братан, -
доверительно обратился он к Сергею Дмитриевичу, который только теперь  с
некоторым удивлением обнаружил, что уже не стоит в очереди, а  торопливо
семенит рядом с бритоголовым бандитом, - я двадцать штук должен,  завтра
последний срок. Не отдам - перо в бок и в дамки... А он,  козлина,  даже
слушать не стал. Очиститься тебе, говорит, сначала надо.
   Молись, говорит, в церковь ходи., мудило гороховое.
   Выговорившись, он замолчал и перестал  замечать  Сергея  Дмитриевича.
Шинкарев остановился  на  площадке  между  первым  и  вторым  этажами  и
обессиленно привалился плечом к округлой трубе мусоропровода, безотчетно
шаря по карманам в поисках сигарет, которых там не было и быть не могло.
Бритоголовый скрылся внизу,  и  через  мгновение  там  завизжала  ржавая
дверная пружина и раздался гулкий удар захлопнувшейся двери.  До  Сергея
Дмитриевича донесся  негромкий  рокот  мотора,  взвизгнули  покрышки,  и
наступила тишина, в которой Шинкарев без труда  расслышал  глухие  удары
собственного пульса.
   Некоторое время он стоял  на  площадке,  вдыхая  отвратительную  вонь
гниющих отходов, сочившуюся из-под крышки  мусоропровода,  и  размышляя,
как быть.
   Возможно, колдун" завернул его  нового  знакомого  просто  из-за  его
тупой наглой морды и золотой цепи на шее... а что, если нет?  Что,  если
он и вправду видит людей насквозь?  Сергей  Дмитриевич  похолодел.  Надо
было по-настоящему рехнуться, чтобы  прийти  сюда!  Изрезанные  двери  и
замученный кот - это, конечно, стыдно и вообще нехорошо, а вот поджог  -
это уже уголовщина, за которую по головке не погладят. Тюрьма или дурдом
- выбор невелик, а поможет ли  колдун  -  это,  как  говорится,  бабушка
надвое сказала. Как же быть?
   Сергей Дмитриевич оторвал плечо от  трубы  и  сделал  шаг  в  сторону
лестницы, которая вела наверх. Это  был  совсем  коротенький  шаг,  а  в
следующее мгновение Шинкарев развернулся на сто восемьдесят  градусов  и
ринулся вниз, испытывая огромное облегчение пополам с мучительным стыдом
***

   - О, - удивленно сказала Алла Петровна, проследив за направлением его
взгляда, - Шинкарев, что это с твоими часами?
   Сергей  Дмитриевич  сделал  неопределенное  движение  рукой,   словно
собираясь спрятать за спину, но вовремя опомнился и взял себя в руки.
   - Раскокал, - признался он. - Ухитрился  как-то,  даже  сам  не  знаю
как... Наверное, вчера с пьяных глаз за что-то зацепился.
   - Эх,  ты,  -  рассмеялась  жена,  -  коровенок...  Ну,  ничего.  Два
переезда, как известно, равны одному пожару, так что мы, можно  сказать,
дешево отделались.
   - Золотые твои слова, - сказал Сергей Дмитриевич, расстегивая ремешок
часов и на всякий случай проворачивая  заводную  головку.  Сам  не  зная
зачем,  он  потянул  ее  на  себя  и  переставил  стрелки  на   половину
одиннадцатого, потом поднес часы к уху и немного послушал.
   - Ну что, тикают? - заинтересованно спросила Алла Петровна.
   - Труп, - ответил он. - Политический, экономический и механический. В
ремонт, что ли, снести?
   - Вот еще, - фыркнула Алла Петровна, наливая себе кофе  и  усаживаясь
напротив. - Если два  переезда  равны  одному  пожару,  то  два  ремонта
равняются одному  хорошему  удару  молотком.  Купи  себе  новые,  а  эти
выбрось.
   А лучше я сама тебе куплю. На день рождения, а?
   - Хитришь, Лиса Патрикеевна,  -  заставляя  себя  улыбнуться,  сказал
Сергей  Дмитриевич.  Собственный  голос  доносился  словно  со  стороны,
проходя сквозь звенящую пустоту, которая  пульсировала  внутри  черепной
коробки. - Сама же, наверное, мои часики и  кокнула,  чтобы  голову  над
подарком не ломать.
   - Ox, - вздохнула Алла Петровна, стыдливо опуская глаза, - и как  это
ты догадался?
   - Дедукция, - важно пояснил  Сергей  Дмитриевич  и  принялся  поедать
омлет, не чувствуя никакого вкуса, словно туалетную бумагу жевал.
   Разбитые часы лежали рядом с тарелкой и,  как  магнитом,  притягивали
взгляд. Запотевшее стекло пересекали  три  трещины,  образовывая  грубое
подобие заглавной буквы "А". Неровный треугольничек стекла,  заключенный
внутри  этой  литеры,  выпал,  и  теперь  часы  напоминали  бессмысленно
ухмыляющуюся  рожу  идиота.  "Да  нет,  -  подумал  Сергей   Дмитриевич,
машинально набивая рот пищей, - почему же бессмысленно? Похоже, что  как
раз-таки со смыслом. С намеком, можно сказать""
   Не  переставая  жевать,  он  взял  часы  со  стола  и  переложил   на
подоконник: ему  вдруг  показалось,  что  покрытая  мелкими  бисеринками
конденсата  стеклянная  рожа  вот-вот  перестанет  ухмыляться  и  начнет
говорить. Сергей Дмитриевич сильно подозревал, что ему вряд ли  доставит
удовольствие то, что он может услышать.
   - Ну, что ты носишься с ними, как курица с яйцом? - спросила жена.  -
Жалко?
   - Да нет, - старательно контролируя голос, ответил он. - Просто лежат
тут, как... Глаза мозолят.
   Торопливо закончив завтрак,  он  оделся  и  вышел  в  прихожую.  Жена
гремела посудой на кухне и что-то напевала вполголоса. Сергей Дмитриевич
открыл стенной шкаф.
   Туфли стояли на своем обычном месте - внизу, на  полочке  для  обуви.
Вчера он забыл их вычистить, но."
   Вот именно, сказал он себе,  -  но!..  Вчера  туфли  были  сухими,  а
сегодня - пожалуйста! - хоть выжимай. И  грязь  на  подошвах...  Свежая,
между прочим, грязь."
   Воровато покосившись в сторону кухни, он взял туфли и проскользнул  в
ванную. Удалив грязь и песок, Сергей Дмитриевич немного потер щеткой без
особенной надежды на успех - туфли были такими мокрыми, словно в  каждую
из них залили по ведру. Шинкарев поморщился: перспектива проходить целый
день в мокрой обуви не грела, а другой пары у него не было.
   Не идти  же  на  работу  в  зимних  ботинках  или,  того  смешнее,  в
сандалетах!
   Куртка тоже оказалась влажной. Натягивая на плечи  холодную,  тяжелую
кожу, Сергей Дмитриевич стиснул зубы с  такой  силой,  что  зазвенело  в
ушах. Сейчас он напоминал себе заезженную клячу, которая  уныло  тащится
черепашьей  скоростью,  не  реагируя  на  удары  кнута,  сыплющиеся   на
костлявый хребет. Как и эта кляча, он мечтал лишь об  одном:  чтобы  все
это  поскорее  как-нибудь  кончилось.  Хоть  копыта  откинуть,  лишь  бы
перестали молотить. Он вдруг вспомнил беззаботные студенческие  времена,
шумные развеселые попойки, прогулки над Москвой-рекой и то,  как  они  с
Аллой впервые целовались на корме  речного  трамвая.  Воспоминания  были
тусклыми,  как  старые  фотографии,  и  такими   же   нереальными,   как
приключения  героев  прочитанной  в  детстве  повести,   словно   юность
привиделась во сне. Теперь казалось, что это было всегда: черные провалы
ночей и мучительные утренние пробуждения, когда постепенно  приходишь  в
себя и подолгу боишься  открыть  глаза,  потому  что  впереди  наверняка
ожидают омерзительные открытия...
   Вот утренние открытия помнились на удивление живо. Сергей  Дмитриевич
мог, не  сходя  с  места,  перечислить  их  все  до  единого  в  строгом
хронологическом порядке, начиная с порезанных пальцев и лезвий в кармане
и  до  разбитых  часов  и  мокрой  одежды.  Впрочем,  решил  он,  насчет
сегодняшней ночи еще надо разобраться. Вполне могло быть, что он промок,
провожая кого-нибудь из гостей, и  часы  разбились  тогда  же.  В  конце
концов, он выпил и мог упасть в лужу. Это,  конечно,  неприятно,  но  не
смертельно.
   - Мать, - позвал он, стараясь говорить как можно более непринужденно.
- Я вчера никого не провожал?
   - А что такое? - спросила Алла Петровна, выглядывая из кухни. -  Ноги
промочил?
   Сергей Дмитриевич вздрогнул.
   - Да нет, - небрежно ответил он и сразу же испугался: а вдруг она уже
успела пощупать его обувь? - Просто никак не соображу, где  я  мог  часы
расколотить.
   - Честно говоря, не знаю, - сказала жена. - Ты что же, вообще  ничего
не помнишь?
   - Эбсолутно, - на американский лад ответил Сергей Дмитриевич.
   - Вот артист... Я вчера так замоталась, что легла раньше тебя. Вы еще
бубнили на кухне, когда я уснула™ - Мы?
   - Ты и Жанна.
   - Жа... Какая Жанна?
   - Жанна Токарева. Ну, ты даешь, Шинкарев! Ты же весь вечер вокруг нее
увивался, как молодой. Вы на  кухне  о  музыке  беседовали.  Я  слушала,
слушала, да и заснула...
   - Увивался? Я? Хотя постой.., вот черт! Надеюсь, ты понимаешь...
   - Понимаю, понимаю,  -  рассмеялась  Алла  Петровна.  -  Если  бы  не
понимала, то еще вчера устроила обоим веселую жизнь. А так...  Ты  же  с
кулаками не бросаешься, когда меня танцевать приглашают. И потом, вы так
мило беседовали...
   - О музыке? - тупо переспросил  Сергей  Дмитриевич.  -  Я  же  в  ней
разбираюсь, как свинья в  апельсинах...  Нет,  ты  серьезно?  Вот  черт,
ничего же не помню...
   То есть, как танцевали, помню.., хотя и смутно, признаться. А  вот  о
музыке...
   - Ого! - Алла Петровна снова рассмеялась.  -  Ты  бы  себя  послушал!
Просто музыкальный критик. Бэлза да и только.
   - Обалдеть можно, - искренне сказал Сергей Дмитриевич.  Он  испытывал
огромное  облегчение,  на  дне  которого  все  еще   плескалось   легкое
беспокойство: провожая девушку до метро, он мог наговорить ей бог  знает
какой ерунды, а то и вовсе попробовать приставать. Если она  пожалуется,
может выйти неприятность. Впрочем, к неприятностям подобного рода он уже
привык: врать жене Шинкарев не умел, и  все  его  редкие  ухаживания  за
знакомыми  и  сотрудницами  неизменно  заканчивались   короткой   бурной
выволочкой, после которой Алла Петровна вела  себя,  как  ни  в  чем  ни
бывало, а объекты ухаживаний Сергея Дмитриевича начинали  шарахаться  от
него, как от зачумленного.
   - Ага, - сказал он, - тогда  ясно...  Навернулся  где-нибудь  и  часы
разбил. Надо же было так нализаться!
   - Не расстраивайся, - утешила его жена. -