не держали.
     За отсутствием в доме Забродова скатерти стол был накрыт большим куском обоев. Кусок этот Забродов криво и неаккуратно оторвал от рулона, оставшегося у него после ремонта и хранившегося за диваном уже второй год. С эстетической точки зрения обои сильно уступали настоящей скатерти, зато на них можно было сколько угодно проливать коньяк, ронять закуску, посыпать их пеплом и даже прижигать сигаретами.
     В данный момент на этой импровизированной скатерти стояли полная доверху пепельница, полбутылки коньяка, три рюмки и тарелка с колбасными шкурками и несколькими колечками лимонной кожуры. Еще одна бутылка, пустая, стояла на полу у стены, а на подоконнике в ожидании своего часа томилась литровая емкость с водкой.
     На стене у двери, что вела в прихожую, был укреплен большой липовый спил. В спиле торчало четыре метательных ножа. На том, что был ближе к центру, висела украшенная двуглавым орлом парадная фуражка Сорокина. Владелец фуражки сидел напротив и по обыкновению с интересом разглядывал прогибающиеся под тяжестью книг полки, в тысячный, наверное, раз пытаясь понять, каким образом в одном человеке на протяжении столь продолжительного времени могли уживаться чокнутый библиоман и спецназовец, причем и то и другое - самой высшей пробы. Забродов был не только тонким ценителем, но и большим знатоком литературы, начиная от изобретения письменности и до наших дней. Он мог на равных спорить с самыми маститыми специалистами по истории литературы, причем те сплошь и рядом вынуждены были признавать его правоту, и в то же время это был непревзойденный убийца и диверсант. Именно непревзойденный, и наилучшим подтверждением этого немного напыщенного эпитета служил тот простой факт, что Забродов до сих пор был жив и здоров.
     "Катахреза, - вспомнил Сорокин словечко, когда-то услышанное от Забродова. - Совмещение несовместимых понятий. А может, не таких уж и несовместимых? Почему-то считается, что всякое там чтение, рисование и прочие неконкретные вещи настоящему мужчине ни к чему. И уж тем более они ни к чему настоящему военному. Картины - искусствоведу, книги - библиотекарше, а спецназовцу - автомат и связку "лимонок". Еще, пожалуй, спецназовцу пригодится быстрота реакции, звериная хитрость и умение повиноваться не рассуждая. А почему? Почему все так однобоко, перекошено? Почему профессор философии, скажем, должен обязательно быть плешивым доходягой в очках с бифокальными линзами, а командир роты парашютистов - тупой горой мяса, безмозглым роботом-убийцей? Кто сказал, что это правильно? Да никто, в общем-то, этого не говорил. Наоборот, нам все уши прожужжали, убеждая в том, что человек должен развиваться гармонично. Просто кишка у нас тонка воспитать такого человека, а когда он почему-то воспитывается сам, без нашего участия и вопреки стараниям педагогов, мы дружно разводим руками и хором удивляемся: это еще что за чучело? откуда такой взялся? Между прочим, если верить некоторым сведениям, в царской армии большинство офицеров были такими, как наш Забродов, - грамотными военными специалистами и при этом высококультурными, образованными людьми. Недаром же говорили, что офицерский корпус - цвет русской нации. Нынешние офицеры, при всей моей к ним симпатии, при всем моем уважении, это же просто злая карикатура на тех, тогдашних. Сначала вырезали под корень, а потом решили скопировать, а кишка-то тонка, рылом не вышли... А теперь сидим, два полковника и отставной капитан, жрем коньяк без закуски и празднуем Первое мая, будь оно неладно".
     Его взгляд скользнул по висевшей на рукоятке метательного ножа фуражке, и полковник вдруг испытал ни с чем не сообразное, совершенно хулиганское желание попросить у Забродова еще один нож и попытаться точным броском пригвоздить к мишени собственный головной убор. Это был тревожный симптом, и Сорокин внимательно вгляделся в лица приятелей.
     Мещеряков сидел в расслабленной позе, явно наслаждаясь редкими минутами покоя. Его темный цивильный пиджак висел на спинке кресла, узел узкого однотонного галстука был ослаблен, а верхняя пуговица белоснежной, безукоризненно выглаженной рубашки расстегнута. Тонкое нервное лицо полковника ГРУ Мещерякова было, как всегда, серьезным и сосредоточенным, и вообще выглядел он совершенно трезвым, но глаза уже утратили привычную остроту, заволоклись какой-то теплой туманной дымкой, и Сорокин понял, что "взяло" не его одного.
     Зато Забродов, как всегда, с виду был, что называется, ни в одном глазу. Одет он был не то по-походному, не то по-домашнему, а в общем, опять же, как всегда - в изрядно поношенные полевые армейские штаны камуфляжной расцветки, линялую майку цвета хаки и растоптанные домашние шлепанцы. В углу рядом с диваном стоял раскрытый тощий рюкзак.
     Рюкзак был верным признаком того, что Забродов собрался в дорогу, а принесенная Мещеряковым карта Брянской области проливала некоторый свет на то, куда именно намерен отправиться этот неугомонный путешественник.
     Убедив себя таким образом в том, что еще не утратил необходимых сыщику остроты глаза и способности к дедукции, полковник Сорокин взял со стола бутылку и наполнил рюмки.
     - Кстати, господа полковники, - сказал Забродов, прикуривая зажатую в углу рта сигарету, - я забыл спросить, какого дьявола вы ко мне приперлись.
     - Мастер художественного слова, - недовольно кривя тонкий выразительный рот, отреагировал на этот вопрос полковник Мещеряков. - Я бы, наверное, неделю голову ломал, но так изящно выразиться все равно не смог бы.
     - Ну так, - подхватил Сорокин, - куда тебе! Смотри, сколько он книжек прочел! Мне при моем досуге до конца жизни и половины не осилить. Это он, наверное, у писателей научился так выражаться. Знаешь, есть книжки про правила хорошего тона, так там все расписано: как ходить, куда садиться, какой вилкой что есть и что при этом говорить.
     - А! - обрадовался Мещеряков. - А я-то думаю, с чего это он такой вежливый да утонченный: сначала кукиши крутил, а теперь вот спрашивает, какого дьявола приперлись...
     Забродов положил на стол зажигалку, запрокинул голову и сделал висевшее под люстрой облако немного гуще, выпустив прямо в его середину длинную струю серого дыма.
     - Ну, - сказал он, продолжая внимательно рассматривать гладкий белый потолок, - выговорились? Излили желчь? Блеснули чувством юмора? Я же не говорю, что недоволен вашим визитом. Был бы недоволен, спустил бы вас обоих с лестницы по старой дружбе. А я вас вежливо спрашиваю: почему это вы пришли отмечать свой любимый государственный, гм.., праздник сюда, а не остались в кругу семьи? Вас же, наверное, дома ждут не дождутся, а вы тут пьянствуете на голодный желудок. Я, конечно, не против, мое дело холостое, но как бы вам от ваших полковниц на орехи не досталось.
     - Не достанется, - сказал Мещеряков. - Моя в Хельсинки укатила, на очередной симпозиум.
     Солидное слово "симпозиум" в его устах прозвучало как матерное ругательство, и Илларион хорошо знал, в чем тут дело: по роду своей деятельности жена Андрея Мещерякова очень часто выезжала в заграничные командировки. Сам Мещеряков тоже много ездил, хотя и не так много, как когда-то; многочисленные отлучки супругов частенько не совпадали по времени, видеться и бывать вместе им приходилось до обидного редко, и Мещерякова это, конечно, не радовало.
     - Не достанется, - эхом повторил Сорокин. - Мои все на даче. Сам насилу отмазался. Слава богу, праздник, а по праздникам мы, как положено, в оцеплении. Приказ по управлению, с этим даже моя теща спорить не в состоянии. Не то торчал бы сейчас посреди огорода дыркой кверху, как зенитно-ракетный комплекс, вертолетчиков распугивал. Не полковничье это дело - в земле ковыряться. Но с тещей на эту тему не очень-то подискутируешь. Я-то полковник, зато она - вылитый генерал. Инженерно-саперных войск, блин. И что это за напасть, что за поветрие такое - дачи? Все равно ведь с шести соток не прокормишься, так стоит ли мараться? Кто только эту заразу выдумал на нашу голову?
     - Даю справку, - со всегдашним немного ленивым и снисходительным выражением сказал Забродов. - Выдумало эту заразу французское правительство в незапамятные времена, чтобы хотя бы отчасти успокоить народ. Замысел был очень недурной: дать всем желающим по клочку земли - как раз такому, чтобы прокормиться с него было невозможно, но чтобы при этом сохранялась иллюзия, что если хорошенько постараться, поднапрячься чуток, то, может, и прокормишься.
     Вот и выход для энергии. Хорошенько покопавшись в земле, назавтра не очень-то побунтуешь, да и голова другим занята: где что посадить, когда полить да какой домик построить, чтобы и места занимал поменьше и чтобы соседям на зависть Выглядит незатейливо и даже наивно, но, заметьте, идея до сих пор живет и побеждает.
     - Еще как побеждает, - проворчал Сорокин с таким видом, что сразу было ясно: вот человек, сильно пострадавший от земледелия. - Сумасшедший народ эти дачники, - продолжал он, вертя в пальцах рюмку. - Ей-богу, чокнутые! На что они только не идут, чтобы перед соседями выпятиться!
     Намедни, знаете, что учудили? Залезли в ботанический сад и выкопали там какую-то особенную яблоню. Ну не идиоты?
     И, главное, на ее место пень посадили, а вокруг еще опилок насыпали, чтобы было похоже, будто ее спилили.
     Мещеряков фыркнул.
     - Чепуха какая-то, - сказал он. - Кому могло понадобиться подменять яблоню пнем. Ее, наверное, спилили на дрова.
     - Ботанический сад в центре Москвы, конечно, самое подходящее место для заготовки дров, - язвительно сказал Сорокин. - И потом, что это за дрова? Яблоня-то карликовая. Высота - метр с кепкой, диаметр комля меньше десяти сантиметров... Это же пара несчастных поленьев, а с ветками намучаешься, как.., как я не знаю с чем.
     - Ну, значит, молодежь развлекалась, - не сдавался Мещеряков. Он забавлялся: по сравнению с проблемами, которые ежедневно донимали его на работе, история с исчезнувшей яблоней выглядела до умиления мелкой и незначительной. - Как у вас в протоколах пишут, из хулиганских побуждений.
     - Ни хрена себе, хулиганские побуждения! - воскликнул Сорокин. - Уж мне-то про хулиганов не рассказывай, я о них как-нибудь побольше твоего знаю. Хулиганство - это что? Это - раззудись, плечо, размахнись, рука. Стекло кирпичом вывалил, машину чью-нибудь кверху колесами перевернул, морду набил кому-нибудь - и уноси ноги, пока не сцапали. Хулиганство - это особый вид развлечения, а деревья по ночам корчевать да еще и через забор с ними лазить - это, брат, работа, да такая, что в одиночку с ней не справишься.
     - Ну, тогда я не знаю, - лениво сказал Мещеряков. - Но насчет кражи ты тоже того.., загнул. Если бы мне, к примеру, нужна была яблоня, я бы купил саженец на рынке или, скажем в питомнике. Они ведь, кажется, недорого стоят? А если бы мне так уж приспичило не купить, а именно украсть, я бы украл у соседа по даче или в том же питомнике. Но уж никак не в ботаническом саду! И пень на место яблони я бы сажать не стал. Что мне, делать нечего? Да и никто бы не стал, наверное.
     - Кто-то стал, - напомнил Сорокин. Его лицо вдруг приобрело озадаченное выражение. - Вот дьявол! - сказал он. - Странная какая-то чепуха получается. Я-то, грешным делом, поначалу решил, что вся эта история выеденного яйца не стоит, даже в подробности вдаваться не стал, а теперь вот поговорил с вами и вижу: странное дело. Уж очень много наверчено вокруг одной несчастной яблони. Как будто она и впрямь не такая, как все.
     Он поднес к губам рюмку и обнаружил, что она пуста.
     Полковник, хоть убей, не помнил, когда успел выпить. Забродов заметил его движение и наполнил рюмки по новой.
     - Классики детективного жанра, - назидательно произнес он, - утверждают, что, чем сложнее и запутаннее преступление на первый взгляд, тем легче его раскрыть.
     И наоборот.
     - Иди к черту, теоретик, - огрызнулся Сорокин. - Ты лей, лей! Краев, что ли, не видишь? Кстати, о теории. Что такое яблоки Гесперид? Я, помнится, что-то такое не то слышал, не то читал, но за давностью лет, признаться, забыл начисто. Это ведь что-то из мифологии? Из греческой, кажется. Или я ошибаюсь?
     - Не ошибаешься, - сказал Забродов, отставляя к стене пустую бутылку. - Двенадцатый подвиг Геракла. Золотые яблоки вечной молодости и плодородия. Геракла послали их добыть, и он справился с задачей. Но старина Гер, как и все древние греки, был человеком культурным и потому не стал выдирать волшебную яблоню с корнем, ограничившись всего-навсего тремя плодами. В общем, сказочка о молодильных яблочках на греческий манер. А почему ты об этом спрашиваешь? Это как-то связано с происшествием в ботаническом саду? Ты ведь, кажется, упоминал, что яблоня была какая-то особенная. И вообще, с каких это пор Петровка стала заниматься выкопанными под покровом ночи яблонями?
     - Вот вопрос, который не дает мне покоя с самого начала этого яблочного разговора, - вставил Мещеряков, разглядывая на просвет свою рюмку. По выражению его лица было видно, что эта тема уже успела ему наскучить.
     - Да глупость сплошная! - с досадой ответил Сорокин. - Просто одна сотрудница ботанического сада живет по соседству с моей тещей. Она, как я понял, приняла эту кражу очень близко к сердцу, побежала в райотдел, а там ее, естественно, подняли на смех.
     - Естественно, - задумчиво согласился Забродов.
     - Ну а теща, старая кошелка, само собой, не могла не похвастаться перед соседями, что зять ее, которым она командует как хочет, в свободное от дачи время служит на Петровке. Вот эта ботаническая дамочка к ней и подкатилась - помогите, мол, Валерия Матвеевна!
     - Блат, - самым зловещим тоном констатировал Мещеряков.
     - Кумовщина, - замогильным голосом уточнил Забродов. - Вот оно, истинное лицо российской милиции! Ладно, ладно, не надо наливаться венозной кровью, мы пошутили.
     Так что там с этой яблоней? Извини, но даже для сотрудницы ботанического сада такая реакция на исчезновение одной-единственной яблони не очень типична. Она что, из тех, кто любит качать права? Знаешь, есть такие стервы, которые свое из глотки выдерут вместе с кишками, даже если оно, это свое, им вовсе не нужно. Просто из принципа.
     - Да нет, - сказал Сорокин, - не похоже. Очень милая, симпатичная дамочка. Интеллигентная. Я бы даже сказал, слишком интеллигентная. Из тех, которые полчаса извиняются, когда им в трамвае на ногу наступят. Тебе, Забродов, такие должны нравиться. Хочешь, познакомлю?
     - Не хочу, - сказал Забродов. - Во-первых, она, наверное, уже старушка, потому что нынешняя промышленность давно разучилась выпускать по-настоящему интеллигентных женщин, да и мужчин тоже. А во-вторых, знаю я эти твои знакомства. Для начала, чтобы был повод к знакомству, ты представишь меня как своего сотрудника, который будет заниматься расследованием этого чрезвычайно интересного и запутанного дела. А потом я глазом моргнуть не успею, как ты повесишь всю эту садово-огородную бодягу на меня. Отказаться я не сумею, потому что мне будет неловко перед дамой, и помочь ей я не сумею тоже, потому что как ей теперь поможешь? Или сумею, но при этом опять кого-нибудь сгоряча шлепну. В обоих случаях виноват буду я, а ты вроде и ни при чем. Нет уж, спасибо, не надо мне твоих знакомств!
     - Во-первых, - холодно передразнил его Сорокин, - ей всего двадцать девять...
     - Замужем? - быстро спросил Мещеряков.
     - Тебе-то что за дело? Ну, не замужем...
     - Значит, уродина, - удовлетворенно констатировал Мещеряков и откинулся на спинку кресла. - В очках с толстенными линзами и с кривыми ногами. И колготки на коленях протерты, а колени все зеленые от травы... Не связывайся, Илларион. Какая тебе от этого выгода? Еще замуж проситься начнет, а потом и пикнуть не успеешь, как она тебя приставит к лопате, вот как нашего Сорокина его теща приставила. И станешь ты, вольный орел, таким же тягловым дачником с подрезанными крылышками, как и все вокруг. Ну, зачем тебе это?
     Сорокин отмахнулся от него, как от мухи.
     - Ей всего двадцать девять, - глядя на Забродова, повторил он прежним холодным тоном, - и выглядит она в высшей степени привлекательно. А замуж, как я понимаю, не вышла потому, что кругом хамы - вот, вроде вас, - а ей хам не нужен даже ради штампа в паспорте и обручального кольца на пальце. Это что касается первого пункта. Теперь перейдем к пункту номер два - насчет того, что я будто бы хочу повесить это дело на тебя. Да кто ты такой, чтобы я просил тебя принять участие в официальном расследовании и выдавал за своего сотрудника? Подумаешь, Эркюль Пуаро местного разлива!
     Не хочешь помогать - так и скажи, и катись ты ко всем чертям со своими умными разговорами!
     Мещеряков неприлично заржал и от полноты чувств облил коньяком свои тщательно отутюженные брюки. Забродов тоже фыркнул и громко объявил:
     - Сорокину больше не наливать! Он уже впадает в буйство, скоро на людей кидаться начнет. Ты чего, полковник?
     Обиделся, что ли? Брось, брат, на правду не обижаются.
     И потом, с чего это ты так кипятишься? Неужто дамочка понравилась?
     - Дурак ты, Забродов, - остывая, сказал Сорокин. - Мне ее просто жалко стало. Бывают такие люди, к жизни не приспособленные. Прикрикнул бы я на нее, скажем, или просто отмахнулся - дескать, времени нет, - она бы и пошла себе тихонько. - Слезы - оружие слабых, - сказал Илларион. - Смертельное оружие... Плакала, небось?
     Сорокин помотал головой.
     - Ума не приложу, как ей удалось удержаться, - сказал он. - Я ведь в розыске не первый год, всякого насмотрелся. Меня на мякине не проведешь, я сразу вижу, когда человеку по-настоящему плакать хочется, а когда он притворяется, на жалость бьет.
     - Ну? - удивился Забродов. - Ладно, валяй, рассказывай дальше. Что же это за яблоня такая, из-за которой она так убивается?
     - Не советую, - адресуясь к Иллариону, негромко обронил Мещеряков, сосредоточенно оттиравший куском заменявших скатерть обоев свои испачканные брюки.
     На него опять не обратили внимания, и он, бормоча невнятные проклятия, удалился в ванную - спасать штаны.
     Сорокин закурил новую сигарету и коротко объяснил Иллариону, чем, по мнению Анны Бесединой, была замечательна исчезнувшая из ботанического сада яблоня Азизбекова, прозванная покойным профессором "яблоней Гесперид".
     - Не знаю, насколько все эти чудеса соответствуют действительности, - закончил он, - но девчонку жалко. Мне показалось, что она была в этого покойного профессора немножечко того... Влюблена. Знаешь, как это бывает: старый учитель, молодая ученица... В общем, сплошные платонические чувства и никакого толку, а потом учителя жена на пустом месте ревнует, а у ученицы вместо личной жизни одна тихая нервотрепка и это, как его., пышное природы увяданье. Но это я так, к слову. Ты знаешь, я не поленился, съездил в этот ботанический сад я поговорил с директором.
     - Первого мая? - удивился Илларион.
     - Представь себе. А что тебя удивляет? У них там по случаю праздника экскурсии всякие, да и вообще, весна в таких вот местах - самое горячее время. В общем, я его застал.
     О яблоне Азизбекова господин директор отозвался довольно пренебрежительно, да и о самом Азизбекове тоже. Не ругал, конечно, наоборот, хвалил, но как-то так... Не так, словом. Ну, энтузиаст своего дела, умница, эрудит, но организатор никудышный, и все время витал в эмпиреях, вечной молодостью грезил, счастьем для всего человечества...
     - М-да, - сказал Илларион. - А сам при этом сидит в его кресле. Долго, небось, своей очереди дожидался.
     - Именно так мне и показалось, - кивнул Сорокин. - Но, как говорила моя бабка, когда кажется, креститься надо.
     Мне другое не понравилось. Хотел я взглянуть на этот знаменитый пенек, а там...
     - Голая земля, - опередил его Илларион. - И сделано это, естественно, в целях поддержания порядка, чтобы не оскорблять взор посетителей таким неприличным зрелищем, как свежий яблоневый пень. Ну, и что? Все правильно. Праздник, экскурсии, а тут, понимаешь, пень. Я бы на месте директора тоже распорядился